Сергеев М. Д. / Произведения
У КАЖДОГО ЕСТЬ СВОЙ БРАТСК
Разные есть на свете полюса – Северный и магнитный, полюс холода и полюс жары. Братск издавна называют «полюсом мужества».
Нет, не случайно эта точка земного шара привлекает, манит, зовёт в суровые сибирские широты учёных и дипломатов, гидростроителей и журналистов, фабрикантов и студентов, глав правительств и писателей, кинематографистов и художников. Александра Пахмутова дарит Братску песни, и тогда мой давний товарищ Алёша Марчук из гидростроителя превращается в экзотического парня с гитарой, под аккомпанемент песенок которого растет над Падунским сужением плотина, Евгений Евтушенко создаёт поэму «Братская ГЭС», где та же плотина ведёт возвышенные диалоги с пирамидой Хеопса, французский журналист Андре Вюрмсер называет Братск форпостом будущего, американский миллиардер Аверелл Гарриман удостоверяется, что советские гидрострои отнюдь не миф, а мужественный Фидель Кастро приветствует героизм братчан, укладывающих бетон и в сорокаградусные морозы.
Братчане… Коренных жителей старого, лежащего на дне, ушедшего под полотно водохранилища города, не так уж и много осталось – тех, кто помнит башни Братского острога и церковь, построенную декабристами, заборчики из жердей, горбатые улочки, посёлочек Заверняйку – там, где заворачивают к Братску пароходы… Останови ныне на улице юного города любого прохожего и спроси: откуда вы? И он окажется украинцем или таджиком, бурятом или латышом, белорусом или грузином и, конечно, главным образом, русским – москвичом, ленинградцем, иркутянином, новосибирцем, калужанином, воронежцем… «Хоть с бору с сосенки народ, хоть сборный он, зато отборный…» – писал о сибиряках, о братчанах великий русский поэт Александр Твардовский. Вот почему имя Братска символично, в нём зрим мы ещё одну ипостась всемирно знаменитой стройки: это полюс братства.
Зимой 1972 года, в коротком снежном феврале, Братск посетил Герман Степанович Титов.
Я впервые видел так близко героя космоса и, верно, как и все, кто с ним встречался в эти дни, был удивлён несовпадением внешности космонавта с его многочисленными портретами – в жизни черты лица его мягче, округлее. Слава покорителя космоса, как мне представилось, не наложила ни на лицо его, ни на общение с людьми оттенка забронзовения, его простота, доступность, живость характера мгновенно очаровали братчан.
Во Дворце культуры лесопромышленного комплекса шумела городская комсомольская конференция. Сколько их слетелось сюда, вчерашних школьников, студентов, матросов, воинов Советской Армии? Сколько их родилось здесь! У самой юной части конференции в паспортах записано: место рождения – город Братск. «Смена смене идёт» – прекрасный пионерский лозунг как нельзя более оправдывается здесь: дети тех, кто пришёл сюда первым, уже вступили в жизнь, уже сколочены в комсомольско-молодежные бригады, строящие и ЛПК и Братский алюминиевый, удостоенный ордена завод. Жаль только, что нет в Братске музея, где сохранились бы реликвии столь недавнего прошлого, где на фоне выцветшей, пропылённой палатки Зелёного Городка были бы сняты те, кто построил здесь первый дом, уложил в плотину первый кубометр бетона, провёл первую машину по бечевнику. Их имена не помнят даже в горкоме комсомола: жизнь течёт, новые заботы, новые дела, новые успехи и подвиги. «Героизм, – сказал, выступая на конференции, Герман Титов, – возможен везде, надо только, чтобы каждый из нас честно делал свое дело. Сам того не зная, он повторил слова первого комсорга Братской ГЭС Аркадия Морозова, сказанные на одном из первых собраний комсомольцев-гидростроевцев.
И мысли мои вернулись в те давние дни, когда всё здесь только начиналось. И я подумал, что у каждого из нас есть свой Братск – единственный и неповторимый, свой полюс мужества, свой полюс дружбы…
У КАЖДОГО ЕСТЬ СВОЙ БРАТСК
Как известно, Гончаров писал свой роман «Обрыв» почти двадцать лет. И когда книга вышла в свет, она была вполне современной и весьма актуальной, ибо кровь в жилах девятнадцатого века двигалась медленно.
А сейчас она, эта кровь, гремит и грохочет, пытаясь обогнать самое время, и у нас нет в запасе не то что двадцати, но и пяти лет.
