Звукозапись
Экранизации, видео
Литературные вечера
Автограф

Сергеев М. Д. / Произведения

МАШИНА ВРЕМЕНИ КОЛЬКИ СПИРИДОНОВА

Пролог,

в котором папа Спиридонов удивляется, но понять ничего не может...

Петр Васильевич чихнул и проснулся. Он протянул руку к тумбочке, на которой лежала пачка «Казбека», неловким дви­жением свалил на пол будильник. Петр Васильевич чертыхнул­ся, посмотрел, не разбудил ли кого, и тут увидел, что кровати детей – Кольки и Милочки – пусты.

«Вот это новости! — подумал папа Спиридонов. – Неужто я про­спал не только ночь, но и день еще прихватил? Неужто снова вечер?»

Будильник, лежащий на полу, показывал три часа пять минут. Значит, ночь. Но где же эти бродя­ги, куда они могли задеваться?

Петр Васильевич подбежал к окну – оно оказалось раскрытым – и посмотрел растерянно на тайгу, черными зубцами уходящую в небо. В предчувствии рассвета оно уже побледнело. Где-то пробовала охрипший заспанный голос птица, роса со звоном прыгала с листка на листок, лес, казалось, разминал затекшие за ночь плечи.

Испуганный папа Спиридонов стал будить жену:

– Аня, – говорил он, – Аннушка, да проснись же!

– Что тебе? Ночь-полночь, а все тебе покоя нет.

– Пропали, Аннушка!..

– Кто пропал? Мы пропали? Зачем же нам пропадать?

—     Дети пропали!

—     Какие дети?

—     Она еще спрашивает, какие! Да наши же – Коля и Милочка!

      Жена пощупала лоб Петра Васильевича:

—     Не мели чепухи, Петя, – вон же они спят.

—     Петр Васильевич повернулся к постелям детей, и его гла­за округлились в необыкновенном удивлении. Он даже ущип­нул себя на всякий случай. Дети и в самом деле мирно спали

– Прошел час и второй, а папа Спиридонов все еще не мог прийти в себя. Недоуменно пожимая плечами, он поставил на тумбочку будильник, на циферблате которого, словно насме­хаясь над ним, топорщились усы стрелок. Отвернувшись к стене, новый сон рассматривала жена. Спал, уткнувшись но­сом в подушку, Колька, Милочка причмокивала губами. Папа Спиридонов вздохнул, попытался закурить, но сунул папиросу в рот не гильзой, а табаком, плюнул от досады.

—     Что? – сквозь сон проворчала мама. ­– Опять исчезли?

—     Да здесь они, здесь... Спи.

—     Итак, все на своих местах, все угомонились. И когда в ком­нату вошли солнечные лучи, они застали тишину и спокойст­вие. О, если бы папа и мама знали, о, если бы они знали правду...

БОГИ В ПИОНЕРСКИХ ГАЛСТУКАХ

Песенка Огея

Оны-двоны,

троны-чорооны,

пянер-мянер,

чок!

Анзы-дванзы,

тринзы-волынзы,

чуер-муер,

чок!

Глава первая,

в которой Кольке Спиридонову приходится доказывать

свою необыкновенную храбрость

Горы. Горы, покрытые лесом.

 Сосны и березы взбегают по крутым склонам, но, вероятно, не хватает им силенок добраться до вершины, взлететь на ка­менистый белый, ослепительно чистый гребень. И они останав­ливаются – кто почти у са­мой вершины, кто пониже, а другие и совсем у берега реч­ки Кынгырги. Берег забросан валунами, похожими на чисто вымытых спящих свиней. Кынгырга по-бурятски зна­чит «барабан». Она и впрямь гремит. Резкой дробью будит и тайгу, и горы, и дом отды­ха «Елочки», примостивший­ся в этих глухих местах. Его корпуса, точно светлые цветные кубики, затерялись среди величественного сине-зелено-розо­вого мира.

Все началось вчера утром. Как и всегда, с пронзительным свистом Колька Спиридонов выскочил из засады – дверей домика. Как всегда, запутался в шнурках – незавязанные, они болтались маленькими черными змейками, – упал, поднялся, снова засвистел и крикнул:

– За мной!

И тогда с большой алюминиевой кружкой в руке и поло­тенцем через плечо выбежала из дома Милочка. Рядом со своим долговязым, несколько нескладным братом-пятиклассником она казалась совсем маленькой.

По тропинке, что петляла в тайге, перепрыгивая через рас­топыренные корни деревьев, прячась в мохнатой, обрызганной капельками солнца – так сверкает роса! – траве, бежали Колька и Милочка к реке Кынгырге, бежали, размахивая поло­тенцами.

И тут из кустов – будь она проклята! – выскочила, как ошалелая, кошка и бросилась под ноги Кольке.

Колька в ужасе замер, потом испуганно топнул ногой и закричал:

–     Рысь! Брысь!!!

Милочка хохотала:

– Мурка, Мурочка, мур-мур-мур... – позвала она. И кош­ка подошла и стала тереться о ее ноги. Да, такого конфуза Колька не ожидал. К реке ему уже не хотелось бежать, но что поделаешь – с грязными руками за стол не сядешь, мама так высмеет, что и рад не будешь. Он умывался мрачный, насуплен­ный, будто его кто-то обидел. Зато Милочка была довольна: уж теперь-то она отыграется за все!

– А все-таки ты трус, – сказала она, – самый на­стоящий.

–     И вовсе не трус. Просто от неожиданности...

–     У тебя все от неожиданности... Трус и все. Вот ребята-то будут смеяться! Колька рыси испугался и от кошки убежал.

И тут Милочка поняла, что у нее получилась хорошая дразнилка:

—   Колька рыси испугался и от кошки убежал!

—Колька рыси испугался и от кошки убежал!!

Старший брат разозлился, зачерпнул в ладошки воду.

—Ах, ты так?  – и он вылил воду Милочке за ворот.

—Эх, – вздохнула девочка, – а еще старший брат...

Кольке и самому стало стыдно.

—   Ну, ладно, – пробормотал он, – не сердись. Я же про­сто так. Просто так я… – И вдруг разозлился снова: — А чего ты дразнишься?

И тут Милочку осенило:

—   Знаешь что?  – предложила она.

—Ну...

—     Вот что я придумала. Я повешу на старой лиственнице свою косынку. Если ты ночью, в три часа ноль-ноль, принесешь ее, – я поверю, что ты не трус и никому-никому не скажу про Мурку. Ладно?

—     Ладно, – снисходительно бросил Колька, хотя предло­жение не очень пришлось ему по душе.

Старая лиственница. Ей пятьсот лет, поэтому кто-то окру­жил ее заборчиком и написал на специальной дощечке, что де­рево шумело ветвями уже тогда, когда Ермак Тимофеевич только собирался покорять Сибирь. Стоит эта древность глубо­ко в тайге, почти в километре от дома отдыха. И днем-то к ней пройти нелегко – по тропинке все в гору, все в гору, а ночью... Но ничего не поделаешь: храбрость надо доказывать.

Колька снова наступил себе на шнурки и растянулся под кустом черемухи. Сверху полился на него целый дождь про­зрачных крепких капель.

Глава вторая,

в которой рассказывается, чем заканчиваются ночные прогулки в лесу

Теперь вы знаете, как началась эта необыкновенная исто­рия о Кольке Спиридонове – красе и гордости пятого «Б» класса иркутской средней школы № 213 – и его сестре Милоч­ке. Однако нам пора уже в домик, где тишина, где тикает бу­дильник, смешно топорща, свои чер­ные усы.

Ночь.

Спят папа и мама.

Колька встает, начинает оде­ваться. Делает он это нерешитель­но, нехотя. Вздыхает – ничего, мол, не попишешь...

Милочка накрылась с головой, притворилась спящей, а сама под­глядывает: пойдет Колька в лес или нет? Она видит, как брат потихонь­ку крадется к окну, осторожно от­крывает шпингалет, распахивает створку. Она скрипит противно и громко. Милочка зажмури­вается. А когда открывает глаза, брата уже нет. Девочка сбра­сывает одеяло. Оказывается, она так и легла в платье. Взгля­нув на родителей, — не проснулись ли, — Милочка исчезает за окном.

А Колька выходит на тропинку. Она такая же, как и та, на которой перебежала ему дорогу эта противная кошка. Да, тропинка такая же, но как неузнаваемо все вокруг! Узловатые сучья деревьев похожи на страшные руки. Вот-вот они схватят тебя за плечи. Корни ставят тебе подножки, и ты плюхаешься носом в траву. Хорошо еще, если в траву! А шорохи? А всхли­пывания ветра?

Да, надо сказать, что не каждый согласился бы отправить­ся в ночной лес. Вот вы, например, отправились бы? Наверное, нет. А Колька пошел. Что ему лес! Что ему ночь!

Все бы хорошо, если бы не эти зловредные шнурки. Колька наступает на шнурок, падает и тут слышит свист. Негромкий, но очень странный – тревожный, леденящий душу свист про­носится над лесом и затихает. Потом повторяется еще и еще. Колька замирает, вобрав голову в плечи. И когда свист проно­сится еще раз, уже совсем близко, наш храбрец в ужасе пус­кается наутек. Он позабыл тропу, бежит через чащу, и ветки хлещут его по спине.

А лес наполняется новыми голосами. Сове надоело свис­теть, она протяжно ухает; как ребенок, заплакал филин. Зашу­мели листья под шершавой рукой ветра, закачались стволы.

Бежит Колька. А Милочка с трудом поспевает за ним, всхлипывает и кричит:

— Стой! Стой! Коля! Колечка, миленький, остановись, мне страшно!

Но где там! От этого крика, оттого, что кто-то топочет по­зади, Колька Спиридонов только набирает скорость. Он мчит­ся с первой космической. И. если бы не сваленное дерево, кто знает, может, и стал бы Колька Спиридонов, краса и гордость пятого «Б» класса 213-й школы города Иркутска, спутником Земли, вышел бы на орбиту. Но дерево, сваленное давным-давно грозою, преграждает герою путь. Храбрец не видит его и падает с отчаянным криком. А на спину наваливается кто-то и дышит тяжело-тяжело прямо в ухо...

«Медведь! – думает Колька, и ему вдруг становится все безразлично. – Медведь так медведь. Ешь меня, медведь, мне теперь уже не спастись».

А медведь всхлипывает, шмыгает носом.

—   Ты что? – спрашивает Колька.

А медведь отвечает Милочкиным голосом:

—   Да, сам от меня убежал... А мне страшно...

Они садятся на коварную валежину. У Кольки отлегло от души, и перед сестрой он уже чувствует себя увереннее.

—    Что же это ты не спишь на своей кроватке, а в лесу разгуливаешь ночью? Тут ведь, знаешь, как опасно?! За мной вот разбойник гнался, и даже не один. А свистели, свистели!..

—Так это же сова свистела. Эх ты, испугался совы...

—А сама-то, а сама-то: «Коля, стой, мне страшно!»

—    Мне простительно: я ведь женщина... – говорит Милоч­ка. – Ну, хорошо! Пойдем домой. Я никому не расскажу, лад­но? Пойдем.

Они поднимаются с земли. Оглядываются.

В тайге посветлело. Словно кто-то сквозь маленькое сито сеет робкие тоненькие лучики. Вроде, видно уже все и, вроде, ничего не видно.

Колька с Милочкой оглядываются, места эти им совсем незнакомы. Под ногами похлюпывает болото, высокие травы, мокрые, похожие на темные волосы затонувших горемык, тор­чат на кочках между деревьями. Черные стволы уходят в се­рое небо.

—    Мы заблудились, – всхлипывает Милочка, – мы заблу­дились. А все ты. То кошки он пугается, то совы...

—    Я виноват, я, да? Сама придумала чепуху: принеси ко­сыночку, принеси косыночку... Вот тебе и принесли.

—    Мы заблудились! – уже в голос заревела Милочка. И эхо ответило ей ее же голосом:

— За-а-аблу-удились!

Глава третья,

в которой Милочка обнару­живает таинственный люк, а Колька нажимает на все ру­коятки

Они разжигают костер на вершине горы.

Усталые, промокшие, греются у желтых языков огня. Кверху пригоршнями летят искры, и небо, едва вспыхнул ко­стер, становится темнее, сумрачней.

И когда снова свистит со­ва, Колька уже равнодушен к этому свисту. То, что случи­лось, сильнее, чем страх: они заблудились.

Колька достает из карма­на курточки фонарик. Тонкий луч шарит по деревьям. Сова. Она жмурится от света.

— Противная полуночни­ца! – грозит ей кулаком Коль­ка, и сова тяжело слетает с ветки и упархивает в лес, вниз, где еще прячется тень. А над горами уже набирает силу солнце. Оно тяжелым мохнатым шаром катится по вершинам, окраши­вая их известковые шапки в алый, потом в лиловый, потом в голубовато-розовый цвет.

Солнце выпивает туман в распадке. Он все слабее, все прозрачнее, и тогда, как на фотобумаге, опущенной в прояви­тель, начинает постепенно появляться внизу, за деревьями, ка­кое-то строение.

• Это же «Елочки»! – кричит Колька.
• Миленькие «Елочки»! –  кричит Милочка.
• Э-ге-гей! Мы нашлись!
• Мы нашлись! Мы нашлись! Вот они мы!
• Э-ге-гей!

—   Э-ге-гей! - отвечает эхо. И, как мячик, начинает швы­рять этот крик в глухих падях. Слово цепляется за сосны, уда­ряется о камни, гаснет и возникает вновь:

—   Э-ге-гей!

Ребята скатываются с горы по песчаному склону, как обычно скатываются с новогодних ледяных гор: садятся и летят вниз. И останавливаются. Полуразрушенное здание, которое они видят теперь совсем рядом, ничуть не похоже на дом отды­ха «Елочки». Стены его сложены из розовою мрамора, точно такого же, как берега одного из водопадов на Кынгырге. Там бутылочно-зеленая вода падает на отшлифованный ясно-розо­вый камень и сверкает на изломах необычными красками. Здесь мрамор суровый, закопченный взрывом. Взрыв снес кры­шу, вырвал клочья из толстой надежной кладки. Розовый мра­мор. Черная сажа. Зеленая трава. Красиво и страшно.

Ребята ходят по этажам полуразрушенного дома, разгля­дывают обгорелые стены, на которые нанесло земли и теперь сюда вскарабкались цветы. Даже невысокая березка при­мостилась на красном карнизе. Как только она там при­жилась!

—   Э-ге-ге-гей! – кричит Колька.

Сыплется со стен пыль, обваливаются комья земли, па­дают на пол.

• Ты что швыряешься?
• Я?

