Звукозапись
Экранизации, видео
Литературные вечера
Автограф

Сергеев М. Д. / Произведения

КАПЕЛЬКА ПО КАПЕЛЬКЕ

Часть первая, которая обычно служит прологом
1. О чём думала… бутылка

Её размышления были грустными:
– Когда я была полной – меня все любили, прикасались ко мне ласковыми тёплыми руками. Я кланялась и на добро отвечала добром: наливала в стаканы вкусный, шипучий лимонад. А теперь я пуста, и меня забыли…
– Но послушайте, – возражала ей банка с маринованными огурцами, – люди вообще не любят пустых. И раз уж в вас ничего нет, значит, в вас ничего не содержится, а раз ничего не содержится, то, значит, вы – бессодержательная! – Она очень любила многозначительные фразы, эта банка, вероятно, потому, что стояла всегда на толстой, умной книге – «Философия».

2. О чём думал почтальон

Его размышления были ещё грустнее:
– Живёшь здесь, в глухомани, за лесами, за горами. Разносишь газеты, письма. Да много ли их? Если в неделю придёт одно, второе, так и то праздник. И кому это интересно знать про наше село? Самое что ни на есть захолустье. Одна слава, что Байкал – вот он, рядышком.

3. О чём думал Коля Силантьев, ученик пятого класса

Его размышления были самыми грустными:
– Завтра сбор отряда, а я ничего интересного не придумал. Ох, и попадёт же мне!

4. О чём думал пакет

Он ни о чём не думал. Он просто лежал на полке катера в холщёвом мешке. На нём была надпись:
«Село Прибайкальское. Коле Силантьеву».
Это был толстый, большой и очень важный пакет.
Он ехал в почтовой машине, летел по воздуху, качался в поезде и вот теперь плыл по воде.
Но даже пакет не знал, как начнётся эта история, потому что когда…

5. Среди ночи раздался стук

…Это ещё, ровным счётом, ничего не значило.
Это просто рулевой катера разбудил почтальона:
– Папаша, – крикнул он, – крепкий сон вреден работникам связи! Принимай пакет, папаша!
Почтальон прочитал адрес: «Село Прибайкальское. Коле Силантьеву», погрозил рулевому вслед пальцем, дескать, из-за какого пустяка не дал сон досмотреть, и,  решив, что утро вечера мудренее, снова заснул.

6. Хорошее слово «вдруг»

И в самом деле, разве плохое?
С этим словом связаны тысячи приключений и событий.
Коля Силантьев тоже надеялся на какую-нибудь неожиданность. Но когда очень чего-нибудь ждёшь – всё получается наоборот.
«Я выхожу из дома, – мечтал Коля, – и ВДРУГ навстречу мне Герой… Нет, дважды… Нет, трижды Герой Советского Союза. И говорит мне: «Здравствуй, Коля! Знаю, что тебя мучает: ты пообещал ребятам, что пионерский сбор будет интересным. Так он будет интересным! Идём, я расскажу вам тысячу историй, а если надо – две тысячи историй, потому что я столько видел на войне, что и за всю жизнь не рассказать…».
«Или будет так: ВДРУГ с неба спускается вертолёт. А в нём – пять, нет – десять человек. И все – геологи! И они говорят: «А, Коля. Привет! Нам нужна помощь. И твоя, и ребят из твоего класса, потому что пятиклассники – самый серьёзный народ. А нам нужна серьёзная помощь. Сегодня на сборе мы вам всё объясним, а завтра выступаем в геологический поход. «А как же уроки?» «Уроки как-нибудь потом, не в уроках счастье. Пойдём, мы будем искать алмазы и нефть, и все эти места станут неузнаваемыми!»
«Или будет так…»
Но ВДРУГ под ноги Коле упала пустая бутылка. Вероятно, она решила, что хватит ей пылиться без дела. В бутылке противно жужжала сонная муха.
Ещё не зная, какую роль придётся играть бутылке в дальнейших событиях, Коля наступил на неё в полутьме, растянулся в сенях, ударившись головой о дверь. Дверь распахнулась. Коля потёр шишку, с досадой поставил бутылку на полку рядом с банкой.

7. Разговор бутылки с банкой

– Эх ты, – сказала банка, – бросаясь с обрыва, – ты рискуешь головой!
– Это ещё неизвестно, – огрызнулась бутылка. – Это ещё неизвестно, кто рисковал головой: я или он!

8. Вечер воспоминаний

Сперва полчаса выбирали президиум. Выбрали Колю председателем, а Наташу Фёдорову секретарём.
Потом Коля предоставил слово самому себе.
– Ребята, – сказал он, – я долго-предолго думал. Даже ночью думал. И я придумал. Очень здорово придумал… Что вы там смеётесь?
– Это у тебя шишка на лбу от мыслей? – спросил Симка Лапахин. Вот уж от кого Коля не ожидал ехидства.
– От бутылки это, – мрачно ответил он. – Так вот, мы сегодня устроим вечер воспоминаний. Кто хочет первым вспоминать?
– А что вспоминать-то? – не унимался Симка.
Коля посмотрел на его смеющиеся рыжие глаза и сказал ещё
более мрачно:
– Будем вспоминать свои биографии. Помните, Василий Тимофеевич говорил, что неинтересных биографий не бывает. Значит, у нас у всех интересные. Начинай ты, Сима. – Коля как бы равнодушно посмотрел в окно, чтобы не видеть сейчас Симкиного лица.
– Ну, ладно. Значит, так: сперва я родился.
– Все родились, – сказала Наташа Фёдорова.
– Потом, я, значит, пошёл в школу. В первый класс.
– И мы все пошли в первый класс, – добавила Наташа.
– Потом я перешёл во второй класс.
– Очень интересно! – ухмыльнулся Коля.
– А не интересно, так рассказывай сам.
– Ну и расскажу. Моя биография началась с того, что я родился.
Ребята рассмеялись.
– Ничего смешного, – рассердился Коля. – С этого начинаются все биографии. А дальше у всех по-разному.
– Ну, что было дальше? – подозрительно серьёзно спросил Симка.
– Потом я пошёл в первый класс.
Теперь смеялись долго.
Наконец, встала Наташа и сказала:
– Ребята, так всё-таки не годится. У нас серьёзное мероприятие, сбор отряда. А вы смеётесь. Раз уж вы не знаете, как надо рассказывать, я сама вам расскажу.
– Вот когда я была маленькой, мама послала меня в магазин. И говорит: купи сахару и соли. Ну, я купила соль и высыпала её в мешочек, а потом купила сахар и тоже высыпала в мешочек. Прихожу домой, а мама спрашивает: «Где сахар?» А я ей говорю: «В мешочке». «А где соль?» А я говорю: «Тоже в мешочке». «Раз так, – говорит мама, – высыпай всё из мешочка на стол». Я высыпала. «А теперь, – говорит мама, – выбери, чтобы сахар – отдельно, а соль – отдельно». И стала я выбирать. По крупинкам… Целый час. И второй… А потом мама меня пожалела… Вот и всё.
– А со мной какой случай был! – закричал Симка Лапахин. – Пошёл я с отцом на охоту. Только нашли мы берлогу, парок над ней стоит, словно под снегом кто-то трубку курит… Как ВДРУГ…
Раздался стук в дверь.
И ВДРУГ в класс вошёл почтальон.
– Здесь пятый класс? – спросил он.
– Здесь! – ответили все.
– А здесь Коля Силантьев? – спросил он, будто бы и не знал Колю.
– Здесь! – ответили все.
– Тогда распишитесь,  товарищ Силантьев. Да  не здесь, а вот тут. Так. Получайте!
И он вручил Коле толстый, большой и очень важный пакет.