Так думается, когда видишь перед собой туго натянутое сверкающее полотно Братского моря, встающую вдалеке плотину и новый город, светлой луной взошедший на берегу раздобревшей, ставшей непохожей на себя Ангары. И в самом деле, пятнадцатилетие, минувшее с того дня, как приехали сюда первые строители, стало уже историей не только глухого, таежного Братского района, не только Иркутской области и не только страны – оно стало историей мировой энергетики, чудом, созданным руками, судьбой и биографией целого поколения.
Между мысом Пурсеем и скалой Журавлиная грудь гремел знаменитый, оскалившийся диабазовыми глыбами Падунский порог. Между мысом Пурсеем и скалой Журавлиная грудь теперь легла плотина, вобравшая в себя острова и скалы, замешанная на мечтах и поте, навеки соединившая берега. В пятьдесят шестом году кто-то из фотографов снял сосну, одиноко и гордо стоявшую на вершине мыса Пурсей. Она кочевала по страницам газет и журналов у нас и за рубежом, еще и сегодня нет-нет да и промелькнет, напомнив о себе.
Когда редкие пароходы да небольшие плоты осмеливались штурмовать разъярённый Падунский порог, сосна была им маяком, на неё ориентировались смельчаки, потому что никаких других опознавательных знаков не было на этих диких берегах.
Она стояла высоко над суетой шумного порога, и, казалось, нет на свете силы, которая могла бы сблизить их – упёршееся головой в небо недоступное дерево и бурный, вьющийся меж камней поток – Падун.
Она была маяком для редких смельчаков – этого было достаточно. Она стала маяком для всего мира, потому что здесь у её подножья расположились бивуаком войска, начинающие новое, индустриальное сражение, новое покорение Сибири. И уже не было ни одной фотографии с видом плотины Братской ГЭС, ни одного фильма, где не фигурировала бы сосна на Пурсее.
Теперь и беспокойный порог и знаменитая сосна, накрыты голубым пологом моря, а рядом – плотина, величайшее сооружение, созданное человеческими руками.
На это потребовалось десять лет.
Правительственная комиссия приняла у коллектива их детище – стройка перестала быть стройкой. Жизнь здесь стабилизовалась, шумный лагерь бетонщиков и арматурщиков, плотников и сварщиков, монтажников и шоферов, бульдозеристов и экскаваторщиков переместился на другую стройку, а Братская ГЭС вошла в электрическое созвездие действующих электростанций.
Но и сегодня город – еще стройка, и, как старшеклассник, она готовится к каждому новому, выпускному экзамену, готовится к завтрашнему волнующему дню. И снова, как в первые дни, – палатки, палатки, эшелоны, звенящие песней. Парни и девчата в куртках, похожих на альпинистские штурмовки, с отличительными знаками своих городов и вузов на рукавах… БРАЗ, ЛПК, Хребтовая–Усть-Илим…
А кажется, что это идут те, давние поезда, и давние палатки стоят в Зелёном Городке, и все начинается сначала.
Расскажу про своего отца…
Над Заверняйкой – так назывался один из участков ныне не существующего древнего Братска – белая ночь. Небо кажется плохо проваренным стеклом, в котором остались нерастворённые пятна облаков. Мы сидим на завалинке длинного барака, разглядываем уместившуюся на листе бумаги линию берегов. Идёт пока рекогносцировка. Где она будет, Братская ГЭС? Конечно, заманчиво сужение между Пурсеем и Журавлиной грудью – русло само создает естественный клинообразный барьер воде, берега мощно вздымаются. А вдруг ненадежно дно? Вдруг трещина залегла в коренной породе, и тогда нужно менять все планы, искать другой створ, потому что гидростанция должна стоять надежно, вечно.
Этим и занималась экспедиция «Мосгидэпа», в которой работал мой отец, инженер. Ещё до весёлых поездов, переполненных песнями и надеждами, ещё до того, как пролегла первая дорога к Падуну, палатки изыскателей, как парашюты разведчиков, приземлились в сужении, треноги буровых установок шагнули с берега на берег, а затем, зимой, и на самую реку, призвав на помощь в союзники лютую сибирскую стужу. Шаг за шагом ощупывали они дно, пробовали крепость прибрежных скал: бухтит или не бухтит, иначе говоря, звоном откликается диабаз или глухим звуком. Так проверяют фарфор: звенит или не звенит? Каждый керн допрашивали, точно «языка», захваченного разведчиками.
Как недавно это было! Восемнадцать лет назад! Как давно это было! Восемнадцать лет назад! И теперь любой рассказ о Братске начинают с прихода комсомольских эшелонов, с разговора о перекрытии Ангары, и где-то за бортом остаются молодые и немолодые люди – изыскатели, приходящие раньше первых…
Уже потом в памяти встанет лесной двадцать второй разъезд, поселок Анзеба, окруженный тайгой, со всех сторон завешанный мельтешащим полотном мошки. Длинные, многооконные бараки, куда учительница Валентина Иноземцева и школьники – дети лесников – принесли охапки оранжевых жарков.