— А кто же бросил в меня глину? Милочка пинает рыжий комок и кричит:

— Коля, сюда! Сюда! Она разгребает ногой пыль.

—   Тут что-то блеснуло.  Смотри. Смотри, что здесь! 

Вдвоем они сметают пыль и видят крышку люка.

Поднять ее нелегко. Помогает ржавый прут, толстый, поч­ти с Милочкину руку. Он лежал поблизости. Крышка еле под­дается – такая тяжелая. Вроде даже не из железа, а из како­го-то еще металла.

По винтовой лестнице, темной и пыльной, присвечивая себе фонариком, спускаются вниз. Комната, в которой они очу­тились, слабо светится. Ребята ищут глазами окна – нету. Шарят фонариком по стенам – никаких следов. У самого лю­ка – чуть заметная кнопка. Милочка нажимает ее. Становит­ся светлее. Но нет ламп, а просто стены излучают странный мертвенный свет. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, го­лубой, синий, фиолетовый. Словно неяркая радуга.

Теперь комната кажется им более тесной: большую поло­вину ее занимает странное сооружение – прибор не прибор, машина не машина. Множество циферблатов зловеще вспыхи­вает и гаснет. Дрожат и прыгают стрелки. Мелькают мини­атюрные молнии – зеленые, красные. Гулко стучит метроном, словно бьется чье-то большое сердце. Милочка даже прижима­ет руки к груди.

Перед машиной удобно расположились два зеленых крес­ла, похожих на большие лопухи. Против сидений – экран и две рукоятки.

—   Вот это да! – только и мог сказать Колька.

Он садится в одно из кресел. Оно запружинило под ним, и Колька стал покачиваться, как на ветке.

Милочка уселась на второе. И тоже стала покачиваться.

—   Интересно, что будет, если повернуть рукоятки? – как бы раздумывая, произносит Колька.

—Не надо, я боюсь.

—Боишься?! – в голосе брата звучит презрение.

Вот так всегда и случается с Колькой Спиридоновым. Храбрость пробуждается в нем в самый неподходящий момент. Не трогай рычаги, Коля, слышишь, не трогай!

Но Коля берется за рукоятки, с силой до отказа повора­чивает одну из них вправо. Стук механического сердца стано­вится громче, торопливее. На экране вспыхивают и гаснут рас­плывчатые картины: какие-то бородачи рубят лес, ставят до­ма, на мечах воюют между собой странно наряженные люди, у чумов одетая в шкуры женщина свежует оленя. Все так быст­ро, что ничего нельзя толком рассмотреть.

И вот уже закружилась комната, все пошло кувырком.

Потное лицо Кольки испугано.

Широко открыты глаза Милочки. И только резкий, давящий на перепонки вой, и только мелькание радуг, словно тол чет их в ступе огромная безжалостная рука.

И вдруг – тишина. Все смолкло, все остановилось.

Но ни Милочка, ни ее храбрый брат не решаются открыть глаза.

Глава четвертая,

в которой автор раскрывает некоторые секреты, а странный господин съедает свой бифштекс

Может, кто-нибудь из вас видел в Иркутске, на улице Де­кабрьских событий, красивый деревянный дом темно-бордового цвета с кружевными белыми балясами тонкой изящной ра­боты. Много лет назад, когда улица еще называлась Ланинской, жил в одной из комнат этого дома необщительный угрюмый человек. Его счита­ли ненормальным и относи­лись к нему с насмешкой. Но те, кто его знал хоть чуть-чуть поближе, рассказывали о нем разные нелепости. Да­же говорили, что он может, если захочет, остановить вре­мя. В небольшом ресторане «Крит», что был на углу той же Ланинской улицы, подвыпив­шие горожане рассказывали такую историю: заглянул он как-то вечером в ресторан, уже перед закрытием. И попросил биф­штекс. Ну, если бы зашел уважаемый в городе человек или постоянный посетитель ресторана «Крит», хозяин, может быть, и сделал бы такое одолжение, накормил гостя. Но ради како­го-то сумасшедшего торчать здесь лишние полчаса – дудки!

—   Прошу прощения, но до закрытия ресторана осталось пять минут, и даже мои опытные повара не успеют ничего сде­лать. Разве подогреть что-нибудь из готовых блюд.

—   Но я хочу бифштекс.

—     Не успеем. К сожалению, не успеем. – И хозяин с улыбкой посмотрел в сторону подвыпивших клиентов, как бы приглашая их быть свидетелями.

—     Господа, – сказал тогда странный человек, – будьте любезны посмотреть на свои часы. Если за пять минут, кото­рые остались до закрытия ресторана, повара успеют пригото­вить блюдо – хозяин платит мне сто рублей. Если же они не успеют, – я плачу ему сто рублей.

Посетители засмеялись. Если бы условие было наоборот, хозяин мог бы поторопить поваров, а так – ему ничего не сто­ит выиграть пари. Сто рублей не шутка.

Все посмотрели на свои часы, заметили время.

Хозяин ушел отдавать распоряжение поварам и вскоре вернулся, напевая веселую песенку. «Вот и прошло пять ми­нут, – решил он. Все высчитано: до кухни две минуты, из кухни две минуты да минуту пробыл там». Но часы, массив­ные, точнейшие в городе часы, что тикали у стойки, показыва­ли то же самое время, что и пять минут назад. На ручных ча­сах время тоже оставалось неизменным. Хозяин приложил ча­сы к уху – идут. Но стрелки не двигаются с места.

Уже все посетители доели свой ужин, допили вино. А ча­сы показывали все то же время. Кое-кто ушел, другие из любо­пытства остались, снова заказали шашлыки, снова попросили по бутылочке. Снова все съели, а часы показывали все то же время.

По общим подсчетам, прошло часов пять. Уже рассвет должен бы наступить, а за окнами все еще висела глухая душ­ная ночь. И никому не хотелось спать. И по улицам проезжали редкие коляски с веселыми седоками

И еще раз гости заказали по шашлыку. И еще по бутылоч­ке. И опять все съели. Но часы словно кто-то заколдовал.

Как ни тянули повара, как ни старался хозяин, а бифштекс пришлось подать, да еще и расстаться впридачу с сотенной бумажкой.

А странный человек спокойно съел свой ужин, раскланял­ся молча и вышел. И в ту же минуту  бешено заходили стрелки на всех часах, заглохли голоса прохожих и без всякого рас­света выскочило на середину неба веселое солнце. Его лучи заглянули в окно ресторана. Повалившись на стойку, спал хо­зяин; уткнувшись носами в недоеденные шашлыки, спали гости.

С той поры к человеку из бордового дома стали относить­ся с опаской. И хотя местный врач – большой знаток новей­ших достижений науки – и говорил, что просто странный че­ловек всех загипнотизировал, ему не очень-то поверили.

А когда он, этот человек, исчез из Иркутска, специальная комиссия от горожан вошла в комнату, которую снимал он у хозяйки. И среди старых, не имеющих ценности бумаг была найдена непонятная карта. На ней – уголок тайги, маленькая речка со множеством водопадов, горная цепь, идущая с восто­ка на запад. И в одном из распадков заштрихованный красным карандашом четырехугольник и надпись по латыни, которую перевел все тот же многознающий местный врач: «Машина времени».

Кроме того, была обнаружена визитная карточка. На одной стороне прямоугольничка из толстой, лучшего качества бумаги был напечатан адрес, а на обороте: «Профессор многих наук Николай Тимофеевич Спиридонов».

Да, он был тезкой нашего героя.

И дом, который случайно нашли брат и сестра, полураз­рушенный дом в таежном распадке, как вы уже догадались, был той самой Машиной времени, которая на карте странного человека была обозначена заштрихованным четырехуголь­ником.

Глава пятая,

в которой происходит нерав­ный бой, а приемы борьбы «самбо» оказываются бессиль­ными

Легкий туман расплывается, открывая комнату с мягкими разноцветными стенами, прозрачным, удивительной прочности колпаком вместо потолка. Толстая увесистая палка, ударив­шая в него, отлетает, не причинив никакого вреда машине.

—     Ой! – восклицает Милочка, придя в себя от резкого удара по стеклу. – Куда мы попали?

—     А кто его знает? Лес не лес. Непонятное что-то. Надо посмот­реть.

Действительно, за прозрачным колпаком тянется к солнцу стран­ный, почти безлистый лес.

Колька заметил нечто похожее на дверь и направился к выходу.

—   Не ходи, мне страшно!

—   Вот еще! – презрительно процедил Колька. – Связы­вайся с вами, с девчонками...

Нет,   что ни говорите, а Колька  –  настоящий мужчина. Правда, если бы он взглянул вверх... Верхушки высоченных деревьев.

В их ветвях притаились люди. Они очень похожи на обезьян, эти люди, но их темные глаза смотрят осмысленно и мрачно. На самом близком к Машине времени дереве – на­блюдательный пункт главаря. Главарь мало чем отличается от своих собратьев, разве тем, что мохнатая звериная шкура на нем поновее да сам он потолще всех других.

Колька и Милочка вышли из машины. И только захлопну­ли они дверь, как увидели: на поляне дерутся коричневые – ух ты, как загорели! – мальчишки.

Ни Колька, ни тем более Милочка не догадываются, что Машина времени занесла их в каменный век. Уж очень маль­чишки эти похожи на некоторых Колькиных друзей...

—   Эй, хлопцы! – кричит Колька Спиридонов. – Куда это мы попали?

Но мальчишки, едва заслышав голос, скрываются в чаще.

—   Куда же вы, мальчики?! Так же нечестно! – зовет их Милочка.

Но мальчишек и след простыл.

Но что это? Секунда – и весь лес оживает.

Главарь дважды ударяет каменным кинжалом по ство­лу, и сотни мохнатых, едва прикрытых шкурами фигур свали­ваются с деревьев и спешат к Машине времени.

Колька пытается отбиться.

—   Беги! – кричит он Милочке. Но ее уже держат цеп­кие руки.

И хотя Колька в совершенстве владеет всеми правилами борьбы «самбо», – ему ничего не помогает. То ли первобытные не знают этих правил, то ли им все равно, честно они ведут борьбу или нет, но на голову Кольке Спиридонову кто-то на­брасывает шкуру. Пахнет она противно – потом и еще чем-то резким, неприятным. У Кольки кружится голова, и он падает.

И вот уже связанные по рукам и ногам незадачливые пу­тешественники лежат на плечах у здоровенных детин с ду­бинками.

Под гортанные выкрики дико пляшущая веселая и страш­ная процессия углубляется в лес.

Глава шестая,

в которой ужин становится несъедобным, а побежденные превращаются в богов

Их положили под высоким деревом.

Вечер прикрыл лес синей мохнатой шкурой с блестками рыжих звезд. Потрескивает костер, и женщины вокруг него, взявшись за руки, мерно покачиваются в непонятном и длин­ном танце.

Тени женщин плывут. По лицу Кольки, по лицу Милочки... Одна за одной, одна за одной. И долетают хриплые голоса, и чу­дится в них, в непонятных и виз­гливых звуках, что-то такое, от чего становится вдруг холодно, зябко и руки невольно пытаются разорвать крепкие ремни. Но раз­ве порвешь.

А чуть поодаль, у другого костра, – мужчины. Они тоже пляшут. Подпрыгивают на одной ноге. В другой раз Колька непременно посмеялся бы над неле­пыми их движениями, но сейчас ему не до смеха.

Мальчишка, один из тех, кого видели наши друзья у Ма­шины времени, нарисовал на земле фигуру мамонта. И главарь, что сидел на шкурах у костра, поднялся и метнул в рисунок копье. И тогда все, прервав танец, схватили длинные копья с привязанными на концах острыми каменными наконечниками и стали бросать их, подражая главарю. Когда упало последнее, главарь издал какой-то нечленораздельный звук, и все собра­лись к нему.

Каменный век, как известно, отделен от нашего таким большим количеством тысячелетий, что вряд ли кто-нибудь смо­жет перевести их разговор. Поэтому придется нам заниматься предположениями.

О чем, интересно, они сейчас совещаются? Возможно, о том, когда им съесть свою добычу, сейчас или несколько позже.

Ух, как они шумят, если б вы только слышали. И Кольке, и Милочке жутко от этого крика: они поняли, что их ждет!

Два человека поднимают Кольку и Милочку и несут их к костру. Те отчаянно извиваются. Но кто поможет им?

И тут из кармана курточки падает на землю фонарик. Один из первобытных поднимает его, пробует укусить, но вскрикива­ет от боли и бросает фонарик прочь. Случайно сдвигает он кноп­ку, и вспыхивает яркий голубоватый свет.

Глаза первобытного останавливаются. С диким ужасом смотрит он на тонкий ослепительный луч. И, пронзительно кри­ча, пускается наутек.

Лежит на земле и светит фонарик. Увидев его, бегут, пря­чутся за деревьями первобытные. Они падают, поднимаются и снова бегут.

А главарь взбирается на высоченное дерево. И так дрожит, что дерево начинает раскачиваться. Приближенные, обгоняя главаря, забираются на самую верхушку. Не выдержав такой тяжести, дерево рушится, первобытные прыгают с него, орут. Вот они уже на другом дереве. Испуганно поглядывая вниз, о чем-то шепчутся с главарем.

Теперь, надо полагать, они обсуждают противоположный вопрос: скоро ли эти неизвестные боги, запросто носящие с со­бой молнию, съедят их самих...

Колька, извиваясь, подвигается к Милочке. Он пытается перегрызть зубами путы. В рот набивается грязная вонючая шерсть, Кольку тошнит, но выхода другого нет. Надо грызть.

Потом Милочка развязывает Кольку. Он поднимает и гасит спасительный фонарик. Теперь у него есть оружие, и Колька опять чувствует себя героем.

Первобытные, поняв, что «боги» пока не собираются ими закусывать, крадутся к костру.

И тут их постигает новый удар – костер погас.

Забыв о пленниках, они выволакивают из пещер тех, кому был поручен присмотр за огнем. И среди взрослых – маленько­го темноглазого мальчишку. Мужчины хватают копья, женщи­ны поднимают камни.

— Не смейте! – кричит Милочка, берет мальчишку за ру­ку и вытаскивает из толпы. Первобытные шумят, грозят, но близко к ней подойти боятся.

Тогда Колька жестом мага и волшебника достает из кар­мана спички, чиркает по коробке. Загорается огонек. Малень­кий-маленький. Но без него – гибель. Без него нет костра, нет тепла, нет жизни.

Зажмуриваются в восторге первобытные.

А когда вспыхивает костер, они ложатся ниц перед нашими путешественниками и на животах ползут по земле.

