Распутин В. Г. / О жизни и творчестве

Читать Распутина, слушать Россию

При мысли о писателе Распутине невольно приходит – и не в одну, наверное, голову – образ могучего лиственя из «Прощания с Матёрой» – «неохватного… цельного и литого… отовсюду заметного и знаемого всеми». Подобно древу-исполину, питаемому соками родной земли, давшей силы взметнуться вверх, в самое поднебесье, русский писатель-сибиряк вобрал в себя животворные токи своей родины, идущие от могучей, суровой, но и щедрой на красоту и богатства сибирской природы, кряжистых людских характеров, самобытного языка, созданного народом, более трёх веков назад обжившим берега Ангары-реки.
С начала 70-х годов прошлого века имя Распутина зазвучало на весь мир. Будущее укажет, в каком из высоких рядов стоять этому имени, уже принадлежащему классической литературе – доказательства давно приведены, – мы же должны говорить сегодня об очевидном для нас, о том, что заставляет перечитывать страницы давних повестей писателя и с интересом ожидать новых.
Мы должны говорить о Распутине-прозаике – художнике огромного дарования; Распутине-публицисте, и здесь надо иметь в виду не одну, а по меньшей мере три плодотворные ветви: художественно-краеведческие очерки о Сибири, очерки религиозно-исторические и статьи, беседы, интервью о наболевшем, сегодняшнем. Сюда можно прибавить и Распутина – литературного критика, поскольку его предисловия к книгам писателей-современников содержат и оценки творчества, и размышления о литературе.
Надо говорить и о Распутине – общественном деятеле, опоре патриотических сил России, России, не делимой на советскую и постперестроечную. Здесь же, на своей малой родине, Валентин Распутин – личность неоспоримо влиятельная для её культурной и духовной жизни.
Как, из чего возрос, сложился, явился такой писатель?
Внешняя линия его судьбы вполне обыкновенна.
Родился в посёлке Усть-Уда Иркутской области 15 марта 1937 года. Детство прошло в деревне Аталанка, имевшей лишь начальную школу. Среднюю окончил в Усть-Уде и в тот же год поступил на историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. В годы студенчества с некоторыми из однокашников – а учились в одно время с Распутиным будущие писатели А. Вампилов, Е. Суворов, К. Балков, А. Румянцев, Ст. Китайский – подрабатывал в газете «Советская молодёжь». После окончания университета трудился на Иркутской студии телевидения редактором, затем в красноярских газетах – литсотрудником, спецкором. В группе молодых дарований был замечен на Читинском семинаре 1965 года, опубликовался в Москве. В 1966-м, вернувшись из Красноярска в Иркутск, ушёл на литературную работу. Тоже не один – на это отваживались и другие.
А дальше – дальше далеко не как у других. Рядом шёл только Вампилов, имя которого ныне вписано в русскую классическую драматургию XX века. Но жизнь его, к сожалению, рано оборвалась.
Распутин был признан сразу, с первых рассказов и первой повести. К началу 70-х его уже печатают, помимо Иркутска и Красноярска, Новосибирск и Москва, прибалтийские республики, Польша… В 1971 году следует первая высокая награда – орден «Знак Почёта». Имя молодого прозаика внесено в Краткую литературную энциклопедию. В 1977-м за повесть «Живи и помни» присуждается Государственная премия СССР, спустя десять лет – вторая, за «Пожар»; присваивается звание Героя Социалистического Труда. Будут и другие знаки отличия, избрание делегатом писательских съездов, депутатом Верховного Совета СССР, позднее придут награды и от новой России.
Кто-то воспримет такую судьбу как сплошное везение и удачу, кто-то останется в недоумении: как случилось, что писатель, говорящий не то, что все, «до полного наоборот», получает почести от власть предержащих, а не обиды и гонения?
Всё дело в художественной мощи Распутина, очевидной даже для его оппонентов и соизмеримой только с мощью сибирской природы.
Сам писатель в небольшом очерке «Откуда есть пошли мои книги», предваряющем двухтомник избранных произведений 1997 года и ключевом для постижения его творчества, говорит о том необычайно сильном впечатлении, что произвела на него в детстве Ангара.
«Ангара же поразила меня волшебной красотой и силой, я не понимал, что это природа, существующая самостоятельно от человека миллионы лет, мне представлялось, что это она принесла сюда, расставила в определенном порядке избы и заселила их семьями… Стою я совсем маленький, должно быть, лет четырёх-пяти, и во все глаза гляжу, как рассекается синее её полотно на две половины, забрасывая меня острыми холодными брызгами. Я раз за разом вытираю лицо и продолжаю всматриваться, видя что-то такое, не соединяющееся в образ, но зримое, взрослым глазам неподвластное… Надо ли гордиться, что я, кажется, последним пропел ей сыновью песню со словами, которые она в меня наплескала?!.»
Очень важно, что воспитывался будущий писатель в устойчивости деревенского уклада, где сама жизнь и представления о ней оставались незыблемыми для многих поколений. Менялись времена года, вместе с ними краски природы и календарные труды, ни на секунду не останавливала свой бег быстрая Ангара, рождался, рос, старился человек, и это были единственно оправданные, естественные перемены. Всякая же суета в поведении, лёгкость переездов с места на место и верхоглядство, идущее от кочевого духа, вызывали неприятие у деревенского мира. Трудолюбие и самостоятельность ценились в человеке прежде всего. И эта основа оказалась заложенной в Распутине, как и во многих его земляках. Прибавлялись к ней хорошие способности и желание учиться, победившее тоску по дому, который пришлось оставить в одиннадцать лет.
То было первое преодоление, первый опыт пути против течения. Так упорно и терпеливо взбирается вверх по стремительной Ангаре пароход, достигая пункта своего назначения. И вся дальнейшая судьба писателя станет движением против течения – того течения, что, подхватив с разных сторон, уносило деревенскую Россию неведомо куда, а вместе с ней её вековые духовные ценности, её самобытность и неповторимость.
Его молодость пришлась на время, которое иначе как удивительным не назовешь. Ещё не отдышавшись как следует после самой кровопролитной из войн, советская страна бросилась в строительство, причём строительство грандиозное: крупнейшие в мире ГЭС на сибирских реках, промышленные гиганты посреди тайги с новыми при них городами.
Кто скажет, что строить было не надо? Теперь, когда без войны индустрия огромного, несокрушимого СССР превращена в руины? Конечно, надо! Но то, что деревня отдавала промышленности свои последние силы и всё больше скатывалась в «неперспективные», – вот это надо ли было допускать?