Съедаемые мошкой, толпились и мы, несколько человек, на перроне: руководители стройки и первые комсомольцы.
Мы прибыли почти на год раньше, уже перезимовали в палатках и чувствовали себя аборигенами. И вот он показался – поезд, украшенный хвоей и плакатами, орущий песни, весёлый, тревожный.
А потом, через час, в напрочь переполненном клубе вчерашняя чертёжница Министерства путей сообщения Лена Перминова скажет такие слова: «Посмотрите в наши глаза, загляните в наши сердца. Наш энтузиазм не погасят никакие трудности!».
Потом встречал я Лену на бетонном заводе, на улицах правобережного посёлка. Потом судьба её слилась с другими судьбами, как это бывает всегда в молодом бушующем коллективе, где каждый день – новый подвиг, новый герой дня.
Вот стоит самый первый дом, построенный в правобережном посёлке. Сколько было волнений, как трудно решалось, кто в него переберётся из палатки! А кто его построил? Теперь для этого придётся обращаться к архивам. Вот, точно нахохленные птицы-гиганты, стоят бетонные заводы. Кто их построил? Мне помнится, что, кроме Лены Перминовой, здесь работала Зайна Мясникова – одна из той первой горстки комсомольцев, с которой начался многотысячный затем коллектив. Я знаю её проходящей по отсекам в комбинезоне, сером от цементной пыли, и вижу, как она спокойно и с благородным достоинством принимает друзей в день свадьбы. Свадьба как свадьба, а всё напоминает туристический бивуак – тесно, как в палатке, между походными песнями – споры о бетоне, о котловане, опять песни – студенческие, опять споры – о политических событиях…
Потом выплывает из памяти солнечный рыжий день, высокая крепкая девчонка, стоящая с нивелиром у глубокой ямы. Рядом – штабель металлических полуколец, из которых потом вырастут конструкции бетонного завода. Это Ольга Попкова. Её письма, опубликованные в своё время в «Комсомольской правде», были первым задушевным разговором с современниками о Братской ГЭС, о её судьбе, о судьбе поколения. Письма эти появились в газете случайно и закономерно. В них была зарождающаяся любовь к Сибири, удивление её суровой, нетронутой красотой, в них была гордость первооткрывателя и подлинная, высокая лиричность. Ольга работала в Братске чуть более трёх лет, потом судьба отправила её на строительство другой гидростанции, но письма Ольги Попковой оставили в истории Братской ГЭС, в первых шагах её, свой добрый след.
Наверное, потому, что слово «бетон» долгие годы было в Братске самым главным, все мои воспоминания потекли по «бетонной» линии…
– Хочешь, я тебе покажу нечто удивительное? – спросил меня невысокий темноволосый инженер-очкарик Роберт Тиллес. – Поедем.
Мы нырнули в темное, урчащее и вздрагивающее от грохота бетономешалок нутро бетонного завода и очутились в светлой комнатке, которая скорее напоминала лабораторию, чем рабочий отсек завода.
Перья самописцев чертили свои мудреные линии, двигались равномерно стрелки. Электроника на бетонном заводе? Это всегда считалось невозможным – цементная пыль, въедливая и тончайшая, обладает свойствами проникать, кажется, даже туда, где и щелочки не сыщешь! А электроника – подруга идеальной чистоты. И всё же это было электронное устройство, управляющее дозаторами, следящее за влажностью бетона – одним из его важнейших качеств.
Вот уже который раз сетую на себя, что никак не могу встретиться с московскими братчанами – теми из них, кто, пройдя десятилетнюю школу, вернулся в Москву на большой бивуак, пути с которого у каждого свои – кто на Зею, кто на Волгу, кто далеко за рубеж, например, на Асуан. И вот я пишу, и эти строки мои – в какой-то мере извинение за то, что обычно московская коловерть закручивает и меня и друзей, и встречи в дни моих коротких пребываний в столице не состоялись.
У каждого есть свой Братск, и поэтому пишу я субъективно, и, если бы писал, допустим, самый первый комсомольский секретарь Братска Аркадий Морозов или другой комсорг, а ныне заместитель начальника строительства лесопромышленного комплекса Женя Верещагин (теперь его всё чаще хочется называть Евгений Петрович, годы-то идут!), они припомнили бы других людей, другие судьбы. И это понятно: уже давно известно, что города – это не дома, а люди. Если, конечно, ты не турист. А, впрочем, и турист теперь далеко не верхогляд. Помнится, когда-то давно видел я в цирке незабываемый фокус. Иллюзионист Кио бросал в ведро с водой разноцветный песок – красный, синий, жёлтый, оранжевый, лиловый. Смесь получалась жуткая, и, должно быть, если бы злая мачеха поручила Золушке разделить потом песок, – это задание оказалось бы невыполнимым. А иллюзионист, показав очередной фокус, снова взял ведро, опустил в воду пригоршню и стал высыпать в большие тарелки разноцветный песок – красный отдельно, синий отдельно, жёлтый отдельно…
Мне кажется, что большой город – тоже невообразимое смешение вкусов, взглядов, характеров, позиций.
