а б в г д е ж з и к л м н о п р с т у ф х ц ч ш э ю я

Сергеев М. Д. / Произведения

Всем известно, что деревья умеют разговаривать. Да мало кто слышал о чем они говорят, потому что надо так полюбить лес, так надо знать в нем каждую былинку, и каждую веточку березы, елки, сосны или кедра, будто это твой самый лучший друг, и тогда в один прекрасный день ты начнешь понимать их таинственный язык.

В центре нашего города – сквер. А в самом центре сквера стоят рядом береза и ель. Светлую легкую шумную березу привезли в кузове машины еще осенью с Байкальского тракта, разлучив с другими подругами, а ель, пышную, молчаливую красавицу – из другого конца тайги. Сперва они скучали, даже болели, до доктора-садовники подлечили их, деревья округлились, подросли, но только разучились разговаривать.

Что ни делали садовники, как ни ухаживали за двумя этими деревцами – весь сквер весело гомонил под ветром, а они молчали.

У самых ног березы и ели стояла удобная голубая скамейка – словно кусочек неба лег на траву. Я живу у самого сквера и очень часто сидел на этой скамейке, читал книги или придумывал сказки и порой, чтобы получше запомнить придуманное, рассказывал их сам себе вслух. Я и не думал никогда, что два деревца слушают меня, и, должно быть, никогда и не узнал бы об этом, если бы не один случай…

Помнится, я сильно устал: весь день было много работы, и я решил посидеть да помолчать на любимой скамеечке. Сидел я тихо-тихо, не шевелился, издали могло показаться даже, что я заснул. И тут раздался чей-то негромкий голос:

– Неужели он сегодня не расскажет нам сказки? Мне что-то грустно, наверное, скоро осень, мои листья дрожат и желтеют.

Я замер, боясь двинуться.

– Наверное, у него тоже осень, – сказал еще более тихий голос. – Видишь, как он одиноко сидит на этой скамейке?

– Жаль. Я уже привыкла к сказкам…

– Не печалься, я тебе сейчас что-нибудь расскажу… Ты слышала когда-нибудь о нетающей снежинке?

– Нет.

– Тогда слушай, но только чур – взамен и ты мне расскажешь какую-нибудь историю. Согласна?

 

Удивительные превращения

СКАЗКА О НЕТАЮЩЕЙ СНЕЖИНКЕ

Девочка Соня – исчезла.

Вчера ещё играла во дворе, лепила из белого декабрьского снега чудо-город – с башенками и круглыми, похожими на пасть сказочно­го чудовища, воротами. Но когда пришёл вечер, и мама стала звать девочку домой, – Сони нигде не было. Белели в сумерках недостроен­ные улицы и дома снежного городка, стояла невесть откуда взявшаяся снежная баба с блестящими стеклянными глазами, а девочки Сони и след простыл.

Ночь наступила, началась пурга. Белыми петлями она хлестала застывшую землю, перегоняла с места на место сугробы, словно гово­рила: «Смотрите-смотрите, и здесь её нет!» – и хохотала над людьми, которые не сидят в такую круговерть дома, а ищут по городу какую-то девочку Соню.

—     Соня! – кричала мама.

—     С-оо-ня-ааа! – кричал братишка Серёжа.

—     Ссссооонышшьяааа! – передразнивала их пурга.

И на следующий день, и через неделю не удалось найти её – как в воду канула.

А новогодний праздник приближался, и в каждом доме наряжали пахучую душистую ёлку. И только в одной квартире ёлка стояла за­бытая в углу комнаты. Какой уж праздник, ежели этакая беда.

Надо сказать, что девочка Соня не отличалась добротой. Поэто­му и друзей во дворе у неё было мало. Совсем не было друзей, если не считать приблудного кота, который днём, не пугаясь мороза, го­нялся за озябшими воробьями, а чуть что – скрывался в тёмном тёплом подвале.

Теперь кот часами бродил вокруг снежного городка, вокруг белой бабы со стеклянными глазами и сердито, и победоносно мяукал. Но никто не прислушивался к коту, а если бы и прислушался – разве люди могут понимать, о чём бормочут себе в усы коты?!

Как-то вечером, когда грустная мама укладывала Серёжу спать, он спросил:

—     А ёлку мы наряжать будем?

—     Ты маленький и ничего ещё не понимаешь! – покачала голо­
вой мама. – Какой же праздник, если беда такая?

И вдруг приоткрылась балконная дверь, лёгкий ветерок впрыгнул в комнату, запутался в занавесках, покружил у стола и бросил на ёлку пригоршню блестящих снежинок.

Уж как засверкала ёлка! Словно тысячи звёздочек загорелись на ней. А потом снежинки превратились в капельки, ёлка загрустила, и на пол с ветвей закапали слёзы.

Ёлка вздохнула и сказала:

—    А всё-таки она сама виновата...

—    Кто? – удивилась мама.

—    Девочка Соня... Зачем она нагрубила Снежану?..

—    Какому Снежану?

Снежинки на ёлке уже растаяли. И только одна – самая круп­ная – скатилась вниз и со звоном ударилась об пол.

—    Какому Снежану? – спросила мама. Но ёлка молчала. И мама решила, что ей показалось.

Настала ночь. Серёжа уснул, и мама погасила свет, но под ёлкой что-то горело, переливалось, словно запряталась там маленькая живая радуга. Это было удивительно, и мама подошла к ёлке. На полу ослепи­тельно сверкала крохотная снежинка. Мама взяла её в руку, и снежинка не растаяла, а, как показалось маме, стала только крупнее и погасла.

Мама осторожненько положила её на стол. И тут услышала она глуховатый голос:

—    Са-ма! Са-ма! Ви-но-ва-та!

—    Кто это говорит? – испугалась мама.

—    Это я, стол...

—    Что ты знаешь о девочке Соне?

—    Знаю, что она плохая девочка.

—    Почему?

—    За столом она вела себя плохо. У брата, а он ведь маленький, отнимала всё самое вкусное. Всем грубит. Ногами под столом болтает. А разве она когда-нибудь вымыла посуду?..

—    Но где же она?

—    Вот уж чего не знаю, того не знаю. Я ведь стол, а не собака-ищейка...

А потом он начал болтать всякую чепуху, так что бедная мама не знала, как его остановить.

—    Эныки-бэныки ели вареники!.. – кричал стол.

—    Да замолчи же ты! – кричала на него мама.

—    Села муха на варенье!.. – шумел стол.

—    Да прекратишь ты болтовню?! – сердилась мама.
Проснулся Серёжа от этого шума.

—     Смотри, – сказала мама. – Смотри, Серёженька, какая сне­жинка!

Она положила на ладонь нетающую снежинку, и... стол замолчал. Тогда мама снова бросила снежинку на скатерть.

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Съела муха петуха! – закричал стол.

Это всё были словечки девочки Сони. Должно быть, стол больше ничего не знал, потому что только она и болтала за обедом.

— Покажи снежинку, – сонно попросил Серёжа.

Стол снова замолчал, а снежинка в руках у мальчика засверкала разноцветными огоньками, как несколько минут назад под ёлкой.

И вдруг увидел Серёжа удивительный снежный город, высокие белые стены окружали его с четырёх сторон, белые дома, белые тро­туары, белые люди в белых одеждах... А посреди пустой площади снеж­ная баба со стеклянными глазами. И плачет она, плачет...

—     Мама, – сказал Серёжа. – Я знаю, где Сонечка. Идём!
Они оделись, вышли во двор и увидели снежный городок.

—     Вот она! – крикнул Серёжа и показал на снежную бабу.

— Не говори чепухи! – сказала мама с досадой. И тут увидела, что из стеклянных глаз снежной бабы бегут слёзы.

Тогда мама положила на руку снежной бабы нетающую снежинку.
И баба заговорила Сониным голосом:                                                                                      

—     Это я, это я сама виновата! Зачем я обидела Снежана?!

—     А что ты ему сделала?

—     Я назвала его дураком и ударила ногой.

—     Разве так можно, доченька? За что хоть?

—     Он мешал мне строить снежный город.

—     Только-то и всего?

—     Да, а почему он всюду лез?! Теперь я останусь снежной навсегда-ааа!

—     Ну, успокойся, успокойся! Мы что-нибудь придумаем. Только ты скажи: кто такой Снежан?

— Это кот... Который в подвале...

Все во дворе знали этого приблудного кота. Только звал его каж­дый по-своему: кто – Васька, кто – Мурка, кто – Моржан. А кот и в самом деле был белый, дымчатый. Настоящий Снежан. И мороза ведь он не боялся.

Только вчера видели, как он вертелся весь день вокруг снежного городка и снежной бабы, а сегодня — исчез. В подвале, на чердаке, в тёмных подъездах искали его жильцы дома, хотя, конечно, никто не верил, что какой-то кот может превратить девочку, пусть даже злую, в снежную бабу. Но искали добросовестно. И не нашли. Тогда объ­явили по радио, что срочно нужен для важных целей белоснежный пу­шистый кот. И мальчишки, решив, что это не иначе, как по заказу космонавтов, переловили всех белых котов в городе, мама каждому из этих котов на лапу клала нетающую снежинку, но коты болтали вся­кую чепуху — о старых диванах, запрятанных на чердаках, где водятся превкусные мыши, о добрых хозяйках, которые никогда не выпускают их на улицу, о сметане, съеденной еще в позапрошлом году...

Снежана среди котов не было.

Серёжа не хотел расставаться с нетающей снежинкой. Он играл с ней, заставлял разговаривать свои игрушки, иногда тайком, когда ни­кого во дворе не было, подходил к снежной бабе и разговаривал с ней о всякой всячине. И каждый раз она повторяла:

– Ах, Серёженька! Какая же я нехорошая! Как часто я тебя оби­жала, а ты ведь младший...

– Что ты, что ты! – махал рукой Серёжа. – Вот найдём Снежа­на, я ему покажу, как мою сестру замораживать.

Даже ложась спать, Серёжа не забывал о снежинке, клал её под подушку, и тогда ему снились удивительные сны. Сказочные сны!

Но однажды он забыл её среди игрушек, заигрался, устал да так и заснул в уголке. Мама уложила его спящего на постель.

Проснулся Серёжа от того, что ему приснился страшный сон: на­стало лето, снег побежал ручьями, и снежная баба во дворе с криком и плачем тоже начала таять.

– Серёженька! – кричала она. – Спаси меня, Серёженька!

И мальчик проснулся. И тут же сунул руку под подушку: снежинки там не было.