Кто знает, возможно, это Колька Спиридонов случайно ви­новат, что люди выдумали бога. По крайней мере, племени пер­вобытных он и Милочка казались пришельцами с неба, детьми самой Молнии, сжигающей леса, убивающей людей, но зато дающей им огонь.

Глава седьмая.

в которой рождается новый воинственный клич, а женщи­ны одеваются по моде

Они спали тут же, под деревом, накрывшись шкурами. Эти шкуры уже не пахли потом, они были мягкими и пу­шистыми.

А ранним утром брата и сестру посадили на стулья, если можно назвать стульями позвонки мамонта, и каждый из членов племени с большой ра­достью и – чего скрывать – с большой опаской положил к их ногам подарок: статуэтки из ко­сти, куски мяса, шкуры.

Так молчаливо племя вы­брало их вожаками, а вчераш­ний главарь, привыкший не ра­ботать, а только распоряжать­ся, остался не у дел и вместе со всеми отправился на охоту.

Раннее утро.

Старый первобытный художник поднимает тяжелый креп­кий камень, заостренный с одной стороны, приставляет его к поверхности скалы, высящейся над рекой, и другим камнем изо всей силы ударяет по резцу. Узкий след-канавка остается на сером, залитом солнцем известняке. Постепенно вырисовывает­ся фигура мамонта.

–  Ой, как красиво! – подпрыгивая на одной ноге, кричит Милочка.

—   О-гей! – кричит стоящий рядом с ней первобытный мальчишка – тот самый, спасенный девочкой от расправы.

—   Знаешь, – говорит Милочка, – ты часто повторяешь это слово. Хочешь, я буду называть тебя Огей?!

—   О-гей! – хлопает в ладоши мальчишка.

А рисунок уже готов. Старый охотник усмехается, что-то объясняя девочке. Вероятно, он рассказывает ей, что это – ма­гическая фигура. Если не сделать такого рисунка, охота будет неудачной.

—   Да вы же замечательный художник!

И хотя старик не понимает ни словечка, до него доходит во­сторженная интонация. Он явно польщен похвалой. Сложив ру­ки на груди, он бухается перед Милочкой на живот.

—   Да что вы? Что вы?! – кричит девочка. – Я же не бог! Я же пионерка!

Она берет в руки инструмент – острый камень и камень, похожий на молоток. Еле-еле поднимает она их и пытается то­же что-то высечь. Но «инструмент» ей не послушен. Тогда она мелом – какая девочка не имет в кармашке мела для игры в классы — чертит свое имя.

• Ми-ла... – читает она по складам. – Ми-ла...
• Ми-ла...–  повторяет за ней Огей, – Ми-ла...
• О-гей! – говорит девочка, показывая на него.
• О-гей! – повторяет мальчик.

И Милочка, поясняя ему, как пишется его имя, рисует бук­вы мелом на скале.

А рядом с этими двумя именами виден на скале удивитель­ный рисунок первобытного человека – мамонт.

И вот уже летит-трубит по лесу страшный зверь.

А за ним с палками и камнями несутся охотники.

Под ногами гиганта вздрагивает земля, валятся стволы от ударов его хобота. Но люди все ближе к зверю, все чаще их копья ударяют в толстую, поросшую бурой шерстью тушу. Ре­вет зверь. Ревут охотники, чувствуя близкую победу.

Но тут мамонт, разъяренный погоней, останавливается вдруг и поворачивает назад, он решил принять бой.

Теперь бегут люди, и только отчаянные смельчаки прячутся за деревьями, чтобы сзади, сверху, с боков на близком расстоянии поразить зверя. А мамонт голосит на весь лес, глаза его мечут огонь, пена и пот стекают на землю. Они окраше­ны кровью: уже немало ран получил мамонт в тяжелой схватке.

Хуже всего вожаку. Он давненько уже не охотился, полу­чая богатые дары от соплеменников, и теперь бежит, пых­тит, трясет толстым брюхом. Даже утомленные охотой люди нет-нет да и посмеются над ним. Уж очень забавный вид у вожака.

От злости он только потеет, начинает бестолково метаться и падает, зацепившись за корень, змеящийся по траве коричне­вой плетью.

Свирепый зверь заносит над ним свою тяжелую ножищу...

...Пока мужчины на охоте, женщины не теряют времени да­ром. Они внимательно рассматривают Милочкину прическу. Де­вочки тоже пробуют завязать себе волосы лентами из меха или травяными пучками. И вскоре вся женская половина племени — неузнаваема: у всех прическа, которая в двадцатом веке будет носить название «конский хвост».

Больше всего такая прическа понравилась Огею. Он отре­зал узкий ремешок, схватил им позади свои никогда не чесан­ные кудри и, гордый, предстал перед Милочкой. Девочка так смеялась, что Огей сперва обиделся, а потом и сам расхохотал­ся. Но ленточку не снял.

А Милочка уже с помощью острых камней кроит из шкур модные платья: длинные – «бальные», короткие – «повседнев­ные». Правда, если уж говорить по чести, у всех этих платьев один фасон: так одевают кукол. Шкура складывается вдвое, на изгибе вырезается круглая дыра – для головы, к бокам привя­зываются тесемочки – и платье готово.

Женщины так обрадовались новой одежде, что бросили свои дела. Они бегали к реке, чтобы посмотреть на себя, – это­му их тоже научила Милочка. И все просто-напросто позабыли за веселым занятием, что охота давно уже должна закончиться, а мужчин все нет и нет.

А было все так.

Мамонт уже занес свою ножищу над главарем. Но тут на широкую тропу выскакивает Колька. Никто и не заметил, как он появился здесь: в самом начале охоты он участия не при­нимал, а все расхаживал возле огромной ямы – она осталась от вырванного с корнем дерева после недавней бури. Расхажи­вал и что-то обдумывал. Там его и оставили охотники, – мало ли, какие дела могут быть у Сына Молнии. А им неког­да – пища у племени закончилась, нужно было добывать новую.

И вот Колька появляется впереди мамонта с тонким острым шестом. Мамонт, позабыв о главаре, бежит теперь за Колькой. Кажется, он вот-вот догонит мальчишку. Но храбрец знает свое дело. Он хватается вдруг за верхушку эластичного, заранее воткнутого в землю шеста и далеко прыгает вперед. А зверь не­ожиданно с шумом проваливается вниз: там замаскирован­ная яма.

Резкий толчок бросает Кольку, уже коснувшегося было земли, вверх.

—   Ой, кто это?! – кричит он.

А первобытные, восприняв его крик как воинственный клич, во весь голос радостно кричат:

—   Ойктоэто!!!

О, эти роковые шнурки!

Шнурок Колькиного ботинка плотно заклинился в верхуш­ке шеста. Болтаясь вниз головой, Колька тщетно пытается ухватиться за ветки дерева, стоящего по соседству. Он бол­тается над ямой, а там – страшно поглядеть – разъяренный мамонт мечется и ревет.

А шест раскачивается, еле держится в земле.

Еще минута – и он повалится.

—     Ойктоэто! – вопят первобытные. Они подбегают к яме, подхватывают шест с Колькой и несут его над головами, точ­но флаг. Им и в голову не приходит, что надо снять маль­чишку.

—     Только бы не порвался шнурок... Только бы не порвал­ся... –  шепчет он.

Он хватается наконец за шест, освобождает шнурок, скользит вниз.

На плечах несут первобытные Кольку.

Они выходят на поляну перед костром с воинственным криком «Ойктоэто!»

Их встречают женщины в потрясающего вида одеждах, какие не смогла бы придумать даже самая изобретательная модница.

И только главарь устало плетется в хвосте, недобрым взглядом смотрит он на нового правителя.

Глава восьмая,

в которой назревает заговор, а веселый  Огей поет песенку

Огей выглядывает из пещеры.

Убедившись, что никого поблизости нет, он хватает ин­струмент старого художника и уходит к реке.

Что задумал мальчишка, никто не знает, да и, пожалуй, никому недосуг поинтересоваться Огеем – у  каждого свои дела, свои думы.

Колька думает о том, как бы найти Машину времени. Ведь без нее не выберешься отсюда. А там – папа и мама и к тому же весь пятый «Б» класс 213-й шко­лы города Иркутска.

Но незаметно выйти из пе­щеры ему не удается. Несколько крепкотелых парней с горящими глазами – не то от страха, не то от гордости, что им доверено такое, – подставляют Кольке свои плечи: садись, мол. Колька пытается объяснить им, что пионерам не полагается ездить на людях, что это дело богачей проклятых, но попробуй пойми друг друга, если первобытные не кончали институтов русского языка, а их язык неизвестен ни одному нынешнему человеку, его пока даже не расшифровала знаменитая кибернетическая машина, сумевшая раскрыть тайну языка народа майя. Вот ведь ситуация!

Пришлось Кольке сидеть на двух палках, положенных на плечи лесных великанов, и жестами показывать, куда бы он хотел «поехать».

А главарь думает о том, что жизнь стала совсем невыноси­мой. И все из-за этих детей Молнии, отнявших у него власть. Сперва, когда неожиданно сверкнула эта холодная молния, он был вне себя от страха. Но потом охота на мамонта и, главное, то, что вынужден он теперь быть таким, как все, страшно его разозлило. А злость обострила зрение его, его слух. Он понял внезапно, что холодная молния не так уж и страшна: сколько раз зажигал ее и гасил новый главарь, а никого не сжег, никого не наказал. И бывший вождь племени, едва смолкли голоса, тоже выбрался из пещеры и, прячась за стволами, за ядовито-зеленым кустарником, пошел вслед за Колькой. Он ждал уда­чи, и она пришла.

Когда взобрались на горку, увидел Колька маленькую точку на скале над рекой. «Туда!» – приказал он жестом. И по­думал: «Сверху-то легче все рассмотреть можно». Чем ближе подходила процессия, тем яснее становилось, что на скале — человек. И только было непонятно, что он делает там, на свя­том месте, куда нисходят боги. Но человек, завидев толпу, мо­ментально исчез.

Кольку опустили на землю у самого подножья скалы. И он заметил, что рядом с рисунком мамонта высечены на камне два слова:

МИЛА   ОГЕЙ

Потом он поглядел вниз, и взгляд его остановился на сверкании, что исходило откуда-то из глубины леса.

«Что бы это могло быть? – подумал Колька и тут же по­нял: – Это она, это Машина времени!» И он постарался за­помнить направление: теперь у него появилось два ориенти­ра – пещерные жилища и скала, у подножья которой они стоя­ли. Чтобы не выдать радости, Сын Молнии потребовал резец и молоток. Его поняли с большим трудом, но вскоре принесли-таки все, что нужно. Сын Молнии пробил на камне странные, непонятные первобытным черточки и улыбнулся. Надпись на скале теперь выглядела так:

МИЛА + ОГЕЙ = ?

—   Ничего, – ободрил Колька ошалевших первобытных, принявших его действия за разговор с небом. – Ничего, у нас в городе на каждом доме такие надписи.

И снова Кольку несут на плечах. Он все точнее примечает координаты Машины времени и уже предвкушает, как совсем-совсем скоро будут они дома. И как будет рассказывать он всей 213-й школе о необыкновенном путешествии в прошлое. И одного только не знает Колька Спиридонов, не знает, что, пока он покачивается на плечах, его фонарик все больше и больше высовывается из кармана и, наконец, падает на мохна­тую траву.

И тотчас же из леса коричневой тенью мелькает фигура, поднимает фонарик.

Конечно же, это главарь. Он прячется в кустах, но заме­чает, что за ним кто-то следит. О, его не так-то просто обма­нуть, он делает вид, что не видел этих пристальных немигаю­щих глаз. Он добирается до пещеры задолго до того, как возвращается Колька, скрывается в ней и сам начинает следить.

Через некоторое время, крадучись, из леса выходит Огей и спешит к пещере, где живут Колька и Милочка.

«Видел», – думает главарь и бросается наперерез Огею. Он треплет Огея за волосы, пытается бить тяжелыми своими кулачищами, но мальчик вырывается, а за спиной главаря раз­дается голос Милочки:

—      За что вы его?! За что?! – спрашивает она грозно. Главарь произносит что-то нечленораздельное, уходит.

—      Безобразник какой! – кричит ему вслед девочка. – Со­всем как отец Сенькин Бородина из нашего двора: дерется, дерется, только и знает, что кулаками размахивать.

Огею уже не больно, но Милочка продолжает его успо­каивать:

–        Сильно он тебя? Сильно? Ну, ничего! Я ему покажу. Ишь, какой! Хочешь, я тебе песенку спою. Это я сама при­думала:

Вставай, пионер, на рассвете,

походный рюкзак собери, –

вон утро надело планете

трепещущий галстук зари.

А песня, легка и крылата,

зовет нас в неведомый путь,

и хочется очень, ребята,

и хочется очень, ребята,

в грядущие дни заглянуть.

—      О-гей! – произносит мальчик.

Он всегда говорит «О-гей». Должно быть, у этого слова много значений. В этот раз оно прозвучало как, скажем, «о, ты и петь, оказывается, можешь!»

—      О-гей! – говорит мальчишка и улыбается. Теперь он поет песенку:

Оны-двоны, 

троны-чорооны,

пянер-мянер,

чок!

Анзы-дванзы,

тринзы-волынзы,

чуер-муер,

чок!

Когда я спел эту песенку ребятам из нашего двора, они сказали мне:

—      Дяденька, какая же это первобытная песня? Это же обыкновенная считалочка. Мы, когда в жмурки играем, – всег­да ее говорим.

Кто знает. А вдруг эта считалочка дошла до нынешних дней с той древней поры, о которой идет наш рассказ. Только во времена Огея она что-нибудь да значила, а теперь это про­сто бессмысленный набор слов. И все потому, что до сих пор никто не знает языка каменного века. А если считалочку за­ложить в счетную кибернетическую машину? Как вы думаете, получится что-нибудь?

Да, так вот.

Не успел Огей закончить свою песенку, как в пещеру во­шел обеспокоенный Колька Спиридонов.

—Ты знаешь, – шепнул он Милочке, – фонарик пропал.

—Посмотри в карманах получше.

—Да уж смотрел.

—А ты еще раз.

Спиридонов вывернул карманы.

Что есть в кармане у мальчишки? Вы лучше спросите, че­го там нет. И все очень важно, и все очень нужно... Рогатка, гвоздики, рыболовные крючки, веревочка, спички, сосновая шишка. А фонарика нет.

—   Ну да ладно, – успокаивает Колька себя. – Все равно батарейка кончилась.

У тебя, оказывается, есть крючки! – говорит Милоч­ка. – Значит, можно наловить много-много рыбы.