9. Что было в пакете

А было там вот что:
Газета «Пионерская правда».
Бумага, напечатанная на машинке.
Письма – восемнадцать штук, написанных разными почерками и разными чернилами.
И ещё – рисунки.

10. История пакета

Она началась на уроке русского языка.
Василий Тимофеевич – он совсем недавно приехал в Прибайкальское после окончания Иркутского пединститута – решил познакомиться с ребятами поближе и на одном из первых уроков предложил пятиклассникам написать сочинение на вольную тему.
Через два дня он вошёл в класс торжественный и взволнованный и сказал:
– Друзья, меня очень порадовали ваши работы. Но одна из них мне понравилась особенно. Я вам её сейчас прочитаю, а вы отгадайте, кто написал. Называется сочинение так:

«ЗА БАРГУЗИНСКИМ СОБОЛЕМ».

Мой отец – зверовод. Я сперва, когда ещё был маленький, не знал, что это за профессия, думал, что он просто куда-то водит зверей. Оказалось, зверовод – это очень интересно. Надо знать всех зверей, их привычки, их друзей и врагов, их болезни. И ещё – что они едят, и где спят, и почему перебегают из одного места тайги в другое, за многие сотни километров.
Например, идёт зверовод по лесу и видит: много кедровок кружит над деревьями. И он сразу знает, что будет в этом месте нынче много белок. Потому что раз прилетели кедровки, значит, много орехов, а раз много орехов, значит, белке есть питание.
И вот отец мне сказал:
– Собирайся, пойдём на охоту.
Я удивился, потому что отец у меня за всю жизнь никакого зверя не убил, он только наблюдает животных и пишет толстые книги.
Я спросил:
– Можно, я у Симки Лапахина ружьё возьму?
– Незачем, – сказал отец.
И я приуныл: другие будут стрелять, а я смотри!
– Это будет необычная охота, – успокоил меня отец. – Охота без ружья.
Как будто я не понимаю, что так не бывает вовсе.
Мы увязали рюкзаки. И тут я услышал гул вертолёта.
– За нами, – сказал отец.
И мы вышли. Нам спустили лестницу, она называется трап, отец подсадил меня, и я полез. Только она очень качается, лестница, словно качели. И лезть трудно. Но я не выдавал, что мне страшно: ещё оставят дома.
А потом мотор застрекотал, загрохотал, снег на поляне вздыбился столбом, и поднялись мы над землёй, над Байкалом. И горы стали маленькими, и деревья тоненькими, и всё наше Прибайкальское сжалось, что сразу можно было увидеть школу на одном конце села и клуб на другом, и лодки, что на берегу снегом присыпаны, и стога сена во дворах, и главную улицу, по которой шёл грузовик.
Мы всё летели и летели, пока тайга не стала гуще, совсем стала густая.
– Куда мы летим? – спросил я.
– За баргузинским соболем, – ответил мне дядя Миша, отец Симки Лапахина. Он тоже с нами летел, дядя Миша.
– Расскажите мне о соболе, – попросил я.
– Хорошо. Вот послушай: каждый год собираются в Ленинграде знатоки мехов из самых разных стран – из Англии, из Франции и даже из Америки. Это они приезжают, чтобы купить знаменитые русские меха. И, оказывается, во всех странах больше всего ценят нашего баргузинского соболя, он самый лучший в мире, у него самый нежный мех.
Тут вертолёт сильно качнуло, и мы опустились на поляну.
Кругом стояла тайга – чёрная, густая. Сосны поскрипывали под ветром и роняли на землю пушистые комья. Ноги проваливались в неглубокий снег, а под снегом – мох. Идти было трудно, зато мягко. Впереди нас бежали собаки. Они тоже прилетели на вертолёте, только я их сначала не видел. А потом увидел.
На перевале снега не было, его сдуло. Мы шли по тропочке, совсем почти незаметной. Она вела к вершине, где было набросано много больших камней, словно это великан играл ими и набросал. Такие кучи огромных камней старые охотники называют «шерлопом». А в шерлопе очень любит прятаться соболь.
И тут собаки стали принюхиваться, тыкаться носами в мох. Это они на соболиный след напали. И понеслись собаки, и побежали. А мы – за ними. По камням, по снегу, через валежник!
И все посмотрели на дерево, на сосну. На ветке притаился хитрый зверёк. Ага, попался!
Дядя Миша достал из заплечного мешка свёрток, а там была капроновая сетка. Стали мы её натягивать, а собаки лают на соболя, а мы тем временем окружаем деревья кольцом из сетки. А потом дядя Миша полез на дерево. Да ловко так, быстро. Соболь подождал дядю Мишу, потом как прыгнет. И прямо на другое дерево рядом. Залез на верхушку и вниз поглядывает. Отец полез на это дерево, а соболь прыг вниз. Собаки за ним, а он на третье. Целый день он так вот нас морочил. А потом, уже под вечер, побежал к шерлопу, к густым зарослям. И попался – запутался в сетке.
Отец подбежал к нему, распутал сетку, держит соболя, а зверёк хрюкает, урчит, фыркает, лает. Он может кричать по-разному. Потом уцепился за свитер, никак выпускать не хочет. Дядя Миша подул ему в ухо. Соболь расцепил зубы. Тут его в клетку бах – и готово! Сиди!
– А зачем ловят соболей? – спросил я, когда мы летели обратно.
– А вот зачем, – сказал отец. – Когда-то этих зверьков было много. Но потому что мех у них дорогой, их истребляли, и никто не заботился о их жизни. Это ведь давно было, в прежние времена. И стало соболей так мало, что охотник от самого Урала шёл по тайге до Якутии – несколько тысяч километров, – а приносил домой всего одного-двух зверьков за целую зиму. Исчез соболь. Во многих местах, где он раньше жил, совсем не стало. Вот как. А когда власть переменилась, пришли охотники к Ильичу, к Ленину, и говорят:
– Что делать будем? Зверя-то нет!
И Ленин сказал, что о богатствах тайги надо заботиться. И подписал Ленин приказ об охране природы. И соболей стали отстреливать мало, просто совсем мало, хотя и англичане, и французы, и американцы хотели покупать всё больше мехов и платить чистым золотом, а страна тогда очень нуждалась в деньгах, потому что вся была разрушена после гражданской войны. Вот как. И появился у нас на Байкале Баргузинский заповедник, место, где зверей вообще не трогают. Стало зверьков побольше. А мы их ловим и на самолёте отправляем в разные места тайги, туда, где раньше соболи водились. Живите, зверьки, пусть вас будет много-много.
– Значит, соболь теперь летает на самолётах?
– Да, – сказал дядя Миша. – Вот какой случай зимой был. Один соболь в самолёте перегрыз клетку и выпрыгнул. С большой высоты выпрыгнул, метров триста. И целым остался. В снег упал. Ты же видел, как он с деревьев на землю-то скачет? Вот и тот так же: прыг – и будь здоров.
А потом мы прилетели домой.

