Сергеев М. Д. / Произведения

ОСНОВАТЕЛИ ГРАДА ИРКУТСКОГО

Городу на Ангаре, Иркутску, вообще везло на своих сынов – пропагандистов и просветителей. Назовем в этом ряду искусствоведа А. Фатьянова, музыковеда В. Сухиненко, писателя В. Распутина, историка С. Коваля… Список можно продолжать, каждое поколение выдвигает своих радетелей и рачителей богатейшего культурного наследия. И это прекрасно. Одним из летописцев культурной жизни города стал поэт, драматург, писатель Марк Сергеев. Он возглавляет ныне областной Фонд культуры. Имя его широко известно читателю. Горячий патриот и энтузиаст своего края, в последние годы выступает и как автор документальных повестей и  исторических эссе о людях, составивших славу нашей страны. Много лет мы слушали его телепередачи «С Иркутском связанные судьбы». Предлагаем вашему вниманию очерк Марка Давидовича Сергеева о первопроходцах, основателях Иркутска Иване и Якове Похабовых.

Освоение Сибири русскими началось в давние века стихийно. 
Беломорские рыбаки постепенно обживали берега Ледовитого моря, все дальше продвигаясь на восток. Беглые российские крестьяне, спасаясь мести хозяина и закона, прятались в бескрайних таежных просторах. Вольные казачьи ватаги и пытливые непоседливые искатели приключений переваливали Урал-Камень и наугад, по речушкам, речкам, рекам по звериным тропам двигались в глубины неведомой землицы. Кого задирал оголодавший зверь, кого разбивал о камни вместе с утлой посудиной грозный непроходимый порог, кого крушили вековечные океанские льды, кого застигала в степи или в тайге многодневная пурга и погребала под белым своим саваном до весны, а там лесная живность довершала злое дело.
Но те, кого тайга ли, бескрайняя тундра ли, или же дикие взбалмошные реки возвращали из своих пределов, приносили вести о странных каменных вертикально стоящих плитах, на которых изображены и рыба, и олень, и солнце, о несметных богатствах зауральского простора, о странных людях, населяющих те края. Сказывали даже, что люди там в суровой суровости потому и выживают, что словно медведи впадают в спячку: в октябре засыпают, а в апреле оживают, потому и могут переносить немыслимую стужу, невиданные метели, полугодовую бескормицу.
Важно, что не только на языке приносили они молву, но и в котомках своих – то драгоценных соболей, сразу делавших этих странных бродяг самостоятельными людьми, то каменья узорчатые, достойные украшать корону царскую, то изделия из злата-серебра, добытые из порушенных курганов.
И когда молва о сказочной Сибири окрепла, ринулись сюда уже казачьи дружины, артели крестьянские, да с таким все нарастающим стремлением оглядеть всю несметную тайгу, вспахать всю нехоженую степь, что за малый срок, удивительный для колонизации, прошли насквозь Сибирь от Урала до Тихого океана, который называли Восточным морем. Россиянам понадобилось для этого всего 80 лет.
Первые десятилетия XVII века представляют нам картину поразительной деятельности первопроходцев. Очень ярко описал этот период известный сибирский публицист и историк Н.М. Ядринцев:  «Русский народ, – пишет он, – ринувшись из-за Урала, становится предприимчивым, его охватывает искание, жажда богатства. Новый край с его огромными лесами, в которых так много было редких зверей, с величайшими в мире реками, полными рыб, с величественными горами, с сокрытыми в них минералами, – все это вызывало на новый труд, на новые изыскания. Кроме того, по историческим обстоятельствам, русский человек в первый раз на сибирской почве почуял волю и отдался необузданной свободе… В это время Сибирь представляет оживленную картину: на севере казаки плывут на стругах и покоряют инородцев (так в те времена называли людей иной, не христианской веры, в данном случае – коренных жителей Сибири. – М.С.);  они рассылают отряды в разные стороны и строят городки и «остроги» (т.е. Крепости); за ними следуют промышленные люди и соболевщики; иногда охотники и зверовщики рассыпаются далеко впереди покоренных местностей по неведомым пустыням, ставят промышленные избушки и блокгаузы; в одном месте собирают ясак, в другом – выбивают и преследуют зверя, отыскивают руды и мамонтовую кость, отбивают или меняют скот у иноверцев… Правительство и частные лица соперничают в захвате богатств, и казна, под конец, налагает широкую руку монополии на всякое открытие, на всякий ценный промысел».