Тогда он встал, пошёл в соседнюю комнату, где так и остались разбросан­ными игрушки, и увидел белого пушис­того кота, который уже сцапал нетающую снежинку и собирался бежать. Серёжа ухватил кота за хвост. Снежан стал бить мальчика лапами, царапать, но Серёжа тоже не оставался в долгу: изо всех сил он лупил кота палкой от пирамидки, не отпуская крепко зажа­тый в кулаке хвост Снежана.

Проснулась мама, она бросилась на помощь Серёже.

Тогда Снежан одним прыжком под­скочил к дверям на балкон, двери приот­крылись, и, волоча на хвосте Серёжу, кот прыгнул вниз с четвёртого этажа.

Их подхватил ветер.

Закружилась снежная пыль, белые вихри выпорхнули из подворотен. И Снежан стал расти, делаться огромным и прозрачным, словно и не кот это вовсе, а снежное облако. И Серёжа уже держал­ся каким-то чудом, наверное, потому, что не разжимал кулака, а может, пото­му, что в драке всё-таки отнял у Снежана заветную нетающую снежинку.

Они опустились на лесной поляне. Казалось, ёлки со всего белого света со­брались сюда, украшенные пёстрыми лентами, стеклянными блестящими бу­сами, снежком и канителью. Играла му­зыка. Тихая-тихая. И звенели в воздухе, ударяясь друг о друга, снежинки. И стоял посреди поляны Дед-Снеговик, очень похожий на кота. Если присмотреться внимательно – вылитый Сне­жан: такие же усы, такие же круглые глаза. И спина даже дугой выгнута.

– Отдай мне снежинку, – сказал Снеговик. – А я тебе подарю все ёлки. Видишь, как красиво?

– Не хочу я ёлок, хочу, чтоб ты девочку Соню вернул домой.

– Она же плохая. Била тебя... Игрушки отнимала. А ведь большая.
И Серёжа вспомнил, как мама подарила ему несколько дней назад ярко-красный, туго надутый шар, а девочка Соня отобрала его, стала подбрасывать вверх, а потом легла на шар и раздавила... И почувствовал Серёжа, что ноги у него заледенели.

– А помнишь... – сказал Снеговик, – как она тебя на санках ка­тала?..

И Серёжа увидел городскую площадь, на которой собралось много ребят. Все катаются с горки. А Серёже мама не разрешила – мал ещё. И девочка Соня возит его вокруг засыпанной снегом клумбы. Потом разгоняет санки, вываливает Серёжу в снег. Пока он выкараб­кивается из сугроба, ревёт – снег попал ему за ворот, за пазуху, – девочка Соня уже сама лихо катится с горки.

И почувствовал Серёжа, что руки у него тоже заледенели.

–       А помнишь... – сказал Снеговик, – как она у тебя конфеты вы­манила?..

Понял Серёжа, что еще минута, и он сам станет снеговиком. И закричал:

–       Не хочу! Не хочу! Ты и не знаешь, какая она хорошая! Она меня от мальчишек защитила? Защитила! Она меня из ямы вытащила? Вытащила!

И сразу в лесу потеплело. Под ногами Снеговика заблестела лужа, а вокруг каждой ёлочки затемнели проталины. Закричал Серёжа еще громче:

– Отдавай мне сестру! А не то я...

Он ещё и сам не знал, что он сделает, но достал из-за пазухи нетающую снежинку.

Снежан сразу сжался и закричал кошачьим голосом:

– Не бросай! Не надо! Я всё сделаю!

– Ну, – сказал Серёжа. – Раз! Два!.. Два с половиной...

Снежан хлопнул рукой об руку – снежный городок, с высокими белыми стенами, с белыми домами, белыми тротуарами и белыми людьми в белых одеждах, с белым дымом, идущим из труб, появился на поляне. И хотя стены были высокими, а улицы широкими, Серёжа сразу же узнал недостроенный город в своём дворе. И он бросился бежать, пока не прибежал на площадь, где стояла снежная баба со стек­лянными глазами.

– И тебе не жалко нетающую волшебную снежинку отдавать за вздорную девчонку? – спросил Снежан.

– Не жалко! – сказал Серёжа.

– А игрушки? Они ведь теперь не будут разговаривать.

– И не надо!

Снежан прикоснулся белой мохнатой рукавицей к снежной бабе — и стала она девочкой Соней.

И тогда бросил Серёжа на землю нетающую снежинку — и сразу все исчезло: и лес исчез, и украшенные ёлки исчезли, а Снежан превра­тился в снежный вихрь и упал на землю белым сугробом.

Взялись они – брат и сестра – за руки и отправились домой.

– Как вы долго сегодня гуляли! – такими словами встретила их мама. – А я уже и ужин приготовила... Да, тут Дед-Мороз ёлку, глядите, как разукрасил!

И хотя брат и сестра знали, что никакой ни Дед-Мороз, а просто это их хорошая, заботливая мама развесила на ёлке сверкающие иг­рушки, и дождик, и канитель, они промолчали. Им было очень-очень весело. И пахла свежей хвоей ёлка, и горели огни, и Новый год стоял на пороге.

 

СКАЗКА О ПЕТЕ, КОТОРЫЙ БЫЛ ШКАФОМ

Мальчики, как известно, бывают разные – большие и маленькие, тощие и толстые, умные и глупые, сильные и слабые. Бывают мальчики добрые. Петя был злым мальчиком. Он мог наступить на хвост кошке – просто так, чтобы послушать, как она визжит» он мог щёлкнуть по лбу малыша – просто так, чтобы послушать, как он ревёт, он мог перемазать углём всё только что постиранное бельё – просто так, чтобы послушать, как ругается хозяйка.

Как-то Петя вместе с приятелями поехал в лес на прогулку.

Поставили палатку, костёр разложили. Пошёл Петя за хворостом, да и прихватил с собой топор. Идёт по тропинке, налево-направо то­пором размахивает, портит деревья – просто так, чтобы увидеть, как сок из них брызжет. А у поворота тропинки, у самой реки Ангары, берёзка стояла – светлая, нежная. Ударил по ней Петя топором и услышал стон. Обрадовался он. Ударил ещё раз. А стон сильнее. Он и третий раз ударил топором. И неожиданно берёзка исчезла, а стоит перед Петей прекрасная девушка, и из рук у неё кровь идёт...

–    Знай же, – сказала она грустно, – я волшебница Берёзка. Всю свою жизнь делала я людям добро: когда страдали от жажды они, поила их своим соком, когда они мёрзли зимой, становилась поленья­ми их костра, когда летом изнывали от жары, прикрывала их своими ветвями. Но тебе смешно, когда плачут и стонут, и ты будешь наказан. Отныне ты будешь превращаться во всё, чему причинишь зло...

Исчезла берёзка. А Петя призадумался, да только на минутку.

– А, – сказал он, – чепуха! Тоже мне волшебница!

Набрал хворосту, стал возвращаться к палатке, где приятели его ждали, а через тропинку кошка бежит чёрная-чёрная.

–     Ты мне дорогу перебегать? – закричал Петя. – Сейчас ты у меня получишь!

Бросил он хворост, да за кошкой. Догнал её, стукнул на бегу ногой, закричал:

– Ага, попалась!
А получилось:

– Мяу, мяк!
Закричал:

– Будешь знать, как мне дорогу перебегать!
А получилось:

– Му-мур мя, мяк мя, мяв-мяв-мяу!

И стал Петя злющим рыжим котом. Делать нечего. Побежал он к товарищам. А те уж обед сварили, сидят ждут Петю, ругают его: куда, мол, запропастился?

–     Да тут я, тут, братцы! – кричал Петя.

А получалось только «мяв» да «мяв».

Направился Петя к своему рюкзаку – есть захотелось, аж в жи­воте музыка заиграла. А в рюкзаке и колбаска и маслице – мама в дорогу положила.

–     Глядите-ка, ребята! Рыжий котище Петькин рюкзак стащить хочет! – загалдели мальчишки. – Лови его! Лупи его!

От страху Петя на дерево залез, а в него – камни, шишки, палки. А самый лучший его друг Кузька вскарабкался наверх да как дёрнет за хвост. Взвыл Петька от боли, когти от ветки отцепил, да и полетел вниз. Пустился он наутёк, забился в тёмную глухую чащу.

Страшно ночью в лесу. Ухают совы, филины плачут, волки воют, ветви шумят. И всё шорохи, шорохи. Забрался Петя в какое-то дупло, свернулся калачиком, помурлыкал немного и заснул.

И приснился ему его двор, заваленный ящиками, где так хорошо пря­таться, играя в сыщиков-разбойников, и приснилась их квартира на пятом этаже, и грустная-грустная мама. Она качала головой и всё повторяла:

– Говорила я тебе, говорила...

Проснулся Петя утром – ничего понять не может. Темнота, толь­ко вверху свет пробивается. Вскарабкался к выходу из дупла, глянул вниз – земля далеко, ствол у дерева гладкий. Как забрался сюда? Вспомнил он всё, что вчера произошло, замяукал жалобно и – делать нечего – стал спускаться.

Весь день бродил он по лесу, гонялся за птицами и за бабочками, подкарауливал бурундука, пытался добраться до сорочьего гнезда, но ничего, кроме неприятностей, из этого не получилось: птицы улетали и пели про него оскорбительные частушки, бабочки перед самым носом садились на ствол дерева, складывали крылышки и становились похожими на листья – пожевал он один листок, думал, бабочка, сплю­нул горькую слюну и не стал больше связываться с обманщицами. А уж от сорок ему досталось как – навек запомнит.

Только к вечеру на узенькой звериной тропинке встретил он ту самую чёрную кошку, что перебежала ему дорогу.

– Ты кто? – спросила она по-кошачьи.

– Кто-кто! Петя я из города Прибайкальска! – как вы понимаете, тоже по-кошачьи ответил Петя.

– О, это, кажется, очень далеко... Мне соседка рассказывала, что когда-то она жила в Прибайкальске и будто бы там высокие дома с тёмными и прекрасными лестницами. И что с крыши там можно прыгнуть прямо на Луну.

– Ха! На Луну! Туда только на ракете можно долететь.

– Что ты говоришь? На ракете? А что такое ракета?

– Ну, это такой аппарат, чтобы можно было лететь в космос...

– Вы, наверное, очень учёный кот, – смущенно сказала новая зна­комая, – а я у вас напрасно отнимаю ваше драгоценное время. Я уж пойду.

– Что вы, что вы? – испугался Петя, ему совсем не хотелось одному оставаться в лесу на вторую ночь. – Я как раз хотел пообедать, так не знаете ли, где здесь поблизости столовая или кафе?