11. История пакета

(продолжение)
Василий Тимофеевич спросил у ребят:
– Ну, как вы думаете? Кто это написал?
– Коля  Силантьев! – закричали пятиклассники.
– Как вы узнали? – не то шутя, не то всерьёз удивился Василий Тимофеевич.
– А мы видели, как он дрожал, когда лез в вертолёт, – сказал Симка Лапахин, и было понятно, что говорит он это от зависти: просто его-то отец с собой не взял – провинился Симка: окно разбил снежком у тётки Марфы.
– Ты бы, небось, ещё сильнее задрожал бы, – сказала Наташа Фёдорова, – да только тебя не пригласили.
– Очень нужно за каким-то соболем гоняться. Я на медведя пойду.
– Это хорошо, – Василий Тимофеевич прищурил глаз, словно бы подмигнул ребятам, – только ты не забудь нам шкуру принести, на выставку. Вот здесь, рядом с доской и повесим.
Он раздал тетрадки, а Коле сказал:
– Ты, Силантьев, потерпи. Верну сочинение, да нескоро.
А через две недели в коридоре школы, на специальной фанерке, покрашенной в коричневый цвет, как всегда повесили свежий номер «Пионерской правды». И сразу же у газеты собралась толпа.
Вечером в Прибайкальском только и было разговоров, что о Кольке Силантьеве. Почтальон встретил его посреди улицы, церемонно раскланялся и сказал:
– Писателям – наше почтеньице!
И вот сегодня пришёл толстый пакет. В нём была газета с Колиным сочинением, письмо в три строки: «Дорогой Коля! Твой рассказ «За баргузинским соболем» очень понравился читателям нашей газеты. Мы посылаем  несколько писем и рисунков, которые пришли в наш адрес для тебя. Желаем тебе успехов в учебе». А дальше стояла какая-то закорючка, под которой, надо понимать, скрывалась фамилия неизвестного Коле доброго человека.

12. Самое главное письмо

Оно тоже лежало в пакете.
Написано оно было на неизвестном языке. Тогда пошли в учительскую, попросили Мару Фёдоровну – англичанку прочитать.
– Не могу,  – сказала Мара Фёдоровна. – Не знаю испанского языка.
Тут все увидели, что к конверту прикреплён тонкий, почти прозрачный листок. Оказывается, перевод.
«Здравствуй, дорогой камарад Коля и школьники из страны Сибирии.
Пишут вам письмо ученики из города Гаваны.
Сегодня в нашу школу попала бомба, и мы очищали здание от камня и пыли. А теперь решили написать вам письмо.
Мы прочитали твой, камарад Коля, рассказ о соболе и узнали, что вы так далеко, что если бы прорыть сквозь землю колодец, то мы бы могли крикнуть друг другу «салют!»
А теперь мы хотим, чтобы вы написали нам о себе и о прекрасной стране Сибирии, где строятся самые большие гидростанции, даже больше, чем в Америке. Это нам рассказывали на уроке географии. И где бродят медведи прямо по улицам, и где мальчики отправляются в лес, чтобы ловить соболя.
До свиданья, ждём письма».
Ребята долго рассматривали конверт с красной маркой, на которой был изображён бородатый солдат, похожий на Фиделя Кастро, и очень жалели, что нет в селе Прибайкальском хотя бы плохонького шагающего экскаватора. Наверное, всё-таки можно выкопать колодец. Глубокий-глубокий, до самой Кубы.
– Да, – сказала Наташа Фёдорова. – А вдруг мы попадем в океан?

13. Как писали ответ

В этот день написали только одну строку:
«Мы, конечно, живём в Сибири…»
Дальше дело не пошло. Сибирь – огромная, удивительная земля, старая-престарая и очень молодая. Разве расскажешь в одном письме о гидростанциях и таёжных зарослях, где только – следы оленей, а человек даже не заглядывал туда; о городах, которых совсем недавно ещё не было; об искателях алмазов и звероловах; о покорителях Ангары и полярниках, кочующих на льдине?!
Симка Лапахин сказал:
– У меня есть книжка «Дети капитана Гранта»…
– Ну и что? – спросил Коля.
– А там рассказывается о бутылке…
– Знаешь, Симка, ничего не можешь придумать, так уж лучше помалкивай, – рассердилась Наташа. – Мы тут серьёзное дело решаем, а ты – «бутылка, бутылка!»… Ну и что, бутылка-то?!
– Ну и ладно. Ничего тогда не скажу. Придумывайте сами.
– Ты не сердись, Сима, – миролюбиво сказал Коля. – Давай своё предложение.
– Просто надо бросить в Байкал бутылку. А в ней – письмо. Попросить всех, кто поймает бутылку, написать нам о Сибири, потому что мы знаем только наш Баргузинский заповедник пока.
– Вот здорово! – закричали все.
А Наташа сказала:
– Ты же просто молодец, Симка! Как это я сразу не догадалась…
– Что я молодец?
– Нет, про бутылку.

14. Еще один разговор бутылки с банкой

– Вот я и дождалась своего часа. Я ещё никогда так не волновалась.
– Ты стеклянная, стало быть, ты не живая. А раз ты не живая – значит, ты не можешь волноваться. И вообще, разве тебе плохо рядом со мной?
– Пусть лучше я разобьюсь о камни, чем буду здесь покрываться пылью.
– Уж лучше быть покрытой пылью, чем стать предметом для утиля! – Банка, как видите, любила острое словцо. Это, наверное, потому, что в ней были огурцы. Маринованные огурцы. Острые. И в этом – вся соль.

15. Служи, бутылка!

Так сказали ребята и бросили бутылку в Байкал.
Был отлив. Он оставил на кромке берега круглые, словно древние монеты, камешки, кусочки обточенного волнами кирпича и стекла, резко пахнущие зелёные, быстро бледнеющие от солнца губки, поплавки от рыбацких сетей.
Но зато далеко-далеко от берега унёс он бутылку.
А в бутылке – переписанное Наташей письмо кубинских ребят и сделанная рукой Коли приписка.
Приписка:
ПУСТЬ КАЖДЫЙ, КОМУ ПОПАДАЁТ ЭТА БУТЫЛКА, НАПИШЕТ ПИСЬМО, РАССКАЖЕТ О СЕБЕ ИЛИ О ТОМ МЕСТЕ, ГДЕ НАШЁЛ ОН БУТЫЛКУ. А ПОТОМ ВСЕ ПИСЬМА МЫ ОТПРАВИМ В ГАВАНУ. НАШ АДРЕС: СЕЛО ПРИБАЙКАЛЬСКОЕ. ШКОЛА. ПЯТЫЙ КЛАСС.
А почтальон стоял вместе с ребятами на берегу и думал о том, что всё это – нелепая затея. Что куда проще было бы взять и послать письмо по почте. Но кому?..

Часть вторая, в которой рассказывается о славном море, о пальмах в Сибири, о мраморе, летающем по воздуху, и свирепой Сарме

16. Бутылка пела

Качают волны, тенькают,
меня уносил вал,
а за стеклянной стенкою
качается Байкал.
И солнечные сабельки,
и звёздные кораблики,
отчаянные чаечки
ведут со мной игру.
Хоть я того не чаяла –
от берега отчалила,
и капелька по капельке –
я книгу соберу.

