Сергеев М. Д. / Произведения

Марк Сергеев
Разговор восьмой
Куда падают звёзды, или Как подружились Чапаев и Тимур

И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди,
И Ленин – такой молодой,
И юный Октябрь впереди!

Вот уже семьдесят лет юный Октябрь продолжается в нашей жизни, в любом большом и малом деле, и все новые поколения советских людей движутся в его праздничных боевых колоннах. И рядом с отцами – дети.
В Восточно-Сибирском книжном издательстве вышла серия книг «Пионерские горны», шесть томов её включают в себя шесть этапов истории страны Октября, судьбу шести поколений борцов за мир и счастье трудового человека, шести поколений детей, разделяющих этот путь со взрослыми, революция и гражданская война – пороховые суровые годы, первые пятилетки, Отечественная война, годы великих сибирских строек, наши дни... У каждого поколения пионеров своя память...
И расскажу я тебе сегодня, юный мой товарищ, о трудном времени, которое пришлось на долю пионеров сороковых годов. Как раз тогда появилась на свет удивительная книга – «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара. Этот писатель-боец умел ощущать то, что таилось в сердцах у ребят, и книга, едва появившись в печати, стала жизнью, её герои сошли со страниц, умножились: в каждой школе появились свои Тимуры и свои тимуровцы. У нас, в Иркутске, первая такая команда появилась на Лисихинском кирпичном заводе. И мне довелось быть первым её капитаном. А всё началось с кинофильма «Чапаев». Чтоб тебе всё было понятно, расскажу по порядку.
Главным бухгалтером завода работал в предвоенные и военные годы Андрей Потапович Василькин. Уже в сороковом году время было трудное, не хватало рабочих, ведь многие иркутяне ушли воевать вместе с монголами, защищать их социалистическую родину от японских милитаристов – поджигателей войны, другие в лыжных батальонах сражались на границе Карелии и Финляндии с фашистами, и на помощь взрослым пришли ребята. И вот после дневного киносеанса в заводском клубе, где собрались все ребятишки Лисихи, Андрей Потапович предложил создать свою тимуровскую команду, а меня попросил рассказать о том, как я работал в форпосте. До Иркутска я жил в Киеве, и в нашем дворе был такой форпост. Теперь слово «форпост», а оно обозначает передовой пункт чего-нибудь, употребляется ребятами редко, даже и совсем не произносят его, а тогда, в середине тридцатых годов, так называли пионерские группы во дворах больших городов.
Придумал это Павел Петрович Постышев. Он был тогда руководителем большевиков, работы у него было более чем много, но за самыми сложными делами он никогда не забывал о детях. Я уже рассказывал тебе, почему на первых новогодних ёлках во всех домах висели четыре буквы «П»? Это значило: подарок Павла Петровича Постышева, он вернул ребятам на новогодний праздник ёлку, потому что до того она считалась буржуазным предрассудком. Постышев обратил внимание, что после школы ребята предоставлены сами себе, а их можно организовать на добрые дела: порядок во дворах и на улицах, помощь многодетным родителям, посадка деревьев, цветов и кустов, чтобы город стал красивее, борьба с хулиганами и многое-многое другое...
Так я стал капитаном тимуровской команды, которая поначалу называлась «Форпост имени Чапаева». Почему Чапаева? Да потому, что ведь мы только что просмотрели, наверное, в двадцатый раз, этот замечательный фильм, и каждому хотелось быть похожим на Василия Ивановича. У нас тогда многие пяти- и шестиклассники заводили себе папахи, подвязывали чапаевские усы и с деревянными саблями скакали в атаку. Кто из нас знал, что скоро многим предстоят не игрушечные, а настоящие бои, но разве не в этих шумных играх рождалась в нас и отвага, и ловкость, и сила, и вера в правое дело, которые пригодились вскоре всерьёз. Впрочем, и судьба нашей тимуровской команды «Форпоста имени Чапаева» была судьбой всерьёз.
Началась война, на каждом заводе и заводике страны изготовлялись оружие и боеприпасы для фронта. И на мирном ещё вчера кирпичном заводе, изготовлявшем кирпичи, чтобы строить из них заводы, школы, больницы, клубы, дома, стали изготовлять в одном из цехов другие кирпичи – деревянные кирпичи, чтобы сокрушить фашистские танки, эти деревянные кирпичи были минами. И у конвейера, по которому двигались деревянные ящики, заполнялись взрывчаткой, комплектовались запальным устройством, стояли ребята от девяти до четырнадцати лет, и нам казалось, что из рук наших, вот так, двигаясь на беспрерывной серой ленте, от которой рябит в глазах, уплывали наши мины на фронт, в передовые части. И нет-нет да кто-либо из мальчишек писал на деревянной боковинке: «Красным бойцам от чапаевцев». А ведь мы не только работали, мы учились, и тем, кто делал боевое оружие, было стыдно получать двойки: у тимуровской команды отстающих не было.
Настало лето. И мы всей командой отправились в тайгу, на подсобное хозяйство. Обычно там работали взрослые, но теперь рабочих было мало: все ушли воевать. На тяжёлых работах мужчин заменили женщины. А здесь, на подсобном хозяйстве, мы должны были заменить взрослых. Нам было трудно. Взрослых совсем не было, один раз в неделю на лошадке приезжал дядя Саша Лоскутников, отец моей одноклассницы, забирал всё, что мы наготовили – картошку и капусту для заводской столовой, сено – для конного двора, тогда машин было мало, и лошади перевозили грузы. Уезжал его медленный обоз, и мы снова оставались одни в тайге, в сорока километрах от Иркутска, и в нескольких километрах от деревни Пашки, стоящей по старому Байкальскому тракту – нет теперь ни этого тракта, ни деревни Пашки, ни подсобного хозяйства нашего детства – надо всем этим волны Иркутского моря.