Реакцией в литературе стала «деревенская» проза. Распутин влился в стан «деревенщиков», старших по возрасту – Ф. Абрамов, В. Астафьев, Е. Носов, В. Белов, Б. Можаев, В. Шукшин. В них он нашёл поддержку. И, будто решив доказать, что сибирская ангарская деревня ничем не уступает другим, создал свой мир, в котором нашлось место всему – от этнографии до философии.
Распутин обратился не просто к деревне, но к деревне глубинной, что для многих – да почти для всех – значило глухой и отсталой. Те, кто не пытался из неё вырваться, считались неудачниками, не способными к свершениям в судьбе.
Но Распутину оказались интересными именно они, простые крестьяне-колхозники и не помышляющие о карьере продавщица, шофёр, доярка. Из «первых лиц» не первого плана можно вспомнить лишь председателя колхоза из «Денег для Марии» да короткие обмолвки, вроде той, что в адрес леспромхозовского руководства в «Пожаре»: «Во всё встревает и ни в чём себе не отказывает».
Люди, стоящие внизу социальной лестницы, стали для писателя первыми, их-то скромная жизнь и высветилась для огромного числа читателей. И не просто жизнь. Именно им доверил автор свои мысли о человеке, природе, сущем и вечном.
Можно сказать, первозданность природы и незамутнённость человеческого духа и есть мир писателя Распутина, предмет его дум и художественного отображения.
«Деньги – зло» – заметили когда-то. Другие перевернули: «Если их не хватает». В этом перевёрнутом мире мы и пытаемся теперь жить. Тот, кто сегодня впервые прочтёт повесть «Деньги для Марии» – о беде, свалившейся на семью из послевоенной нищей деревни, как раз подтвердит добавленную часть о нехватке: так оно и есть, будь у Кузьмы с Марией лишняя тысяча рублей – и никакой беды, внесли бы в магазинскую кассу и забыли: подумаешь, недостача, да к тому же не по умыслу, а по недогляду!
Деньги в наши дни заняли небывалое место. Телевидение изощряется в рекламе передач, разжигающих алчность: «Он не хочет быть миллионером? Потому что он хочет быть миллиардером!» Это, конечно, дух потребительства, натиску которого мы слабо сопротивляемся. Но ведь что-то такое было и в нас самих и когда-то дало о себе знать.
Не те легко дают взаймы Кузьме, у кого деньги есть, а те, кто способен принять к сердцу несчастье другого, как своё. Такова Наталья, уже не встающая с постели, – она отдаёт накопленное на смерть, делает что может председатель, сам хлебнувший лиха от неправедного суда, – он понуждает колхозных специалистов ради Кузьмы оттянуть получение своих окладов, но отказывает скопидомка Степанида – боится показать, что сбережения у неё есть.
Деньги для Марии обнажили нравственное состояние жителей деревни, и особенно её верхнего слоя – директор школы, агроном, механик, ветеринар. Все ведут себя по-разному. Последней надеждой остается городской брат Кузьмы – «совсем отрезанный ломоть» для деревни, или – последним, самым горьким разочарованием.
Нет, не едина деревня в готовности помочь ближнему, как это было раньше, – вот что выяснилось.
Повесть «Деньги для Марии» – не о деньгах, а о совести. Её уменьшение в народе увидел и запечатлел молодой писатель в середине 60-х годов, и во всём, что будет написано им в дальнейшем, совесть будет поставлена во главу угла.
Открыв первые страницы следующей повести – об умирающей матери и детях, приехавших проститься с ней, читатель обнаружит, какой огромный пласт жизни поднят и осмыслен, сердечно выверен писателем. «Чудом это получилось или не чудом, никто не скажет, но только, увидав своих ребят, старуха стала оживать», – воскресившие Анну из «Последнего срока» материнские чувства не только отодвинут смерть, из них, как из зерна, вырастет во всем величии и красоте образ русской женщины, первой из знаменитых распутинских старух.
Сюжет о дезертире не нов для Сибири. В фольклоре наших мест немало быличек, связанных с ним. Видимо, таёжная глушь не однажды соблазняла ослабевших духом укрыться в ней от злодейки-пули.
Повесть появилась в 1974 году и потревожила патриотические чувства некоторых читателей. Как это, накануне 30-летия победы над Германией говорить о дезертире, а не о герое? Но Распутин писал не для даты. Сначала были упрёки, потом признание, Государственная премия…
В России от человека всегда требовалось много. Полная самоотдача во имя – ближнего, Всевышнего, Отечества, партии. Имя менялось, порой мельчилось, жертвенность оставалась. Россия стояла не столько на героизме, сколько на подвижничестве, грань между которыми осмыслена религией православия и отмечена Сергием Булгаковым в самом начале XX века («Вехи», 1909). Андрей Гуськов, «бравый и расторопный», мог в горячем бою стать героем, но подвижником быть ему не дано, здесь нужна неусыпная совесть и способность к самопожертвованию.
«…Настена кинулась в замужество, как в воду», и Настена кинулась в воду от замужества, не перенеся позора, которым оно обернулось…
Тогда, в начале 70-х, советская идеология настраивала писателей на воспевание совсем других героев и героинь – молодых, деятельных, смело преобразующих мир… И разве такие не нужны, разве бывает лишним молодой энтузиазм, самоотверженный труд на благо Отечества?
Да только пролетало всё это мимо деревни. Пролетало в скорых поездах и реактивных самолётах, уносящих пылкие сердца и сильные руки на стройки Братска, Усть-Илимска, ЛЭП и ЛПК…
Нельзя сказать, что на село в 70-е совсем уж не обращалось внимания, особенно в сравнении с нынешними временами, когда миллионы гектаров просто не засеваются, а целые деревни стоят с заколоченными окнами и дверьми. Да, были попытки «стереть границу между городом и селом». Но надо ли было её стирать? Никто не попытался найти путь органичного развития деревни, без уподобления её городу.
Деревня брошена не сегодня. Сегодня – последнее её обрушение, теперь уже заодно с промышленностью городов, признанной также «неперспективной» Западом и его ставленниками в России.
«Последний срок» Распутина – последний не только для 80-летней Анны. Повесть появилась тогда, когда жизнь деревни можно было еще продлить. Как не дождалась мать любимицы Таньчоры, не приехавшей из своего далека обласкать её напоследок, да и обогреть, примирить всю семью – ей одной, похоже, было такое под силу, – так и деревня осталась умирать в напрасном ожидании, когда придут к ней с пониманием и заботой.