17. КАПЕЛЬКА ПЕРВАЯ, присланная с Ушканьих островов нерпой

Я сначала совсем не хотела писать: не моё это нерпячье дело – письма. Но бутылка так много говорила о вас хорошего, что я взяла в ласты карандаш и хочу рассказать вам одну давнюю историю.
Правда это или выдумка – кто знает. Ещё когда я была совсем маленькой, мне рассказала эту историю старая нерпа, а ей – её бабушка.
Было это давно-давно. Тогда ещё Байкал был тёплым и не таким глубоким. И росли на его берегах невиданные деревья, и жили рыбы совсем другие, чем сейчас.
А потом с севера пришёл лёд. Он надвигался молча, белый, холодный и безжалостный. Ночью он отливал неживым блеском, днём слепил глаза, дробя в себе солнце, отбрасывая на траву и деревья радужные зайчики. А потом вдруг ничего не осталось: подкосились ноги у цветов. Их хрупкие лепестки со звоном падали на снег. Пышные пальмы до предела напрягали свои стволы, упирались в белого врага. Но лёд всё шёл, сминал деревья, расклинивал скалы, смораживал пески и превращал их в камень. И спрятал он Байкал под толстой, непроницаемой крышей. Бело и пусто. И не текут реки, и не дрожат травы, и не мерцают звёзды, они, кажется, тоже застыли. И даже солнце стало похожим на жёлтую ледышку, непонятно зачем висящую в небе.
И так было долго.
А потом солнцу надоело быть бессердечным и равнодушным. И оттого, что на сердце у солнца потеплело, потеплело и на земле. Проклюнулся сперва только малюсенький ручеёк, а потом забулькало, зашумело, загрохотало. И разлилось море от Байкала до самого океана.
Случилось это давно-давно. Не водились ещё нерпы в Байкале, а только в океане жили стада тюленей. В холодном Ледовитом океане. Тюленей было много, а пищи – мало. И сказал один очень старый и очень мудрый тюлень:
– Отправимся на юг, там, говорят, лежит Байкал. А Байкал на человеческом языке значит – «Богатое озеро». Испытаем свою судьбу, может быть, мы и найдём счастливое место.
Они плыли день. И второй. И третий.
Они плыли месяц. И второй. И третий.
Они выползали на льдины, чтобы отдохнуть и погреться.
И однажды старый тюлень заметил, что льдину несёт ветром на юг. Тогда поставили большую льдину поперёк, в неё, как в парус, ударил ветер. И можно было размять затёкшие ласты. Очень уж далеко это счастливое море.
А утром льдина ударилась в скалы. И разбилась. И все оказались в воде. А вода была тёплая, совсем не такая, как в океане. И вкусная. Все поняли, что это и есть Байкал – богатое озеро. Стали радоваться, кувыркаться в волнах. А сколько было рыбы! Вкусной, как байкальская вода. И можно бы хорошо жить. Но вожак стал снова собираться в путь.
– Куда? – спросили у него.
– В океан, – сказал он. – Ведь там ещё много тюленей, которые не знают пути  сюда.
Они уплыли на рассвете. Стадо долго смотрело им вслед, вожаку и двум совсем молодым, но горячим и смелым тюленям.
Светило солнце. Прыгали на волнах мелкие льдинки.
И вдруг солнце померкло. Волны высокие, как вершины гор, подпрыгнули к небу, грохот прокатился по скалам, всё закружилось, смешалось. Никто ещё не знавал такого урагана, не видел таких молний, не слышал такого грохота из-под земли. Это рождались новые горы.
А когда всё смолкло, отшумело, – выросли между Байкалом и океаном скалы, и легли долины. И только тысячи малюсеньких озёр напоминали, что бушевала здесь вода.
Три тюленя теперь ползли по суше, в озерах отдыхали, прятались от жгучего солнца.
Не вернулся старый тюлень. И никто не знает, чем кончился его путь. А на севере Байкала с тех пор поселилась нерпа. Ведь нерпа – это и есть тюлень.
Вот и вся история. Я очень устала после первой же строки – не нерпячье это дело писать письма. Поэтому историю по моей просьбе записал охотовед.

Степан ДАВЫДОВ
 

Приписка:
Дорогие ребята!
Вы, конечно, понимаете, что рассказ нерпы – просто сказка.
Но ведь каждая сказка заключает в себе немало правды. И многое из того, что сообщила вам нерпа, – правда. И то, что несколько миллионов лет назад на берегах Байкала росли пальмы. Озеро тогда было по своему животному миру похоже на лежащее сейчас в Африке озеро Танганьика. Вы сравните их на карте и сами увидите, что даже внешне эти озёра очень похожи. Правда и то, что потом с севера пришёл лёд, началось похолодание. В ледниковый период жили на берегах Байкала мамонты. И даже о том, что тюлени иногда отправляются в путь-дорогу пешком, а не по воде, – нерпа сообщила вам сведения совершенно точные. Недавно учёные установили, что один тюлень, близкий родственник нашей нерпы, живущий в Каспийском море, прошёл «пешком» более тридцати километров.
Мы теперь знаем, что в Байкале живёт более двадцати семи тысяч нерп. А сосчитали их очень интересным способом и очень простым – с самолёта. Когда летишь над Байкалом – внизу всё видно. И где ходят косяки рыба, и как в пронизанной солнцем глубине – даже не верится, что слой воды имеет толщину много метров, – как в этой глубине ходят по дну моря тени от гребешков волн. И кажется, что старик Байкал надел тельняшку. И нерпу видно, как играет она у берегов Ушканьих островов, что на севере Славного моря.

18. КАПЕЛЬКА ВТОРАЯ, присланная с острова Ольхон рыбаком Николаем Бараноевым

Привет вам, друзья, от нашей рыболовецкой бригады!
А бутылка ваша чуть не погибла, вот оно как. В сарму попала. Да, была история. Однако надо всё по порядку, как говорят у нас старики: прежде, чем в море выйти, проверь, цела ли лодка.
Есть у Байкала много ветров. Но четыре, однако, самые главные. Старик их за пазухой держит, хочет выпустит, хочет нет.
С юга идёт тёплый ветер, молодой, шибко игривый, как лошадь необъезженная. Култук называется.
А поперёк Байкала дует свежий ветер – ветер смелых, сильный, как настоящий батыр, повоевать с ним – надо храбрость иметь, надо моря не бояться. Баргузин называется. Про него ещё в старинной песни поют: «Эй, Баргузин, пошевеливай вал…»
С севера «горный» ветер идёт. А ещё его зовут Ангара, потому что быстр он и строптив, как красавица-дочь Славного моря, Ангара. В такой ветер лучше не попадай: лодку перевернёт, весь улов заберёт. Ну, однако, и «горный» только полбеды.
А то есть такая падь между гор, на северо-западе, прямо против острова Ольхон, где рыбачит наша бригада. Имя у неё, у пади, обыкновенное – Сарма. И речка по ней течёт – тоже Сарма. И деревня в устье стоит – тоже Сарма. И ветер оттуда дует, с той стороны, – тоже сарма. Вот это, однако, ветер так ветер. Худой, шибко худой.
Мы на лов пошли вчера. Солнце пекло, море было совсем добрым. Ну, думаю, однако, мы с омульком будем, наш Хужирский рыбзавод с омульком будет, все с омульком будут. Байкал тихим прикинулся, гладкий лежит, как стекло на столе у начальника рыбзавода. Ну, и ушли мы в море сети ставить.
К обеду вижу, покачиваться море стало, вроде взял его кто за краешки и легонько так, как таз или корыто огромное, раскачивает.
– Плохо дело, говорю, – «хозяйка» идёт.
А уже по Байкалу – дрожь. А уже синие бороды с неба повисли. А «хозяйки», сармы-то, всё нет. Только тишина какая-то глухая. И пошли мы в море – сети спасать, улов спасать. А сарма уже вот она, здесь. Лодку швыряет, волны раскачивает всё выше, вот они уже к тучам прикоснулись. А тучам, вроде это, тоже отставать не хочется – качаются они, ударяют по воде фиолетовыми крыльями. Стали мы сеть выбирать, а её из рук рвёт, на что уж лодка – мореходка крепкая – какой улов берёт, да ещё людей может двадцать человек, а тут, вроде просто листок от берёзы, словно туесок какой, а не мореходка. Ветер не свистит даже, а гудит страшно, порывами, то налетит, то отпрыгнет, будто поиграть с нами надумал. А уж какие тут игрушки: сети-то порвало. Ну, думаю, без омулька будем. И рыбзавод наш без омулька будет. И все без омулька будут. Надо самим спасаться. Нажали мы на вёсла – и к берегу. А лодку отбрасывает, несёт в море. Тут видим справа от нас вздулось море. И туча одна стала вытягивать снизу синий мохнатый столб. И тут я подумал: всё! Отходился ты в море, Николай Бараноев.
– Налегай! – кричу, а сам считаю, чтоб разом вёсла опускались. – Раз-и-два! Раз-и-два!..
Мимо прошёл смерч, мимо. Как раз над нашими сетями прошёл. Отцепилась от воды пенистая злая труба, стала воронкой. И вдруг рассыпалась, разлетелась. Ну, думаю, однако, пронесло. Но, конечно, не тут-то было. Ударило что-то меня по голове: упал омуль в лодку. Потом второй, третий. И посыпался с неба дождь, да какой – омулевый. Оказывается, все наши сети выпотрошила сарма, а потом, видно, совестно ей стало,  поделиться с нами решила. Нам от этого не легче: сидим, заваленные рыбой, а лодка чуть не зачерпывает краями – осела больно под тяжестью. А тут ещё что-то сверху летит. Хорошо, что не по голове – убила бы кого-нибудь ваша бутылка. А если б на берег попала – только пыль полетела бы. А так она на мягкую рыбу шлёпнулась и ничего, лежит.
Мы только на берегу уже увидели, что в ней какая-то бумага. И то, если бы не Раднай, сынишка мой, – он ждал нас на берегу вместе с женщинами – никто бы её не подобрал. Очень уж за нас, однако, переживали.
Теперь мы её, бутылку вашу, пустили дальше. Ушли в море сети ставить и отпустили. Пускай плывёт.