– Зачем? В доме, где я живу, всегда достаточно вкусных упитан­ных мышей. Да, я забыла вам представиться: Мургарита Лежебокина. Но вы можете называть меня просто Мура.

В доме, где жила Мургарита Лежебокина, мышей и в самом деле было предостаточно.

–     Вы будете охотиться у этой берлоги, а я – у той, – сказала Мура и ушла в другой угол. А Петя притаился у норы, где он явственно слышал мышиную возню и попискивание. Но мыши, видимо, чувствовали опасность и не торопились попадаться в лапы новоиспеченному коту.

Именно в этой норе жил непоседливый мышонок по имени Мышас, которому не раньше, не позже, а как раз сейчас захотелось погулять по избе. Выполз он из норы, юркнул вдоль стены, да и попал в лапы голодному рыжему коту Пете. Тут бы и смерть ему пришла. Но завизжал мышонок на весь белый свет, мама-мышь выскочила из норы и острыми зубами вцепилась Пете в бок, так что даже клок шерс­ти вырвала у него. Но Петя крепко держал мышонка. И вдруг почув­ствовал, что лапы его слабеют, что сам он становится всё меньше и меньше. И понял Петя, что становится сам мышкой.

Когда Мургарита Лежебокина прибежала из своего угла, она увидела поразительную и страшную картину: на полу лежал клок шерсти от рыжего кота, а рядом сидела крупная мышь и во весь голос ревела.

Испугалась Мургарита, побежала она по чердакам и по крышам, закричала некошачьим голосом:

–     Караул! Мыши кота съели!

И собралось много кошек и много котов, и стали они гоняться за мышами. И Пете едва-едва удалось забиться в щель на чердаке, где не смогли его достать когтистые и страшные лапы его недавней подруги.

Так стал Петя жить на чердаке.

Иногда, когда хозяева спали или их не было дома, он пробирался тихонько-тихонько в кухню, притаскивал к себе на чердак кусочек хлеба или сыра – и тогда у него был пир горой.

Как у всех мышей, у Пети начали быстро расти зубы. Росли и чесались, чесались и росли... Ну, просто невмоготу стало. А на чердаке стоял красивый старинный шкаф – тёмно-вишневый, с выпуклыми тонкими цветами на дверцах, с точёными ножками. Вот эти ножки и стал грызть Петя – когда мышь грызёт дерево, зубы у неё перестают чесаться и сами затачиваются. На этот раз он превратился в шкаф. Вот бы удивились хозяева, если бы залезли на чердак, – вместо одного ря­дышком стояло теперь два совершенно одинаковых, как близнецы, шкафа – оба с точёными ножками, с выпуклыми цветами на дверцах.

Теперь у Пети было сколько угодно времени, чтобы подумать обо всём, что случилось.

«Неужели я так и останусь на всю жизнь шкафом?» – размышлял он. Если судить по тому, сколько пыли лежит на старом ободранном диване и хромоногой этажерке, то люди сюда не заглядывают вовсе.

Потолок был не слишком толстый, и на чердаке было слышно всё, о чём говорили в квартире. И вот Петя услышал, что в дом вошли его друзья и спросили у хозяйки:

– Не встречали вы парнишку одного, Петей зовут? Закричал Петя:

– Я здесь, ребята, здесь!

А послышался только громкий-громкий скрип.

– Чегой-то шкаф расскрипелся. К непогоде, видать, – сказала хо­зяйка. – Нет, не видела я тут парнишки никакого, да и в соседних домах как будто не появлялся. Случилось чего, али как?

– Пропал. Ушёл за дровами ещё днём вчера и пропал. Сперва мы думали, шутит он, спрятался где-нибудь или придумал пакость какую-нибудь...

–     Он на это мастак! – это Кузька добавил.

Лучший друг называется.

– Тоже мне друзья, – заворчал Петя и передразнил: «На пакости он мастак!» Но никто этого ворчания не услышал, и только хромоно­гая этажерка недовольно буркнула:

– Ну что вы всё ворчите? Ну что вы всё ворчите? Спать не даёте!
Ах, какой здесь был покой! Ах, какой покой!..

«Погоди, – подумал Петя, – вот стану я снова человеком, я тебе, задавала, покажу покой. Я тебе последние ножки переломаю».

И вдруг представил он себе, что и в самом деле стал он ломать этажерку, да и превратился в неё. И совсем другими глазами посмотрел Петя на своих соседей по чердаку. Вот шкаф. Когда-то он был, веро­ятно, украшением всего дома. Его поставили в самой большой комнате и боялись дохнуть на него. И каждая царапина на его смуглой коже вызывала у хозяев огорчение. А потом он потрепался, дверцы раскле­ились, зеркала пооблезли... Или этажерка... Когда-то на ней так уютно и удобно разместились книги. Потом их становилось всё больше, её крепкие плечи не могли удержать такой тяжести, ноги подкосились, планочки оборвались. Для книг купили новые полированные полки, а этажерку – на чердак.

Так целыми днями стоял Петя, стараясь не скрипеть, чтобы не будить старую больную этажерку, к которой он стал относиться даже нежно, думал свои думы, вспоминал о том, сколько он принёс людям всяческих неприятностей, и даже не сердился больше на друзей.

Однажды ночью случилась беда.

Два провода, которым давным-давно хотелось обнять друг друга, наконец соединились. Посыпались искры, и произошло самое настоя­щее короткое замыкание. Искры посыпались на сухой мох, что высо­вывался изо всех щелей, мох вспыхнул, от него загорелись доски. И начался пожар.

«Ну вот, – подумал Петя. – Теперь мы сгорим. Ну, я-то хоть про­винился – собак таскал за хвосты, стёкла выбивал из рогатки, у ма­лышей пряники отбирал, берёзку вот зря порубил. А шкаф и этажерка, и все старые вещи на чердаке, в чём они виноваты?»

И только он так подумал, как увидел перед собой девушку в зелёном платье. Лицо её было очень знакомым.

– Не узнаёшь? – спросила она.

– Ой, Берёзка! – закричал Петя.

Берёзка протянула к нему руку-веточку, прикоснулась зелёным листком.

–   Ну вот, – сказала она и растаяла.

Петя даже поначалу и не понял, что с ним произошло. Просто снял он курточку свою и стал сбивать огонь, гасить мох. Руки обжёг, сажей весь перемазался, но пожару не дал разрастись.

Благодарно крякнул шкаф, что-то нежное сказала Пете этажерка, но он не понял, о чём они говорят, потому что был уже не платяным шкафом, а самым обыкновенным мальчиком.

 

 

САМЫЙ БЛАГОРОДНЫЙ ХОЛОДИЛЬНИК

НА БЕЛОМ СВЕТЕ

В кухне было много жителей. И у каждого – своя песня. Вода мерно падала из крана на звонкую жестяную раковину и рассказывала бесконечную историю о том, как она была рекой. А когда кран от­крывали, она старалась петь так, как это делает река весной. Но только вода твёрдо знала, что кран вот-вот закроют, поэтому она торопилась, жужжала, фыркала, пыхтела, так что почти ни одного словечка нельзя было разобрать. Газовая плита тоже пела свои знойные, обжигающие песни. Но они были почти беззвучными, и едва прорезался у неё голос – хозяева вызывали мастера. Хозяев почему-то устраивали песни без слов. И только Холодильник в уголке, точно сверчок, мур­лыкал и мурлыкал что-то себе под нос. Никто не прислушивался к нему, а он всё равно пел. Просто так. Характер у него хороший. Од­нажды я прислушался. В кухне никого не было, спали вся квартира, и весь дом, и весь город, потому что была ночь. И в тишине услышал вот что:

Я не чайник, я не будильник, я Дед Морозу друг и брат. Я знаменитый Холодильник – совершенный аппарат! Я стою, как будто льдина, на высоком берегу, и сардельки, и сардины заморозить я могу.

Песенка мне очень понравилась, и мы подружились с Холодиль­ником. По вечерам, когда все ложились спать, он рассказывал мне раз­ные истории из своей жизни. Так и появилась эта книжка.

 

КАК ХОЛОДИЛЬНИК ОХОТИЛСЯ НА ВОЛКА

Гулял-гулял как-то Холодильник по улицам, и ноги у него устали. «Почему бы мне не прокатиться в трамвае?» – подумал он, вско­чил на подножку прицепного вагона и уселся на самое первое место.

—     Гражданин! Вы будете покупать билеты? – ехидно спросила его девушка в синем с горошинкой платье, кондуктор. – Или, может быть, нет?

—     Извините, а что такое билеты? – спросил вежливо Холодиль­ник.

—     Гражданин, не притворяйтесь?! Вы мне должны заплатить день­ги, а я вам даю вот эту бумажку.

—     Извините, а что такое деньги? – вежливо спросил Холодиль­ник.

—     Вы что же? Надо мной издеваетесь?! – закричала вдруг девуш­ка-кондуктор.

— Как не стыдно! Такой большой, а едет зайцем!

—     Извините, а кто такой заяц? – вежливо спросил Холодиль­ник.

— Я не заяц. Я – Холодильник.

Но девушка-кондуктор не слушала его, она прошла на своё место у задней двери вагона и долго ещё ворчала, что вот пенсионерам не хватает мест, инвалидам не хватает мест, детям не хватает мест, взрос­лым не хватает мест, а какие-то холодильники позволяют себе ездить в трамвае. Да ещё зайцем?

Как рассердился тут Холодильник! Как заворчал он, как напустил морозу! Окна в трамвае покрылись ледяным узором. И это в июле, когда весь город изнывал от жары! На потолке вагона повисли сосуль­ки, двери перестали открываться, а девушка-кондуктор так посинела, что стала одного цвета со своим платьем.

—    Ой, – расстроился Холодильник. – Извините.  Я совсем не хотел, чтобы все так замерзли!

Тут трамвай остановился. И Холодильник вышел. И ушел в лес. Остановка-то была последняя, на самом краю города.

Гуляет Холодильник по тропинкам звериным, по траве влажной и пахучей, на полянах ромашки собирает. Даже венок себе сплёл из красных гвоздик. Посмотрелся в лужу – хорошо! Красиво!

И тут кто-то выбегает к нему навстречу – серенький такой, уши длинные, а сам дрожит...

—     Ты кто? – спрашивает Холодильник.

—     Я... – вконец испугался серенький, – я... Заяц!

—     Ах, Заяц! Так это из-за тебя мне попало?! Ты, должно быть, плохой человек, Заяц! Просто ужасный ты человек – нигде не пла­тишь денег и билетов не берёшь!

—     Неправда! Неправда! На нас, на зайцев, напраслину возводят! Просто я безобидный, никому ничего плохого не делаю, поэтому на меня и сваливают всё. Небось безбилетников волками не обзывают...