Боль за деревню достигает своего апогея в повести 1976 года «Прощание с Матёрой». Её героиню Дарью можно считать родной сестрой Анны – та же мудрость, то же несогласие оставлять родную землю, но разделяет повести третья – «Живи и помни».
Как известно, она стала неожиданной и для самого писателя: договор с московским издательством был заключён совсем на другую вещь.
Четвёртая повесть – «Прощание с Матёрой» (1976) – перевернула сознание читателя. Раздались растерянные вопросы: что же, ГЭС не надо было строить?! Повесть появилась, когда строительство гидроэлектростанций шло в Сибири ударными темпами. И вдруг – «Матёра»…
Распутин не давал рецептов: что строить и как строить, он лишь заступился за зелёный остров посредине Ангары и показал, что пережили люди, у которых отняли «самой судьбой назначенную землю», заставил задуматься, «не слишком ли дорогая цена» платится за научно-технический прогресс. Повесть не только ставила вопросы, но и давала ответы. Она сказала твердое «нет» потребительскому отношению к природе. Она опровергла привычное убеждение, что человек – её царь и победитель. Скорее, её сын, часть её.
Противостоят прогрессу старухи и старики матёринцы. С благодарностью и любовью рисует Распутин людей, отдавших силы земле, слитых с нею трудом, не расставшихся с Богом, выше всего ставящих совесть. Это они быстро разгадали, что цивилизация городов «верх взяла» над человеком, «погоном его погоняет», это их устами говорит народная мудрость. Вот Дарья спорит с внуком Андреем, хоть и жалеющим Матёру, но готовым полетать-поездить по белу свету, поучаствовать в каком-нибудь грандиозном строительстве. И это не спор поколений – спор цивилизаций.
Андрей. Пока молодой, надо, бабушка, все посмотреть, везде побывать…
Дарья. Нет, парень, весь белый свет не обживёшь. Хошь на крыльях летай…
Андрей. Человек – царь природы.
Дарья. Поцарюет, поцарюет да загорюет.
Андрей. Все на машинах. Тебе и в голову не придёт, что они могут делать.
Дарья. Пуп вы щас не надрываете – чё говорить!.. А что душу свою потратили – вам и дела нету… В ком душа, в том и Бог, парень. Ты говоришь, машины… Давно уж не оне на вас, а вы на их работаете…
В год 30-летия написания «Прощания с Матёрой», в 2006-м, говорили о том, что эта повесть – не о гибели острова, а о потере страны, а может, и об утрате Земли, которую человек губит.
От повести к повести растёт известность Распутина. По его произведениям ставятся спектакли, снимаются кинофильмы. Его книги выходят во многих издательствах страны, а также за рубежом: в Болгарии, Венгрии, обеих Германиях – ГДР и ФРГ, Италии, Франции, Финляндии, Испании. «Последний срок» заставляет читателей разных широт взглянуть на своё прошлое, свои корни не как на историю только, но как на утраченное естественное и нравственное начало в человеке. «Прощание с Матёрой» становится новым словом в постижении связей человека и природы, в мировом экологическом движении.
Изобразительное мастерство Распутина вызвало к жизни множество литературоведческих исследований и критических статей. Язык стал предметом особого внимания.
Первое и главное, что отмечается всеми, – это полная и органичная слитность писателя с народным словом. Распутин убеждён: оно, «коренное, русское», выражает и «коренные же и главные понятия». Он ощущает данное от рождения слово как часть себя самого и потому не «использует его», как выражаются иногда, не задумываясь, литературоведы, а мыслит и чувствует, осознает себя в нем, дышит им и выражает в нём своё мироощущение, а вместе – мироощущение народа, «историю нации».
Распутин, как никто другой в современной русской литературе, сумел соединить в слове эпохи, ему удалось вовлечь в язык художественной прозы многие богатства русской, сибирской речи и в своём письме воплотить главное качество «старого народного слова»: «Стоит прочно и верно… что попало не брякнет и куда попало не встанет. Оно существует только в своей форме и своём значении, оно от начала до конца заполнено этим значением, в нём ветер не гуляет».
Густоту, плотность художественной ткани распутинской прозы хочется сравнить с плотностью глубинных вод Байкала, стройной густотой тайги, крепостью ладно скроенной избы, где нет пробежки и малому сквозняку.
Благоговея перед языком предков, языком первозданным, ещё чистым в вольном своём течении, Распутин старается сберечь старинное слово от забвения. Употребленные к месту «на обыденок», «шалаган», «воздырять», «дадена», «на опоздках», «изговелась», «ветробой», «крыльцы», «вдругорядь» обретают новое звучание и новые оттенки в передаче сегодняшних переживаний и поступков. Встречаются слова, которых не найти и в словаре Даля, – например, «миликает», «простохожий» – откуда они, у кого подслушаны?
Каждый персонаж Распутина говорит своим языком, чем себя и характеризует. Так, в гладкой, штампованно-правильной речи Люси в «Последнем сроке» хорошо видны очерствелость чувств и высокомерие горожанки, а в безыскусной беседе старух лучится чистосердечие и мудрость.
Там, где текст идёт от автора, народная и классическая линии гармонично соединяются и русское слово предстаёт во всей полноте совершенства. Как, например, в этом описании перехода лета в осень из «Прощания с Матёрой»:
«…Отцветало небо и солнечными днями смотрелось тяжёлым и мякотным. Погода больше не дурила, стояла ветреная, сухая, но уже чувствовалось, чувствовалось время: ночами было студёно; ярко, блескуче горели звёзды и часто срывались, догорая на лету, прочеркивая лето прощальными огненными полосами, при виде которых что-то тревожно обрывалось и в душе, сиротя и сжимая её; по утрам, после особенно звонких ночей, наплывали серые мутные туманы, держась покуда возле берегов, не застилая всей сплошью Ангару; а дни, ставшие заметно короче, но не потерявшие силы и мощи, казались до предела полными и тугими, вобравшими в себя больше, чем они могут свезти».
Распутин-публицист родился с Распутиным-прозаиком одновременно. Книга очерков «Костровые новых городов» вышла даже на год раньше, чем первая книга прозы.