Поначалу любому новичку он кажется неприветливым и чужим, пока не найдёт тот свой круг жизни. И тогда уже не будет аморфного, многолюдного, отчуждённого каменного великана, а все обретёт свои краски: синее станет синим, красное – красным, жёлтое – жёлтым. И когда я думаю о Братске, он для меня оборачивается не только городом комсомольской славы, он будит во мне и грустные воспоминания об улицах, где стояли древние башни, в одной из которых томился протопоп Аввакум, о стариках-партизанах, с которыми беседовали мы на завалинке не существующего теперь клуба, о редакции местной газеты, где вечерами собиралось литературное объединение и обсуждали мы очерки и рассказы молодого журналиста Василия Рудых, который через пятнадцать лет станет заместителем председателя горсовета в городе, раздвинувшем тайгу каменными, по-ленинградски прямыми кварталами.
Да, у каждого свой Братск.
И сейчас каждый раз, когда прохожу я по машинному залу величественной и какой-то свойской, близкой до сердечной дрожи гидростанции, вспоминаются мне люди, с которыми связана моя собственная судьба, потому что во многом как писатель я тоже начинался в Братске…
Вдруг приходит давний-предавний нудный и бесконечный дождь. Красная, цвета киновари, глина расплывается под колёсами машин, ноги вязнут. Вязнут не то слово, просто грязь засасывает сапоги с такой любезностью, что без просьбы твоей снимает их с ног. Палаточный Зелёный Городок. На одной из палаток размытая дождем надпись: «Книги». Из палатки выходит комсорг правого берега (кажется, такой она тогда носила титул) Неля Сурина. Дождь набрасывается на неё, как мошкара на свежего человека. Под полой телогрейки Неля прячет толстенный том А. Алпатова «История искусства».
Да, они такие, эти мои друзья. День на работе – сперва на стройке первых домов, потом – в котловане. Вместо обеда – «обедник», иначе, пожалуй, не назовёшь. Работу в субботу называют «субботник», работу в воскресенье – «воскресник». А эта работа в обеденный перерыв – они не ждут милостей от комитета физкультуры и спорта, сами строят стадион, сами создают на Ангаре, вблизи котлована, чуть повыше неумолчного Падуна, водную станцию. А вечером собирают «Литературно-музыкальное общество». Ох, это общество, сколько оно доставило в своё время хлопот комитету комсомола стройки!
И вот что, наверное, никогда не позабудется, как волновались мы, готовя первые выпуски ставшего теперь традиционным и «историческим» «Глобуса» – удивительного устного журнала, который сразу же стал серьёзным конкурентом для столь редких киносеансов и заезжих концертных бригад. Диспетчер Фред Юсфин, инженер Спартак Губайдуллин, молодой в те поры писатель Анатолий Приставкин, ещё вступающий в братский круговорот Алёша Марчук, спортсмен Эдуард Борисов, преподаватели музыки Вера Иконникова и Нелли Саппо…
В клуб «Комсомолец» стали собираться слушатели задолго до начала. Когда не хватило мест, забили все проходы, сидели, как ласточки, на узеньких карнизах, идущих вдоль стен на высоте двух или около того метров. Двери были распахнуты. Каждая страница – десять-пятнадцать минут: новинки науки и новинки моды, стихи из только что вышедших сборников и отчеты о московских вернисажах, записи самых последних песен и международный обзор. Помнится, в один из первых выпусков включили тему «Человек в космосе». К нему долго и тщательно готовился инженер Кирилл Александров. И, честное слово, совсем не сговариваясь с городом космонавтов, «Глобус» назначили на 12 апреля. В этот день в космос взлетел первый землянин!..
Студенческие отряды работают на плотине. Последний, не самый важный, но предельно необходимый цикл работ – убирается всё лишнее, облагораживаются склоны гор. Плотина, здание ГЭС украшаются.
И будет митинг, как в то, всем нам памятное время, когда многочасовым натиском была перекрыта Ангара. И на митинге этом кого-то вспомнят, о ком-то забудут, потому что невозможно, даже если очень захотеть, вспомнить десятки тысяч людей. Но будет стоять над Братским морем море людское, и память каждого из тех, кто будет на этом митинге, объединенная с памятью стоящих рядом товарищей, вернет всё, что было в истории строительства Братской ГЭС – от первого шага изыскателя до перерезанной главной комиссией ленточки.