—   А это идея! Вот мирово! Я, понимаешь, совсем поза­был... Ура! Э-ге-ге-ге-гей! Ай да я! – зашумел Сын Молнии, стрелой вылетая из пещеры.

Он остановился, только заслышав разговор за кустами. Прислушался. Главарь убеждал кого-то, грозил, приказывал. Много бы отдал Колька, чтобы понять сейчас, о чем идет речь. Он раздвинул тугие ветки, подкрался и догадался, что главарь задумал недоброе: в его руках поблескивал фонарик. Перво­бытный показывал его своим друзьям, но, сколько ни нажимал он кнопку («Ишь ты, и это подглядел!» – подумал Колька), фонарик не горел. Это обстоятельство, по-видимому, и смуща­ло заговорщиков.

—   Ах, ты так?! – прошептал сердито Спиридонов. – Ты так, значит?!

Он вынул из кармана рогатку, заложил в кожанку камень. Бац! И фонарик вылетел из рук недоумевающего главаря. Бац! И на лбу главаря вскочила шишка.

Расширенными от ужаса глазами глядят первобытные на своего вожака, потом поднимают глаза к небу.

Небо чисто. Только над скалой, где рядом с изображением мамонта написано «Мила + Огей = ?», крепнет тяжелая, си­няя, похожая на шерсть небывалого зверя туча.

Глава девятая,

в которой Колька становится врачом, а рыбы ходят посуху

Колька забрасывает удочку.

В кустах притаились первобытные. Что это он задумал? Зачем червяка в воду бросил на веревочке?

Задергался поплавок. Подсек Спиридонов и вытащил на берег огромную трепещущую рыбину. Он никогда еще в жизни не видел таких: у нее широкий хвост, чуть оперен­ный, похожий на киль само­лета. Тело покрыто крупны­ми чешуйками, и голова то­же состояла из чешуек или чего-то похожего на них, но только размера большого, будто голову слепили из ку­сочков слюды. Плавники рыбы скорее походили на хвосты, словно из тела росли не лег­кие полупрозрачные крылышки, как у омуля или щуки, а при­сосались к нему половинки небольших рыб.

Колька отбросил чудовище за спину, снова закинул удоч­ку и снова вытащил буквально через секунду такую же рыбину.

— Две, – сказал он, радостно потирая ладони. – Штук двадцать поймаю –  и хватит.

И подумал: «Вот бы у нас в Кынгырге было бы столько рыбы! Я бы чемпионом даже мог стать».

И еще одна громадина попалась на крючок. А четвер­тая – чуть не утащила рыбака в реку. Колька и эту бросил за спину.

Но рыба встала вдруг на свои плавники-хвосты и как ни в чем не бывало, зашагала посуху к реке. Колька оторопел. И вторая, и третья, и четвертая тоже заторопились к воде. Если бы Огей не прибил их крепкой дубинкой, не видать бы Спиридонову улова.

Вам, должно быть, как и Кольке, покажется удивитель­ным, что рыба запросто шагает по земле. А тут ведь нет вы­думки. Давно-давно водились на белом свете двоякодышащие рыбы. Были у них и жабры, было что-то и отдаленно напоми­нающее легкие. В те времена климат на земле менялся, реки порой пересыхали, моря меняли очертания своих берегов. И рыбам приходилось приспосабливаться, чтобы не погибнуть, они научились ходить по суше, перебираясь из водоема в во­доем. Переходы их все увеличивались, и каждое новое поколе­ние имело все более крепкие легкие, пока рыбы не перестали быть рыбами, а превратились в земноводных. Вот какая история.

Но всего этого Колька не знал. Не знал он и того, что ры­ба, которую поймал он, была кистеперой – так их потом назва­ли ученые, – не знал и того, что человечество долго-долго ду­мало, что все эти кистеперые и двоякодышащие – уже исто­рия. И вдруг в 1938 году попали в сети кистеперая латиметрия – морской хищник, живущий в глубине, и двоякодыша­щая — цератодус. Да, всего этого Колька не знал и поэтому был удивлен очень.

Теперь он вытаскивал рыбу, а первобытные бросали ее в костер, чтобы поджарилась она в собственном соку.

Жадность никогда не была лучшим качеством человека. Даже в каменном веке. И лишь единственный человек в пле­мени был заражен ею – бывший вожак. Пока никто не видел, торопливо выгреб он из костра огромную полусырую рыбину и, широко раскрыв рот, вцепился в нее зубами. И вдруг он взревел: тонкие, но крепкие кости впились в язык, одна даже застряла в горле. Отбросив дымящуюся, горячую рыбину, во­жак прыгал на одной ноге, орал, кому-то грозил кулаками. Он считал, что это виноваты во всем дети Молнии, захотевшие его наказать.

Колька подошел к вожаку, жестом приказал ему лечь на землю и раскрыть рот. Дрожа и обливаясь потом, первобытный лег, уже не надеясь подняться. Сожрут сейчас дети Молнии – долго ли? Великий хирург Спиридонов начал первую в исто­рии человечества операцию. Делом это оказалось нелегким; когда Колька слишком далеко просовывал свой кулак, главарь норовил откусить ему руку. Зато, когда кости были вытащены, первобытный легко вздохнул: боль прекратилась.

Жарится рыба.

Мальчишки и девчонки окружили Кольку. С жаром рас­сказывает он о себе. Конечно, он не настолько еще знает язык каменного века, чтобы легко общаться с друзьями. И поэто­му в рассказ, как вы понимаете, проникают некоторые не­точности.

Вот как все это выглядит.

Горы. Горы. Горы.

Среди густого леса  – дом отдыха «Елочки». Колька и Милочка выбегают из дома, перекинув через пле­чо полотенца.

Спиридонов наступает на шнурок, падает. Когда он подни­мается, над головой на ветке сидит барс.

— Брысь! – кричит Милочка и падает без сознания.

Но Колька не таков. Он смело глядит в глаза барсу.

Зверь прыгает на Спиридонова, тот отскакивает в сторону, и барс падает на землю.

Колька вбегает во двор дома отдыха «Елочки», запахива­ет за собой ворота, но зверь прыгает через забор. Улепетыва­ют отдыхающие.

И тут Колька видит качели – доску, перекинутую через чурбачок.

Осененный неожиданной догадкой, Спиридонов становит­ся на конец доски. Барс прыгает на другой конец, от чего Коль­ка подлетает вверх и хватается руками за толстенный сук лист­венницы. Он раскачивается, как хороший циркач на трапеции, а внизу на доске, подняв вверх оскаленную морду, сидит барс. И даже вроде улыбается.

Руки Кольки не выдерживают, он обрывается, падает на доску, от сильного удара она подбрасывает барса, и зверь ле­тит чуть ли не километр над деревьями и падает в речку.

А, как известно, все кошки не любят воды.

И вот Колька идет по школьному двору. Здесь выстроился весь пятый «Б» класс 213-й школы. Гремит оркестр. Спиридо­нову вручают медаль «За отвагу на пожаре» – другой не ока­залось под рукой.

Директор школы подносит свернутый трубкой свиток за семью сургучными печатями.

Колька взламывает их, развертывает свиток. Это школь­ная ведомость за пятый класс. Стройными рядами в ней – пятерки.

—     Ну, знаешь, ври-ври, да не завирайся! – говорит на­смешливо Милочка. Колька и не заметил, как подошла она к костру, и, сказать по совести, малость покраснел.

—Подумаешь, две четверки!

—И только-то? – смеется Милочка.

—По русскому языку тройка, конечно, но зато твердая...

—Давай уж до конца.

—     Ну ладно тебе! Пристала! Двойка у меня по географии. Вот что!

Глава десятая,

в которой рассказывается о том, как легко быть изобре­тателем, когда изобретаешь уже изобретенное

Колесо. Миска. Лук и стрелы.

Кому придет в голову заняться их изобретением? С само­го малого возраста встречаемся мы со множеством предметов, как с обычными привычными вещами. И разве, отправляясь на прогулку на легкой «Вол­ге», вспоминаем мы человека, придумавшего колесо? И раз­ве, садясь за стол, чтобы съесть тарелку пельменей, думаем мы о тех, кто изобрел тарелку, ложку, вилку? На обложке школьной тетради помещена таблица умножения. А разве математик, установивший, что дважды два – четыре, не величайший из математиков всех времен?

И вот Колька с Милочкой попали в мир, где еще ничего не изобретено, где главным инструментом является заостренный камень, где главным оружием является заостренный камень, где стулом и столом, резцом художника и плугом является все тот же заостренный или плоский камень.

Об этом задумался Колька Спиридонов в пору дождей. Вот уже неделю над лесом хлещет проливной дождь, осатанело бьет холодными струями в землю, вздувает реки, превращает ручейки в мятежные потоки. Спрятались звери, рыба не клюет. Огонь перенесен в пещеры, горят малюсенькие костры – только бы сохранить, только бы сберечь живительное рыжее пламя. Лишь теперь узнали брат и сестра, что значит, если погаснет костер, а зажечь его нечем. Холодно в пещерах, голодно. И по­нимает Колька, что надо что-то придумать: зверя сейчас не найти. Может, попытаться рыбу? Но как? На удочку не клюет. Значит, нужна сеть. Припомнился вдруг тонкий капроновый невод, что всегда сушился на гвоздиках, вколоченных в стену дома. Как редко снимал его отец – только по воскресеньям, да и то не всегда. Вот бы сюда этот невод! И Колька понял, что придется все изобретать наново.

Изо всех пещер снесли в Колькину, по его требованию, крепкие тонкие жилы. Он привязал их концами к длинному копью, зажал копье между тяжелыми камнями. Второй коней каждой жилы он привязал к другому копью, натянул и тоже закрепил. Словно огромные гусли легли на пол пещеры. Тогда, втянув тонкую жильную нить в каменную иглу, стал Спиридо­нов протягивать иглу то над, то под основой, связывая места перекрещивания нитей так, что получались небольшие клетки. Потом он провел еще ряд. И еще. На глазах изумленных пер­вобытных росла сеть.

Сеть была готова только на следующий день. Получилась она не ахти какой, клетки – неровные, но Колька решил попы­тать счастья. Привязали к нижнему краю камни – для гру­за, – привязали к верхнему краю деревяшки – поплавки – и бросили невод в клокочущую реку, перегородив течение. Сеть натянулась, но не лопнула. Через некоторое время ее попробо­вали вытащить – и не смогли. Собрали все племя. Мужчины и женщины, даже малыши, даже совсем-совсем старики, вцепи­лись в концы невода, и он медленно пополз на берег. Заколеси­ла в нем рыба, забилась. И грянул в честь великого изобретате­ля воинственный клич: «Ойктоэто!»

В этот вечер впервые за всю неделю люди наелись досыта. Было весело в каждой пещере. И в каждой пещере, кроме одной, говорили о том, как хорошо, что живут вместе с племе­нем странные пришельцы с неба. И только вожак и несколько его друзей были мрачны: теперь не заставить первобытных съесть своих богов. Они хоть и первобытные, а не дураки.

Ни Колька, ни Милочка не подозревали, что дождь грозит им нежданной бедой. Их врагом оказался не дикий пещерный медведь, часто пугающий племя своими набегами, и не гигант­ский носорог, ростом с доброго слона, не наводнение, не по­жар. Их врагом оказался невидимый малюсенький вирус грип­па, который занесли они на своей одежде из двадцатого века в век каменный, из века атома – в век каменного ножа, камен­ного топора, каменной иглы.

Вирус попал наконец на благодатную почву. И в первую очередь, как и всякий коварный враг, сразил того, кто его до­ставил через века и версты.

—   Апчхи!

Колька вытирает рукавом нос. И через секунду снова:

—   Апчхи!

—   На здоровье, – говорит Милочка, и вдруг тоже: – Ой, а – а – а - пчхи!

Потом входит Огей. Он с улыбкой смотрит на брата и сестру, что так странно себя ведут, но через минуту:

—   Апчхи! – Огей даже радуется. Наконец-то и он научил­ся говорить на необычном языке Милочки и Коли.

Чтобы сообщить эту радостную весть всем, Огей бежит от пещеры к пещере.

—   Апчхи! – чихает он и удивляется, почему это люди в пещере так быстро начинают повторять за ним:

—   Апчхи!

К вечеру дождь прекратился, выглянуло солнце, но радо­сти никому не принесло – все племя беспрерывно чихало.

Глава одиннадцатая,

в которой Огей проявляет бла­городство, а Колька опять на­жимает на все рукоятки

Утром вожак, чихая и кашляя, обходит все пещеры. Он понял, что время его настало, час пришел.

Маленький вирус сделал свое дело – на полу каждого жилища мечутся в жару люди.

—   Это они накликали бе­ду. Это они сперва показались добрыми, а теперь хотят нас всех уничтожить, убить...

Так говорит вожак. И все знают, о ком он говорит. И больные люди, не знакомые еще с коварством, не привык­шие хитрить начинают верить вожаку.

А тот все ходит, все ходит из пещеры в пещеру и говорит:

—   Видите, им ничего, а нам плохо.

Милочка приносит в пещеру дикий чеснок, чтобы накор­мить им больных – какие еще лекарства может она им пред­ложить. У нее берут чеснок, но, едва выходит девочка из пещеры, –  выбрасывают его со злостью.

Только Огей с удовольствием съел несколько головок: все, что делала Милочка, ему было приятно.

—   Знаешь что? – предлагает Мила. – Давай я тебе при­вешу чеснок, тогда грипп будет не страшен.

И хотя мальчишка не понимает, в чем дело, он согласно кивает головой.

Милочка уходит. Огей завертывается в шкуры – его знобит.

Когда девочка возвращается, Огей спит. Видимо, чеснок хоть немного помог ему. Милочка надевает на шею спящему ожерелье из чесноковинок, нанизанных на жильную нитку, за­крывает его шкурами.

Велел за ней в пещеру входит главарь и еще несколько первобытных Они страшно чихают, но от чеснока, предложен­ного девочкой, наотрез отказываются. Вид у них суровый, не­добрый.

Ночь.

Колька и Милочка в пещере. Они не спят.

—     Ты знаешь, – шепчет Колька, – фонарик-то утащил главарь! И спичка последняя осталась.

—     Последняя...– говорит печально Милочка. – Что же нам делать?

У входа в пещеру – шорох. Это Огей. Он что-то встревоженно рассказывает Милочке, которая лучше, чем брат, усвои­ла язык племени.

—   Коля, он говорит, что главарь затевает что-то нехо­рошее.

—Надо бежать к Машине времени.

—Да, – всхлипывает Милочка, – бежать, а куда?

—Я знаю, где она.