В 60-70-е годы Россия заговорила, и достаточно громко, о своих проблемах. И это было самое важное: судьба земли, природы, культуры. В политику писатели-почвенники не вторгались, справедливо полагая, что её роль более следственная, нежели причинная. Их протестные голоса не были заглушены, поскольку вопросы села, состояния рек и озёр, охраны памятников старины как бы не имели оснований быть под запретом. Конечно, острые публикации на любую тему восторга у властей не вызывали, но всё-таки – дискуссиям, что развёртывались на газетных полосах, и сегодня, как это ни странно для нашего безцензурного времени, можно позавидовать.
…Очерк «Иркутск с нами» дышал любовью к городу, где прошла юность и сложилась судьба писателя. «Удивительно и невыразимо чувство родины, – высокая строка запева поддерживалась другими, доверительными и задушевными. – … Иркутск, мой родной город… в меру знаменитый, в меру скромный, в меру культурный…» Подмечены и привечены и «особенный час» раннего летнего рассвета, и сказочный мир старинных улочек, и виды храмов; с гордостью приведены восхищённые отзывы знаменитостей, посетивших Иркутск давно и недавно. Любуясь городом, автор в то же время отстаивал необходимость сохранения его исторического лица – деревянного зодчества.
В 1979 году «Иркутск с нами» с подзаголовком «Полемические заметки» впервые был опубликован в центральной газете «Советская культура». Резонанс вышел огромный. По свидетельству тогдашнего ответственного секретаря Иркутского отделения ВООПИК С. Утмелидзе, «заметки» стали документом, с которым представители организации шли в разные инстанции, отстаивая иркутские памятники.
Несколько позже появляется очерк «Моя и твоя Сибирь», главная мысль которого – бережное освоение природных богатств края, недопущение промышленного разора: «Велика Сибирь, но нет в ней ни одного метра земли, к которому позволяется отнестись с небрежением, и нет в её лесах ни одного лишнего дерева, которое разрешается свалить без крайней нужды…»
Думой о всей огромной Родине, о победном часе Руси, пробившем для неё шесть столетий назад, наполнен очерк «Поле Куликово». С надеждой пишет Распутин о «судийном и благословляющем духе» Отечества, который с поля, «быть может, перенесется в Москву, в Киев или Новгород, а то и отправится в Сибирь», сея «семена жертвенности, из которых состоит русский человек».
Изначально была взята в публицистике высокая нота патриотизма, причём не гремящего фразой, а подкреплённого историческим знанием и сегодняшней заботой о предмете, что сразу же выделило Распутина среди многих пишущих в этом жанре.
Жизнь между тем прибавляла и прибавляла тревог. Вовремя не решаемые государством задачи будоражили общество. Статьи, интервью Распутина, диалоги с другими писателями, учёными публикуются в центральной и иркутской прессе, его мнение по самым острым вопросам культуры, экологии, нравственности интересует всех.
В год объявленной перестройки, 1985-й, появляется повесть «Пожар». Критика по большей части оценила её как излишне публицистическую. Но если вдуматься, то выбранный Распутиным принцип повествования был вполне логичен. Матёра ушла под воду вместе со своим укладом и языком, реальность изменилась, и писатель с присущим ему тщанием проследил судьбу сорванных с родных мест людей, их иначе устроенную жизнь.
В этой повести развивается идея укорененности человека на земле и в определённой людской среде как необходимого условия его нравственной крепости – идея предыдущих повестей, особенно «Последнего срока» и «Прощания с Матёрой».
Жить на одном месте из рода в род, из века в век или катиться по земле перекати-полем – вещи нравственно противоположные. В старинной деревне человек весь на виду. Знают не только его, но и его семью, дедов-прадедов, их наклонности к добру и злу. Содеять дурное означает посеять недоверие в деревенском мире к своим детям и тем осложнить им жизнь. Давно замечено: «Добрая слава в углу сидит, худая за порог бежит», «Суд народный – суд Божий». Являясь же туда, где тебя никто не знает, можно предстать в новом, более выгодном обличье, а накопив грехов, сбросить их, как старую одежду, и умчаться дальше.
И потому неудивительно, что в посёлке «бивуачного типа» пришлый люд, утративший те «четыре подпорки», о которых размышляет герой «Пожара» Иван Петрович, а вместе с ним и автор, – «дом с семьей, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом», – живёт не по закону совести. Эти подпорки, каким-то чудом уцелевшие после великого перелома крестьянского мира в 20-30-е годы, снова подгибались. Сосновка, вдохнув кочевого духа, обзавелась «архаровцами», живущими уже своей «общиной», без заботы о хозяйстве, земле, одним днём.
Но самое главное – картина беспощадного пожара и грабежа оказалась пророческой и вылилась в символ грянувшей перестройки – что открылось не сразу. А тогда, в середине 80-х, ещё была надежда на перемены к лучшему. Тогда в самый разгар входила борьба за Байкал.
Распутин был на переднем её крае.
В его очерке «Байкал» 1991 года есть такие слова: «Рядом с Байкалом мало размышлять привычно, здесь надо выше, чище, сильнее думать, вровень с его духом, не бессильно, не горько».
«Вровень с его духом…»
Так был обозначен уровень писательской и гражданской позиции в подходе ко всему, что касалось Священного моря.
Если сегодня перечитать написанное Распутиным о Байкале хронологически, то будет видно, как развивалась его «байкальская эпопея». Такую возможность даёт книга «Слово в защиту Байкала. Материалы дискуссии», выпущенная в Иркутске в 1987 году и включившая три выступления писателя.
Очерк 1981 года – это гимн сибирскому морю, непревзойдённое по художественно-поэтической силе описание его красоты и мощи. Распутин называет Байкал «любимцем Природы», её «венцом и тайной», «дух Байкала» – особенным, «очищающим, вдохновляющим, взбадривающим душу и помыслы». Образ «могучего, богатого, величественного, красивого многими красотами, царственного и неоткрытого, непокорённого» чуда-озера встаёт со страниц очерка во всём своём великолепии и становится явлением подлинного искусства пейзажа в слове. Гражданское чувство, растворённое в художественности, воздействует на читателя как бы исподволь и без нажима, призывая воздать «за добро добром, за милость милостью» и помнить: «как хорошо, что у нас есть Байкал!»
Статья «Байкал у нас один» написана в разгар борьбы за чистоту озера – в 1986 году. Распутин рассказывает о встрече с министром лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности М. И. Бусыгиным и его заместителями, во время которой, что называется с цифрами в руках, пытается убедить высоких чиновников во вредоносности БЦБК. Но вскоре понимает: говорят они на разных языках. Министерство, а не народ хозяин Байкала, и стоит этот хозяин за свои комбинаты, а не за Байкал.