Представители прессы припомнят праздники: появление котлована, зимнее перекрытие, первый поезд, прошедший по эстакаде, первый агрегат, давший ток.
Старожил припомнит дикую тайгу, шумевшую там, где ныне расплескалось золотое Братское море, припомнит старых лоцманов, что мужественно шли супротив грозного Падуна, которого нет больше на свете. Разве что название осталось у станции железнодорожной – Падунские пороги.
Экономист подумает: вот вспыхнуло над Ангарой электрическое солнце, что обогрело суровые края сибирские, и под его ласковыми лучами, точно хлеб в поле, поднялись лесопромышленный комплекс, Братский алюминиевый, Коршуновский железорудный комбинат, новые города, по руслам высоковольтных линий потекли электрореки…
Бетонщик припомнит три тысячи дней, когда даже во сне ему снился бетон – миллионы кубометров его стали плотиной и гидростанцией.
А я припомню своих друзей и тех, кого назвал на этих страницах и кого не назвал. Припомню отца своего, который строил первую в Донбассе фабрику-кухню в Макеевке, заводы, школы, кинотеатры и детские сады, был одним из тех, кто начинал строительство первенца ангарского каскада – Иркутской ГЭС, кто одним из первых с отрядом изыскателей пришел в Братск, на место будущего створа, откуда, смертельно простудившись, ушел навсегда…
…У каждого братчанина свой Братск. У меня он тоже – радостный и горький, но свой, свой – вчерашний, сегодняшний, завтрашний.
БАЛЛАДА О ДОРОГАХ
Просека резала тайгу.
Она взбиралась на лохматые сопки, и тогда казалось, что какой-то богатырь-парикмахер выстриг на огромной голове волосы. А вокруг была тяжёлая глухомань, лес словно поглотил солнечные лучи, и только просека текла солнечной рекой с горы на гору, ныряла в пади и снова возвращалась ровная и весёлая. И казалось, повеселела и сама тайга, не случайно же её в этом месте называют Веселым Бором.
И там, где просека-река впадала в этот пронизанный светом бор, стояла толстенная – в три обхвата – осина, на ней был сделан топором затес, и, подойдя поближе, я увидел надпись:
«6 МАРТА 1959 ГОДА ЗДЕСЬ ВСТРЕТИЛИСЬ МЕХАНИЗИРОВАННЫЕ ОТРЯДЫ СТРОИТЕЛЬНО-МОНТАЖНОГО ПОЕЗДА 219, БУЛЬДОЗЕРИСТЫ МУХТАР ГУСЕЙНОВ, АНАТОЛИЙ ПОЧКАЙЛО, ФЕДОР ПОРСИК, НИКОЛАЙ КАТРАЕВ, ВЗРЫВНИКИ МИХАИЛ МНЕВЕЦ, НИКОЛАЙ ГОЛОБОКОВ, МИХАИЛ БОГДАН, ВАСИЛИЙ КОТЛЯРОВ».
Надпись была увенчана изображением голубя, сделанным пикетажным карандашом, и заканчивалась гордо и решительно:
«НАСТОЯЩИМ МЫ УТВЕРЖДАЕМ ЖИЗНЬ В ТАЙГЕ!»
И не знал главный механик Медведев, топор которого сделал затёс на осине, и не думал тот, кто рисовал голубя, что их мысли в этот момент направляло поколение людей, идущих впереди. От имени юности, не боящейся ни ветра, ни ливня, ни стужи, ни трудностей и преград, были написаны эти слова.
Они устали, те, что рубили просеку.
Закончив труд и поставив последнюю точку на белом затесе, упали они на траву и заснули богатырским сном. Они не были похожими ни на Илью Муромца, ни на Добрыню Никитича – обычные парни – русые, черные, рыжие. В промасленных рубахах, мокрых от пота. Они упали на землю и заснули. И стояла над ними тайга, и деревья шептали друг другу:
– Тише! Они спят!
И было в том что-то былинное и что-то театральное.
И, словно округлые листья, роняли деревья слова:
…Отмечен берег стройки начерно,
мы – только плоть средь океана,
но нас начальство озадачило:
руби деревья-великаны.
Мы – в топоры. Деревья падают:
И кланяются дальней просини,
И небо, наподобье падуги,
Повисло над кусочком просеки.
Лежат тяжелые колодины,
мы за день руки измозолили,
а только десять метров пройдено –
тайга нам больше не позволила.
Да, именно так: метр за метром, метр за метром. По болоту, сквозь тучи гнуса, сквозь ливень и стужу.