Одной важнейшей особенностью отличается освоение Сибири, ее колонизация, от всяческих других завоеваний во всех частях света: первопроходцы женятся на местных женщинах, оттого в лицах коренных сибиряков и ныне столь сильны бурятские, якутские, эвенкийские черты, вступают в хозяйственные отношения с аборигенами, передавая им навыки хлебопашества, учась у них таежному и тундровому скотоводству.
Главными дорогами служат реки. Сперва вдоль Иртыша и его притоков выстраиваются линии поселений. Возникает столица Сибири город Тобольск, основанный в 1587 году, затем линии острогов, острожков, зимовеек переносится на Обь, а там уже идет поиск вдоль Енисея и Лены-реки.
Чтобы управлять новой страной, в Москве, наряду с Посольским и Разрядными приказами, в 1637 году был учрежден специальный Сибирский приказ, куда стекались все «скаски», «отписки», «доношения» из-за Урала. В больших заселениях – городах и крепостях – поставлены были воеводы, созданы казачьи отряды, которые, собственно, уже с первых десятилетий XVII века были главными первопроходцами.
Люди, которые от имени Сибирского приказа повелевали в больших или маленьких острогах, назывались «приказными», они подчинялись воеводе, но могли и непосредственно сноситься с Москвой.
Там, где нужно было писать бумаги, появились «письменные головы» – сперва это были люди, которые составляли всяческого рода документы, потом они стали чиновниками особых поручений при воеводах. Всяческого рода донесения в Сибирский приказ писались на длинных листах бумаги, Свитках. Они подшивались друг за другом в толстые книги, и в приказе бумаги эти называли «столбцы».
В одной из таких книг за 7158 год находим мы упоминание имени Ивана Похабова, который старыми сибирскими историками считается строителем первого зимовья в том месте, где теперь расположен Иркутск.
Как же так? Ныне всего лишь 1991 год, а куда же давалось еще 5167 лет?
До 1700 года Россия жила по старому календарю – юлианскому.
Он берет начало из Древнего Рима и с X века, когда произошло крещение Руси, распространен был в нашей стране. В нем летосчисление велось от «сотворения мира», которое якобы произошло за 5508 лет до нашей эры. 15 декабря 1699 г. По указу Петра I было введено христианское летосчисление – «от Рождества Христова». Стало быть, 7158 год – по-нынешнему всего лишь 1650-й.
В столбцах Сибирского приказа в первой половине XVII века упоминается при Похабовых. В отписке Вертурского «с приписью подъячего» (была такая должность) упоминается Григорий Похабов. В других документах (а их до 30 000!) Названы Иван и Якунька (Яков) Похабовы. В каком родстве находятся они между собой – пока неизвестно. Предполагается, что Иван и Яков – братья: они приписаны к одному и тому же воеводству – Енисейскому, они совершают свои «работы» в одних и тех же местах. И так как в некоторых документах сказано: «Якунька Иванов Похабов», то есть – Яков, сын Ивана, то можно предполагать, что и у Ивана тоже отчество Иванович.
Любопытно, что просторы вокруг Байкала осваивались русскими чуть позднее, чем верховья сибирских рек вдоль Ледовитого океана и Приамурье. Это не значит, что здесь не бывали и казачьи небольшие отряды, и отдельные охотники-промысловики.
Еще в XVI веке русские ходоки, проведывавшие сибирские земли, сообщали царю Ивану Грозному о храмах – дацанах бурят, стоящих в забайкальских степях: «В сей земле стоят мечети камены, как храмы деланы клинчатые, а крестов на них нет, а на верху сделаны у мечетей звери, неведомо какие, каменные, а внутри сидят высоко три болваны женские, сажени на полторы болван, а на правой стороне восемь болванов – все девки;  издали не распознити, как быть человек в теле (т.е. Скульптуры эти издали кажутся живыми людьми. – М.С.). А поют в них в две трубы великия, сажени на полторы; как затрубят в трубы, да станут бить в бубны, да руками всплеснут, да ударятся о землю и лежат с полчаса, и вте поры к ним лезти нельзя, как поют: страх человек объят».
Пристальное внимание к Подлеморью привлекли сообщения о том, что водится в здешней землице злато-серебро.
В 1638 году из Енисейска, где было сосредоточено правление восточной частью Сибири, направлена в сторону Байкала экспедиция Максима Перфильева, человека в те времена известного, с его именем связана история многих мест, где он строил остроги, облагал данью вкруг кочующие бурятские и эвенкийские роды и даже правил.