А на очереди ещё один «природопереворачивающий проект» – переброска северных рек на юг. Распутин с самого начала с теми, кто не приемлет его и выступает с осуждением в прессе. С трибуны VIII съезда писателей СССР в июне 1986 года звучит его протестующий голос по двум проблемам: нет повороту рек, нет целлюлозным комбинатам на Байкале.
Имя Распутина, по словам коллег-писателей «собой заслонившего Байкал в самый ответственный, переломный момент битвы», становится знаменем защитников природы.
К концу 80-х появилось ощущение, что пагубный ход вещей всё-таки можно остановить. Не прошёл поворот северных рек. Началась подготовка нового, четвёртого, постановления по охране Байкала. Распутин входит в созданную для этого комиссию, участвует в разработке предложений, выступает на собраниях партийно-хозяйственных активов Бурятии и Иркутской области. Не пройдёт и проект прокладки трубы для переброски промстоков БЦБК в реку Иркут – в Иркутске по этому поводу была устроена демонстрация, собирались подписи в знак протеста.
«Что имеем… Байкальский пролог без эпилога» – третья распутинская статья в сборнике «Слово в защиту Байкала» (впервые опубликованная в «Правде» за 11 мая 1987 года) – уже более спокойное, аналитическое рассуждение о недавних событиях, поистине достойных сравнения «разве что с громкими названиями военных сражений». В ней примечательны наблюдения о том, какими иезуитскими методами действуют покорители природы, наделённые властью, и понимание того, что в обществе произошло расслоение на «реактивное» и «остаточное» (традиционное) мышление, и каждое утверждает собственное понимание цивилизации.
Есть и надежда, что намечаемая правительством комплексная программа по сохранению лесов и вод Байкала позволит озеру вздохнуть легче, есть и сомнения – министерства по-прежнему не исполняют своих обещаний, а сроки перепрофилирования БЦБК отодвигаются на следующую пятилетку…
Всё завершилось тем, что четвёртое постановление по Байкалу в апреле 1987 года появилось. Среди главных мер – ликвидация БЦБК к 1993 году, перенос производства в Усть-Илимск; введение на Селенгинском комбинате замкнутого цикла водопользования. Для контроля за выполнением этого постановления была создана межведомственная комиссия, Распутин вошёл и в неё.
Вошёл и понял: настроя на серьёзную работу нет, вспоминает писатель. Министры на заседания комиссии вместо себя посылают замов, «всё та же раскачка, раскачка, раскачка, выжидающая, не изменится ли обстановка, чтобы, не дай Бог, не перестараться».
Эпопея продолжалась.
Ещё было участие в международном движении «За спасение пресных вод» в конце 80-х, последним шагом стало вхождение в Президентский совет при Горбачёве с одним чаяньем – помочь Байкалу.
Не получилось. Выжидающие выжидали не напрасно. В годы перестройки БЦБК перешёл в частные руки и стал недосягаем для общественности. Да и общественность-то сошла на нет.
В борьбе за Байкал как в капле воды отразилось предкризисное состояние советской державы. С одной стороны, заявила о себе гражданская зрелость общества, стремящегося воспрепятствовать ошибочным решениям власти, с другой – налицо была слабость этой власти. Страна становилась плохо управляемой, когда постановления партии и правительства не выполнялись, ведомства всё больше превращались в удельные княжества, овладевая ресурсами и торя дорогу будущим олигархам…
«Сибирь, Сибирь…» – книга с таким названием, обновляясь и пополняясь, выдержала уже три издания. Так и хочется продолжить: «…горжусь, что я твой сын» – словами из ныне забытой песни.
Каким иным, как не сыновьим, можно назвать чувство, которое водило рукой писателя, делая из него дотошного краеведа и в то же время оставляя вдохновенным художником, подсказывая слова: «Нет ничего в мире, что можно было поставить в один ряд с Сибирью». Мы можем гордиться – наша Сибирь, со всей её природной красой, народным подвигом освоения, со всякими её бедами и невзгодами, описана достойным её размаха пером, и это перо нашего современника и земляка.
Даны портреты городов: «младовеликого» Тобольска, первой столицы Сибири; экзотической Кяхты, в старину называемой «песчаной Венецией», «дитяти торгового брака России с Китаем» Иркутска, с его дивным деревянным зодчеством; выписаны и воспеты заповедные – нет, не уголки – целые страны: Горный Алтай с его ни с чем не сравнимым «природным волшебством» и мистическим Беловодьем; Русское Устье, чудом сохранившее в своей удалённости «вестник веков» – старинный русский язык; и, конечно, водные наши сокровища – озеро-море Байкал и Лена-река. В последнем издании 2006 года новые главы – «Транссиб» и «Кругобайкалка» – посвящены уникальным сооружениям железной дороги, труду строителей.
Есть в очерках и портрет сибиряка – исторический и общественно-нравственный (глава «Сибирь без романтики»). Он представляется настолько вылепленным естественной средой, что художнику, казалось, привелось лишь облечь это в словесную форму. «Ввиду великой природы и её неослабевающего торжества человек невольно чувствовал себя значительным и сильным». «Упорство и упрямство», «глубокая и прочная укоренённость на этой земле, совместимость человеческой души с природным духом», привычка полагаться прежде всех на самого себя, «недоверчивость и скрытность», но и «хлебосольность, искренность и радушие» – всё это, считает писатель, могло воспитать только «крепкие, устоявшиеся нравы».
Каждая строка очерка согрета заботой автора о благополучии края, и с каждым новым изданием прибавляется в книге беспокойных страниц.
В 2006-м, отвечая на вопрос: «Так что же такое сегодня Сибирь?», писатель, уже не скрывая горечи, итожит свои наблюдения.
Если ещё 30–40 лет назад «Сибирь стояла крепостью, в которой можно укрыться; кладовой, которую при нужде можно отомкнуть; силой, которую можно призвать; твердью, способной выдержать любой удар; славой, которой предстоит прогреметь», то теперь, не успев прийти в себя от последствий бездумного «покорительства» в эпоху больших строек, она стала жертвой «хитрых и одновременно грубых махинаций» проходимцев, «самим себе устроившим распродажу общей собственности… Не одно столетие Сибирь пыталась снять с себя ярмо российской колонии, а теперь кончается тем, что ей приготовлена участь мировой колонии…»
Не хочется верить, что до этого дойдёт – и Распутину не хочется верить, и нам, читателям-сибирякам. И остается влить свой голос в зов Сибири, «тяжкий, как стон», услышанный писателем и выплеснутый в завершающих книгу словах: «Хозяина бы ей, заступника, умного строителя, доброго врачевателя!»