Приписка:

Привет, ребята!
Хорошо вы придумали с бутылкой. Я вам тоже пишу письмо. Мы живём на острове Ольхон. Он очень большой, самый большой на Байкале. У него длина – целых семьдесят километров, а ширина – тридцать пять. А ещё на нём стоит посёлок Хужир. В нашем поселке живут рыбаки. И рыбзавод есть, на нём рыбу  засаливают, а потом бочки вкусного омуля отправляют в разные города.
А отец у меня – бригадир. Он дал мне прочитать своё письмо, чтобы посмотреть: нет ли ошибок. Он привык говорить по-бурятски, и поэтому иногда некоторые слова пишет неправильно.

Привет от всего нашего класса

                        Раднай БАРАНОЕВ

19. КАПЕЛЬКА ТРЕТЬЯ, присланная теми, кто возит сигары, которые никогда и никто на свете не курил

Здорово, хлопцы и девчата!
Ваше письмо чуть не сбило наш катер. Еле уцелели. Ох, и бутылка! Мы на неё внимания обращать не хотели, так она взяла нас на абордаж!
Говорят, в Гаване делают самые знаменитые в мире «Гаванские» сигары. Ценители табака заявляют, что ничего вкуснее они не курили. Мы тут оба некурящие, так что за точность поручиться не можем. Но кубинские сигары и вправду славятся по всему белому свету.
Мы тоже возим сигары. Да только их никто и никогда ещё не курил. Из них строят дома, школы. Из них делают лодки, на которых ваши отцы ходят в море, столы, за которыми вы обедаете, и парты, за которыми вы учитесь.
Мы их возим всё время, пока не замолкнет на зиму Байкал. Не догадались? Да это же лес! По всем большим рекам, что впадают в Байкал, – и по Селенге, и по Баргузину сплавляют брёвна: и сосну, и лиственницу – вон сколько их в Прибайкалье, на тысячи вёрст всё тайга да тайга.
А чтобы удобнее было по воде доставлять их к железной дороге, вяжут брёвна в огромные пучки. Вот их и называют «сигарами». Попробуй-ка поднять такую «сигару» – силёнок не хватит. А мы прикрепим на тросах – и порядок. Плывёт себе за нами добрый десяток домов, будущие шкафы и стулья, и вискозный шёлк, и автомобильные шины, и спирт, и лекарства – чего только не делают сейчас из дерева.
Теперь мы заканчиваем письмо. Как раз почтовый ящичек на пристани. Вот так, ребятишки, как выясняется – без «сигар» и семилетку не построишь.

С флотским приветом
Иван СЕРГИЕНКО,
Микола СОМ
Мотористы

20. КАПЕЛЬКА ЧЕТВЁРТАЯ, присланная теми, кого вчера ещё носили, а сегодня они ходят сами

Мне принесли ваше письмо, ребята, и я очень рада.
А то мне здесь скучно, потому что вот уже несколько месяцев я лежу в постели. И я не знаю, скоро ли поправлюсь: очень болят ноги и распухли. Вообще-то, я живу далеко, на границе с Монголией. Есть такой посёлок – Чикойский завод. Весной мы ездили на экскурсию в Кяхту, это совсем близко от Чикойского завода. И тогда всё произошло. Со мной и с моими ногами.
Мы поехали на автобусе и прямо в музей. А музей в Кяхте замечательный, его знают во всём мире. Ещё давно отважные русские путешественники – Потанина, Козлов, Обручев создали этот музей, и в нём много интересного. Есть зал, где хранятся вещи декабристов – братьев Михаила и Николая Бестужевых. Они обучали грамоте и ремёслам местных жителей – бурят. Михаил Бестужев научил их мастерить красивые двухколёсные тележки, изготовлять мебель, строить дома. Он всё умел. В Ново-Селенгинске – там жили братья – дом стоит и сейчас, дом, построенный по проекту Михаила Бестужева. Нарядный, деревянный, с колоннами. Одна тележка – двуколка полированная, изящная, как будто из красного дерева сделана, стоит в музее посреди зала. Работа Бестужева.
А его брат Николай был замечательный художник. Если бы не он, мы бы многих декабристов даже в лицо не знали. А он их нарисовал. И портреты висят в кяхтинском музее.
Ещё там есть коллекция минералов. Её десятки лет собирал академик Обручев – тот, что ещё написал книги «Плутония» и «Земля Санникова», а потом он подарил все минералы кяхтинскому музею.
В другом отделе есть ружьё. Оно сделано из водопроводной трубы. Толстой-претолстой. А на ложе – надпись: «Партизанская пушка». С этим ружьём сражались против Колчака, когда была Гражданская война.
После экскурсии мы гуляли по городу. Он старинный. Когда-то вся Европа и вся Россия вели торговлю с Китаем и Монголией через Кяхту. И в прошлых веках, особенно в восемнадцатом, это был очень важный город для нашей страны. В нём красивый белый собор, гостиный двор. Раньше там купцы – их тогда называли «гости», поэтому и «гостиный двор» – торговали разными товарами, а главное – чаем. А теперь там швейная фабрика. Лицом она выходит в Советский Союз, а спиной – за границу, в Монголию.
А ещё стоит в Кяхте памятник первой русской женщине – путешественнику Потаниной. Она была очень смелым человеком, не боялась ни песчаных бурь, ни жары, ни дальней дороги. Она похоронена в Кяхте. А на памятнике – как живая. И солнце освещает её лицо, и будто она улыбается.
Мы ехали на автобусе к себе домой, а я всё думала про Потанину, какой надо быть решительной и отважной, чтоб совершить такой подвиг, как она: для науки пожертвовать и домом, и покоем, и всем-всем. Знакомиться с неизвестными народами, забираться в пустыни и горы, раскапывать занесённые песком города, блуждать в незнакомых местах, голодать, уставать от верховой езды и на лошади, и на верблюде, огромные километры идти пешком.
А потом я попала в воду – была весна, холодно, простудилась и теперь здесь в Горячинске лечусь. Это вам, наверно, неинтересно. Вот я и написала вам про Кяхту и музей, потому что вы хотите знать о Сибири.
Все соседи по палате передают вам привет. Если сможете – напишите мне: получили ли вы это письмо.