На сей раз он повел своих казаков по реке Витиму вверх по течению, они дошли до реки Ципы, собрали ясак, взяли у местных князьцев аманатов – заложников и вернулись на Енисей с вестью, что в прибайкальских местах даурские князья Батога и Лавкай ведут меновую торговлю соболями и что у них водятся серебро и золото, которыми, видимо богата земля меж Байкалом и Амуром.
Слухи о драгоценных металлах росли, и в эти края отправляется экспедиция за экспедицией.
В 1644 году была снаряжена на Байкал экспедиция под начальством атамана Василия Колесникова. Ему, между прочими заботами по обследованию новых мест и самого Славного моря, получением ясака, «взятием под российскую корону» все новых и новых бурятских и эвенкийских родов, поручено было «наведаться о серебре, или серебряной руде, в каком бы то ни было месте», проверить слухи, принесенные Максимом Перфильевым.
На берегу Байкала Колесников обнаружил становище монгольского князя Турукая Табуна. Нет сведений о том, что меж казаками Колесникова и улусными людьми Турукая произошло сражение. Наоборот, из «скасок», присланных в Енисейск в первый же экспедиционный год, следовало, что русские и монголы подружились.
Однако вскоре бумаги от Колесникова перестали поступать в Енисейск, и воевода с дьяками из приказной избы заволновались, не погиб ли Василий на берегах Байкала или на водах его разъяренных, не напали ли на него врасплох, не побили ли люди его ратных? И в 1646 году была отправлена на Байкал новая экспедиция, которую и возглавил Иван Похабов.
Здесь следовало бы описать внешность нашего героя, изобразить богатыря – косая сажень в плечах, пронзительный взгляд, могучая борода. Может, он именно таким и был, а может быть сила его была вовсе не в богатырских приметах, а в духе, что вел его через дикие грозные версты, по зыбким марям, по таежным буреломам, по вздыбленным разливам рек? Мы можем сказать лишь, что это человек был отважный, жесткий до жестокости, властный, обладающий государственным умом, изворотливым – в добром смысле этого слова – характером. Ведь первопроходец был и воином, и дипломатом, и рачительным хозяином, и строителем, и священником, и хлебопашцем, и толмачем.
«Подчиняя по пути следования, на реке Ангаре, бурят, – пишет исследователь старинных бумаг Сибирского приказа А. Щербачев, – Похабов только в 1647 году перешел через Байкал, на южный берег его, и напал на стоявших там монголов. Узнав, что встреченные им монголы – улусные люди Турукая Табуна, с которыми имел дело Колесников, он поспешил прекратить враждебные действия, отправился к названному князьку, завязал с ним дружественные отношения и уговорил его дать провожатых к Цедэну-Хану, от которого надеялся разузнать о местонахождении драгоценных металлов в Монголии».
Между тем именно в это самое время – в 1647 году – вернулся, наконец, в Енисейск Василий Колесников, и енисейский воевода Федор Полбин отправил «Отписку» царю Алексею Михайловичу с его слов.
«…Он же де Василий Колесников, по указу блаженные памяти отца твоего государева великого государя царя и Великого князя Михаила Федоровича.., посылал от себя из Ангарского острогу  (речь идет об остроге на Нижней Ангаре, впадающей в Байкал на севере Славного моря. – М.С.) вверх по Баргузин-реке и по Селенге-реке в Мунгальскую землю, для прииску приводу новых землиц под твою царскую высокую руку, и для твоего государева ясачного сбору и для вести серебряные руды, четыре человека служилых и новоприборных людей с вожжами и тунгусскими людьми (речь идет о проводиках-эвенках. – М.С.): и по твоему государеву цареву… счастью, в мунгальской земле мунгальский де князец Турукай-Табун тебе государю поклонился, и впредь тебе государю хотел послушен бытии… а сказал де под собою мунгал с двадцать тысяч человек (т.е. Под его началом находится столько народу. – М.С.), да он же сказал про серебряную и золотую руду, что де серебряная и золотая руда подлинная есть…»
Князь Турукай Табун отправил в дар царю Алексею Михайловичу золотую вещицу и серебряную чашу весом в двадцать четыре золотника.
Иван Похабов тоже из разговора с Турукай Табуном понял, что золотой песок и серебряная руда в Забайкалье есть.
Вместе с тем, воспользовавшись любезностью князя Турукая, Похабов с его проводником отправился ко дворцу Цецэн-Хана, в столицу Монголии город Урга (так тогда называли нынешний Улан-Батор).
Беседа с правителем разочаровала его: он убедился, что монголы получают изделия из золота и серебра из Китая. Возможно, правитель не был до конца откровенен с гостем. Во всяком случае, Похабов, вернувшись в Енисейск в 1648 году, доложил эти сведения воеводе.