Горечь, боль, негодование и – сопротивление духа, ратоборство за отечественные святыни, за Россию, сталкиваемую на задворки Запада.
Оборачиваясь сегодня на события 90-х, ввергнувшие страну в катастрофу, всё яснее понимаешь, что в 80-е Россия упустила свой шанс духовного обновления и подъёма, может быть, единственный за всю советскую эпоху. Ведь были осознаны все искривления отечественных путей, как феникс из пепла восстало православие, приблизилось русское зарубежье – Россия собиралась духовно и воссоединялась исторически. Как жаль, что не успела, что не дали собраться!
Распутин не молчал ни накануне, ни после событий новой смуты. Победившую «демократию» он не поддержал и говорил об этом прямо. Говорил в интервью газетам и журналам, с трибуны писательских съездов и Всемирного русского народного собора, на встречах с читателями. Вот некоторые из его высказываний тех лет. Приведём без комментариев – они излишни.
О национальной идее: «Какая, говорите, идея спасёт Россию… Ответ, я думаю, содержится в самом вопросе. Какая идея спасёт Китай? Китайская. Японию – японская. Россию может спасти только российская идея. Все несчастья России происходят оттого, что ей никак не дают жить собственной головой… Для русских – это освободиться от навязанного им комплекса неполноценности, осознать своё достоинство и неповторимость, понимать под достоинством не национальную спесь, а духовно-качественное строительство. Для России – это сохранение своей государственности, возвращение былой славы и чести…» («Литературная Россия», январь, 1992).
О русскости, русском народе: «Как бы хотелось призвать к старому нравственному правилу: нельзя мне поступать дурно, ибо я русский. Когда-нибудь, будем надеяться, русский человек возведет эти слова в свой главный жизненный принцип и сделает их национальным путеводством» («Так создадим же течение встречное». Выступление на I съезде Всемирного русского народного собора, июнь, 1992).
О православии: «Нас отрывают от веры – не оторвёмся. Душа русского человека нашла свой подвиг и пристанище в православии, и только там мы обретём её для искупительных и спасительных трудов, только там соединимся в своём временном и вечном призвании…» (там же).
Об интернационализме и национализме: «Я за тот интернационализм, в котором, не мешая друг другу, а только дополняя, будет существовать расцветка всех наций. Понятие «национализма» сознательно оболгано. Судить о нём следует не по крайностям и дури, которых не миновать во всякой здоровой идее, а по сердцевине и нравственно-духовным началам» (интервью «Литературной газете», январь, 1992).
О гражданственности: «Почему-то стало принятым считать, что гражданин – это непременно бунтарь, ниспровергатель, нигилист, человек, рвущий свою сращенность с отечественным строем души. А если рвущий, не принимающий, ненавидящий – какой же он, простите, гражданин?! Позиция, свойственная гражданину, должна быть со знаком плюс, а не минус. Она должна быть созидательного, преобразовательного к лучшему, иметь сыновние, а не прокурорские обязанности» («Дни наши тяжкие». Интервью журналу «Мир женщины», январь, 1992).
О политическом строе: «Я бы не стал решительно отдавать предпочтение какой-то одной системе – капитализму или социализму. Дело не в названиях, не в обозначениях, они могут быть условными, а в содержании их, в наполнении, в гибком соединении их лучших сторон, в том, что более соответствует хозяйственной «фигуре» народа. Решительно менять в таких случаях «одежку» – занятие опасное» (там же.)
О судьбе села: «Я сторонник того, чтобы в теперешних экстремальных условиях не разбирать ничего, что способно работать. Пусть будут рядом колхозы, совхозы, кооперативы, фермерские хозяйства, пусть крестьянин сам разберётся, чему быть и чему не быть, своим выбором решит их судьбу. Хватит произвола. То силой сгоняли в колхозы, то силой разгоняем. И всё якобы в интересах страны и крестьянина. Нет, тут другие интересы» («Прозреть и не отступать», интервью газете «Сельская жизнь», январь, 1992).
О роли писателя: «Писателя могут считать освобожденным от всякой службы, но сам себя освободить от служения Отечеству, точно так же, как от служения добру и красоте, он не может. Словом, роль та же: не прислуживаться, а служить» (там же).
О «культурной элите»: «Самозванцы, присвоившие себе титул элиты, беспардонно объявившие себя цветом нации, наперебой выставляющиеся перед камерами с видом небожителей, – это люди иных «достоинств». По аналогии с образованщиной их должно называть элитарщиной – то, что буйно разрослось, но приносит никчемные или ядовитые плоды… Она откровенно стяжательна, надменна и открыто проповедует безнравственность и цинизм» («Чья это страна?», газета «Советская Россия», 4 марта, 2004).
Можно остановиться, можно продолжать и привести ещё более убедительные отрывки, говорящие о том, как писатель Распутин, болея за страну, старался помочь ей своим словом в трудные дни и годы.
Он не отвечал на критику «демократического» – прозападного – лагеря, с его скоропалительными наскоками, хотя они порой перерастали в травлю. Критика-травля усиливается после опубликования в «Советской России» в 1991 году «Слова к народу», которым патриотическая общественность пыталась удержать страну от сползания в новую революцию и под которым в числе двенадцати русских писателей поставил своё имя и Валентин Распутин. И. Шафаревич даже выступил в «Литературной России» с призывом защитить писателя от «литературных чекистов». Распутин со свойственной ему меткостью в этой же газете скажет мимоходом, что его, а также и Ю. Бондарева, А. Проханова, В. Белова и других «приговорили на первый случай к гражданской казни через поношение».
Поношение не могло быть бесконечным по той простой причине, что правота Распутина подтверждалась жизнью, однако в недавнем ещё 2004 году многих озорующих в диковатых зарослях нашей прессы переплюнула одна иркутская газета, поместив в качестве передовицы измышление, в котором Распутин назывался «русофобом»! Не более и не менее, и прямо в заголовке!