Колька отодвигает краешек шкуры, пристально смотрит в темноту: за деревьями чувствуется какое-то движение, перебе­гают тени. За пещерой явно следят.

Из пещеры выползает Огей, он медленно крадется в сто­рону скалы, на которой написано: «МИЛА + ОГЕЙ = ?»

А внутри Колька спрашивает у сестры:

—   Ты не видела мою курточку?

—   Нет, Коля. Ладно, не ищи, надо бежать. Осторожно, крадучись наши путешественники выходят, оглядываются, но погони нет.

Погоня совсем в другом конце леса. Вожак увидел, как из пещеры вышел Колька – да вон и курточка его. И вдруг побежал. Вожак и толпа первобытных рванулись за ним, сперва тихо, потом с криками «ойктоэто!»

Погоня внезапно останавливается, хором громко чихает:

— Апчхи!

И снова устремляется вперед.

Вот уже близко этот Сын Молнии в светлой шкуре с не­понятного животного. Вот он уже рядом. Вожак хватает маль­чишку за куртку, поворачивает к себе, в злобе сжимает кула­ки. И толпа останавливается и отступает, падает в ужасе ниц: этот Сын Молнии превратился в Огея.

Да, он понял, что такое дружба, маленький Огей. Это бы­ло больше, чем страх перед вожаком, это было больше, чем са­мый большой костер у пещеры.

Но вожак догадывается, в чем дело. Он призывно кричит и бросается в лес, напрямую к Машине времени.

Бегут к машине наши путешественники.

Летят за ними первобытные. Порой они, как по команде, останавливаются и чихают. Это задерживает их движение и злит главаря.

Погоня вот-вот настигнет Кольку и Милочку.

Но те успевают захлопнуть за собой дверь. В стеклянный колпак Машины времени летят камни, деревянные копья.

В ужасе Колька хватается за рычаги.

Коля! Что ты делаешь, Коля! Не спеши, разберись, что к чему... Не трогай рычаги, не трогай!..

Но Колька изо всей силы отводит рычаги до отказа влево.

Снова замелькали экраны, застучал метроном, словно большое искусственное сердце. Расплылась за окном прильнув­шая к стеклу злая физиономия главаря. Со страшной ско­ростью пронеслись смутные видения. И наступила темнота.

КОЛЬКА  ОБРЕТАЕТ КРЫЛЬЯ

Песенка Милочки

Вставай, пионер, на рассвете,

походный рюкзак собери, – 

вон утро надело планете

трепещущий галстук зари.

 

А песня, легка и крылата,

зовет нас в неведомый путь,

и хочется очень, ребята,

 и хочется очень, ребята,

в грядущие дни заглянуть.

Глава двенадцатая,

в которой мальчишки остают­ся мальчишками, а Вилюза­прещают выполнять домашние задания

Очнулись ребята на просторной площади удивительного полупрозрачного, точно призрачного города. Ее, эту пло­щадь, образуют восемь перекрещивающихся широченных про­спектов, застроенных высокими ромбовидными, кубическими,

округлыми зданиями из алю­миния, стекла, бетона, цветно­го кирпича и ярчайших расцве­ток облицовочных плиток. Ажурные переплетения этажей как бы вырастают из радуж­ных клумб, из кустов и де­ревьев, зеленым кольцом охва­тывающих дома. Каждый про­спект застроен по-своему, и де­ревья растут на нем разные. На север уходит улица сосен. Высокие, одна к одной, они поднимают кроны к блеклому небу, а за ними стоят дома из розового, серого, белоснежного мра­мора, отделанные орнаментом из темно - серого гранита, из синего, как августовское небо, лазурита, из благородной алтай­ской яшмы. Между соснами и домами лежат поляны, зарос­шие жарками и саранками, ромашкой и гвоздикой, кукушки­ными сапожками и желтыми пахучими лилиями. А на юг уходит прямая линия пальм, за спинами которых в тени виноградных лоз, душистого жасмина и миндаля поднимаются, горя на солнце, постройки из светлого легкого туфа с огромными окнами, с мозаичными картинами на прямых розовато-серых стенах.

На запад лежит дубовый проспект, на восток – березо­вый. На других растут вишни, белые акации, кипарисы, похо­жие на ракеты, рвущиеся в небо, ажурные медоносные липы.

Над площадью кружатся странного вида вертолеты. Они напоминают легковые автомашины, каким-то чудом держащие­ся на тонких лопастях вертикальных пропеллеров. Отовсюду слетаются люди, приземляются и складывают крылья.

Налево виднеется устремленная ввысь эстакада из пласт­массы и нержавеющей стали, а рядом, возле приземистого длинного здания, дремлют зачехленные ракеты. На эстакаде плакат:

«Люди коммунистической Земли, запомните этот день – 20 августа 30 963 года первая земная ракета достигла самой отдаленной звезды, видимой в современные ультрателескопы».

Итак, если верить этому плакату, наши друзья перемахну­ли свой двадцатый век. Да как перемахнули!

Но, говорят, пуганая ворона и куста боится. Поэтому, на­ученные горьким опытом, наши друзья, прежде чем открыть дверь Машины времени, решили осмотреться. И тогда увидели они, что перед самой машиной... дерутся мальчишки.

Да, все на свете меняется, все течет, а вот мальчишки все­гда остаются мальчишками.

Милочка и Колька видят, как к драчунам подошли взрос­лые, что-то им растолковывают. Путешественники выходят как раз в тот момент, когда один из мальчишек говорит:

—     Да, а чего он спорит, если не знает. Закончил третий класс, а космонавтики не усвоил, доказывает, что это ракета с Венеры. Ведь любой первоклассник знает, что ракета долж­на иметь идеально обтекаемую форму. Это просто-напросто ле­тающий остров.

—     Вот что, Виль, – говорит высокий седовласый человек в легком комбинезоне из оранжевой пластмассы, – сегодня ты на­казан: за плохое поведение я тебе запрещаю выполнять домаш­нее задание. А завтра в школе поговорим.

Колька с Милочкой переглянулись:

—   Вот так наказание!

А людей на площади все больше.

На зданиях вспыхивают экраны. На них тоже видны люди. Это своеобразные гигантские видеофоны: находясь на огромном расстоянии, можно видеть и слышать друг друга и вот так же, как сегодня, присутствовать на международных демонст­рациях.

На экранах по очертаниям зданий можно узнать и Лондон, и Париж, и Прагу, и Вашингтон, города, города, города – быв­шие столицы разных стран.

Люди на площади крепким кольцом окружают Машину времени. И вдруг подлетает тяжелая карета скорой помощи с красным крестом на борту. Свешиваются вниз, как раз над Ма­шиной времени, тонкие трубочки, из которых прозрачными фон­танчиками бьет бесцветная, моментально улетучивающаяся жидкость. Ею опрыскивают Машину времени, Кольку, Милоч­ку. Ребята несколько секунд стоят в легком облачке пара. Ког­да он улетучивается, наши путешественники видят десятки при­ветливых лиц.

Теперь Колька понимает, что произошло: это, должно быть, на них уничтожили все микробы и все вирусы, чтобы они и сю­да не занесли гриппа или коклюша.

По радио раздается резкий прерывистый сигнал, и люди начинают исчезать, словно сквозь землю проваливаются.

—Вот чудеса, –  удивляется Милочка.

—     Никаких чудес! – слышит она глуховатый красивый го­лос.  – Никаких чудес. Немедленно в укрытие!

К ним подходит тот самый пожилой мужчина в оранже­вом комбинезоне, только что так странно наказавший Виля. Он уводит с собой ребят. Площадь пустеет.

Только на экранах  – толпы людей.

Из укрытия видна стоящая на площади Машина времени.

—     Откуда вы? – спрашивает у Кольки человек, сидящий за пультом.

—     Из дома отдыха «Елочки».

Человек в оранжевом комбинезоне печатает на плотной карточке слова: «Дом отдыха «Елочки».

Карточка опускается в прорезь небольшой коробки, похо­жей на портативный радиоприемник. На ее серой ребристой поверхности светятся зеленые буквы «УС».

—   Универсальный справочник, – объясняет Виль. Он, оказывается, стоит рядом.

Секунда – и металлический голос произносит ровно, без интонаций:

—    Дом отдыха «Елочки». Еще двадцать восемь тысяч девятьсот пятьдесят два года шесть месяцев три дня тому назад небольшой курорт, расположенный недалеко от Бай­кала.

—    Так вы из двадцатого века! – кричит Виль. – Учитель, – говорит он, –  я виноват! Мне срочно нужно в больни­цу: наверное, я заразился микробом зазнайства. Я был неправ. Это не летающий остров, это – Машина времени.

—    Я счастлив, – улыбнулся человек в оранжевом комби­незоне. – Я счастлив, что ты все понял. Сам понял.

—    Внимание! – произнес он уже другим голосом. – Сей­час будет финишировать ракета, которую мы все ждем. Позд­равляю вас, граждане мира. Они приближаются.

Учитель надел на руки светлые перчатки, соединенные про­водами с пультом управления.

Две металлические руки опустились на Машину времени.

Учитель повел своими руками, будто он поднимает какой-то предмет, и, повинуясь малейшему его движению, механиче­ские руки подняли легко и бережно Машину времени, унесли ее на свободную зеленую поляну к поросшему багульником, окаймленному соснами Северному проспекту.

Итак, Машина времени в безопасности. Земляне ждут сво­их сынов, возвращающихся из неведомой галактики. А Кольку все же мучают некоторые весьма важные вопросы...

—    Послушай, – говорит он Вилю, – а почему тебе запре­тили выполнять домашние задания?

—    Как почему? Меня наказали за грубость.

• Но разве это наказание?

—     А как же? Мне поручалось облететь вокруг Земли и снять учебный фильм о растительных зонах, а теперь мне про­сто придется пойти в фильмотеку и посмотреть фильмы, снятые другими.

—     Скажи, Виль, а это учитель? Ну, вот который за пультом?

—Учитель.

—А здесь что он делает? Почему он командует тут всеми?

—     Как что? Ах, прости, я и забыл, что ты из прошлого. У нас каждый человек делает несколько дел, которые ему нра­вятся. Вот Учитель, например, в школе географию преподает, на ракетодроме дежурным инженером работает, а по вечерам играет на УЭМ.

—Игра такая?

—     Да нет, радиомузыка – универсальный электронный мелофон. Вечером послушаем.

—     Внимание! – загремело в сотнях репродукторов. – Они показались!

И действительно: в небе все росла и росла ярко горящая золотистая точка.

Глава тринадцатая,

в которой с Милочкой проис­ходят непонятные превраще­ния, а сливогрушебуз набивает Кольке шишку

Они ехали по городу на атомоходе.

Никто не сидел за рулем: машина управлялась автома­тически. Просто Виль достал из кармана малюсенькую, разме­ром с железнодорожный билет, пластинку из эластичной и прочной пластмассы. На ней тончайшими серебряными ли­ниями с предельной точ­ностью нанесены улицы, про­спекты, площади города. Да­же отдельные дома, даже пе­реулки шириной в два шага уместились на необычной карте. Правда, для того что­бы разглядеть план города, нужно пользоваться лупой. Она вмонтирована в пластин­ку, легко отделяется от кар­ты. Нажмешь на кнопку – увеличительное стекло подпрыгнет на ножке-проволочке – и смотри, пожалуйста, сколько угодно.

Колька заглянул в стеклышко и увидел, что на миниатюр­ной карте против каждого дома, против улицы или площади стоят буквы и цифры. Стоит только вложить в прорезь читаю­щего устройства на специальном пульте, заменяющем руль автомобилей двадцатого века, карту-путеводитель, а затем на­жать буквы и цифры, обозначающие номер улицы и номер до­ма, иначе говоря, назвать автошоферу нужный адрес, – и счетная­ная машина, хитро запрятанная в передней панели, проследит все возможные варианты маршрута, выберет самый короткий, самый удобный, самый безопасный.

Виль нажал две цифры, потом буквы «Ш» и «С», и маши­на плавно и бесшумно покатилась по улице.

Перед глазами ребят проплывал удивительно чистый, зе­леный как стеклышко сверкающий город.

Вспархивали и приземлялись на площадках перед дома­ми люди.

Умные машины-автоматы строили дома без присутствия человека. В их читающее устройство были вложены чертежи бу­дущих зданий, указана последовательность операций. Машина-мозг следила, чтобы все было как полагается. И если где-то происходило случайное нарушение строительного процесса, в городском управлении архитектуры раздавался тревожный сигнал, вспыхивала у диспетчера красная лампочка, точно ука­зывая, где именно случилась неполадка, выезжала дежурная машина, инженер осматривал стройку, устранял помеху, и все шло как по маслу.

Остановились перед прозрачным кубом из пластмассы и хрустального стекла. На фронтоне было написано:

ШКОЛА-СТУДИЯ № 2 ООО 213

Школа стояла в саду.

Свешивались с веток мясистые странного вида плоды, не­известные нашим путешественникам. Колька в восторге потряс одно дерево – просто так, шутки ради, и тотчас же оказался на земле: груша, огромная, как арбуз, и синяя, как слива, стук­нула его по затылку.

Поднимаясь с земли, Спиридонов заметил привязанную к дереву табличку:

«Сливогрушебуз» – классная работа

 ученицы второго класса

 Людмилы Спиридоновой.

Колька в недоумении потер зашибленный затылок:

—   Когда же она успела?

Он посмотрел на сестру, словно видел ее впервые, хотел что-то сказать, но промолчал.

—     Мила! Мила! – раздались голоса. От школы бежали несколько девочек. Они были в одинакового покроя, но самых разных цветов – кому какой к лицу – платьях.

—Куда же ты исчезла? Мы тебя давно ждем.

—А ты почему не в форме?

—     Ой, какое на тебе платье красивое! Мы такого и не видали.

—Пойдем, нам пора лететь!

Мила и опомниться не успела, как ее увели.

«Странно, – думал Колька, – и фрукты какие-то вывела, и подружиться со всеми успела. Когда же? Ведь все время бы­ли вместе!»

—   А это наш опытный участок, – объяснил гостю Виль. – Мы выводим новые сорта фруктов. Вот лимоноград, вот поми­дорины, вот свеклофель... Конечно, порой получается чепуха: одна девочка скрестила перец с малиной – ужас! Но часто лучшие сорта у нас забирают на сельскохозяйственные план­тации и они становятся достоянием всего народа... Да вот Ми­лочка уже столько интересных опытов поставила. Она самый талантливый растениевод во втором классе.

Колька стал искать глазами сестру. И увидел ее: она стоя­ла поодаль и разговаривала с Учителем. Но произошли в Ми­лочке заметные перемены: пушистые волосы были схвачены легким золотистым обручем, платье, такое же, как и у дево­чек, снующих по аллеям сада, из легкой, спокойного тона го­лубой пластмассы, было удобного и красивого покроя.