И тут он задрожал и закричал:

—     Ой, что же я стою! Что же я с тобой заговорился! Он ведь меня сейчас догонит и съест!

—     Кто он?

—     Волк! Бежим, бежим скорее, а то он и тебя не пожалует!

—      Не бойся, малыш! Мы что-нибудь придумаем. А где он, этот Волк?

—      А вон видишь, за кустами крадётся?.. Ой, пропал я, пропал. Бедные мои лапки, бедные мои ушки!

—     Не вижу никакого Волка, – сказал Холодильник, посмотрев по сторонам. — Уж не та ли собака, что за сосной притаилась? Так это же просто Бобик из нашего двора:

—     Бобик! Бобик! Алло, Бобик!

А зайчишка дрожит, зуб на зуб у него не попадает.

—   Ну, раз уж ты боишься даже мирного Бобика, прячься за меня, – предложил ему Холодильник. – Алло, Бобик! Ну, иди сюда, дурашка.

Тут Волк как прыгнет, как выскочит из-за дерева.

—     Какой я тебе Бобик! – кричит. – Я Волк! Я гроза лесов!

—     Да неужто? – ласково сказал Холодильник. – Нет, нет, не об­манывай меня, таких волков в жизни не бывает!

—     Как не бывает? – удивился Волк. – Какие же они, то есть мы, по-твоему?

—     Не знаю. Я, конечно, лично волка не видел никогда, но они должны быть другими. Уж это точно. А ты какой-то не такой... Не типичный!

А Волк тут разгорячился ужасно и говорит:

—   Вот съем тебя, – говорит, – тогда узнаешь: такой или сякой. В Холодильнике что-то заворчало-заворчало. А это он холоду стал нагонять.

—     Что это у тебя бурчит? – спросил зайчишка, опасливо выгля­нув из-за широкой Холодильниковой спины.

—     Да проголодался я, волков давненько не ел. Вот и бурчит в животе.

—     Наглец! – рассвирепел Волк. – Да ты-то сам кто? Что за важ­ная персона?! А?

—     Я? – спросил Холодильник.

—     Да, ты?

—     Я Заяц!

—     Такой большой?

—     Такой большой...

—     Такой белый?

—     Такой белый!

—     Вот и неправда! Летом-то зайцы белыми и не бывают!

—     А я ещё с зимы сохранился...

—     Ну, раз ты Заяц, – сказал Волк, – тогда я сейчас тебя есть буду.

Раскрыл Волк свою страшную пасть да как бросится к Холодиль­нику. Ух, какой тут бой начался! Только звон стоял. Только зубы вол­чьи щёлкали! Но Холодильник-то был настоящий боец. Изловчился он, дверцу раскрыл. Волк так с разбегу и влетел внутрь. Тут дверца – хлоп! И – готово! Попался серый! Попался разбойник! А Холодильник загудел:

—  Ур-ур-ур-ур! – чтобы Волка поскорее заморозить. Побежал Заяц в лес, стал всем рассказывать о необыкновенном звере да ещё о том, что зверь этот питается исключительно одними волками, а другой пищи не признаёт! Дошёл слух до волков, перепу­гались они, да и разбежались кто куда.

А Холодильник в город вернулся.

Устал он очень после прогулки в лес – ножки-то у него невелики, а сам тяжеловат. Решил было на трамвае до дома добраться. Потом вспомнил, что денег у него нет, и пошёл пешком.

И вдруг видит, женщина какая-то в белом фартуке стоит у лотка и торгует курами и кричит на всю улицу:

—   Кому свежемороженых кур?! Кому свежемороженых кур?!
И подходят к ней люди, кур берут, деньги платят.

Раскрыл Холодильник дверцу, Волка достал, а тот уже твёрдый стал, как полено. И тогда Холодильник закричал:

—   Кому свежемороженых волков?! Кому свежемороженых волков?!
Час кричит, и другой, и третий — никто не подходит. Чудаки эти люди. Таких маленьких, ощипанных кур покупают, а Волка, большого, пушистого, не берут.

А Волк на жаре оттаял, отогрелся да как побежит!

Что тут было!

Люди кинулись кто на заборы, кто на столбы фонарные. Продав­щица спряталась под своим лотком.

А Холодильник кричит:

—   Беги, беги, Волк, да смотри больше не попадайся!

 

КАК ХОЛОДИЛЬНИК ПОТЕРЯЛСЯ

И мама, и папа, и дети – вся семья переезжала из Иркутска в Братск.

На грузовике отвезли на пристань и шкафы, и столы, и чемоданы. И Холодильник тоже отправился в путь.

На Ангаре покачивалась длинная коричневая баржа, она была привязана крепким канатом к небольшому буксирному пароходику, который дымил так, словно это он, а не кто-нибудь другой, превращал день в ночь.

Загудел пароходик басом. Дёрнулся. И поплыли по реке Ангаре и папа, и мама, и вещи, и Холодильник тоже.

А пароходик был такой задавака, что задрал нос и всё посматривал налево-направо, налево-направо: любуются им или не любуются. Когда он был совсем маленьким, его родители не переставали его хвалить: ах, какой у нас сын, да он лучше всех пароходиков на свете. Вы только посмотрите, какой у него нос! А какая корма! А какая труба – чудо, а не труба!

Так он вырос, считая, что лучше его нет никого на свете. Сказать по совести, от этого у него было немало неприятностей: когда все думаешь о себе да о себе, то для дела времени уже не остаётся.

Вот и на этот раз. Пароходик вертелся налево-направо, налево-направо, пытаясь увидеть, любуются или не любуются им, и не заметил, как сел на мель. Баржу вдруг сильно тряхнуло, вещи загрохотали, стукнулись друг о друга, шкаф даже шишку себе набил, перила лопнули, и Холодильник, который стоял у самого края, хлюпнулся в воду, разошлись над ним круги – и нет Холодильника!

За всю свою жизнь не слышал пароходик столько нелестных слов о себе, сколько на этот раз. Его ругали и папа, и мама, и дети, и вещи, и даже старая баржа. А он только плыл, отдувался и впервые не поглядывал по сторонам, а думал о том, что не так-то он и хорош и что родители его явно перехвалили. Ах, как это неприятно получилось, что утонул такой гладкий, такой белый, такой красивый Холодильник!

А Холодильник лежал на дне реки Ангары. Было ему неуютно и сыро. Но он любовался зелёными лучами солнца – здесь, на дне, всё казалось зелёным. Рыбки кружили над его головой, ласково прикасались к гладким Холодильниковым бокам. Но когда одна из них забралась ему за шиворот – Холодильник возмутился. Он ужасно не любил щекотки.

Холодильник вежливо сказал рыбке:

– Прошу вас, пожалуйста, не надо меня щекотать!

Но в рот набралась вода и слышно было только:

– Про-буль-бу-бу пожа-луль-бу не на-буль-бу ме-бу ще-буль…

И, конечно же, рыбка не поняла, что ей хотели сказать.

Тогда Холодильник заворчал сердито:

– Ур-бур-ур! Ур-бур-ур!

И стал он покрываться льдом, чтобы отгородиться от рыбок, которые теперь уже целой стаей лезли ему за шиворот. Не заметил Холодильник, как сперва покрылся ледяной коркой, потом толстым слоем льда. И наконец выросла вокруг Холодильника большая льдина. А лёд-то ведь легче воды – и ура! – всплыл Холодильник вместе со льдиной на поверхность реки, и понесло его течением вниз, к Братску, вслед за папой, за мамой, за детьми, за вещами, за задавалой пароходиком.

А на берегах реки стоял город, окна сияли на солнце, весёлые зайчики бежали от стёкол по волнам, гладили бока Холодильника тёплыми лапами:

– Плыви, чистенький, плыви!

Работящие подъёмные краны склонялись к воде, бережно опускали груз на палубы барж и пароходов. Потом, расправив усталые плечи, гудели приветливо вслед Холодильнику:

– Плыви, маленький, плыви!

Из-за леса выглядывали деревни, у самого берега паслись стада, и коровы ласково мычали вслед Холодильнику:

– Плыви, беленький, плыви!

Плыл он медленно и пел свою любимую песенку:

Я не чайник, я не будильник,

Я Дед-Морозу друг и брат.

Я знаменитый Холодильник –

Совершенный аппарат!

Захочу – и холодина

на подмогу выйдет мне.

И меня катает льдина

На серебряной спине.

И тут он почувствовал, что льдина-то тает – солнышко старается вовсю.

– Надо торопиться! – решил Холодильник. – Иначе опять попаду на дно. А это неинтересно. А новую льдину наморозить будет уже трудновато – устал как никак.

В этот самый момент пронёсся мимо него лёгкий белый корабль на подводных крыльях, корабль по имени «Метеор».

– Метеор! Метеор! – закричал Холодильник. – Возьми меня с собой! Я на барже лежал, прямо в воду упал, оказался на дне. Помоги, пожалуйста, мне!

Метеор был действительно красивее всех судов на реке Ангаре, и плавал быстрее всех, и гудел приятнее всех, но никогда не зазнавался, всегда был рад прийти на помощь товарищу.

Остановился он на минуту.

– Цепляйся, – говорит. – Да только побыстрее, а то мне неприлично опаздывать.

Холодильник поскорее прицепился к Метеору. И поплыли они так, что только пена вскипала позади. Холодильнику даже показалось, что они летят по небу – не зря же Метеор был на подводных крыльях!

Они пролетели стремглав мимо пароходика-задаваки.

И дети закричали:

– Большой Метеор везёт маленького! Большой Метеор везёт маленького! Смотрите! Смотрите!

И мама тоже закричала! И папа тоже закричал! И все вещи, хотя и молчали при людях, но тоже закричали, потому что только они увидели, что это не маленький Метеорик прицепился к большому Метеору, а их друг Холодильник живёхонький и совершенно здоровый!

И только не радовался пароходик-задавака, потому что радоваться было нечему: Метеор и быстрее его, и наряднее, и гудок у него мелодичнее.

«Зато у него нет такого чёрного-пречёрного дыма, как у меня», - успокоил себя пароходик и обдал и папу, и маму, и детей, и вещи такими чёрными клубами, что все стали неузнаваемыми, словно только что прилетели из Африки.

До самого Братска отмывали они сажу. А когда приплыли в Братск, изумились: на берегу в толпе встречающих стоял живой и невредимый их белый блестящий Холодильник и радостно махал им платочком.

 

КАК ХОЛОДИЛЬНИК СПАС ОЛЕНЁНКА

Однажды Холодильник гулял по лесу.