Тогда же, в начале 90-х, то и дело раздавалось: Распутин ничего не пишет! Распутин ударился в политику! Примитивно, зато эффектно – назвать политикой патриотическую публицистику и таким образом вывести её с литературного поля.
Перерыв в прозе – да, был. Со второй половины 80-х до почти середины 90-х. В 1994 году появился первый рассказ из цикла «О Сене Позднякове» – «Сеня едет», затем «По-соседски». Они показались очень уж простыми, незамысловатыми… Подкошенная в очередной раз деревня в герои вывела неказистого, запоздало проснувшегося от пьянства своего представителя. «Наш орёл» способен вызвать разве что усмешку да сожаление о его так беспечно растраченных лучших годах жизни. Но, как известно, дух дышит, где хочет, и в Сенином сердце он отыскал подходящий уголок и придал Сене иное, чем прежде, направление.
И пусть смешна его решимость ехать в Москву и бороться с развратным телевидением, она говорит в пользу наивного борца. Да, раньше надо было, соглашаемся мы, понимая: в образе Сени воплотилась подавляющая – увы! – часть сельского мужского населения, не сумевшего взять на себя ответственность за землю и жизнь на ней. Что есть – то есть.
И Сеня со своей женой Галей (не в пример ему ладной и разумной), и их односельчане вступили в зыбкую полосу выживания – вот в чём правда этих рассказов.
Вносили свои оттенки в картину нравов времени и рассказы «Женский разговор», «В больнице». Но по-настоящему возвестил о возвращении в художественную прозу Распутина рассказ «В ту же землю» 1995 года.
Поражало в нём всё: и сюжет, и сдержанная, жестковатая интонация, и точность характеров, и более всего – оглушающая правда состояния загнанного в угол человека.
Что можно сказать о времени, когда немолодая, больная, усталая женщина, некогда участница гремевшей на всю страну сибирской стройки, тайком, ночью, в недалёком от дома леске хоронит мать, не имея средств сделать это как полагается?.. Можно, конечно, усомниться: почему же Пашута не предвидела своего положения, когда перевозила её к себе в город из брошенной ленской деревни? Почему не добилась никаких маломальских бумаг и пенсии? При их-то нищете? Но рассказ написан едва ли не в самый трудный год обвала всего, что держало людей в жизни, и они просто не успевали предпринимать упреждающие меры. Есть несколько моментов в этом рассказе, от которых особенно сжимается сердце. Это слова Стаса о перестройщиках страны: «Я тебе скажу, чем они нас взяли… Подлостью, бесстыдством, каинством. Против этого оружия нет»; это вид ещё двух примкувших могил в леске и известие о том, что в одной из них – убитый бандитами молодой Серёга, вместе со Стасом помогавший Пашуте в похоронах матери; и – порыв приёмной внучки Таньки к бабушке в самую отчаянную минуту: «Ты разговаривай со мной, разговаривай!.. Ты думаешь, я неродная, а я родная… хочу быть родной. Хочу помогать тебе, хочу, чтобы ты не была одна!»
Судьбы стариков, судьбы детей… Горе людское – как река, и писатель не на твёрдом берегу – муза его мечется от надежды к отчаянью, от отчаянья к надежде.
Он остался вместе со своим народом в эти страшные годы – вот что показали рассказы 90-х.
В одном из них – девочка с ангельским личиком, принуждённая собирать милостыню для шайки мерзавцев («Нежданно-негаданно»). История её отогревания в семье Поздняковых и возвращения к «дяде» потрясает безысходностью так же, как и история Пашуты. Но вот финал рассказа «В ту же землю»: героиня, будучи некрещёной, впервые приходит в храм и возжигает свечи… Напряжение, почти невыносимое, приглушается, отогревается душа… Может, и это выдержит народ?..
Выдержит, как выдерживает свою ношу Агафья, героиня рассказа «Изба» 1999 года.
В это трудно поверить: пятидесятилетняя, уже надорванная деревенской работой женщина почти в одиночку собирает избу, перевезённую с места будущего водохранилища. Что движет ею? Необходимость? Но помимо необходимости «…Подхватил её опьяняющий порыв, сродни любовному… Только одно и знала Агафья – скорей, скорей к избе, только там она и успокаивалась. Просыпалась среди ночи, пронзённая нетерпеливым толчком, и не могла дождаться: «Где ж это утро-то запропастилося?»… Не успевала закончить одно дело, а руки уже просили другое…»
Кто-то назовёт Агафью насмешливым словом «трудоголик» – слово появилось у нас не так давно, чтобы принизить, отделить трудолюбцев от тех, кто работает расчётливо, для денег, на которые потом покупаются удовольствия. Но труд всегда был для народа святым понятием. В «Избе» художественно воплотилась высказанная Распутиным в одной из статей последних лет мысль о том, что в отринувшей Бога России труд стал религией. Образ Агафьи и образ избы как части её, продолжавшей жить духом своей хозяйки и после того, как она оставила этот мир, превращают житейскую повесть в поэму о великой труженице.
И – новый прорыв – от события самого заурядного, каким является пережидание метельного снегопада, – на высоту всеобъемлющего символа. В рассказе «В непогоду» 2003 года шторм, разыгравшийся на байкальском побережье, предстает как расплата, как наказание за людское зло, переполнившее землю. Над миром висит угроза всевозможных катаклизмов, и пусть она преувеличена в ежедневных «ледяных потоках новостей», но ведь с чего-то начинался Всемирный потоп. И крах Римской империи, погрязшей в пороке. И чем лучше мы, куда устремились, провозгласив «свободное» искусство, все более напоминающее грязный омут? И мысли о смерти: успеть бы приготовиться… Переходы состояний: тревога, страх, гнев, печаль, раскаяние – создают полную драматизма картину переживаний современного человека.
Рассказы «В непогоду», «Под небом ночным», повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» принадлежат уже XXI веку.
Повесть получила премию в Китае (не странно ли?) как лучшее зарубежное произведение года. В России она была встречена и похвалой, и хулой. Единомышленники-патриоты поддержали писателя, демократическая пресса доходила до улюлюканья.
Читательская конференция по повести «Дочь Ивана, мать Ивана» в Иркутске осенью 2004 года показала, что интерес к ней огромен – областная библиотека не вместила желающих поучаствовать. Выступая, Распутин признавал: да, повесть с изрядной долей публицистики и писалась трудно, но и не написать её не мог – потряс реальный случай из иркутской жизни, когда насильник был убит матерью потерпевшей прямо в зале суда.