—     Что за чудеса! – только и мог сказать Колька. – Ты где это вырядилась?! – дернул он сестру за рукав.

—     Мальчик, у нас не принято так обращаться с де­вочками.

—Что значит не принято?

—     А вот так. Не принято и все. В книгах пишут, что ког­да-то жили на свете дикие люди по имени хулиганы. Они дер­гали  девочек за косы, обливали чернилами парты, вырезали

ножом свои имена. Но ведь с тех пор прошло много ты­сяч лет.

—   Что с тобой, Милочка? Не заболела ли ты? – И Коль­ка пощупал лоб девочки.

—Что вы, что вы? Я совершенно здорова.

—А платье где взяла?

—Как где? В гардеробе нашей школы.

—   Когда же ты успела, если утром мы еще были на пло­щади?!

К школе подошел Учитель. Он был уже не в оранжевом комбинезоне, а в удобном светло-зеленом костюме, облегаю­щем его высокую фигуру. Колька заметил, что в этом городе вообще любят светлые тона. Он тронул Учителя за локоть и, показав на Милочку, сделал выразительный жест: дескать, не помешалась ли?

Девочка подошла к Учителю с другой стороны и, что-то сказав шепотом, сделала точно такой же жест, указывая на Кольку.

—     Ничего не понимаю, – развел руками Учитель. – Да, кстати, где твоя сестра?

—     Да вот же она! – закричал Колька. – Вот же она сто­ит!   – И он указал на Милочку.    

—     Я? – удивилась она. –  А я до этой минуты и не знала, что у меня есть брат.

Учитель внимательно посмотрел на девочку и положил ру­ку на плечо Кольке:

—   Ты разве еще не понял, в чем дело?

Глава четырнадцатая,

в которой появляются двойники, а учительница при­ходит в недоумение

Милочка летела на легких крылышках вместе со вторым классом. Сперва она плохо владела крыльями, ковыляла в небе, кувыркалась, а главное, просто боялась оторваться от земли.

—    Ну, смелее же, смелее, – подбадривали ее новые по­други.

—    Что с тобой сегодня? Ты какая-то не такая.

—    И вовсе самая обык­новенная.

Они опустились на лу­жайку.

—   Девочки, вы помните задание? – спросила учитель­ница.

—   Помним! — зашумели все и разбрелись по лесу. Милочка осталась на поляне.

—   А ты что стоишь? — подошла к ней учительница — не­высокая темноволосая девушка со смуглым лицом и веселыми карими глазами.

—    А я не знаю, какое задание...

—    Разве ты вчера не была на уроке?

• Вчера... Вчера я была у первобытных...

Учительница разволновалась:

—    Что с тобой, Милочка? Ты больна?

—    Нет, я здорова.

—    Почему же ты говоришь неправду?

—     Я говорю правду. Правду! Вчера я была у первобыт­ных и мы от них еле убежали.  Если бы не Огей – мы бы пропали.

И тут учительница обратила внимание, что платье у де­вочки совсем не такое, как носят теперь, и прическа не такая.

—   Постой, постой! Я, кажется, начинаю понимать, в чем дело...

Раздался тонкий мелодичный звон. Учительница нажала на ручных часах кнопочку – открылся миниатюрный приемник.

—Я вас слушаю.

—Это Марина Светова? – послышался голос.

—Да.

—     Очень прошу тебя вместе с классом вернуться к школе. Случилось забавное происшествие.

Через несколько минут стайка девочек приземлилась у опытного чудо-сада.

—   Так ты еще не догадался, в чем дело? – спросил Учи­тель, захлопывая крышку часов-приемника. – Сейчас все поймешь.

От стайки второклассников отделилась девочка и броси­лась к Спиридонову:

—   Коля! Коля! Как я сейчас ле... – и осеклась.

Рядом с Колькой стояла вторая Милочка, как две капли воды похожая на нее.

Глава пятнадцатая,

в которой Колька и Милочка узнают о своих предках и потомках

Они знакомились со школой.

Во втором классе шел урок космонавтики.

Марина Светова рассказала о планетах и звездах, а экран, который заменял в классе доску, оживал.

Ребята видели первый виток, сделанный вокруг Земли человеком, его имя первым вписано на памят­нике покорителям космоса – Юрий Гагарин. Они видели, как призем­лился в Москве самолет и по крас­ной ковровой дорожке четко и спо­койно прошел этот человек, первым заглянувший в глаза вечности. Ре­бята вместе с Германом Титовым пережили семнадцать космических зорь, полюбили красивое, доброе и открытое лицо Валентины Терешковой – первой жен­щины-космонавта, трудом своим заслужившей высокое пра­во лететь к звездам. Потом была высадка первой экспеди­ции на Луне, полеты к дальним планетам и звездам.

— Все это история, – сказала Марина Светова, учитель­ница. – А теперь вернемся к нашим дням.

И она выключила киноаппарат и включила телеустановку.

Тотчас же на экране возник Марс. Круглое оранжевое пят­нышко посреди экрана. Оно все приближалось, все вырастало и вот уже заняло весь экран, но не переставало увеличиваться.

Стали видны белоснежные пятна на полюсах, оранжевую плос­кость расчертили темные полосы. Глубовато-зеленые пятна расплылись, приблизились и стали голубыми низкорослыми ку­стами, прижатыми к желтой песчаной почве. Стало слышно, как свирепый ветер истошно стонет, стало видно, как взметает он столбы оранжевой пыли и смерчами кружит их в воздухе.

Среди кустов, листья которых варьировали все оттенки от синего до серо-зеленоватого цветов, ютилась колония землян домики из сверхпрочной пластмассы, не пропускающей ни воз­духа чужой планеты, ни губительных космических лучей, летя­щих из мирового пространства.

Домики походили на большие белые коконы с цветными точками иллюминаторов.

Из одного такого кокона вышли люди в скафандрах, ведь, как известно даже первокласснику, воздух на Марсе хоть и есть, но очень разрежен, как у нас на высоте двадцати тысяч метров. Вот и приходится запасать кислород в специаль­ные баллоны из прозрачной, упругой, как резина, и крепкой, как сталь, пленки.

Ребята разговаривали с космонавтами, задавали им во­просы.

—   Смотрите, смотрите! Милочкин папа! – заволновались второклассники.

На экране появился космонавт, очень похожий на Петра Васильевича – отца Кольки и Милочки Спиридоновых.

—   А у нас теперь две Милочки, – закричали ему ребята. И верно, перед экраном встали две одинаковые девочки.

—   Интересно! – изумился космонавт. – Откуда же вто­рая?

—   Она из двадцатого века! – сказала Милочка-дочка.

—     Да, мы с Колькой – это мой брат – из двадцатого ве­ка, из Иркутска мы.

—     Из Иркутска? Там жили наши далекие предки. Про­фессор многих наук Николай Тимофеевич Спиридонов. Он все изобретал какую-то Машину времени, но его убили в тайге, а машину взорвали. У нас дома есть фотокопия его дневника, найденного, когда в городе сносили деревянные дома. Во вто­рой половине двадцатого века. А потом там, в Иркутске, жил кандидат технических наук Петр Васильевич Спиридонов. Он оставил замечательные расчеты по ракетостроению. Интерес­ный был человек. Только рано умер.

—     Почему умер? Он ведь несколько дней назад был жи­вой!  заплакала Милочка.

—     Не плачь, девочка. Сейчас ведь 20 августа 30 963 года, а ты живешь в каком году?

—   В тысяча девятьсот шестьдесят третьем.

—   Ну вот, так что же ты волнуешься? Между нами всего-навсего двадцать девять тысяч лет. Разве столько может жить один человек? Но когда ты вернешься в свой двадцатый век, ты застанешь отца живым и здоровым. Вот и передай ему, что его чертежи очень нам пригодились на Марсе.

—   Ура! – закричали все.

—   Ура!! – ответили космонавты на Марсе.

...Перейдя в следующий класс, они попали на урок танца. Грациозно кружились девочки и мальчики, одетые в легкие одежды, в вольном и красивом танце.

Это был особый спортивный танец, дающий телу легкость и красоту, развивающий мускулы, он был очень похож на воль­ные движения гимнастов.

А потом все окружили Учителя, который вместе с Вилем водил гостей по школе, и попросили его подойти к инструмен­ту. Он сел перед продолговатым ящиком, узким и плоским, верх которого был покрыт мягкой, упругой пластмассой, пере­сеченной белыми, красными, желтыми и зелеными линиями. Это и есть универсальный электронный мелофон, сокращен­но УЭМ. Пригладив седые волосы, Учитель задумчиво прикоснулся к переплетениям линий, и чистый, удивительно певучий, как че­ловеческий голос, звук наполнил зал.

И хотя никто не произнес ни слова, Милочке казалось, что кто-то рассказывает ей сказку...

...Это было давно-давно. Сотни раз отцветали деревья. А может быть, тысячи... И самый первый человек садился в ра­кету, чтобы улететь не на Луну, не на Марс, а еще дальше, вы­ше... К звездам, золотым точкам, мерцающим так далеко. Да­леко в глубине космоса.

Юноша стоял у люка ракеты, а девушка дала ему цветок и сказала:

— Сбереги его там, в трудном пути. Он – кусочек меня. Он – кусочек твоей Земли, на которую ты вернешься. Обяза­тельно вернешься...

И мелькнула ракета в синем бездонье... И ушла, навеки ушла. К звездам, к золотым точкам, мерцающим так далеко. Далеко, в глубине космоса...

Когда приходило отчаяние от одиночества, от многолетних скитаний наедине с собой, юноша брал цветок. И он, цветок, становился прекрасной девушкой, становился ее улыбкой, ее сердцем:

—   Я – кусочек твоей любимой. Я – кусочек твоей Земли, на которую ты вернешься. Обязательно вернешься...

Музыка вдруг оборвалась, а вместе с ней оборвалась сказка.

Лицо Учителя было грустным.

И чтобы развеселить его, движимая каким-то тоже груст­ным чувством Милочка предложила:

—     Можно, я вам спою свою песню?

—     Просим, просим!

—     Мы очень рады будем твоей песне! – закричали школь­ники.

Тогда Милочка вышла вперед и запела:

Вставай, пионер, на рассвете,

походный рюкзак собери , – 

вон утро надело планете

трепещущий галстук зари...

Учитель прикоснулся к инструменту, и мелодия песни за­звучала так, словно играл ее целый оркестр.

А песня, легка и крылата,

 зовет нас в неведомый путь,

 и хочется очень, ребята,

 и хочется очень, ребята,

 в грядущие дни заглянуть!

Глава шестнадцатая,

в которой робот учится вес­ти себя в обществе, а Колька не вовремя засыпает

В соседнем корпусе, куда вошли Колька и его новый друг Виль, шел урок труда.

Поперек комнаты стояли длинные, покрытые зеленым линолеумом столы. А на каждом из них – чудеса. Кто-то собирал электриче­скую собаку. Допаял послед­ний проводничок, и собака вдруг запрыгала, завертела хво­стом и заливисто залаяла.

Кто-то монтировал миниа­тюрный приемник, такой же, как у Марины Световой и Учи­теля. Пробуя отдельные конту­ры, он переговаривался с кем-то в Африке.

На большом белом столе посреди   зала   пятиклассники собирали робота. Он был почти готов. Оставалось допаять несколько проводничков и вставить программу.

Кольке, как гостю, было поручено дать первое задание роботу, для чего на карточке из плотного картона нужно было на машинке напечатать некоторые правила поведения, чтобы электропамять робота их запомнила.

Колька сел за машинку, стал печатать бумажку. На ней было написано несколько правил и стоял заголовок: «Как вести себя в обществе».

Карточку вставили в прорезь, и тут робот стал творить нечто невообразимое: он лег на пол и покатился, потом увидел низенькую тележку и покатил себя, отталкиваясь руками от пола.

Когда он начал привязывать к ноге конец шпагата из клубка, что лежал на столе, ребята нажали кнопку на спине робота и он замер в комической неестественной позе.

—Что-то не так, – сказал Виль.

—Что-то не получилось, – подтвердили ребята. Вынута карточка.

На первой ее строке написано: «Как веЗти себя в обществе».

Эх, Коля, Коля! Вот когда отомстила тебе тройка по рус­скому!

Виль зачеркивает на карточке З, меняя его С. Покраснел Колька, опустил глаза.

—     Друзья, – пытается замаскировать общее смущение Виль, – а что если смонтировать дополнительный контур, и пусть робот сам познает жизнь.

—     Я сейчас сделаю расчеты! – предложил кто-то из пя­тиклассников. – Сначала он сможет воспринимать чьи-то мысли, а потом и сам научится действовать.

И вот робот готов окончательно.

И снова Кольке, как гостю, предоставлено право первому испробовать работу электрочеловека.

Колька Спиридонов садится в кабину и, надев на голову металлическое кольцо, пытается сосредоточиться, думает, за­крыв глаза.

Робот сидит напротив. Думает.

Признаться по совести, Колька страшно устал. Мало того, что еще на заре бежал он от первобытных, потом летел сквозь века, потом встречал космонавтов, знакомился с городом, со школой, – уже и день клонился к закату, и пора бы вообще от­дохнуть от всяческих треволнений. Можно ли его упрекнуть, что он заснул. И приснился Кольке один из американских ки­нобоевиков, что видел он в доме отдыха «Елочки» – не то «Великолепная   семерка»,   не  то   «Семь невест для семи братьев», поэтому во сне погоню сменяла драка, драку – погоня.

Спит Колька.

—   Ууууууууу, – беспокойно рычит робот, – ууууу!

—     Все! Пять минут прошло, – кричит Виль, – Коля, вы­ходи... Э, ребята, да он уснул!

—     Замаялся, устал. Не так ведь просто из каменного века к нам прямиком. Любой устанет, – заговорили ребята.

Колька проснулся, вышел из кабины и тотчас же полетел на пол: робот сшиб его с ног.

Затем электрический человек обыскал лежащего и даже не думающего подняться от страха Спиридонова и вытащил у него из кармана рогатку.

Никто и оглянуться не успел, как робот, ликуя, выскочил из помещения в коридор, распугал девочек и стал с методич­ностью машины вышибать из рогатки окна – стекло за стек­лом. За ним, лая и визжа, выскочила вслед электрособака, но робот на нее даже взгляда не бросил.

Потом он выскочил на улицу. Шел расхлябанной поход­кой, и если бы Колька не знал, что это робот, то со спины его легко можно было принять за одного из тех, кого в двадцатом веке окрестили стилягами.

