Распутин В. Г. / Произведения

БАЙКАЛ ПРЕДО МНОЮ…

(Отрывок из очерка)

... Апрель, середина месяца. Почти по-летнему тепло, солнце празднично катится по небосводу яркой колесницей, но Байкал ещё в крепком льду и лежать ему в зимнем панцире ещё недели две, не меньше, пока не налетит как-нибудь среди ночи хваткий ветер с Ангары и не сорвёт лёд, не отгонит его в море, а уж там волна примется крошить его на части.

Заплещется вода, заиграет, потянет кудряшки волн в полую высоту, оглядывая, всё ли на месте по берегам, как было, и переливая свою чистую занемевшую синеву. Но это ещё не окончательное освобождение. Через день-два переменится ветер и нагонит, натолчёт опять лёд густо, и шумно, и тяжко задышит Байкал под его пучащимся бременем, покуда не подоспеет опять помощь с Ангары.
Но до этого недели две, пока же по невскрывшемуся Байкалу не боятся переходить на противоположный берег. А солнышко разогрело и вправду на славу.

Когда мы в Листвянке, на южном иркутском берегу, вышли из машины, с горы прежде повеяло на нас ощутимым теплом, а уж после с Байкала потянуло холодком. Я был с гостями, прибывшими издалека, всматривавшимися в закутанный Байкал с жадностью и разочарованием: картина источенного солнцем, болезненно изнывающего льда была слишком прозаической, её не могли развеселить ни впечатляющие расстояния до горных берегов на Кругобайкальской железной дороге, ни сами берега, ещё не выпустившиеся наружу, затаившиеся внутри своих глыбистых форм.

По каменишнику подле наших ног неширокой полосой тянулся оттай, по нему было видно, как дышит Байкал-вода: то исчезала, втянутая внутрь, то натекала волной. По льду гоняли мяч ребятишки. И глухой утробный гул доносился от матёрого, удалённого от берега Байкала, будто под частые и тяжкие вздохи напрягал он могучую грудь.

Никто не обращал на этот гул внимание: сияло солнце, клонившееся уже к Ангаре, к закату, и под его разгулявшимся сиянием много что в этот час тоже разгулялось, расшумелось, отдалось бурлящему блаженству, сливаясь в один праздничный гул.

Один из моих гостей угодил ногой и ухнул едва не по пояс в затянутую тонким ледком и припорошенную снегом прорубь, и я повёл его в машину на дороге отжиматься. Процедура эта заняла у потерпевшего минут десять, не больше, потому что запасного белья у нас с собой быть не могло, а снять брюки и отжать штанину и носок много времени не потребовало. Я стоял подле машины, заглядывая в дверцу и подавая советы, когда гвалт ребятишек за спиной взвился общим изумлённым вскриком, да таким бурным и непритворным, какой могло вызвать что-то уж совсем особенное.

Обернувшись, я остолбенел. Прямо перед нами метрах в трёхстах от берега вырастал из воды сказочный хрустальный дворец неописуемой красоты. В первый миг в торопливом схвате глаз это было совершенное творение: с остроконечным верхом, большими ажурными окнами по фасаду, с башенками по углам и балюстрадой по центру — сияющее на солнце, брызжущее радужными искрами, переливающееся волнистой голубизной, омываемое разнофигурными фонтанами. Но нет, оно, огромное и движущееся, не было выстроено окончательно: одни блоки снимались, крошась и распадаясь, другие воздвигались, толкались, лезли вверх под каким-то могучим напором, в считанные секунды облик дворца менялся неузнаваемо, то превращаясь в нелепую, клонящуюся набок стеклянную конструкцию, то в глухую сторожевую башню, крошащуюся снарядным боем и ломом, а то и вовсе во что-то, напоминающее огнедышащий кратер вулкана. И всё это волшебное и многоликое извержение надвигалось на нас, со скрежетом и рычанием подминая под себя расстеленное перед берегом ледяное покрывало.

Ребятишки, совершенно обезумев от восторга и страха, приплясывая в диком танце, кричали беспрерывно. Мы, случайные свидетели этого явления, которому мы не знали имени, невольно выстроились в ряд и, в отличие от ребятишек, застыв на месте, не сводили с него глаз — точно сам могучий дух Байкала разгибался под вросшей в него ношей, вставал в рост и вот-вот должен был показать свой образ. В те минуты мы готовы были поверить во что угодно: почему бы за одной необъяснимостью с тем же правом на чудо не последовать другой?