И вот просека раздвинула чащу. И они спят.
Кто они, эти люди?
Ручейками стекались они в сибирскую тайгу со всех концов страны. Они еще были москвичами и курянами, калужцами и орловцами, киевлянами и минчанами, и коренными сибиряками. Они были моряками и пограничниками, чертежницами и продавщицами, с профессией и без, с полной приключений жизнью и с опытом на грани нуля. Одни из них уже прошли сквозь первые грозы, другие только вступали в биографию. Они пришли утверждать жизнь в тайге, строить города, рубить дороги.
Если ты хочешь знать правду о человеке – спроси, какую он выбрал дорогу.
Не на таких ли просеках, не на запутанных ли таежных тропах пути людские переплетаются с путями, по которым приходят в чащу города?
Вьется, вьется лесная тропинка. Что нас ждет в конце этой тропы?
Город Железногорск.
Не трудитесь, не раскрывайте карту. Он ещё не вписан туда, он ещё не получил паспорта, юный таёжный город.
Кто встретит нас в этом вот деревянном доме, одном из многих строений-близнецов, верной приметы периода стройки самого начального?
Её зовут Анна.
Её фамилия Романова. А профессию она выбрала себе совсем не женскую: геолог.
Всё лето в тайге. Если сложить все тропы, все нелегкие километры, которые прошла с экспедициями Анна по нехоженой чаще, – любой кругосветный путешественник был бы посрамлен.
А дома ждет Анну дочь Татьянка. Больше всего тосковала Анна по ней. Но экспедиции уходили все глубже в горы. Шелестели над ними ветры, небо падало на них затяжными дождями, не скупилось на грозы, на град и – до звона в ушах – жару. Грызла их мошка, мельтешил перед глазами мокрец, облепляли слепни. Весь свой военный потенциал использовала тайга, обороняя богатства, без пользы для людей, таящихся в каменных застенках.
В тот день лагерь поставили у реки Коршунихи.
Всё говорило: железо здесь есть. Но сколько? Стоит ли месторождение того, чтобы прокладывать сюда дороги, наводить на реках мосты, тянуть высоковольтные линии электропередачи из Братска, строить в тайге город, комбинат?
Анны Романовой не было в эти дни с друзьями: ее увезли в больницу.
Сегодня пришла телеграмма – родилась девочка, Татьянка.
Люди сидели у костра, смотрели в огонь, думали об Анне, о маленькой Татьянке, о женах своих и детях, о невестах. Сколько еще пройдет времени до поры встреч, городских огней, ласковых добрых рук!..
А через день-другой было установлено: в горе, у которой ночевали геологи, – десятки миллионов тонн железной руды.
И тогда кто-то из геологов – важно ли, кто именно? – подошел к отцу и сказал:
– У нас нет красивой куклы, которую можно было бы подарить сегодня твоей дочери. Да и доставить ее отсюда домой – дело мудреное. Пусть подарком Татьянке от всех нас, и от тебя, и от Анны, и от всей земли советской будет вот эта гора.
Так гору назвали Татьянкой.
А может быть, все произошло не так. Каждый рассказывает эту историю по-своему, и подлинный факт становится легендой.
Кем ты будешь, девочка Татьянка?
Много перед тобой дорог. Ты выбирай те, что потруднее. Многое дала тебе страна. Чем ты отблагодаришь ее?
Твоя жизнь может сложиться по-разному. Но ты уже вписана в историю страны, у горы твоего имени растет город Железногорск. Будь же и ты творцом истории, ходи по первым лесным улицам, учись в первой железногорской школе, мечтай о будущем. Может, полетишь ты к звездам, а может, взгляд твой проникнет в глубь земли и отыщет звезды там!
А может, вырастешь ты и сама будешь прокладывать в чаще дороги!
ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ЗНАТЬ ПРАВДУ О ЧЕЛОВЕКЕ – СПРОСИ, КАКУЮ ОН ВЫБРАЛ ДОРОГУ И КАК ОН ПО НЕЙ ПРОШЕЛ.
…Если бы дороги могли говорить, они рассказали бы много историй о мужестве и отваге, о необыкновенной силе советского человека.
Тропы уходят в чащу. Куда ведут эти тропы?
Идут катера по рекам. Куда везут они грузы?
Взмывают в туман и ливень самолеты. Куда торопятся люди?
По тропам идут геологи, следы на снегу оставляя. Вброд переходят реки, ведут за собой города.
По рекам уходят грузы к самым дальним поселкам. И лоцманы-чудодеи ведут их через пороги.
В небо уходят машины, чтобы прийти на помощь геологам, что внезапно захлестнули наводнением или лесным пожаром.