Я не сразу попал в тайгу. Летом наша команда разделилась на две половины, одна продолжала укупорку мин, другая, а с ней пионервожатый по имени Коля – старшеклассник одной из иркутских школ – отправилась на подсобное хозяйство. Недели через две вызывает меня директор завода Павел Тарасович Монтиков и говорит: тут мы тебя заменим, что-то команда твоя ведёт себя не по-тимуровски... Оглянулся и я увидел Колю, весь он в синяках, измазан йодом – поколотили его ребятишки. За что?
Уже работая на прополке, дёргая распроклятый, въевшийся в землю намертво пырей, понял я, в чем дело. Тимуровцы, в том числе и ребятишки девятилетние, трудились от темна до темна, кололи руки злым осотом, резались пыреем, его зелёными острыми тонкими ножиками, а Коля расхаживал и командовал, сам травинки не тронул. И получил поделом, хотя, в общем-то, кулаки – не способ решения вопроса.
Но в том, что мы были одни в тайге, – было много хорошего: никто ни на кого не мог переложить ответственность, а когда человек чувствует ответственность за важное дело – он ведёт себя достойно, в его характере открываются новые чёрточки, мало заметные в обычной будничной жизни, даже во время занятий в школе. Неприметный паренёк, сознавая, что он трудится для победы, вдруг оказывался настоящим героем, без всяких преувеличений.
Работали много, уставали страшно, а наступал вечер – никто не хотел засыпать. Мы жили в недостроенном деревянном коровнике, разделённом на две половины – для девочек и для мальчиков, – спали на общих дощатых нарах, света не было, немножечко керосина, выделенного нам, мы берегли, зажигая в час ужина одну тусклую пятилинейную лампу. И вот в темноте взвинченные ребятишки начинали озорничать, бросать друг в друга шишками – благо сосны шумели тут же, за стеной. Успокоить было их трудно, ругать не хотелось – они ведь не виноваты, что нет у них времени для веселья и озорства, да и что даёт эта ругань? Ничего хорошего, притихнет твой товарищ маленький и верить тебе перестанет. А без веры друг в друга – какая же тимуровская команда. И придумал я рассказывать сказки. Ещё гомонят ребята, шебуршатся, но вот прозвучало заветное: «В некотором царстве, в некотором государстве...» и все затихли, и слушают, и засыпают сладко: усталость берёт своё. Но все сказки, что я знал, – кончились. Люся Татарская, что выросла на Лене-реке, там, где стоит теперь бамовская станция Таюра, ведь именно от названия реки появилась фамилия Таюрские, спасла меня, стала рассказывать старинные ленские сказки о семи собаках, на лбу которых написано: «Не пропустим», о злых и добрых людях да о сивке-бурке, спасающем ребят от верной гибели. Но и Люсин запас иссяк.
И тогда я придумал сказку, которая никогда не кончалась: это была сказка о золотых колосьях, о нас самих, своим трудом стоящих на защите Родины рядом с бойцами, рабочими, колхозниками. Начиналась сказка с того, что, оказывается, есть поле, на которое падают августовские звёзды: упадёт на него звезда – и вырастет из неё золотой волшебный колосок, придающий человеку могучую силу.
Узнали об этом поле бойцы-красноармейцы. Трудно с поля боя отпускать бойцов, каждый нужен в огненной битве. Но ведь и волшебные колосья нужны, они помогут разгромить врага. Но прознали про это поле и враги. И вот с двух краёв поля, где горят среди ночного мрака колосья-звёзды, появляются два противника: красноармеец в крылатом будёновском шлеме, на котором пылает сестра колосьев – красная звезда, и фашист, чудовище, чёрное, с ножами вместо ладоней, в забрызганном кровью чёрном плаще и рогатой каске. Начали они жать поле, складывать колосья в снопы. Сами идут в руки красноармейцу волшебные звёзды, вырываются из рук фашиста, однако и он успевает часть из них срывать. И тут об этом поле узнаём мы: падает с неба звезда на ладонь самой маленькой нашей работницы, превращается в девочку и просит помочь. И мы отправляемся к полю с золотыми колосьями на подмогу Красной Армии.
Теперь уже трудно вспомнить все сложные повороты сказки, ведь в неё вплетались и имена ребят, тех, кто помогал идти вперёд, и тех, кто, может быть, и не хотел, но тормозил это движение – между прочим, эти части сказки были, на мой взгляд, куда важнее приказов, уговоров, разборов и разносов, маленький труженик гордился собой и понимал свои проступки жёстко и ответственно. Так мы добрались до этого поля, помогли красноармейцу, и колосья обернулись и волшебным, прибавляющим силы хлебом, и нашими противотанковыми минами, которыми, по ходу сказки, кажется, Володя Вознюк, пятиклассник, подорвал фашистское чудовище, не дав ему унести с чудо-поля ни колоска.
Кто знает, может быть, в те тёмные предосенние вечера, вплетая в выдумку судьбы своих малых ребятишек, до боли жалея их изрезанные травой, жёсткие от холодной росы руки, радуясь их радостям и гордясь их гордостью, я, сам того не зная, стал детским писателем.