Робот шел по улице, странно пританцовывая, и горланил:

Эх, Стамбул, Константинополи,

Эх, Стамбул, Константинополи,

О-кей!

Мальчишки не знали, что и делать.

Да, Коля! Попал ты в историю. Ведь они даже не знают, что такое хулиган. Думай, брат, думай. Ведь это ты виноват. Неужели так и будет ходить робот-хулиган по улицам, пока взрослые люди не примут мер?

—   Ура! Придумал! – кричит Спиридонов. Через минуту они были в библиотеке.

На карточке Колька написал заявку. И вот в лотке появ­ляется заказ: газета «Восточно-Сибирская правда», 1959 год, месяц – декабрь.

Колька и Виль разворачивают газету. В ней напечатано постановление под крупным заголовком:

О БОРЬБЕ С МЕЛКИМ ХУЛИГАНСТВОМ

А робот бредет по улице.

Остановился у бензоколонки. Достал откуда-то стакан­чик. Выпил сто граммов, крякнул. Запел.

Колька и Виль догоняют робота. Виль толкает его, робот, точно пьяный, падает. Колька в щель для закладывания про­граммы сует постановление.

Робот лежит, приборы на нем поблескивают, слышно гу­дение.

Наконец он встает, отряхивается и говорит виновато:

 – Я понимаю, что заслужил пятнадцать суток. Извините меня, я больше не буду.

Глава семнадцатая,

в которой снова появляется знаменитый Колькин шнурок

Колька и Виль укладываются спать. Колька достает из кармана брюк шнурок, вертит его, наматывает на палец. Со вздохом кладет в карман пижамы, точно такой же, как у Виля, – сегодня ему и Милочке выдали полную школьную форму.

—     А зачем тебе шнурок? – удивляется Виль.

—     Как зачем? Он же за­ветный!

—     А   что  такое «завет­ный»?

—     Значит, особенный. Он меня спас.

—     Вот как?!

—     Понимаешь, дело такое произошло...

И Колька как можно правдивее рассказал историю с ма­монтом. Не удивляйтесь, если в его рассказе кое-что не совпа­дет с тем, что мы с вами видели, ведь прошло столько лет, столько лет...

...Связанный по рукам и ногам Колька стоит перед гла­варем.

Тот делает грозный жест – понятно, что грозит он плен­нику смертью, если тот не выполнит приказа.

Кольку развязывают, и он, грустно понурив голову, ухо­дит в лес.

Деревья сочувственно кивают мальчику, медведи, необыч­ные, первобытные пещерные медведи, в задумчивости прово­жают мальчика понимающими глазами.

Колька подходит к дереву, а на нем надпись:

 Прямо пойдешь – к мамонту

в  пасть попадешь,   куда  ни  пой­дешь –

все равно  пропадешь!

А ниже нарисован череп и две скрещенные кости, как на трансформаторных будках. Даже надпись такая же:

Не прикасаться, смертельно!

Колька пытается вернуться, но из-за деревьев наставили на него копья телохранители главаря.

А, была не была! Колька входит во владения мамонта.

Далекий рев. Вот он все ближе, и от страшного крика осы­паются листья с деревьев. Мамонт вырывается из засады, бро­сается на храбреца. Колька отступает. Зверь вот-вот прижмет его к дереву. Мамонт готов к прыжку. Но Колька внезапно наступает себе на шнурок, падает, мамонт непроизвольно про­скакивает дальше. Так повторяется несколько раз, пока Кольке не приходит идея: увертываясь от зверя, он связывает два шнурка в один, один конец прикрепляет к ботинку, другой – к дереву. И когда мамонт приближается, изобретатель швыря­ет в него ботинком. Мамонт глотает ботинок и оказывается привязанным к дереву.

Клонится толстенный ствол, сгибается. А распрямившись, стукает зверя по голове. Мамонт отскакивает, но шнурок кре­пок. Да и ботинок прочно застрял в желудке.

Обессиленный мамонт падает на землю.

Колька садится на него верхом, отвязывает от дерева шну­рок. С благодарностью смотрит зверь на мальчика.

Потрясенные первобытные падают ниц.

Приближенные докладывают обо всем главарю.

В испуге он хватает атрибуты своей власти – тигро­вую шкуру и толстенную палицу-кость – и скрывается в кустах.

Колька едет на мамонте верхом. Он останавливается у надписи на дереве. И ниже черепа и костей, ниже слова «смертельно!» пишет карандашом:

 Да ну?!

Хотя Виль и понял, что все это не очень близко к исти­не, рассказ Кольки ему понравился. Он с интересом смотрит на шнурок.

И тогда Спиридонов говорит:

—   Хочешь, я подарю его тебе? На память?..

А Милочка спала в ту ночь плохо. Она ворочалась, стонала.

Дежурный робот-автомат нажал кнопку тревоги, и в школьную спальню вошел обеспокоенный Учитель. Он поста­вил на стол ящичек, похожий на плоский телевизор, поднес к голове девочки тонкую ниточку антенны.

На экране поплыли смутные очертания предметов. Потом возник лес, дом отдыха «Елочки», встревоженные лица папы Спиридонова, мамы. Ночной побег, Огей, поющий свою песен­ку, охота на мамонта, погоня...

—   Да, – сказал Учитель. – Такие переживания и взрос­лый бы не всякий выдержал. Надо вернуть их в двадцатый век. Пусть это случится послезавтра, в День детей.

Глава восемнадцатая,

в которой приводятся стра­ницы из дневника профессора многих наук

Утром Мила-вторая, девочка из будущего, принесла круг­лую сиреневую коробочку. В ней, свернутая колечком, лежала пленка.

–  Это тебе, –  протянула подарок девочка.

– А что это такое? – спросил Спиридонов.

– Дневник профессо­ра многих наук Николая Тимофеевича Спиридонова.

Виль достал из шкафа микрокинослуховой аппа­рат, вставил в него пленку. Аппарат имел удивитель­ную особенность: по почер­ку он мог восстанавливать голос человека. Если же на пленке была снята не рукопись, а книга, он читал ее приятным, но ров­ным тоном автомата.

Щелкнул выключатель. Послышался негромкий, высокий голос. Человек говорил, нажимая на «о», что выдавало в нем волжанина.

«...Сегодня опять у меня был обыск. Все козни проклятого ресторатора. Забыть не может, как я выиграл у него сто руб­лей. Сам-то глупец: задумал хвастаться своим умением оста­навливать время. Перед кем?

...12 июня 1898 года.

Снова пришлось вернуться из тайги, с моего заветного ме­стечка на Кынгырге. Машина времени уже работает. Боже мой, как это великолепно – отправляться в плавание по океа­нам веков. Вчера побывал в Иркутске прошлого века. Еще целы были крепостные башни, сложенные из крепких листвен­ничных стволов, грязь на улицах неимоверная.

Хоронили Григория Шелехова. Собрался весь город. Пла­кала безутешная вдова, горожане рассказывали о его напори­стом характере, о небывалых подвигах. У него открытое широ­кое лицо и руки мужика. Неужели это тот самый человек, что покорил моря, изведал радости первооткрытий и горечь неудач.

Земля хоронила большого человека, столько сделавшего для ее славы, присоединившего России Америку, открывшего и заселившего Аляску, построившего там форты, укрепленные крепости, города...

Только один я в небольшом этом городе, городе купцов и ремесленников, только один я во всей огромной России и не­объятном мире знал, чем закончатся победы Григория Шеле­хова потом, через десятилетия после его смерти. Я знал, что многие его труды, все нелегкие тысячи километров, которые проплыл он на парусниках и прошел пешком, открытия, кото­рые подарил он родной стране, будут зачеркнуты одним росчер­ком пера. За пустяковую сумму русский царь продаст Аляску Соединенным Штатам Америки.

Как хорошо, что человек не может заглянуть вперед, не может пережить свою смерть, чтобы увидеть потом такой пе­чальный итог трудов своих.

Машина моя, к сожалению, работает несовершенно. Да что там несовершенно – плохо, архиплохо. Пока я могу только уходить в прошлое, да и то на один век, не больше. Вот и пришлось мне на время вернуться в Иркутск, дабы найти кое-что столь мне необходимое.

15 июня 1 898 года, 2 часа пополудни...

У меня все время такое ощущение, что за мной кто-то сле­дит. Хозяин ресторана «Крит», толстая подлая свинья, донес, должно быть, на меня в полицейскую управу. Чего только он, видимо не написал в доносе своем, как не размалевал меня. И вот теперь обыски, слежка…

Хорошо, если здесь, в городе только. А если там?..

 

21 июня 1898 года.

Наконец я снова в своем затишье. Дела идут на лад. Ма­шина моя начинает меня слушаться. Вчера, правда, сдал поче­му-то обратный ход и я едва вернулся из мезозойской эры: ве­роятно, многовато хватил – сорок миллионов лет. Это после одного века-то!

Да, чуть не стал я пищей всяких там динозавров.

Зато теперь воспоминаний хватит на всю жизнь.

...Я видел океан. Он плескался там, где стоит теперь дере­вянный Иркутск, покоящийся на холмах. Его берега поросли папоротником в человечий рост, кущи высоких деревьев с острыми тонкими листьями, похожими на расплюснутые елоч­ные иголки, шумели под сильным ветром. И слышались глу­хие удары – это падали на землю гигантские, пахнущие смо­лой шишки. И тотчас же вслед за этим ударом по высокой мягкой траве проходила дрожь и выползало чудовище с плос­кой зубастой головой, набрасывалось на шишку – только хруст стоял вокруг.

Над кустами, увешанными блестящими капельками росы, над верхушками деревьев носились первоптицы – ученые в наши дни называют их археоптерикс, по-гречески. Но вдруг все смолкло, притаились хищные, метровой длины ящеры – злые, как тысяча полицейских. Птицы притаились между вет­вей. Над лесом пронеслась гигантская тень, будто огромная летучая мышь закрыла солнце. Вот это был ужас – кем-то рассерженный птеродон, летающий ящер, бросился на землю поблизости от меня. Я едва успел отскочить в сторону, спря­таться за непробиваемое стекло своей машины. Отсюда я смог подробнее разглядеть чудовище. У него были клинообразные зеленовато-коричневые крылья, каждое метра три-четыре дли­ной. Плоская голова с усеянной крепкими зубами пастью была похожа на невероятных размеров раскрытый медицинский пинцет. Голова заканчивалась заостренным рогом, тоже плоским, словно расплющенным. Зло уставились на меня красные немигающие глаза. Две тонкие лапы с пальцами без перепо­нок неловко скрючены под животом.

Вот бы нашим иркутским обитателям узреть такую кар­тину! Подлетает такой птеродон к паршивому ресторанчику «Крит», поднимает его за крышу и швыряет прочь в тартара­ры... Однако же досадил мне сей субъект, хозяин ресторана, что я его даже сейчас припомнил.

Птеродону, видимо, очень хотелось докопаться до истины, что за зверь прячется от него. Стал он клювом долбить стекло. Вижу – дело плохо. Силища-то у него какая! Нажал на рыча­ги, а Машина мертва. Тут-то у меня засосало под ложечкой. Все, думаю, Николай свет Тимофеевич, тут тебе и смерть при­шла. И с такой силой я от отчаяния нажал на рукоять, что по­терял сознание... А когда пришел в себя – оказался в своем мраморном доме над рекой Кынгыргой.

Нет, надо еще и еще раз проверить Машину. А то, чего доброго, застрянешь где-нибудь среди прошлых веков, как лифт меж этажами.

28 июня 1898 года.

Опять за мной следят.

Ходил сегодня к хозяину ресторана «Крит». Спрашиваю:

—   Чего вам от меня надо? Если жалко вам проигранных ста рублей, так вот возьмите двести, только отвяжитесь.

Взял он, сволочь, деньги. А у меня их не так-то и много осталось. Ну да спокойная работа все искупит, все. Взял он и говорит:

—   Ежели бы дело только в ста рублях – бог с ними бы. А то ведь опозорил ты меня, клиенты ко мне не ходят теперь, скоро по миру пойду.

Врет ведь, как самый паршивый пес! С того вечера, как он меня бифштексом попотчевал, отбоя у него нет от клиентов. И все поближе к ночи собираются, авось фокус-то повторится. Он и намекнул мне, дескать, повтори историю-то и отста­ну от тебя.

        Да, дела мои неважные. В городе распустили слухи, что связан я с сатаной. Другие ни в бога, ни в черта не верят, а ту­да же – болтают, что ни попало. Уж и возле мраморной моей лаборатории – пронюхали-таки – вертелся какой-то подозри­тельный тип. Ох, чует мое сердце: быть беде. Решил спрятать сей дневник, карту также, но в другое место. На днях привезу все расчеты свои и тоже припрячу...»

...Голос смолк. И долго еще не решались заговорить ребя­та. Перед глазами Кольки стояли развороченные взрывом мра­морные стены, засыпанные землей залы, березка, растущая на камне. И окровавленное лицо его гениального прадеда, профес­сора многих наук.

Глава девятнадцатая,

в которой Колька обретает крылья и побивает рекорд вы­соты

Даже Милочка научилась летать, а Колька все еще не мог получить крыльев. В августе было много желающих отпра­виться в дальние перелеты – от полюса до полюса – и про­мышленность не успевала производить крылья. Это производ­ство было пока в стадии освое­ния. Только внешне крылья каза­лись простыми. Гладкая, туго на­тянутая на тонкий каркас пленка. Ремни для крепления к плечам. Золотистый обруч, который наде­вается на голову, соединен с крыльями почти невидимыми сверхпрочными проводничками. Вот и все. Но, если вскрыть яркую пленку и заглянуть внутрь, увидишь устройство необыкно­венной сложности: преобразователь, получающий приказ. Достаточно только подумать, и мысль будет воспринята ап­паратом, превратится в нем в электрический ток, который в свою очередь оживит двигательную систему. Тогда крылья взмахнут, и ты легко поднимешься в воздух. И станешь парить, как птица. Но сперва нужно научиться сосредоточивать волю свою на чем-нибудь одном. Очень трудная задача. Особенно для Кольки Спиридонова.

Но так хочется летать.

Колька заходит в спортивный магазин, если это можно назвать магазином: бери, что хочешь, денег платить не нужно, – и выбирает, наконец, крылья. Нужного размера нет, и Спиридонов берет те, что побольше.

—           Только ты смотри: пока не привыкнешь парить, руко­водить крыльями, – не смей думать ни о чем, кроме полета. Нужно тебе вверх – думай: «Хочу вверх», нужно тебе вниз – думай: «Хочу вниз». Понял?

Виль еще раз проверил крепления, поправил у Кольки на голове золотистый обруч:

—   Ну что? Летим?