                                                                                        Лена ЧЕРНЫХ

На другом листке:

Дорогие ребята!
Хочу написать вам несколько строк о Лене Черных.
Она у нас на курорте уже три месяца. Весной, возвращаясь домой, она услышала крик на реке Чикой. Оказывается, малыши, по недосмотру родителей,  катались на льду, а лёд был некрепкий. Лена бросилась к реке и успела вовремя. Ещё несколько минут – и мальчишка, шестилетний Вова Коротеев, утонул бы, его могло затянуть под лёд. Лена бросилась в воду, с трудом вытащила мальчишку. Она вытолкала его на лёд, а когда стала выбираться сама, – кромка льда обломалась, и Лена опять оказалась в воде. Она попыталась выбраться снова, но лёд опять обломился. Она крикнула малышам, чтобы бежали домой, а сама с трудом выкарабкалась на берег с противоположной стороны реки. Пока бежала домой – вся заледенела.  Поскорей переменила платье, чтоб никто не видел, чтоб не ругали дома. Потом, ночью у неё распухли ноги. И только тогда узнали, что Лена спасла Вову Коротеева. К утру она потеряла сознание, потом лежала в больнице, а теперь вот – у нас. Мы надеемся, что поднимем Лену на ноги, ведь у нас очень старый и очень хороший курорт. Он называется Горячинск. Это потому, что когда-то давно-давно шёл зимой по тайге охотник. Вдруг видит – пар. Что за чудо – пар среди зимы. А как подошёл – удивился ещё больше: ключ незамёрзший, вода горячая. И назвал он это место «Горячим», а потом и селение выросло – Горячинск, и курорт. Вода целебная и так нагрета, что среди зимы можно в ней яичко сварить, только опусти на ниточке, подержи немного – и готово. А кругом тайга, горы. Как стеной окружили. И тишина здесь удивительная, словно на этой прочной стене из гор и леса написано: «Ветрам вход воспрещён».
Думаем, что у Лены всё будет хорошо: уж такая вода здесь целебная, что привозят к нам людей на носилках, а отсюда уходят они на собственных ногах.
С уважением медсестра ОЛЬГА СЕРЫШЕВА

21. КАПЕЛЬКА ПЯТАЯ, видевшая будущих омулей и знаменитых путешественников из рыбного царства

Итак, друзья, ваша бутылка у нас – на Большереченском рыбзаводе.
Она попалась в сети, и наш ихтиолог, лучший знаток рыб Карп Северьянович принял её за неизвестную ещё разновидность омуля. Это он думал так, правда, пока не надел очки. А потом он страшно рассердился и сказал, что если сети каждый день будут приносить такой улов, то нам вместо рыборазводного завода придётся открыть пункт по приёмке стеклянной посуды.
Так что вашей бутылке грозила страшная беда. Но когда мы прочитали письмо, Карл Северьянович успокоился и сказал: что ж, напишем ребятам о нашем  житье-бытье.
У нас завод, который мы в шутку называем «всё наоборот». И в самом деле: все рыбные заводы выпускают рыбу консервированную, солёную, маринованную, копчёную, свежезамороженную, а мы – живую. Все рыбные заводы выпускают эту рыбу в магазины, а мы – в Байкал. Они ставят сети – и рыбы становится меньше. А мы ставим сети – и рыбы становится больше. Действительно, всё наоборот.
Вы, наверное, удивились: как это так – ставить сети, ловить рыбу, а рыбы становится больше? А вот как.
Взрослый омуль – сильная, быстрая и хитрая рыба. А маленький кому угодно на обед может попасть – и щуке, и нерпе, и окуню. Да мало ли врагов у малька! И вот мы ловим рыбу, собираем её икру, в искусственных условиях получаем из икры мальков, но не бросаем малышей на произвол судьбы, как это делают испокон веков омули и омулихи, а говорим: растите, крепните, набирайтесь сил, становитесь быстрыми, сильными. И только потом отпускаем из нашего маленького искусственного моря в большое море – в Байкал.
Вот и получается, что рыбы в Байкале прибавляется. Иначе даже самое богатое озеро можно вычерпать, если не заботиться о приросте.  Ведь рыбаки ловят всё больше и больше рыбы, чтобы и копчёного и свежего омуля было в магазинах вдоволь. Поэтому и существуют на берегах Славного моря наш и другие заводы «всё наоборот»,  заводы, разводящие и оберегающие рыбу.
Карп Северьянович просит рассказать вам ещё про уколы.
Признайтесь: кто из вас  любит уколы? А? Вот и я тоже, когда наш школьный врач приходил со шприцем, очень трусила. А теперь приходится самой держать в руках шприц, самой ставить уколы. По-честному, так моим пациентам уколы тоже не нравятся, но что будешь делать – надо. А пациенты у меня особенные – байкальские осётры. Видите, какая штука: байкальскому осетру, в отличие от других, не нужно солёной воды, уж такая у него особенность. Поэтому такую рыбу – а ведь она очень дорогая, потому что огромная и вкусная – можно переселить из Байкала в другие водоёмы. Сколько теперь появилось морей – и Горьковское, и Куйбышевское, и Рыбинское, и Братское. А в них можно и нужно поселить хороших промысловых рыб. И вот я ставлю осетру укол. Он засыпает, а мы его сонного, чтобы он не задохнулся, опускаем в воду в своеобразном садке. Спит себе осётр сорок пять часов, а за эти часы, благодаря уколу, созревает в нём икра. Она-то нам и нужна! Из икры мы получаем мальков. И пока они ещё совсем крошечные, не больше спички, мы покупаем им плацкартные билеты на грузовые самолёты и отправляем в далёкое путешествие. Летите, малыши, пусть моря, созданные человеком, станут вашим новым домом.
Наверное, где-нибудь в Ладожском озере дети-осётры будут рассказывать местным старожилам об этом удивительном перелёте, а через несколько лет солидный и важный осётр возьмётся за перо и напишет сочинение под названием: «И мы летали!» И даже, может, в газете «Рыбьи новости» появится объявление: «Меняю три озера на одно небо». Кто знает!  Как говорят: поживём, увидим!
Отправляем бутылку дальше.
Она шлёт вам свой звонкий привет и очень
о вас скучает. Жму ваши плавники.
Практикантка, студентка Иркутского университета 
Майя ЦВЕТКОВА

22. КАПЕЛЬКА ШЕСТАЯ, присланная с глубины в сто метров и с высоты в тысячу метров