Между тем натужное пыхтение, скрытая исполинская возня донеслись и справа, с той стороны, которая уходила к Ангаре, длинная трещина молнией высеклась вдоль берега, и в неё извивающейся и горбящейся змеёй поползла изнутри серебристая кашица. Не прошло и десяти минут, как над этим становым разломом громоздились горы и слились в общую гряду с тем, что вырвалось из Байкала раньше. Нажим с моря усиливался, гул, как из раскачиваемого колокола, нарастал, весь километровый, как не больше, фронт с треском, визгом и шуршанием, раскачавшись рывками, выстроившись в линию, двинулся на берег. Грохот и какая-то торжествующая чистая мелодия, скрежет перемалываемого льда и какие-то сытые удовлетворённые вздохи, звериный рёв и нежный всплеск — всё смешалось в хриплый и возбуждённый атакующий рёв.

Из домов на набережной выскакивали люди и как-то забавно и немо, как в танце, подпрыгивали и взмахивали руками, в ритме поворачивая головы то на свои избушки, то на приближающуюся беду. Вал с моря, высоко задирая и меча перед собой, как стенобойные орудия, льдины, рассыпая гирлянды вспыхивающих на солнце сосулек и бухая залпами, продолжал надвигаться на посёлок.
И всё же эпицентр этого извержения, этого катящегося ледяного вала по-прежнему был прямо перед нами, и наворот льда, вздымающихся и опрокидывающихся лопастей, достигал здесь высоты трёх-четырёхэтажного дома. Грозно, красиво и мощно, блистая на солнце вспышками изумрудных красок, шла в наступление вся далеко растянутая в цепь горная гряда, но пик её, выдающийся вперёд и вверх, был здесь, где и началось вздыбливание, и зрелище его величественной и управляющей всем движением, правым и левым флангами, силы, было завораживающим. Метрах в двадцати от берега эта верховная гора вдруг приостановилась, стряхнула с себя осколки и накренилась вправо, и раз, и другой, и третий, непонятно каким образом удерживая своё глыбистое сооружение.

Словно судорога пробежала от этих наклонов по длинной гряде, и она принялась торопливо подравниваться, ускоряя ход, а короткий левый фланг (от нас левый, а по ходу лавины правый) и вовсе заторопился и пошёл тараном на двухэтажное каменное строение подле судоверфи. И через минуту погрёб его под собой.
Засигналил за нашими спинами шофёр, и мы, опомнившись, замахали ему руками, чтобы он немедленно угонял машину. У самих у нас не было сил оторваться от происходящего. Как всегда в нужную минуту, на месте самых интересных происшествий, где бы они ни случались, оказался японец с видеокамерой. Он крутился перед ползущей и пыхтящей громадой, как заводная демонстрационная игрушка, хлопал себя от возбуждения и восторга по коленям, подпрыгивал, воздевал руки и целил, целил... Он приникал к камере и выставленными пальцами правой руки делал указующую отмашку, чтобы самая захватывающая картина сместилась по его велению вправо или влево, потом отпрыгивал в сторону, опять крутился и замирал. Но шофёр его, прыгавший рядом с гостем, дал маху и не разглядел, как на выезде всею своею мощью лёд порывисто выскочил на берег и перекрыл дорогу.

А дальше опять произошло чудо, которому нельзя найти объяснения. Лавина льда протяжённостью примерно с километр вывалилась на дорогу, приняла на себя ещё один вал, и ещё один, наворотив непроходимую цепь, и перед игрушечными палисадниками, ограждающими не менее игрушечные деревянные домики, вдруг застыла. Научное объяснение неожиданному бунту Байкала я после нашёл: явление это, называемое «подвижкой льда», случается от большой разности температур подо льдом и надо льдом, от которой Байкал словно пьянеет, дыбит во хмелю свой зимний саван и гонит его куда ему заблагорассудится. Но это!.. Остановить разгулявшуюся стихию, смирить её на какой-то волшебной черте в двух метрах от линии уличного порядка жилья — тут уж ничего не остаётся, как склонить голову перед этой охранительной волей, гнущей любую силу.

Благодарим фотохудожника Александра Князева за предоставленные фотографии