Не просто было оценить новое произведение писателя, поскольку насильник – выходец с Кавказа (как это и было в жизни). И не потому ли так трудно далась повесть автору, что тема для русского писателя оказалась неожиданной? Сибирь всегда была многонациональной, но пришла пора говорить о засилье пришельцев из ближнего и дальнего зарубежья: «Китайцы хитрее, кавказцы наглее, но те и другие ведут себя как хозяева, сознающие свою силу и власть». Это – правда, и Распутин сказал о ней без околичностей.
Можно не соглашаться с автором в каких-то деталях, например: как это у рассудительной и волевой Тамары Ивановны дочь бросает школу и идёт на курсы продавцов? Или отчего так отрешён от происходящей в семье драмы сын Иван? Озарённый русским словом, которое «сильнее гимна и флага, клятвы и обета», не слишком ли он «идейный» для своего времени и своего возраста? Хотя и ответить нетрудно – несчастная Светка выдалась в слабого отца, а сын – в сильную мать, так бывает. Кому-то не понравилось отношение к скинхедам: видите ли, Иван во время изгнания и избиения ими подростков-наркоманов из бывшего детского кинотеатра «Пионер» “со своей нейтральной полосы был, конечно, на стороне скинхедов”, а еще во время рыночного погрома помогал казакам. Да и сам выстрел Тамары Ивановны… Это — насилие! Но писатель прав: на засилие зла ответом может быть и насилие. Где нет правосудия – там жди самосуда, надо отличать следствия от причин и устранять причины, а не стенать по поводу следствий. Давать свободу злу означает не давать свободы добру – пора осознать давно известную истину и не винить писателя в правдивости созданной им картины.
Что же касается публицистичности повести, то вспомним «Пожар», упрекаемый в том же, и то, как обернулся он метафорой перестройки, ныне называемой катастройкой.
Повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» криком кричит о грянувшей беде, когда «больнее боли больно», о том, что в стране, ещё недавно исповедующей идеалы социальной справедливости, в короткий срок образовалось два народа – богатые, у которых «даже солнце своё, отдельное от бедных, – на каких-то экзотических островах», и «бедные… в сотый раз обманутые», которые «всё-таки идут и голосуют за тех, кто тут же о них забывает»; о том, что «власть теперь всего боится и ничего не делает. Не поймёшь, кому она служит…»; что великому народу нечистыми устами пророчится исчезнуть с исторической сцены – дескать, «иссякли».
И всего несколько светлых страничек – о «говорливой Ангаре», о реках, что «мимо Бога протекают. Он в них смотрит и, как в зеркале, каждого из нас видит», о чистой юности героини, её отце-матери, о рынке в августе, бушующем изобилием плодов земных, – «скатерти-самобранке со всех концов света», о русском слове, – но как живительно их присутствие среди картин мрачного безвременья!
И самая большая и бесспорная удача – образ Тамары Ивановны. В нём цельность, обаяние, сила духа, решимость пресечь зло без страха за последствия. Нет сомнения, что он займёт своё особое место в ряду распутинских героинь, в ряду героинь русской прозы.
Повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» от самой первой – «Деньги для Марии» – отделяет тридцать шесть лет. Невольно напрашивается сопоставление. В них схожесть событий и судеб. Но как разнятся они! И там беда в семье, и здесь беда. И там героине грозит тюрьма, и здесь – уже не грозит, а становится неизбежностью. Но там семью защищает муж. И есть надежда, что защитит, ведь ему осталось собрать не так много денег. Здесь муж оказался в стороне, сам того не заметив. Там, в деревне, люди – пусть немногие, – но помогают Марии с Кузьмой. Здесь – город, и помочь может разве что один-единственный друг. Там причина несчастья – доверчивость, неграмотность самой Марии и лишь в некоторой степени нечестность (или неаккуратность) её односельчан. Здесь причина явилась извне – вместе с агрессивными пришельцами. Как же глобально мы продвинулись в сторону несчастья! Как же мы беззащитны в своей стране! И на кого нам надеяться? На Бога – само собой, да на дочь Ивана, мать Ивана, да на сына Ивана – на Россию, на кого же ещё?..
Служение России Валентина Распутина продолжается вот уже сорок лет.
Когда писатель разделяет судьбу своего народа и делается выразителем его духа, когда он ищет и находит ответы на главные вопросы времени, когда возвращает сокровенный смысл словам: Родина, совесть, истина, память, свобода, – тогда он обретает значение национального писателя и его имя становится символом ценностей, которые он защищает.
И тогда литературное творчество неизбежно сопрягается с общественной деятельностью. Начатая ещё в 70-е годы – и мы уже говорили об этом, – она продолжается и ныне.
Не будучи по натуре человеком публичным, Распутин тем не менее постоянно вовлечён в то культурно-духовное делание, что происходит в нашей Отчизне и помогает людям в их стремлении к лучшему.
Более десяти лет писатель возглавляет проведение Дней русской духовности и культуры «Сияние России» в Иркутске – фестиваль стал ярким праздником отечественной литературы и искусства; не один год хлопотал перед областными властями о строительстве средней школы в селе Аталанка родного Усть-Удинского района – школа построена; при самом деятельном его участии, в том числе и благотворительном, возведен православный храм в посёлке Усть-Уда – теперь он освящён и собирает прихожан. В последнем выпуске журнала «Сибирь» за 2006 год опубликовано негодующее выступление Распутина по поводу строительства Богучанской ГЭС, которое названо им преступлением. Не говорю об общественно-литературной деятельности в Москве, она хорошо известна всем патриотам России.
Остаётся только сожалеть о том, что современная Россия духовно разделена и те, кто мог бы действенно способствовать её возрождению, по сути, вытеснены на положение внутренней эмиграции.
Распутин последних двух десятилетий не прочитан так же, как не прочитаны писатели и мыслители русского зарубежья, вернувшиеся в Россию в конце 80-х годов минувшего столетия. Их имена у всех на слуху, но они остались достоянием небольшой читательской аудитории, их воззрения на судьбу России не пропитали общественного сознания в необходимой для пользы отечества мере. Он, читатель серьёзных книг и неспешный обдумыватель прочитанного, побеждаем ныне потребительской идеологией везде – и в России, и в мире. Информационная революция в самом разгаре, и мировая паутина, всемогущий Интернет, собирает в свои сети зла больше, чем добра, занимая умы и сердца людей.
Но кто сказал, что это навсегда?