Была весна. Огромные толстенные льдины неслись по реке Анга­ре, и каждая старалась обогнать другую, толкалась, лезла без очереди, хотя, честно говоря, спешить им было некуда – всё равно через день-другой пути они крошились, таяли, становились водой.

Да. Так вот, гулял Холодильник по лесу и увидел, что у самой воды стоит какой-то зверь. Сам большой, серый, а на голове – дерево растёт.

—          Интересно узнать, – подумал Холодильник, – кто бы это мог
быть? На зайца – не похож. На волка – не похож!

А других зверей Холодильник ещё не знал.

Ты – кто? – спросил Холодильник у незнакомца.

Я – Олень.

Такой большой?

Такой большой.

Такой серый?

Такой серый.

С деревом на голове?

И вовсе не дерево, а рога.

А что такое рога?

Рога есть рога. Чтобы от врагов обороняться. Ка-а-ак стукну волка! Ты знаешь волка?

Знаю.

Ну, вот то-то! А сейчас уходи. Не мешай мне кричать и пла­кать. Уходи. А то неудобно при посторонних.

А почему ты плачешь?

Но Олень ничего не ответил. Только закричал так жалобно-жа­лобно...

И вдруг Холодильник услышал, что оттуда, с середины реки, кто-то отзывается протяжным плачем.

Всмотрелся Холодильник и увидел посреди грохочущих льдин островок небольшой, а на островке – маленький олень. Даже рогов у него пока ещё нет. И плачет он, плачет!

Как же там оказался маленький? – спросил Холодильник.

Не заметил я, – грустно сказал Олень, – как побежал он по льду. А лёд затрещал, тронулся... Хорошо ещё, что островок оказался посреди реки... Ах, что я буду теперь говорить его матери?!

И он, уже не стесняясь, заплакал.

Холодильник всегда расстраивался, когда видел чьи-либо слёзы. Ему и самому тогда хотелось зареветь. Но он не заревел, а сказал:

Может быть, его можно выручить?

Как? – грустно покачал рогами Олень. – По льдинам он не пройдёт. А плыть невозможно. Я попробовал, но бесполезно: только побили да поранили меня льдины. Еле на берег выбрался. А ведь он-то совсем-совсем ещё неопытный.

Но ведь нельзя же стоять сложа руки, – сказал Холодильник и подошёл к воде.

Эй! – закричал он. – Эй вы, льдины! Можете остановиться вы на минутку?

Зачем это? – сказала проплывающая мимо толстая важная льдина.

Не видишь, что ли?! Оленёнок на острове плачет, сюда пере­браться не может.

А, что слёзы, – усмехнулась толстячка. – Слёзы – вода! Кап­лей больше, каплей меньше. Некогда мне, спешу... Пока...

И она неторопливо проплыла мимо. Глупая не знала даже, что всего-то через минуту её стукнет о каменный берег, и разобьётся она, и растает она, и тоже станет водой.

—          Эй вы, – кричал Холодильник. – Неужели среди вас нет ни одной порядочной благородной льдины?!

Но на реке Ангаре стоял такой шум, что если даже среди тысяч льдин и оказалось несколько добрых и отзывчивых, то они ничего не услышали.

Вот видишь! – заплакал ещё сильнее Олень. – Вот видишь. Больше уже никто не сможет помочь моему Олешку. Никто на всём белом свете. Ах, какое несчастье!..

Ну, мы ещё посмотрим... Придержи-ка вот эту льдину, что к берегу течением прибило.

Олень придержал её копытом. А Холодильник заворчал:

—          Ур-бур-ур! Ур-бур-ур!..

И льдина примерзла к берегу. Да так крепко примерзла – не оторвёшь!

Осторожно ступил Холодильник на неё, поймал другую, подтянул её и – Ур-бур-ур – приморозил.

А потом ещё одну,

 и ещё одну,

 и ещё одну,

и ещё одну,

 и ещё одну, и стал расти через реку Ангару мостик.

Они так увлеклись работой, что не заметили, как надвинулась на них сердитая, огромная белая гора. Она подплыла тайком, да как уда­рит по мосту, да как оторвет его от берега!

—          Беда, – сказал Холодильник. – Теперь нас далеко отнесёт. Что же делать?

Бросился тут Олень в холодную кипящую воду. К счастью, неглу­боко оказалось, так он ногами упёрся в дно реки, а рогами в ледяной мостик. Прижал его к берегу, а сам еле-еле на ногах стоит. Льдины бьют его, царапают. А Холодильник – ур-бур-ур! — приморозил мос­тик к берегу, да ещё крепче прежнего.

Скоро мостик протянулся почти до середины реки. Сперва Холо­дильник с Оленем радовались, потом услышали, что льдины между собой говорят:

—          Вот накопится нас побольше, да как ударим, да как под­нажмём — и снесём  неожиданную преграду.

И понял Холодильник, что спешить нужно, иначе всё пропало. И стал он беспрерывно работать – ур-бур-ур! И мост всё ближе к ост­ровку, всё ближе. Только ступили они на островок, как на реке Ангаре раздался треск – такой сильный, что лес на берегу ахнул. И разлетелся на кусочки ледяной мост.

Ох, как радовался Оленёночек! Как он прыгал!

А ведь до спасения пока ещё далеко было.

И снова стали они ловить и смораживать льдины. Одну, другую, третью.

Сперва Холодильник ступал на лёд. И если уж под ним мосток не трещал, тогда Олень с Оленёнком ступали. Так и шли они с берега на берег. И когда уж совсем близко было, сказал Холодильник:

—          Прыгайте!

И прыгнул Оленёнок. И прыгнул Олень. А Холодильник прыгать-то не мог — слишком уж он тяжёл. Оторвало льдину, понесло, и сил у Холодильника уже не было — устал он очень. Он тихо лежал на боку, смотрел на лес, по которому вдоль берега бежали и бежали, не отставая ни на шаг от льдины, его новые друзья. Но что мог сделать Олень, если сам Холодильник не мог себе помочь.

А льдину начало крутить, вертеть, ударять о другие – и тогда у Холодильника закружилась голова, и стало ему плохо-плохо.

А когда он пришёл в себя, он лежал на берегу, куда вода вытол­кала льдину. И чувствовал себя совсем слабым, разбитым и двигаться совсем не мог. А главное, не знал, куда идти.

Впервые в жизни стало Холодильнику не по себе. Что делать? Как быть?

Но вдруг из леса выбежал мокрый от усталости, потный Олень. И Оленёнок тоже. Увидели они своего друга, обрадовались. Повернул­ся Олень головой к лесу да как закричит:

—          У-юду-юду-юду-я! У-юду-юду-юду-я!

И сбежались олени изо всей тайги. Подняли они осторожненько рогами Холодильник, положили его на спину самому большому и самому сильному и повезли. Звери бежали за ними и кричали «ура!», птицы летели над ними и кричали «ура!», а дети на улицах Братска просто рты раскрыли от удивления: ведь никто никогда раньше не видел, чтобы Холодильник ехал верхом на олене.

Спасибо, – сказал Олень Холодильнику, прощаясь. – Я никог­да тебя не забуду.

И тебе спасибо, – сказал Холодильник. – И я тебя никогда не забуду.

Если я когда-нибудь понадоблюсь, позови вот так: «У-юду-юду-юду-я!» И я прибегу к тебе.

Так сказал Олень и вместе с другими ушёл домой – в дремучую тайгу.

Раньше было много кошек. Очень много. Если в доме, скажем, двадцать квартир — стало быть, в них жило двадцать кошек. А если квартир сто – и кошек все сто: чёрных, серых, рыжих, в пятнышках, в крапинку, гладких, пушистых, добрых, царапучих – всяких.

А теперь кошек меньше. Наверное, потому, что появились хо­лодильники. Стоят они в укромном месте на кухне, мурлычут, со­всем как коты, сказки рассказывают, по золотой цепи ходят, по электрической...

Но, скажу по правде, далеко не всякий холодильник может охо­титься на волков, спасать в тайге оленей или путешествовать по рекам на льдине. Зато любой из них умеет творить маленькие чудеса: превращать воду в лёд, совсем как Дед Мороз, а сладкое молоко – в мороженое. И ещё все холодильники могут нежно мурлыкать. А если они ворчат слишком громко – это значит, у них плохое на­строение, и тогда лучше всего вызвать мастера, чтобы он их на­строил. Конечно же, я рассказал вам не все сказки, услышанные мной от белого друга, – у него есть истории на каждый день: как он принимал участие в празднике песен и получил первый приз за песенку «Мур-мур-мур», приведя в смущение всех окрестных котов, или как он помог ребятам устроить сверкающий и прекрасный каток во дворе в самый разгар лета, или как сохранил золотое яблочко, потерянное трёхлетней девочкой, и вручил его ей в день свадьбы. Я хотел уже начать запи­сывать его новые рассказы, но Холодильник сказал:

— А что скажут дети? Подумают, что я хвастаюсь. А я очень скромный холодильник. Просто ужасно скучно подолгу стоять одному. Да ещё в углу.

 

 

Разноцветные сказки

В плоском сером домике с пёстрой крышей живут добрые волшеб­ники. Фамилия у них одна – Карандаш, а имена разные – Красный, Оранжевый, Жёлтый, Зелёный, Голубой, Синий, Фиолетовый. И ещё есть Белый, и Чёрный, и даже Коричневый. И никто из них не старший, и никто из них не младший, потому что они — близнецы.

Всё свободное время они любят вспоминать разные истории, ко­торые с ними приключились.

Они сидят за столом, на котором стоит самовар, и пьют чай с медовыми пряниками. Конечно, они могли бы иметь много пирожных и ещё больше мороженого, не говоря уже о конфетах, – ведь это им пара пустяков: чирк-чирк-чирк — и готово, но они очень скромны и о себе мало думают. Зато стоит кому-нибудь только крикнуть волшеб­ное заклинание: «Карандаши, на помощь!» – как они тотчас прибегут, выручат тебя из беды.

И, должно быть, именно потому, что они волшебники, у них, скажу по совести, всё необычно. Вот мы с тобой постепенно растём: сперва были маленькие, потом побольше, потом ещё побольше, а потом – о-го-го! – станем, как мама и как папа, а может быть, даже и выше! А карандаши растут наоборот. В детстве они длинные и тощие, а затем становятся всё короче, и поэтому кажется, что они толс­теют. А потом карандаши и вовсе становятся маленькими толстеньки­ми старичками. А всё из-за того, что, когда они делают свои главные волшебные дела, их разноцветные сердечки не жалеют себя.