Неожиданная поездка Ивана Похабова в Монголию между тем имела важные международные последствия: Похабову удалось убедить монгольского правителя завязать дипломатические связи с Москвой, и вскоре по отъезду Похабова Цецэн-Хан снарядил к царю Алексею Михайловичу своих послов. С беседы в Урге казачьего предводителя и главы сопредельной страны начались государственные связи России и Монголии.

В этом же году появляется на берегах Байкала еще один Похабов – Яков, или, как тогда называли его, Якунька. Дело в том, что пока Иван добирался до Урги, гостил там, возвращался обратно, донесений от него в Енисейск не было, и после того, как Колесников доложил о многочисленности подданных у князя Турукая Табуна, на подмогу Ивану Похабову был послан большой отряд сына боярского Ивана Галкина. И в 1649 году Галкин посылает 50 казаков на Витим и к озеру Буженей, чтобы объясачить живших там эвенков. Предводителем отряда был назначен Яков Иванович Похабов.
Где по воде, где волоком отряд двигался на север; выполнив поручение, Похабов проник на реку Мую, где ему пришлось столкнуться с русскими промышленниками: некие ловкие люди, обосновавшись в приленской тайге, именем царя объясачили тамошних эвенков, а всю пушнину – собольи, песцовые и беличьи шкурки – забирали себе. Разогнав обманщиков, отняв у них добычу, Якунька вернулся в Енисейск, затем – уже в 1652 г. – он снова в Баргузине. Его стараниями в этот год был поставлен Баунтовский острог. «Его управление, – как отмечают старые историки, – отличалось такими жестокостями, что многие баргузинские тунгусы разбежались».

В 1650 году мы находим Ивана Похабова на Енисее, точнее – на впадающей в Енисей реке Кети, – он приказчик – начальник этой крепости. Видимо, что-то произошло между первопроходцем и воеводой, ибо в столбцах Сибирского приказа хранится отписка Ивана Похабова 1650 года, нелестная для начальства.
Маковский острог имеет в истории множество названий – Макоцкой, Макуцкий, Макытский, Намацкий. Дело в том, что он был основан в 1618 (по другим данным – в 1619) году на землях сильного тогда тунгусского родоначальника Намака. Сперва и называли его Намаковский, потом осталось привычное для русского языка – Маковский.
Этот острожек, удобно построенный близ устья, послужил опорным пунктом для строения острога, который сперва числился как Тунгусский и лишь потом получил имя по реке – Енисейский острог, позднее – Енисейск.
К тому времени, когда Иван Похабов стал управлять Маковским острогом (он одновременно числился и енисейским приказчиком), селение это потеряло свое значение. Находясь близ воеводского центра, оно уже не играло никакой особой роли в сибирских делах, и это, возможно, показалось Ивану Похабову обидным. В своей отписке поэтому он сообщает о злоупотреблениях енисейского воеводы, о его притеснениях крестьян, поборах с них. Одновременно пишет о своих заслугах, в частности, упоминает, что в 1646 г. Построил Байкальский и Осинский остроги.
То ли произошло примирение с воеводой, то ли последний решил приметливого приказчика послать подальше от Енисейска, но в том же году мы видим Ивана Ивановича Похабова в прибайкальских пределах, он объясачивает бурят в пойме Иркута.
В 1652 году, как отмечает «Иркутская летопись» П.И. Пежемского и В.А. Кротова и другие источники, в устье Иркута, там, где эта прихотливая, немало пропетлявшая по сибирскому простору река впадает в Ангару, боярский сын Иван Похабов основал Иркутское зимовье – большую казачью казарму, которую для обороны не нужно было обносить стеной: эту роль исполняли студеные воды Ангары, ибо лодка на них заметна издали, а переплыть тайком человеку невозможно: ледяная вода сведет судорогой руки да ноги – и все дела.
Вскоре Похабов становится правителем Балаганского острога, что располагался на сотню верст ниже по Ангаре. Правителем он был не менее жестоким, чем его брат, и сам притеснял местное население не хуже енисейского воеводы, на которого жаловался в стольный град. В 1658 г. Буряты окружающих Балаганск становищ взбунтовались, перебили всех находящихся в улусах сборщиков ясака, затем в одночасье снялись ночью со своих мест и бежали в монгольские владения.
Похабов вынужден был доложить о происшествии, естественно, обеляя себя и обвиняя во всем бунтовщиков, воевода немедленно послал в Балаганск нового правителя – Тургенева, который не стал на месте подробно разбираться что к чему, а просто-напросто арестовал Ивана Похабова – и под караулом выпроводил в Енисейск.