Дороги, дороги, дороги…
Бегут самосвалы с бетоном по эстакаде Братской ГЭС, летят, обгоняя друг друга, спешат навстречу друг другу: нужен, как воздух, нужен бетон, чтобы плотина росла.
Висят над стальными рельсами смелые верхолазы. Тянут, как нити жизни, блестящие провода: нужен, как воздух, нужен сибирским железным дорогам рожденный ангарской мощью дешевый электроток.
Идут караваны с грузом по Усинскому тракту, петляют в горах Саянских из Абакана в Кызыл. Как будто друг другу руки подали два народа – эта дорога связала Хакасию и Туву.
Давайте же на минутку остановимся у дороги. Ну хотя бы у этой, разбитой тысячами колес. Она проходит сквозь чащу, дождем бесконечным исхлестана. И мы приказали дороге: рассказывай, говори!
ГОВОРИТ ДОРОГА:
– Право же, столько событий связано с каждым днем моей жизни, что трудно выбрать самое важное. Просто я расскажу вам один случай. Шли бесконечные дожди…
…Дождь. По размолотой дороге идут пустые машины. На строительстве моста кончился бетон. Кто-то кричит в трубку:
– Алло, алло! Диспетчерская? Вы меня слышите? Нужен бетон! Да, бетон – работа остановилась!
Ушел последний пустой самосвал. С его шофером передана записка из трех слов:
Срочно нужен бетон!
Навстречу порожняку пробирается по грязи машина с бетоном. Слякоть такая, что чуть сверни с колеи – застрял. А сворачивать приходится каждую минуту – навстречу идут грузовики, тяжелые, угрюмые, не желающие уходить на обочину: свернул – застрял. И шофер машины, везущий бетон, Александр Малышев решается на отчаянный поступок, идет в лобовую атаку на встречную машину. Они почти сталкиваются. Вспыхивает перебранка. Хорошо, что рычат моторы, и нам не дают услышать крупносоленых слов. Но на этот раз уходит в сторону машина встречная. А Малышев уже атакует очередного. Этот не ругается, а ворчит:
– Чудак, да напиши ты на машине, что бетон везешь!
И пальцем – больше нечем – пишет Малышев на ветровом стекле:
БЕТОН.
Снова идет машина, ложится под колеса глубокая колея. Но встречные самосвалы сворачивают добровольно в грязь, на обочину: мосту нужен бетон.
…Может быть, я выбрала не самое главное событие. Но ведь я просто дорога. Дорога, по которой едут люди…
ГОВОРИТ ЛЕДЯНКА:
– Меня называют ласково – ледянка. А еще меня зовут «дорога жизни». Едва замерзает Лена, я ложусь поверх льда, и сотни машин выходят в путь с грузами для северных городов. Но есть у меня тайные враги. Их не увидишь с поверхности льда, но горя они приносят немало. И тогда…
…Караван машин растянулся по льду длинной колонной.
Сперва машины летят, как птицы, по гладкому льду. Но вот – наледь. Вода, выбиваясь на поверхность, замерзает. Ее покрывает следующий слой. И еще. И еще. Скользко. Непрочно. Крутятся впустую колеса. Натужно гудят моторы. Прыгают на морозе люди, похлопывая себя по бокам. Машина валится на борт. Но спасательная бригада – она появляется то в одном, то в другом месте трассы – тракторами вытаскивает опрокинутые машины. Дым смешивается с туманом. Далеко по реке слышится лязг железа, скрип тросов, свист ветра.
И снова машины вперед, вперед.
Вот еще коварные тайные враги ледянки – подледные горячие ключи! Оплошал шофер, просчитался в тумане – и машина ушла под лед, еле сам успел выскочить из кабины. Благо, что не так глубоко. Но ведь вода стылая, ледяная, а над Леной мороз ниже пятидесяти. Попробуй влезть!
Уже подоспели тракторы.
И тогда, взяв конец троса, шофер лезет в воду.
В мутной подводной полутьме его коченеющие руки закрепляют трос к передку тяжело осевшего грузовика. Что с ним, как с ним – трудно понять: только хлюпанье да металлический стук гулко разносятся по воде. Каждое прикосновение железа к железу, как удар колокола.
А человек уже вылез из воды.
Его подхватили на руки.
Он уже переодет. Друзья поделились одеждой, растерли его спиртом, дали выпить – «для сугреву».
Дорога каждая минута, но люди выстроились на льду.
Руководитель колонны пожимает руку шоферу. И кто-то прикрепляет ему на грудь тут же вырезанную из банки звездочку.
И снова распластаны машины на припорошенном льду, въезжают, наконец, в Якутск. И вечерний город приветствует их.
…Может быть, я выбрала не самое главное событие. Но ведь я просто дорога, временная, ледяная. Я просто дорога, по которой едут люди.