—     Летим, летим! – закричал Спиридонов. И подумал: «Хочу вверх!» Крылья взмахнули, и мгновенно Колька очу­тился где-то под облаками. И так как он не отдал команды «прямо», «влево», «остановка», «парение на одной высоте», то крылья поднимали его все выше и выше. На высоте двухсот метров покачивалась привязанная к цветным шарам табличка: «Подниматься выше запрещено. Опасно!!!» Однако остановить­ся Колька уже не мог. Он пролетел запретную линию, пулей проскочил мимо контрольного небодорожного поста. От страха все в нем остановилось и мысли словно навсегда покинули голову.

—     Что ты делаешь! – кричал ему Виль. – Опускайся!  Слышишь? Опускайся.

Но Колька пробил головой облака и совершенно мокрый – облака-то были дождевые – вынырнул к солнцу. Облака оста­лись где-то внизу. Казалось, белоснежная равнина, устланная легчайшим пухом, тянется до горизонта. Иногда она разры­вается голубыми провалами озер с такой прозрачной водой, что на невероятно далеком дне видна зеленая щетина леса. А какие горы вырастают на пути! То они похожи на замерз­ших диких зверей, гигантского роста ящеров, полярных мед­ведей... То призрачные башни небывалых замков плывут на­встречу. То клубятся ослепительные вершины вулканов. Но все это сказочное великолепие остается внизу, а Колька пробивает головой следующий слой.

Кто знает, чем бы закончилась эта история, если бы  не Виль.                                                ,

Он вскочил в небомобиль – своеобразный такси-верто­лет, захватил с поста дежурного регулировщика, уже не раз спасавшего зарвавшихся леталыциков, и они, набрав прилич­ную скорость, догнали Спиридонова в тот самый момент, когда он проходил третий слой облаков. Там был ужасный мороз, и промокший насквозь Колька был похож на летающую сосуль­ку. Он видел, как мельчайшие капельки воды в облаках пре­вращаются в снежинки, как начинают они тихо кружиться в воздухе и падают вниз, чтобы растаять и долететь до земли дождем, снова стать не снегом, а водой.

—   Что ты делаешь? – закричал ему Виль. И хотя Колька уже слышал это удивленное восклицание, на сей раз голос Виля испугал его. – Ты же замерзнешь! Упадешь!

«Упаду!» – с ужасом подумал Колька и тут же стремглав полетел вниз: крылья выполнили приказание.

Через секунду – так показалось Кольке – облака были уже высоко-высоко, бешено летела на Спиридонова земля, а он совсем растерялся. Крылья были великоваты – ведь он выбрал их не по размеру, – поэтому снижался наш герой не плавно, а смешно кувыркаясь, переворачиваясь через голову. Но Кольке было не до смеха. Уже лес из щетинки превратил­ся в высоченные деревья, похожие на пики. И каждая из этих пик была направлена вверх, на Кольку Спиридонова, так бес­славно заканчивающего свою жизнь.

И тут, стукнувшись о что-то мягкое, невидимое, Колька подпрыгнул вверх, опять свалился, опять стукнулся и снова взлетел, но уже пониже. Так подпрыгивая, он вдруг понял, что путь к земле ему преградила тончайшая эластичная, почти не­видимая сетка.

Сверху раздался голос Виля:

—     Не бойся! Сейчас подтянем тебя к небомобилю, и вернемся домой!

—     Это я-то боюсь?! – закричал Колька, краснея от сты­да. – Может, я устанавливал рекорд высоты на крыльях и по затяжному падению!

И он легко взмыл на крыльях, сделал несколько фигур высшего пилотажа, даже Виль с дежурным небодорожником удивились: вот это умелец!

Кольке было не страшно: ведь под ним-то – сетка. А когда ее  убрали, – крылья уже  слушались, вся  воля Спиридонова была направлена теперь на то, чтобы лететь ря­дом с Вилем. Он даже позволил себе разговаривать в небе, шу­тить, рассказывать разные истории. Удивительно: крылья были послушны! Ура! Ура!

Виль восхищался мужеством и выдержкой друга. И ду­мал: «Он ведь и впрямь, наверное, ставил рекорд. Ведь хвати­ло же у него смелости из двадцатого века махнуть в каменный, а из каменного в коммунистический!»

Все было бы хорошо, и на земле Кольку наверняка ждали бы лавры не чемпиона, так мастера спорта, если бы не одна история.

Возвращаясь домой, мальчики пролетали над всем горо­дом. Он сверху мало походил на города, которые видывал Колька в двадцатом веке из иллюминаторов ТУ-104. Скорее это было восемь городов, разделенных между собой широкими лесными полосами. Они были расположены как стороны вось­миугольника, центром которого была административная часть города, где размещались театры, различные учреждения, ин­ституты, школы-студии, большие магазины – их так называ­ли по старинке, потому что никто ничего не покупал, а направ­лялись туда заказы по радиотелефону и автоматические про­давцы развозили все необходимое по домам.

Посредине административной части города лежала про­сторная восьмиугольная площадь, уже знакомая Кольке. От нее уходило вдаль восемь широких проспектов: северный – сосновый, южный пальмовый, западный – дубовый, на во­сток – березовый. Остальные проспекты, как мы уже расска­зывали, были засажены вишнями, белыми акациями, пирами­дальными тополями, эвкалиптами, липами. Каждый такой зе­леный проспект связывал центр города с одним из районов.

Неподалеку от Главной площади ступеньками уходила вниз чаша стадиона. Там носились по полю маленькие фигур­ки, а мяч был похож на прыгающую точку.

Надо сказать, что в древнем Иркутске – для 30 963 года он и в самом деле был весьма древним! – не было более заяд­лого болельщика, чем Колька Спиридонов. Поэтому пропус­тить матч было выше его сил. Они приземлились на трибуне, отыскали два свободных местечка рядом, уселись. Матч был интересный: Чехословакия – Аргентина. Команды не уступа­ли друг другу в пластичности и быстроте, меткости ударов и отменной вежливости. Только и слышалось на поле: «Ах, из­вините, но я должен у вас отобрать мяч!» Это не значит, ко­нечно, что игра велась без должного темпа и напористости с одной и с другой стороны. Виль болел за Аргентину, Коль­ка – за Чехословакию. Поэтому между ними на некоторое время как бы выросла невидимая стенка – они стали спортив­ными противниками. Виль отстегнул крылья, предложил то же самое сделать Кольке, но тот только отмахнулся досадливо – команда Аргентины, пробив защиту, вышла на прямую у во­рот Чехословакии. Но в воротах стоял классный вратарь. Он легко подпрыгнул и взял мяч в самом правом уголке, куда хитро направил его аргентинец.

Через пять минут, увлеченный великолепной игрой, Коль­ка и вовсе забыл о крыльях. Но они сами напомнили о себе.

—   Гони! Гони на тот край поля! – закричал Спиридонов, увидев, что игрок с восьмеркой на спине медлит, когда справа у аргентинцев наметилась слабинка. И тут же, сам того не за­метив, оказался Спиридонов на правой трибуне.

—   Вперед, вперед! – кричал он, и крылья несли его вперед.

С трибун смотрели теперь не на поле, а на странного бо­лельщика, носящегося вслед за мячом: мяч налево – болель­щик налево, мяч направо – болельщик направо.

—   Товарищ! Вы мешаете игре, – ровным голосом объ­явил по радио судья.

—   Бей! Бей в ворота! – закричал в этот момент Колька, но вместо мяча сам оказался в воротах аргентинцев. Сбив с ног вратаря, Колька запутался в сетке и повис на крыльях у самой верхней перекладины в левом углу.

Стадион хохотал. Двести тысяч болельщиков никогда еще не видели такого зрелища.

Колька единогласно был избран лучшим болельщиком сезона.

Глава двадцатая,

в которой Колька Спиридонов произносит прощальную речь

Утро началось голосом радио:

 Передаем важное сообщение. Еще одна загадка науки.

Экспедицией Всемирного археологиче­ского объединения в рай­оне Байкала найдена сто­янка первобытного чело­века.

От других поселений людей каменного века, описанных в специальной литературе, это сущест­венно отличается: одежды женщин, сделанные из шкур, фасонами своими напоминают более поздние эпохи. Самой большой неожиданностью оказался первобытный человек, очевидно в момент охоты, у которого на шее обнаружено своеобразное ожерелье из окаменевших головок чеснока...

—   Огей! – воскликнула Милочка. – Это Огей! И она заплакала.

—   Ладно уж, – насупился Колька, стараясь скрыть, что и сам готов разреветься, – не могут же люди жить несколько десятков тысяч лет.

...Кроме того, на стоянке обнаружена жильная сеть своеобразного плетения и фо­нарик, сделанный, судя по марке, в двадца­том веке Иркутской артелью «Точная меха­ника». Ученые пытаются решить эту загадку, но из двух тысяч шестисот семидесяти трех гипотез ни одна не подтверждена. Следите за сообщениями...

—Учитель, –  сказал Колька, –  это мой фонарик.

—Твой?

—Я сейчас все объясню.

И день стал похожим на калейдоскоп.

События, события, события...

...Пресс-конференция в Академии наук.

Колька рассказывает всю историю с Машиной времени: как он испугался кошки, как бежали они с Милочкой лесом, как попали к первобытным. А Милочка сидела в президиуме и удивлялась: Колька рассказывает все точнехонько, не фанта­зируя, без утайки.

—   И тогда он похитил у меня фонарик, – говорит Колька.

—   Да, это так и было, –  говорит Милочка.

...Газеты, газеты, газеты.

Портреты Кольки и Милочки рядом с портретами космо­навтов, вернувшихся из далекой галактики. И в каждой газете сообщение:

Завтра путешественники во времени от­правятся в свой двадцатый век!

–     А сегодня, – говорит Учитель, – так и быть, прощаю Виля и разрешаю вам в последний раз посмотреть на Землю трехсотого столетия.

И они поднялись над Землей, над фантастической Землей будущего.

Они видели города, сверкающие на солнце пластмассой, и металлом, и стеклом. Они увидели ракетодромы, с которых уходили в небо космические корабли. Пролетали над Беринго­вым проливом, перегороженным плотиной, над Заполярьем, где собирали урожай винограда, над океаном, который бороздили гигантские атомоходы. И Колька с гордостью подумал, что многое из этого было сделано или задумано еще в его древ­нем, но прекрасном двадцатом веке.

—Смотрите, смотрите! – закричал Колька, увидев внизу знакомые очертания. – Африка видна! Африка!

—Да? – с удивлением посмотрел на него Виль. – В ва­ши дни это называлось Африкой?

—     По-моему, это Австралия, – тихо сказала Милочка и покраснела. «Сейчас Колька начнет оправдываться, что-нибудь придумает. Я же его знаю!»

—     Виль, – тихо сказал Спиридонов, – Виль, я не должен был попадать в будущее, это произошло случайно. Сюда бы надо отправить отличника... И вообще, я не такой уж хоро­ший... А, да что там! – я просто плохой ученик там, в нашем двадцатом веке... Это, конечно, Австралия, я ошибся. У меня ведь в табеле двойка по географии и переэкзаменовка...

—   А что такое «переэкзаменовка»? – спросил Виль.

—   Надо возвращаться, – сказала Милочка, чтобы скрыть смущение брата. – Скоро мы будем дома!

...И грянул марш.

И заполнили улицы города праздничные толпы людей.

И снова стены зданий превратились в гигантские видеофо­ны. Весь мир сегодня устремил взоры сюда, к этой широкой площади.

Посредине ее стояла украшенная цветами Машина времени.

—Скажите мне точно дату, когда ушли вы в лес.

—Двадцатого августа, Учитель, –  сказал Колька.

—А время?

—Точно три ночи.

—   Нет, было уже десять минут четвертого, – поправила Милочка, и Колька не стал с ней спорить.

Теперь вы, должно быть, понимаете, почему папа, про­снувшийся в пять минут четвертого, не увидел детей, а мама, которую Петр Васильевич разбудил через пять минут, увиде­ла их.

—Значит, в три часа десять минут, – уточнил Учитель.

—Да! — в один голос ответили брат и сестра.

В щель «УС» – Универсального справочника – опускает­ся карточка с записанными цифровыми данными.

Через четверть часа звучит металлический голос:

Чтобы попасть в двадцатый век, нужно поставить рычаги под углом в сорок пять градусов. Поправка на 1963 год – десятая градуса влево. Стрелку на самом верхнем циферблате поставить на восьмерку – ав­густ. Часы и минуты устанавливаются на том же циферблате, где дни.

Колька с Милочкой на трибуне.

Виль дергает Спиридонова за рукав:

—Тебе надо сказать несколько слов.

Колька испуганно:

—Мне?

—   Конечно, тебе, – смеется Учитель. – Да ты не бойся, здесь все друзья.

Колька обвел глазами наполненную народом, весело шу­мящую площадь и видеофоны, на экранах которых виднелись дальние города:

—   Друзья! – сказал он. – Нам очень понравилось у вас, в будущем. И мы бы никогда не покидали его. Но если бы все люди захотели бы сразу вот так переселиться в будущее, –  ни­чего бы не получилось. Не получилось бы, потому что будущее ведь нужно же кому-то построить. Там, в нашем двадцатом ве­ке, в трудном, но удивительном, начинается вся эта красота...

Тут Колька развел в обе стороны руки, точно желая об­нять прекрасный, фантастический мир. Площадь зашумела, раздались крики и аплодисменты. По щекам Виля катились слезы.

—    Там, в нашем двадцатом веке, – он для вас далекое прошлое – нас ждут еще школа, а потом тысячи строек, там ждут наши друзья и весь наш пятый «Б» класс 213-й иркут­ской школы...

—    ...И мама с папой, – добавила Милочка. И все опять захлопали в ладоши.

—     ...А потом мне там нужно кое-что сделать самому...

—     Что ж вам нужно сделать? – спросила Милочка-бу­дущая.

—     Ну, в общем... Ну, надо мне двойку по географии ис­править, и вообще...

Милочка-сестра понимает, что Кольке трудно. Она подходит к микрофону и предлагает:

—   Давайте, я вам спою.

Тысячи радиоприемников передали эту песню всей Земле:

Вставай, пионер, на рассвете,

походный рюкзак собери, –

вон утро надело планете

трепещущий галстук зари.

А песня, легка и крылата,

зовет нас в неведомый путь,

и хочется очень, ребята,

и хочется очень, ребята,

в грядущие дни заглянуть.

И во всех концах Земли подхватили припев полюбившейся всем задорной и гордой пионерской песни:

И хочется очень, ребята,

в грядущие дни заглянуть!