А вот скажите: где есть такой город, у которого под ним – прозрачный камень, а над ним – разноцветный
Угадали? Ни за что не угадаете!
А где есть город, в котором вокзал построен из чистого мрамора и в котором начинается самая длинная в мире электрическая дорога? И откуда уезжают по воздуху и по земле дома и заводы, и гидростанции?
Угадали? Ни за что не угадаете!
Тогда мы вам скажем сами:
Это наш город. И называется он – СЛЮДЯНКА!
Вот как.
А почему он называется Слюдянка? Да потому, что стоит он на прозрачном, удивительно важном минерале – слюде. Когда-то, очень, очень давно, люди ещё мало знали и мало умели. Они находили зеленовато-коричневые, блестящие плиты, вкрапленные в серый камень, словно тёмные волшебные зеркала, откалывали от плит тонкие, но крепкие пластинки, сквозь которые, если приложить их к глазам, было видно и небо, и горы, и глухую тайгу, а холодный резкий ветер, дующий с Байкала, сквозь них не проникал. В древние времена такие пластинки вставляли в окна. Их везли из далёких глухих мест даже в Москву. И в Кремле, и в самых красивых и богатых домах столицы дневной свет и вечерние звёзды проникали в комнаты и залы сквозь прозрачные чешуйки слюды.
А потом люди узнали, что слюда не пропускает электрического тока. Это случилось позже, когда для окон придумали стекло и хотели было сказать: зачем нам теперь слюда? А она – слюда – с каждым днём становилась всё нужнее. Долгие годы её использовали в электрических лампочках. И в электрическом утюге спираль, что, накаляясь, разогревает утюг, намотана на слюду. В радиоприемниках, и в телевизорах, и даже в космической ракете не обойтись без слюды.
Утром раздаются гудки, и рабочие нашего города опускаются под землю, в шахты. А эти шахты ушли глубоко-глубоко, их пробили в сером крепком камне, в скалах, чтобы найти слюду, поднять её наверх, на солнышко – пусть она блестит и служит людям.
Вот и получается, что под нашим городом – прозрачный камень.
А ещё было бы правильнее назвать наш город – МРАМОРЯНКА!
Вот как.
А почему? Да потому, что сразу же за ним высятся островерхие, поросшие тайгой горы. Они покрыты травой, цветами, деревьями, и сразу не разглядишь, что они запрятали внутри.
А если расколоть такую гору, то окажется, что внутри она таит и розовый, как заря, и голубой, как небо, и серый, как морозный день, и зеленоватый, как байкальская волна, мрамор.
Что хочешь можно сделать из такого камня – и памятник героям, и станцию метро, и стены дворца, и ступеньки в доме, и удивительные статуи, тонкие, нежные, как лепестки белых роз, или грозные, мужественные, как сверкание штыка.
Ещё из мрамора можно сделать хороший цемент. Цемент, который нужен каждой стройке, самой большой и самой маленькой. Посмотришь на него – обычная серая пыль. Только очень мелкая. А смешаешь цемент с водой, с песком, с речной галькой или раздробленными на мелкие кусочки камнями – это называется щебнем, и получится крепчайший бетон, не боящийся ни огня, ни воды, ни ветра, ни мороза. Ничего!
И пришли люди, и раскололи горы, и стали добывать мрамор. А чтобы доставлять его вниз, натянули между высокими стальными мачтами трос – получилась канатная дорога. Плывут по ней вагонетки, везут по небу будущие дома,  заводы, плотины.
А когда пройдёт над мраморными горами дождь, смоет белую пыль, глыбы кажутся прозрачными и светящимися, и веришь тогда, что это здесь, над нашим городом, рождаются радуги.
Вот и получается, что над нашим городом – разноцветный камень.
Здесь мрамора так много, что из него сложили единственный в нашей стране, а может быть, и в мире, мраморный вокзал. И улицы, когда хотят выровнять какую-нибудь ямку, засыпают мраморной крошкой.
А ещё было бы правильно назвать наш город – БАЙКАЛЯНКА!
Вот как.
А почему? Да потому, что стоит он на берегу самого глубокого в мире озера – Байкал. У нас только очень обижаются, когда Байкал называют озером. И в самом деле – воды в нём столько, сколько в Балтийском море, или как в девяносто двух Аральских морях!
За спиной города Слюдянки подпирает небо хребет Хамар-Дабан. На склонах его белеет не снег – целая гора из белого мрамора.
А волны на нём не хуже, чем на Чёрном море. И нерпа живёт, как в океане. И горы кругом, как на кавказском берегу. Вот есть сразу же за городом вершина такая – Хамар-Дабан. На неё каждое лето взбираются альпинисты. И складывают они на вершине пирамиду из камней, и оставляют записку для тех, кто придёт следом, и красный вымпел укрепляют на сосновом древке. А весной подняли они на вершину статую Владимира Ильича Ленина. И теперь смотрит Ильич на Байкал, на горы высокие, в которых и слюда, и мрамор, и многое другое. А ещё он смотрит на самую большую в мире электрическую железную дорогу. Она начинается в Слюдянке, у подножья Хамар-Дабана, и течёт, как бесконечная река, до самой Москвы. И летят по ней электровозы, и несут сибирский лес и сибирский уголь, сибирскую слюду и сибирскую пшеницу, сибирские меха и сибирское золото, сибирский мрамор и сибирский алюминий. Вот какой у нас город!
Вот такой у нас край!
Писали:

рабочий предприятия «ПЕРЕВАЛ»,
где добывается мрамор,
Илья СОМОВ
машинист электровоза
Семён ГЛАЗОВ

23. КАПЕЛЬКА СЕДЬМАЯ, присланная из семи стран, где живут мудрецы и герои

Приветствую вас, девочки,
приветствую вас, мальчики!
Стоит на берегу Байкала дом, а в нём – семь стран.
Страна Ботаника.            Страна Энтомология.
Страна Ихтиология.        Страна География.
Страна Химия.                 Страна Геология.
Страна Физика.

А всё это вместе называется «Байкальский лимнологический институт». Лимнос – по-гречески значит озеро. И наш институт изучает самое удивительное в мире озеро-море – Байкал.
Если бы я предложил вам отправиться в путешествие во все страны-науки, вам пришлось бы запастись терпением: каждая из них бесконечна. Поэтому, чтобы вы не заскучали, я решил рассказать вам несколько историй.
Как бабочка съела лес, и как человек его спас
Уже второй день сильный ветер дул в сторону города. И ночью в окна домов ударились светлые, мохнатые листики. Они долго колотились на чёрных стёклах квартир, трепетали, словно живые. Они и были живыми, потому что ураган принёс из тайги не листочки берёзы или осины, а тысячи тысяч бабочек.
– Бедные мотыльки, – сказала малюсенькая девочка своему отцу. – Мне их жалко. Давай впустим их в дом…
– Что ты, – возразил отец. – Эта маленькая бабочка страшней зверя, страшней пожара. Она называется сибирский шелкопряд.
Неужели и в самом деле какая-то беспомощная бабочка, которую ветер может унести из леса за десятки километров, так уж страшна? Да, гусеница сибирского шелкопряда – самый грозный враг, уничтожающий миллионы деревьев.
Если посмотреть на тайгу с самолёта, можно увидеть лесные кладбища – почерневшие, без единой хвоинки, кедры, сосны, лиственницы. Мёртвые, сухие стоят деревья. В зелёном лесном море они словно страшные коричневые острова. Беду принесла маленькая, кажущаяся безобидной бабочка. Полчища гусениц сибирского шелкопряда вывелись в тайге, их были миллионы, этих прожорливых мохнатых злодеев, и в лесу стоял  хруст – челюсти гусениц обгрызали хвою на кедрах, на лиственницах, на пихтах и соснах, оставляя обглоданные, голые ветви. А у многих пород – например у сибирского кедра – хвоя уже не восстанавливается. И деревья начинают умирать. На неживое дерево набрасываются короеды, жуки-точильщики и всякая другая мразь. И гибнет лес, побеждённый бабочкой. Против бабочки посылали самолёты. Они распыляли над тайгой страшные яды, убивающие насекомых. Но сибирский шелкопряд живуч. И что ни год, снова и снова появлялись гусеницы, хрустели в их челюстях зелёные иглы, и всё новые сотни гектаров леса исчезали, превращались в труху.
И вот иркутский учёный Евгений Васильевич Талалаев решил победить бабочку, решил спасти лес. Он понял, что химия оказалась слабой, что нужно найти другой способ уничтожения гусениц. На многие недели вместе с товарищами уходил учёный в тайгу. Они собирали мёртвых гусениц. Исследовали: какой враг победил этих прожор. Так была в результате долгих поисков, тысяч опытов, найдена бацилла, которая очень опасна для гусениц. Потом из неё изготовили препарат, его назвали дендробациллин. Казалось, теперь уж всё, работа закончена, стоит только распылить с самолёта препарат, отравить лес, и все гусеницы погибнут. Но вдумайтесь в слова: «отравить лес». Ведь, кроме сибирского шелкопряда, живут в тайге и птицы, и звери. И стоят домики лесников, в леспромхозах работают люди. Вдруг эта бацилла вредна и для птиц, и для зверей, и для человека?
Дали попробовать дендробациллин зверям – живы звери. Дали попробовать птицам – живы птицы.
А человеку? Разве дашь попробовать человеку? А вдруг это смертельно?!
Никто не знает, случайно или специально, но Евгений Васильевич Талалаев проверил открытие на самом себе. Он говорит, что это произошло так: разбилась пробирка с жидким дендробациллином, и несколько капель попали ему на лицо и даже в рот. Заражение произошло. Учёный тщательно изучил состояние своего организма. Напряжённые дни ожидания, неведения. И хотя жила уверенность в том, что ничего не произойдет, всё же микробиология – наука, полная случайностей.
Шли часы, шли дни, шли недели.
И этот неожиданный опыт подтвердил: для людей новый препарат безвреден.
Он очень устойчив, дендробациллин, ему не страшны ни дожди, ни жара, ни сибирские морозы. Каждая новая заразившаяся гусеница становится разносчицей инфекции. Становится смертельной для сибирского шелкопряда хвоя, и не на один год!
Так человек победил бабочку, которая страшнее любого зверя, которая опаснее, чем пожар.