На моём письменном столе тоже стоит домик братьев-каранда­шей. И по вечерам они мне рассказывают, а вернее рисуют, всякие истории.

 

КРАСНАЯ СКАЗКА

Проснулся Витя утром в окно взглянул – и ахнул: город за ночь кто-то подменил. Дома стояли веселые, украшенные, довольные, улицы были чисто выметены, а люди ходили торжественные, словно они сегодня сами без напоминания, все до одного вымыли уши.

И кругом висели красные полотнища и флаги, и у каждого даже самого маленького мальчика, и у каждой даже самой-самой-самой маленькой девочки были в руках разноцветные флажки.

И вдруг Витя понял, что это праздник, и, значит, сегодня в детский сад нужно прийти с флажком.

– Мама! Сделай мне флажок. У всех флажки, а у меня нет.

– Но у меня не из чего сделать, – сказала мама. – Раньше ты не просил, а теперь вон все магазины закрыты.

– Мамочка, миленькая, давай поищем… Поищем, пожалуйста, а?..

И они нашли блестящий белый лоскуток. Шелковы. И флажок получился на славу – белый-белый, точно облака, плывущие над городом.

Но Коля Борисов, самый слабый и тощий из их старшей группы, закричал, едва Витя появился в детском саду:

– Смотрите, смотрите! Витька в плен сдается!

И хотя Витя был самым сильным в группе и, что там Коля, таких Колей сто мог поколотить, драться ему не захотелось, потому что это было бы несправедливо. Увидел он, что у всех синие, красные, желтые, зеленые флажки, а у него одного белый и заревел.

Но разве можно, чтобы в праздник, когда сем так весело, и гремят оркестры, и военные идут в начищенных сапогах, разве можно, чтоб кто-то плакал? И Клавдия Петровна – воспитательница – тихонечко сказала:

– Карандаши! На помощь!

И красный карандаш – как только он догадался, что именно его зовут – выскочил из коробки и побежал. Из Витиного дома он побежал по дворам. Побежал по улицам. Побежал по переулкам. И примчался прямо в детский сад номер сто двадцать четыре. Увидел он Витин белый флаг и сразу понял в чем дело. Провел он красным своим сердечком по белому лоскутку раз – и стал флажок розовым. Провел другой – и стал флажок алым, словно пламя костра. Провел карандаш сердечком в третий раз – и стал флажок расти, стал большим, таким, что Витя его уже еле в руках держал. Но Витя не зря был самым сильным в группе. И все посмотрели на него с уважением – как он флаг держит, и Клавдия Петровна посмотрела, и Коля Борисов, и все солдаты в начищенных сапогах.

 

КОРИЧНЕВАЯ СКАЗКА

Один паренёк по имени Антон очень любил рисовать. И днём, и поздним вечером он сидел над бумагой, и если б позволили, то даже ночью не давал бы покоя своим карандашам. Но ведь ночью даже папа спит, а позже папы — это известно всем — детям до шестнадцати лет ложиться запрещается. Так что хочешь не хочешь, а закрывай глаза.

Но вот что странно – хотел Антоша жёлтый дом нарисовать, а у него получался заяц. Как живой. Только жёлтый. Хотел Антоша море нарисовать, а у него получался... заяц. Как живой. Только синий. Что за напасть! Хотел Антоша кусты нарисовать, а получался... опять заяц. Как живой, но зелёный. Вот какая история. Ну, просто чудеса в решете!

Однажды решил Антоша нарисовать не дом, не море, не кусты. Зайца он решил нарисовать. А в сером плоском домике с разноцветной крышей остался один-единственный братец и тот коричневый. Что делать?

–    А, – решил Антоша, – нарисую коричневого! Не всё ли равно?! Взял он большой, как полотенце, лист бумаги. Точка, точка – глаза заячьи, два кружочка – голова, и сам заяц, лапки крючком, ушки торчком — вот и всё.

И вдруг видит Антоша, что заяц ему подмигивает. Хитренько так. Потом – прыг! По полу поскакал да за окошко. А там начи­нался лес.

Бежит заяц по тропинке, скрывается от Антоши. И видит: серые зайчишки дерево окружили, молодую кору едят.

– Привет бледнолицым братьям! – закричал коричневый заяц. А те от испуга – врассыпную.

– Куда же вы, чудаки?! Не пугайтесь, я ведь заяц!

Тут один «бледнолицый брат» мордочку высунул из-за дерева и говорит:

– Не обманывай нас, хитрый зверь. Коричневых зайцев не бывает!

– А кто же я, по-твоему? Лапки у меня такие же?

– Такие же...

– А уши у меня такие же?

– Такие же...

– А хвост у меня такой же?

– Такой же...

– А мордочка у меня такая же?

– Такая же...

– Стало быть, я заяц?!

– Ничего не «стало быть»... Я серый, а ты коричневый. А коричневых зайцев в лесу не бывает. У кого хочешь спроси.

– Как же не бывает? А я-то?

– А ты и не заяц. Ты, должно быть, соболь!

Побежал коричневый заяц к соболю.

– Привет, братец соболь!

– Привет-привет! Только какой же я тебе братец!

– Да ведь ты коричневый и я коричневый. Стало быть, братья!

–   Ничего не «стало быть»... А ты по деревьям прыгать уме­ешь?

И соболь побежал по стволу, как по земле, за ветку уцепился, ка­чается, довольнёхонек.

– Так я не могу, – сказал коричневый заяц.

– А шишки ты щёлкать умеешь? – спросил соболь, сорвал с ветки
кедровую шишку и стал щёлкать орешки, только облизывается – вкусно!

– Так я не могу, – сказал коричневый заяц, и у него слюнки потекли.

– А мышей ты ловить можешь? – захохотал соболь, бросился с ветки вниз на землю, догнал мышь, пробегавшую мимо, лапой её при­жал к земле.

– Так я не могу, – испугался коричневый заяц.

–   Ха-ха! – сказал соболь. – И потом, какой у тебя хвост? Тьфу, а не хвост! Коротышка, капелька, едва видно. А у меня длин­ный, пушистый... Нет, ты не соболь. Может быть, ты маленький мед­ведь?

Побежал коричневый заяц к медведю.

—     Привет, братец медведь!

—     Хм... Брр... Братец... Да тебя и не видать над травой... Братец...

—     Но и я коричневый, и ты коричневый...

—     Ну и что?

—     У меня хвост короткий и у тебя хвост короткий...

—     Ну и что? У тебя вот уши длинные, а у меня нет. А когти у меня вон какие, а у тебя нет. А мёд ты из дупла добывал?.. А рыбу лапой ловил?.. То-то!

На небе тут что-то загремело, прокатилось, и припустил дождь, да какой! Деревья поскорее расправили свои веточки, чтобы каждый листик воды напился. Трава и та старалась приподняться как можно выше, чтобы не пропустить ни одной капельки. А медведь спрятался под густым кедром, чтобы не простудиться и не схватить насморк. А коричневый заяц остался на тропе — он ведь не знал ещё, что такое дождь. Промок он, смыл с него ливень следы карандаша, чуть заметны линеечки.

—   Ха-ха! – сказал медведь, высунув нос из-под ветвей. – Да ты – заяц! Обыкновенный белый заяц, вот ты кто!

Обрадовался заяц и побежал на поляну к бледнолицым братьям.

—   Берегись, – сказал ему тот самый зайчишка, с которым он только что разговаривал. – Берегись! Здесь бегает страшный зверь: уши – во! глазищи – во! ноги – во! Ужас!

Бывший коричневый заяц улыбнулся и ничего не ответил.

 

ОРАНЖЕВАЯ СКАЗКА

Была осень, и небо было серым, и без конца шел серый мелкий дождь. И все деревья облетели, и все птицы улетели туда, где жарко, и по утрам приходил мороз, леденил растёкшиеся по земле дождинки, и становилось скользко. И люди говорили:

– Ах, это ненастье! Уже надоело! Хоть бы скорее зима!

А девочке Лине совсем не хотелось зимы, потому что она была тяжело больна и ей нужно было много солнца, и много свежего, тёплого воздуха, и много зелёных листочков.

Но за окном стояла берёзка с голыми темными ветками, и небо было серым, и без конца шел серый мелкий дождь.

– Если бы мне один всего апельсин, – говорила Лина маме, – я бы сразу здоровая стала и пошла бы гулять во поля, во луга.

И отец ходил по магазинам и писал всякие письма друзьям в дальние города, но ни в магазинах, ни у друзей не было круглого и оранжевого, как солнышко, целебного апельсина.

– Потерпи, доченька, – говорила мама. – Вот лето придёт…

А до лета было так далеко!

– Нет, – повернулся в своём домике Оранжевый карандаш. – Неужели мы ничем не можем помочь?

– Ничем, – вздохнул Зелёный. – Вот если бы в нашем северном городе росло хоть одно апельсиновое дерево…

– А может быть, ты помнишь, какие на нем листья растут? – спросил Оранжевый.

– Не помню. Я ведь ни разу не был на юге.

– А я знаю, – сказал Синий. – Когда в последний раз я рисовал море – там, на берегу, среди золотого песка и высоких пальм росло апельсиновое дерево…  И листья у него… Да я лучше нарисую.

И он стал рисовать листок.

– Ха-ха! – закричал Зеленый братец. – Синий листок! Братцы, вы видели? – Синий листок! Да… такого… никогда… ни за что… нигде… ни при каких обстоятельствах не было, нет и быть не может!

– А ты попробуй нарисуй такой же, – спокойно сказал ему Красный братец.

– И нарисую. – Он чуть-чуть повёл сердечком по бумаге – и получилось…

– Настоящий листок! Настоящий листок! – зашумели все. – Чёрный братец, а чёрный братец, сделай так, чтобы ночь наступила.

– Нельзя! Ещё только раннее утро, день едва начался.

– И всё-таки сделай…

Как удивились и тёти, и дяди, и девочки, и мальчики, и даже всё знающие, всё ведающие дедушки и бабушки, когда вдруг среди сера дня наступила ночь. Стало темно, ну ничегошеньки не видно. Даже кошки, которые, как известно, неплохо видят в темноте, боялись высунуть на улицу нос, чтобы не заблудиться! Вот так постарался Чёрный карандаш.

А потом опять был серый день, и небо было серым, и без конца шёл серый мелкий дождь. Но прямо посреди города, прямо посреди двора появилось необычайное дерево: ствол у него был, как у берёзки, белый с чёрными чёрточками, зато листья были густо-зелёные, тугие совсем как у настоящего апельсинового дерева. Но главное, среди ветвей светился и сверкал один-единственный, но необыкновенно большой апельсин – всем апельсинам апельсин! И так вкусно от него пахло, и такой он был весь-весь оранжевый, что остановился серый дождик, и растаял гололёд, и раздвинулись серые тучи на небе, и появилось доброе и оранжевое, как апельсин, солнце.