Однако он не понял, с кем имеет дело: в дороге Похабов бежал, по тайге добрался до Илимска. Какой подвиг на илимской земле он свершил, как отписался – неведомо, но вскоре снова был этот недюжинный человек в милости у воеводы.
На этом пока теряется в бескрайних просторах Сибири след одного из самобытнейших людей своего века, первопроходца Ивана Ивановича Похабова. Думается, что столбцы Сибирского приказа со временем откроют нам еще неизвестные страницы его жизни.

История, как истинный драматург, своеобразно и непредсказуемо расписывает роли в своих спектаклях. Не Ивану Похабову, поставившему в Прибалтике и Забайкалье остроги, острожки и зимовья, в том числе и Иркутское, суждено было основать город Иркутск. Эту честь история предоставила его брату – Якову Ивановичу.
Летом 1660 года воевода И.И. Ржевский снова направляет Якова Похабова для «сыска новых земель» на Ангару. У сына боярского на сей раз сто человек казаков. На кочах доходят они до устья Ангары, по ней добираются до Братских порогов, останавливаются на время здесь в остроге, размышляя, куда двинуться дальше, когда минует суровая зима. 17 декабря 1660 года «из-за камени» – Пьяного, Похмельного и Падунского порогов – приехал к Похабову посланец бурятского князя Заяды Дороги, человек, который бил челом о постройке в устье реки Иркута острога, для защиты самого князя и его людей от набегов кочевников и, естественно, для сбора ясака. Яков Иванович тотчас же отписал обо всем этом воеводе, и вскоре из Енисейска пришла «прибавка» – еще 60 казаков и распоряжение Ржевского: «по челобитью Яндашской землицы князца Заяды Дороги ехать на усть Иркута реки в тот час безо всякого переводу и оттискать на усть Иркута реки или вверх Иркута самого угожего места… и на том месте поставить острог…»
Воевода для обживания земли, что должна была стать местом для острога, прислал с казаками сохи, серпы, семена ржи и ячменя. Едва вскрылась река, отряд отправился к Иркутскому зимовью. Еще по льду и береговому снегу перетащили суда свои выше порогов, а там хоть вода была зело быстра, да путь был открыт. В июне пришли на место – остановились на Дьячем острове, как назвали его через какое-то время после сооружения зимовья. Стали осматривать земли на одном и другом берегах Ангары, вверх по Иркуту поднялись, но остановились в конце концов на долине, что лежала против Дьячего острова на правом берегу студеной, тугой, быстроплавной Ангары. Вскоре Яков Похабов доносил Ржевскому: 
«В нынешнем 169 (1661) году июля в шестой день против Иркута реки на Верхоленской стороне государев новый острог служилыми людьми ставлю, и башни и потолок срублены, и государев житный анбар служилые люди рубят, а на анбаре башня, а острог не ставлен, а острог не ставлен, потому что слег не достает, лесу близко нет, лес удален от реки.
А инде стало острогу поставить негде, а где ныне бог позволил острог поставить, и тут место самое лучшее, угожее для пашен и скотиной выпуск и сенные покосы и рыбные ловли близко…»
Построили, стало быть, сторожевые башни, амбар для хранения припасов и пушнины, казарму, а самого острога – то есть тына, которым полагалось огородить крепость, – на первых порах не установили. Ну да постепенно, уже зимой можно и легче запасти лес, и легче санному пути привезти его на берег долго не замерзающей реки.
Но затеплилась жизнь на берегу пустынном, отныне град Иркуцкой будет расти и шириться, и другие судьбы пройдут вместе с ним его дальнейший путь. И грустно, что теперь в нем – обширном и густонаселенном – нет ни площади, ни улочки, ни набережной, что напомнила бы сегодняшнему иркутянину о тех, кто в давнем XVII веке первым из русских людей пришел на эти святые берега. И лишь на самом южном берегу Байкала, там, где по мраморным кручам взбегает от моря к небу город Слюдянка, есть река с именем Похабиха. Небольшенькая, пересыхающая в летние жары, но зато в годы, когда хлещут теплые августовские ливни, растапливая вечные снега на вершинах хребтов, в реке пробуждается старый казацкий характер, она дерзко, стремительно скачет, перепрыгивая горы, снося все на своем пути, полноводная, и неукротимая врывается Похабиха в Священное море, врывается в него отважно и обреченно, и долго-долго виден на байкальской синеве ее взвихренный истлевающий след