ГОВОРИТ «АБАКАН-ТАЙШЕТ»:
– А я еще не дорога, хотя на блестящих рельсах несу уже первые поезда. Я, точно две реки, теку с двух сторон: от Абакана – одна, от Тайшета – другая. И чтобы нам слиться в одну реку, нужен был волшебник. Видите, какая высоченная гора стояла на нашем пути друг к другу? И волшебник пришел…
…Трасса железной дороги упиралась в каменную грудь горы.
И чудо-богатырь в обыкновенной рабочей спецовке Николай Перфильев, чья бригада носит название коллектива коммунистического труда, уперся в камень рукой своей и сказал:
– Отступи!
Захохотала гора. И эхо долго бродило по отрогам Саян.
А богатырь – Николай Перфильев – вместе со своими орлами вытащил из ножен волшебные мечи, рассекающие горы. Нет, они не сверкали на солнце булатом, хотя были сделаны из великолепнейшей стали. Нет, у них не было украшенных алмазами рукоятей. Алмазы были вставлены в буры перфораторов. Они вошли в грудь горы и нанесли ей смертельные раны. Грянул взрыв, гора раскрыла двери, впустила в себя добрых молодцев. Им было нелегко в сырой и темной пещере. Но пещера росла, становилась коридором. И, уйдя от света в темноту, люди вновь выходили к свету. Обыкновенные люди. Нет, необыкновенные.
Необыкновенные, ибо не боятся трудностей, ибо выбрали себе в жизни трудные трассы.
Вместе со всеми уходит в тайгу Борис Млынковский, паренек из Калуги. Он рубит просеку, расчищает снежные завалы. И нет ничего сказочного в этом чудо-богатыре. А ведь за его спиной тянутся через чащобу первые рельсы дороги Абакан-Тайшет. И вечерами чудо-богатырь вместе со всеми сушит портянки, топит ненасытную печь в вагончике. И на страницы блокнота ложатся строки стихов:
Родина, Родина, если б ты знала,
Как беззаветно я предан тебе,
Что б ни сказала,
куда б ни послала –
буду я первым в труде и борьбе.
Буду я строить заводы и шахты
и корчевать вековую тайгу,
Ни на минуту не брошу я вахты,
не оступлюсь, не согнусь, не сбегу!..
…А был среди них один.
Когда стало трудно, когда ветер забивался в щели вагонов и начисто вылизывал тепло, когда надо было в лютый мороз тесать бревна, укладывая их в дома, он потихоньку, тайком, собрал свой рюкзак. Нет, он вкладывал туда не вещи, а положил туда нечистую свою совесть, трусость и слабость. Он ушел. И ноша его была тяжела. Она будет тяжелей с каждым шагом, с каждым годом. Она – эта ноша – будет сопровождать теперь его всю жизнь. Он сменит рюкзак на чемодан, палатку на квартиру с ванной, он устроится в тепленьком месте, где забудут о нем. Здесь метет пурга, зализывая его следы.
Но дороги все помнят.
Будет день, он уже близок. Рельсы расколют чащу, подомнут под себя все тропы, все звериные письмена на снегу. Тогда придет к нему совесть и спросит:
– Как же это случилось?
И дороги скажут:
– Трус!
Дороги ничего не забывают. Те же, кто строил трассу, уйдут на новую; она будет называться Хребтовая – Усть-Илим.
А мы вернемся сейчас к просеке, с которой начался наш рассказ.
По просеке шли двое.
Они трогательно держали друг друга за руки. И если бы в тайге был даже полный мрак, он отступил бы перед этими двумя – так необычно счастливы были их лица. Они прошли уже тридцать километров сквозь чащу от Кежмы до Веселого Бора. Им предстоит еще шагать в Солдатово – по лесной тропе, потом ехать на тряской машине сквозь восьмидесятикилометровое облако пыли в Осиновку.
Но ведь идут-то они в загс!
И, может быть, если бы у некоторых из тех, кто считает брак делом несерьезным, был бы такой медовый путь, они многое бы в жизни поняли. А у этих двоих жизнь будет счастливой, полной радостей и трудностей.
Этот путь через тайгу навсегда сохранится в их сердцах.
Будьте же всегда юными, пусть горе не коснется ваших лиц, пусть радость всегда светится в ваших глазах, пусть будет у вас много дорог, много строек, много удач и много… Впрочем, это следует пожелать уже на свадьбе.
Они идут по тайге.
И старая осина нежно шелестит ветвями.
И на белесом затесе, сделанном на ее стволе, написано решительно и гордо: «НАСТОЯЩИМ МЫ УТВЕРЖДАЕМ ЖИЗНЬ В ТАЙГЕ!».