А люди любовались солнышком, что выросло на берёзке, и говорили:

– Нет, зима, ты не торопись…  Не торопись…

 

 

ЖЕЛТАЯ СКАЗКА

Сильный ветер оторвал от берега большую льдину и унёс её далеко в океан. А на льдине осталось пятеро рыбаков.

Когда льдина отошла от берега – она была белой, потому что над океаном горел короткий полярный день. А потом она стала фиолетовой, потому что наступили сумерки, а потом – чёрной, как дно рыбацкого котелка, потому что пришла ночь.

В посёлке на берегу спали люди, спали самолёты, укрытые на ночь брезентовыми чехлами. Их привязали к земле крепкими стальными тросами – чтобы ветер не унёс их в океан. И большие вертолёты тоже спали. А малыш-вертолёт смотрел на них и думал: «Эти старшие такие гордые, будто знают какую-то необыкновенную тайну».

И он решил ночью, пока все спят, подняться в воздух и пролететь над тайгой, над Ледовитым океаном, прямо к Северному полюсу.

Только поднялся он к облакам, как услышал, что по радио передают тревожную весть: от берега оторвало льдину, а на ней люди.

– Лечу на помощь! – просигнализировал малыш-вертолёт, опустился пониже, чтобы лучше видеть, и помчался вперёд, рассекая ветер и мрак. Ему было страшно: сверху свистело, и ухало, и швыряло в него чёрным снегом чёрное небо, внизу гудел, обдавая его колючими чёрными брызгами Ледовитый океан.

Люди на льдине услышали гул над головой.

– Костёр! Костёр разжигай! – скомандовал старший из них. – Нас ищут!

Они разломали нарты – ты ведь знаешь, что так называются лёгкие длинные северные сани, в которые запрягают оленей и собак. Нашли рыбаки обломки своей лодки и тоже бросили их в костёр.

Но поджечь костёр было нечем.

А вертолёт летал над льдинами и с грустью думал:

«Неужели я их не найду?! Ведь пока прилетят взрослые вертолёты, люди могут замёрзнуть».

Но он был совсем маленьким, а значит… А значит, как и все малыши, очень любил цветные карандаши, коробка которых сиротливо лежала сейчас в сумке лётчика. Лётчик рисует ими на карте длинные цветные линии, те самые, что показывают, куда лететь. Ведь штурманы на то и нужны, чтобы вертолёты и самолёты знали, куда лететь, и нигде не заблудились. К счастью, сумка была в кабине. Вспомнил вертолётик волшебные слова и закричал:         

– «Карандаши! На помощь!»

Выкатился из коробки Жёлтый карандаш, его сердечко вспыхнуло так ярко, что осветило бесконечные снега, и чёрный океан, плюющийся студёными волнами, и одинокую льдину внизу. Вертолётик увидал людей – они радостно махали руками. И собак – они лаяли, подняв кверху морды. Но ещё увидел он, что вода вот-вот затопит льдину.

«Как же сесть?» – подумал вертолётик.

Тут Жёлтый карандаш вылетел из кабины и, оставляя сверкающий след в тёмном небе, ринулся вниз и поджёг костёр. Вспыхнул огонь – такой сильный, что всё вдруг стало жёлтым. И вертолётик легко опустился на маленькую тонущую площадку.

Обрадовались рыбаки, схватили рюкзаки и собак – и вот они уже в кабине. Уже лететь можно. А вертолётик всё искал среди догорающих головешек Жёлтого братца. Но его нигде не было. Он сгорел.

Поднялся малыш-вертолёт в воздух, сделал прощальный круг над льдиной, а из глубины костра вырвался, как бы прощаясь с ним, длинный, жёлтый язык огня. Вырвался и погас. А вертолётик полетел к берегу.

Теперь он знал главную тайну взрослых: если спасаешь друга, себя не жалей.                                                                                                                                                                                                                                                           

ЗЕЛЁНАЯ СКАЗКА

Бегемот был очень ленив.

Собственно, сперва он был таким же, как и все его сородичи – бегемот, как бегемот, ничего особенного. Но потом кто-то подарил ему зелёный карандаш.

Как этот карандаш оказался в глухих местах, далеко от городов, я до сих пор так и не узнал – то ли обезьяна, сбежавшая из зоопарка, прихватила его с собой, то ли птица, возвращаясь на зиму из холодных стран на юг, принесла бегемоту подарок на день рождения, но только карандаш оказался не простым, а волшебным. Захочется тебе, скажем, с лягушкой поразговаривать – нарисуй зеленую и болтайте хоть три дня. Захочется тебе, скажем травки свежей и вкусной – нарисуй её карандашом – и вот она уже растёт на кочке: ешь не хочу!

С тех пор и обленился бегемот.

Лежит себе в болоте. С места не двинется. Дремлет. Толстеет. Решил слона обогнать по весу. Есть захотел – достал карандашик: чирк-чирк – и готово, кушай на здоровье.

И вдруг карандаш пропал. Мне так кажется, что он, попросту, сбежал от лежебоки. Но, может быть, и потерялся: карандаш-то невелик, а болото – вон какое!

Искал его бегемот день, искал второй, третий искал – как в воду канул волшебный карандаш.

«Может, я его случайно проглотил?!» – подумал бегемот и так заревел, что у всех крокодилов в Африке на глазах слёзы выступили.

И вот уже вторую неделю не есть бегемот – рядом травы нет, а двинуться с места не может: сил не хватает – пока искал карандаш, и вовсе ослабел.

Если у тебя есть коробка карандашей, ты уж, пожалуйста, скажи Зелёному братцу: пусть отправляется прямо-прямо на юг, в самое большое болото, да нарисуй для бегемота хоть немного травки: надо же подкрепиться толстяку. Да не забудь сказать, что это – в последний раз. Пусть ищет себе пищу сам. Не маленький! 

 

ГОЛУБАЯ СКАЗКА

В большом гараже, где проживали сверкающие стеклом красавцы автобусы, жил малыш Уазик. Он тоже был автобусом, только маленьким – десять пассажиров всего могло поместиться на его мягких удобных сиденьях. Он любил лететь по прямым улицам города, пофыркивая от удовольствия, а светофоры подмигивали ему своими разноцветными глазами и так любили малыша, что едва он подъезжал поближе, – открывали ему только зелёный свет. Но больше всего любил Уазик отправляться по длинному гладкому шоссе за город. Дорога взлетала к небу, падала вниз, и у малыша Уазика дух захватывало от удовольствия. А потом подъезжал он к берегу реки, останавливался на тихой таёжной поляне, и пока его пассажиры бегали по лесу и загорали на солнце, Уазик успевал собрать большой букет, чтобы подарить его вечером маме.

Однажды в выходной день он решил погулять в лесу один. Ведь и автобусу порой хочется побыть одному, искупаться в реке, позагорать на солнышке и поваляться на пахучей лесной траве.

– Ты только оденься как полагается, – сказала мама, – не то и простудиться можно, ведь ещё не лето, а только поздняя весна.

– Жарко, – сказал Уазик. – Вон солнышко-то какое крепкое да жаркое. Такое жаркое, что просто уф!

И оставил он свой голубой комбинезон.

И отправился в тайгу по знакомой дороге – с горки на горку, с горки на горку. Теперь, когда не было пассажиров и шофёра и никто не отвлекал его разговорами, он мог вдоволь насмотреться на белый свет. Правда, его всегда удивляло: почему это взрослые называют всё, что видят вокруг, белым светом? Какой же он белый, когда в нём текут синие реки, шумят зелёные деревья, светит жёлтое солнце, лежат серые дороги, и куда ни погляди – голубое небо?..

И тут он увидел, что от большого шоссе отходит вправо мягкая лесная дорога, которой он раньше не замечал. «Интересно!» – подумал Уазик и повернул вправо.

Вот это был лес, так лес! Настоящая глухая тайга: тёмные, заросшие мхом деревья были похожи на неподвижных зелёнобородых стариков, а поляны усыпаны цветами так густо, что даже было видно, как поднимается к небу прозрачными столбами вкусный медовый запах.

А дорога всё разделялась – на две, снова на две и снова на две. Уазик сворачивал то влево, то вправо, а на душе было радостно, хотелось петь. Сочинять он не умел, и получалось у него поэтому не совсем складно:

Вокруг леса, трава, роса. –

Какая красота!

Летят четыре колеса,

Тра-та, та-та, та-та!

С неба упала капелька прямо на лоб Уазику, но он не обратил на это внимания. Через минуту в лесу стало темно, тучи закрыли небо, на солнце подул холодный ветер, и оно, боясь остыть и стать чёрным, как сковородка, укатилось за гору. И пошёл снег.

Да. В тайге бывает такое – уж весна приказала цветам раскрывать свои бутоны, уже травы поднялись, и высохли последние лужи, а зима нет-нет да и напомнит о себе. Ненадолго, конечно. Завтра будет снова солнце… И, чтобы согреть себя, Уазик переменил песенку:

Пусть всегда будет солнце!  

Пусть всегда будет небо!

Но солнце, как я уже говорил, спряталось за гору, а неба не было видно за чёрными тучами, из которых то валил снег, то хлестал крупный и больно бьющий по спине град.

Уазик развернулся на полянке, где устроился было отдыхать, и отправился домой.  

Но не тут-то было. Тайга не хотела выпускать малыша. Ветер швырял в него пригоршни снега и града, пронизывал его насквозь. Вот когда он вспомнил о своем голубом комбинезоне! И снова одна дорога переходила в другую, а которая из них ведёт к знакомому шоссе – Уазик не знал.

И вдруг он услышал, что у самой дороги кто-то плачет, и увидел мальчишку, который растирал на посиневших щеках слёзы.

– Ты что? – спросил Уазик.

– Что-что?! – передразнил его мальчишка. – Не видишь: заблудился!

– Н-да… Дела, брат! Я, понимаешь, тоже…

– И ты заблудился? Разве так бывает, чтобы автобус заблудился?

– В жизни всякое бывает… Весна вон, а с неба снег идёт. Разве же это справедливо?

– Несправедливо! – согласился мальчишка. – Ну что, пойдём вместе.

– Совсем я заколел без своего голубого комбинезона. Нет ли у тебя голубого карандаша?

– Есть. Да только что в нём толку?

– Не говори, толк есть. Ты разве ничего не слышал о волшебных карандашах?

– Нет…

– А ну-ка: карандаши! На помощь!

– Пожалуйста! Карандаши, на помощь! Ну, и что толку-то?

Из кармана мальчишки выпал карандаш, побежал по земле, запрыгнул на ступеньку  Уазика, и давай красить и грудь его, и спину. Минуты не прошло, а малыш был уже одет в новенький голубой и тёплый-тёплый комбинезон; даже лучше того, что остался в гараже.

– А небо он может нарисовать? – задумавшись о чём-то, спросил мальчишка.

– Конечно, может. Только зачем?

Но мальчишка уже закричал:

– Карандаши! На помощь!

И порыв ветра подхватил голубой карандаш, поднял его высоко над соснами и над горами прямо к чёрным, клубящимся тучам.

Тучи стали бледнеть, голубеть и вскоре уже не отличались по цвету от ясного голубого неба. Растаяли – и всё. И солнце снова выглянуло из-за горы. И ветер смолк.

И маленький автобус, и маленький мальчишка огляделись и узнали дорогу, потому что, когда светло, так лучше все можно разглядеть. И помчались они к городу, и пели  песенку, которую сочиняли тут же. Она тоже была не очень складная, зато радости в ней было хоть отбавляй!

 

Мы проплутали три часа, –

Левей, левей руля!

Летят четыре колеса,

Тра-ля, ля-ля, ля-ля!

 

СИНЯЯ СКАЗКА

Ты знаешь какого цвета пустыня? Она совершенно желтая. И пустая – потому и называется пустыней. А людям хочется, чтобы не желтый песок лежал, куда ни посмотри, а чтобы она была зеленой, чтобы сады шумели в ней. И птицы насвистывали «чижик-пыжик, где ты был?» И чтобы солнце не зря жгло землю, а выращивало абрикосы и апельсины, ананасы и айву, и многие еще фрукты, и овощи, и ягоды, которые начинаются ведь не только на «а», но и на все другие буквы – на «б» – брюква, на «в» – вишня, на «г» – груша, на «д» – дыня, на «е» – ежевика. И на все другие буквы тоже нашлось бы что-нибудь, да долго перечислять, разве что ничего не растет на твердый знак – «ъ» и на мягкий знак – «ь». Вот какой вкусной может стать пустыня, если люди приведут в нее воду.

И вот они работали, рыли канал в песках, а чтобы люди не страдали от жажды – знаешь, что такое жажда? Это когда пить так хочется, что просто терпения никакого нет! – им привозили воду в железных цистернах издалека.

Цистерна – большая длинная железная бочка, лежит на машине. А в кабине сидит шофёр Дядя Володя. Его так в шутку называли «Дядя Володя», а на самом деле он был совсем молодой.

Однажды он поехал на грузовике за водой через пустыню. И вдруг машина – чих-пых – остановилась. Что там случилось с мотором? Достал Дядя Володя инструмент, открыл капот – час возился, два, три часа, а мотор молчит. А кругом только жара и только песок. Налево – песок, направо – песок, прямо – песок, и позади – песок. Кругом все одинаковое, желтое и раскаленное.

Сам поехал за водой и сам остался без воды!

И когда уже совсем нечем было дышать и пересохло во рту, в нем стало жечь так, словно разжевал перец из супа. Вспомнил Дядя Володя как в детстве добывал воду: взял карандашик, провел линию – вот тебе и река.

И так ему ясно его детский карандашик представился – синенький такой, блестящий, что словно наяву его увидел. Глянь, а карандашик тут он – в самом деле стоит рядом, знаки делает – не робей, мол!

Побежал карандашик по пустыне, а за ним остался синий неширокий след. Потрогал его Дядя Володя и обрадовался. Обрадовался потому, что это была вода. А карандашик все бежит, все бежит… А след все шире. И уже ручеек течет по пустыне, потом речонка, потом – речка, потом – река. Напился вдоволь Дядя Володя, грузовичок свой быстро наладил, напоил его и поехал вдоль реки – товарищей своих обрадовать.

Нет, что ни говорите, а синий цвет – это очень хорошо!

 

ФИОЛЕТОВАЯ СКАЗКА

У лесничего была красавица дочь – косы, как солнце, глаза – как небо, руки – как ласковый ветерок. Каждый день рассказывал ей лесничий по сказке, и выросла девушка очень задумчивой. А всё потому, что верила она в то, что лес – не просто лес, а заколдованные злыми волшебниками богатыри, которые пытались похитить юную царевну. Все у нее перепуталось – где сказка, где правда, и ждала она, что придёт добрый волшебник, коснётся её чародейской палочкой или невиданным цветком, и станет она царевной. И старые кедры превратятся в юных усачей, и могучие сосны станут несметной ратью, и никакая злая сила не сможет больше приносить людям вреда. И ещё мечтала она, что сказочный принц прискачет к их избушке верхом, махнёт шарфом шёлковым, разметёт всех врагов и возьмёт её в жёны.

А неподалёку в глухой лесной деревушке жил пастух – весёлый парень, бесшабашный и озорной. А песни пел он такие, что даже птицы замолкали, чтобы словечка не пропустить.

Идёт он, бывало, по лесу – зайца пугнёт, ворону передразнит, с медведем шутя поборется. Гонит коров с поляны на поляну, песни поёт:

Что ты, солнышко, задумчиво?

Ты туман осенний выпило,

по лесным полянам звёздочки

золотистые рассыпало.

Я б собрал их под берёзами,

я собрал бы их под соснами,

но дарить покуда некому

золотые звёзды росные.

Как-то раз отбился от стада пятнистый рыжий телёнок. Всё в чащу да в чащу бежит. А пастух за ним. Вдруг тропа в глухомани, откуда бы ей взяться? Побежал по ней пастух и видит: девушка стоит, телёнка гладит – косы у неё, как солнце, глаза – как небо, а сарафан на ней, что лесная поляна, каких только цветов на нём нет! Гладит она теленка, приговаривает:

– Как же ты, маленький, один по лесу-то бегаешь? А волки? Они, брат, не дремлют!

Тут пастух и вышел из-за кустов. Увидела его дочь лесничего, лицо руками закрыла – точно тучка на небо набежала – да в избу.

– Куда же ты, красавица? Слово хоть скажи! – взмолился пастух.

Ни слова в ответ, ни полслова.

Загорюнился пастух да ушёл прочь. А телёнок за ним бежит, головой трётся, словно вину свою чует.

Изменился с той поры парень, лес его не узнаёт, звери и птицы его не узнают, жители деревенские не узнают, словно подменили его.

Вот как-то утром погнал он стадо из деревни, да решил всё же сбегать к избе лесничего. Забежал домой карандашик взять: «Если не увижу красавицу, – думает, – записочку ей напишу». А младший братишка как раз картинку какую-то рисовал, цветными карандашами раскрашивал.

– Ладно, – сказал он,– бери хоть жёлтый, другие нужны мне.

Пошёл пастух по лесу, погнал стадо как всегда – с поляны по поляну. И где он идёт – берёзки желтеют.

«Ранняя осень нынче, – думает пастух, – вон уже и берёзки тронула».

Оставил он стадо на поляне да бегом к лесной избушке.

– Девица-красавица, покажись!

А дочь лесника в щёлку поглядывает, молчит. «Опять этот пастух! – думает с досадой. – Нет, чтобы волшебник, или принц сказочный!» Постоял-постоял пастух, достал из кармана бумаги листок да жёлтый карандаш и написал записку:

 

Была дорога коротка,

хоть шёл я издалече.

Неужто, дочка лесника,

не рада нашей встрече?

И ушёл к своему стаду.

Назавтра взял он у брата красный карандаш. Гонит стадо с поляны на поляну. С зайцем не шутит, с медведем не борется, птицам не подпевает. Глядит кругом – краснеет лес. Осинка стала багровой. Кисти рябины созрели.

«Ранняя нынче осень, – думает пастух. – Вон уж и красный огонь по лесу пошёл».

Оставил он стадо да бегом к лесной избушке.

– Девица-красавица, покажись!

А дочь лесника в щёлку смотрит, опять ей не нравится, что пастух пришёл, а не принц заморский.

Постоял-постоял пастух, достал из кармана листок бумаги да красный карандаш и написал записку:

Со мной болтают облака,

и лес, и луг, и речка.

Неужто, дочка лесника,

не вымолвишь словечка?

И ушёл он к своему стаду.

На третий день попросил он у братишки голубой карандаш.

Вышел за порог, а с неба, хоть и не было на нём ни одной тучки, голубой снег посыпался.

Стадо выгонять бесполезно, закончилось длинное пастухово лето – от первой травы до первого снега гонял он бурёнок по лесным полянам, чтоб ели побольше, чтоб молока в дома приносили много. А теперь вот – и всё. Зима на дворе.

И отправился пастух к лесной избушке.

– Девица-красавица, покажись!

А дочь лесника в щёлку смотрит, удивляется, что осени ещё, как полагается, не было, а вот тебе и зима пришла. А выходить ей к пастуху очень уж не хочется. Много ли радости-то?

Постоял-постоял пастух, достал из кармана листок бумаги да карандаш голубой и написал записку:

Есть сердце даже у пенька.

Зима пришла не в шутку.

Неужто, дочка лесника,

не выйдешь на минутку?

И ушёл он в свою деревню.

В четвёртый раз взял он карандаш сиреневый. Отправился в лес и всё удивлялся – полдня проходил, а в небе всё заря висит сиреневая, солнце словно и выглянуть боится на небо.

Подошёл он к избушке лесника, позвал-позвал красавицу. И понял, что никогда она к нему не выйдет. Не стал он на этот раз записку писать.

– Ах, карандаш-карандаш, – вздохнул он. – Не сгодишься ты мне. Нет, не сгодишься.

Пошел он прочь по глубокому снегу, а карандаши разломал на мелкие кусочки да бросил их наземь.

Взглянула дочь лесника, чтобы убедиться, что ушёл пастух навсегда, выглянула да ахнула: прямо из высоченных сугробов прорастали и тянулись к небу тёмные стволы, вот на них зазеленели листочки, а ещё через минуту каждая веточка покрылась прекрасными фиолетовыми кистями сирени. Шумели сиреневые кусты на ветру, запах от них растекался по сиреневому снегу.

И поняла красавица, что пастух и был тем волшебником, которого ждала она всю жизнь. И побежала она по снегам, ступая след в след за пастухом. Но сильный ветер ударил ладонью своей по сугробам, поднял их в воздух, засыпал следы пастуха.

До самой ночи плакала дочь лесничего.

До самой ночи не всходило солнце на небо.

До самой ночи висела на небе фиолетовая заря.