Как голомянка исчезла

Катер нашего Лимнологического института вышел в море. В любую погоду – солнце ли светит, свежий ли ветер ходит по Байкалу – мы отправляемся на промер глубины, берём пробы воды, опускаем тралы на самое дно, а когда поднимаем их, – они всегда полны зелёными губками, похожими на длинные влажные пальцы, всевозможными рачками и морскими червями или широколобыми, пёстрыми рыбами – бычками. Байкал – исключительное озеро: в нём более тысячи видов животных и растений, не встречающихся больше ни в одном водохранилище земного шара.
На этот раз с нами в море отправился польский журналист, вот уже несколько дней гостивший в селе Листвяничном, где находится наш институт.
Как всегда взвизгнула лебёдка, и, разматывая тонкий трос, сеть ушла в глубину. Она долго ещё была видна, ведь прозрачность байкальской воды удивительна, потом постепенно её очертания становились нечёткими, словно сеть таяла, однако белое расплывчатое пятно всё ещё колыхалось в толще зеленоватой, переменчивой воды.
Вероятно, наш гость был везучим человеком – в сети попалась глубоководная красивая рыба – голомянка. У неё большая плоская голова, почти прозрачное нежное тело, а плавники похожи на лёгкие веера. Рыба небольшая – сантиметров двадцать в длину, и совершенно особенная – живородящая. В нашем северном полушарии таких рыб считанные единицы. Вместо икры у голомянки появляются на свет мальки. Много – иногда более семи тысяч. Вот какая рыба попалась нам в сети. Кстати, поймать её нелегко, потому что голомянка ходит в одиночку, не в косяках, как, допустим, омуль, а, кроме того, плавает она на большой глубине.
Мы положили рыбу на газету, и сквозь голомянку можно было прочитать название – «Восточно-Сибирская правда».
Обрадованный польский журналист тотчас же спустился в кубрик за фотоаппаратом. Уж очень ему хотелось иметь неповторимый снимок: под горячим сибирским солнцем на палубе катера лежит рыба, а сквозь неё видны буквы. Гость что-то замешкался, когда вернулся на палубу – голомянка исчезла. На газете лежал тонкий, хрупкий скелет, и голова осталась, а тела не было. Журналист обиженно посмотрел на нас. Мы засмеялись:
– Это вам наказание за вашу неторопливость.
Журналист ничего не понял. Он смотрел на жирное пятно, расплывшееся по газете, и молчал.
– Растаяла ваша рыба, растаяла. Понимаете?
Она и в самом деле растаяла, ведь тело голомянки состоит почти из одного жира. Поэтому она и прозрачна.
Поняв в чём дело, наш гость вместе с нами посмеялся над происшествием, а мы ему пообещали вытащить из глубины ещё одну голомянку. К сожалению, обещание не выполнили – до самого вечера ни одна голомянка в сети не попала.

Чудо – озеро

Всё необычно в Байкале. Я уже писал о том, что животный мир в нём настолько своеобразный, что многих рыб, рачков и, особенно, мельчайших организмов не встретишь нигде на земном шаре.
А разве не удивителен его возраст? Озёра живут двадцать-тридцать тысяч лет. А Байкал – это установили мои товарищи учёные – родился двадцать два миллиона лет тому назад. Он древнее всех озёр на белом свете.
А глубина? Где вы найдёте глубину в 1620 метров?
А прозрачность воды? В Байкал впадает триста тридцать шесть рек и речек, и каждая капля воды, попавшая в Славное море, вытекает из него только через четыреста лет! Представляете? Какой же она должна быть прозрачности и чистоты, эта капля, если попала она в Байкал, когда не было ещё на земле Иркутска (а ему триста лет!), а вытечет только в 2061 году?
Но самое главное: в Байкале столько воды, что если остановить все реки, приносящие ему свои запасы, если поставить над ним большой-пребольшой таз, чтобы не дать дождю и снегу падать в Славное море, то и тогда Ангара, единственная река, вытекающая из Байкала, сможет течь, не пересыхая, четыреста лет. А ведь Ангара вырывается не малюсеньким ручейком, её ширина в истоке – два километра!
И вот люди задумались: почему же такая сила пропадает зря! А нельзя ли заставить Байкал работать! И решили они построить на Ангаре гидростанции, самые мощные в мире. И помолодел Байкал, и стал служить людям. Но это уже новый рассказ – рассказ о покорителях Ангары.
О семи странах, о науках, решающих судьбы сегодняшней Сибири, можно рассказывать много, но я заканчиваю письмо и бросаю вашу бутылку в исток Ангары. Пусть плывёт дальше. А я и мои товарищи жмём ваши руки, желаем вам вырасти такими же сильными, чистыми и глубокими, как Байкал, с которым расстаётся сейчас ваша посланница.

 Младший научный сотрудник
Байкальского лимнологического института
Анатолий ЛАВРОВ

24. Прощание с Байкалом

Несёт бутылку синий вал
легонько, как листок.
Закончен путь,
Прощай, Байкал,
ты гор кольцо, шутя, прорвал –
Здесь Ангары исток.
Здесь нам пора передохнуть,
а завтра, на заре,
мы снова в путь,
мы снова в путь,
уже по Ангаре!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ, в которой рассказывается о необычных лесах среди леса, о чёрном золоте и каменной картинной галерее, о грозном пороге, исчезнувшем навсегда, и об удивительных руках, которые могут всё

25. Бутылка пела

Качают волны, тенькают,
то дождик, то жара,
а за стеклянной стенкою
смеётся Ангара.
Плыву по всей Сибири.
Как необъятен свет!
А только в целом мире
второй Сибири нет.
Огромная! На ней бы
вместились двадцать стран.
На ней хребты до неба,
под боком – океан.
Плыву по ней корабликом,
не стыну на ветру,
и – капелька по капельке –
я книгу соберу.

26. КАПЕЛЬКА ВОСЬМАЯ, принёсшая старинную легенду

Салют, ребята!
Знаете, где мы наши вашу бутылку? – На Шаманском камне. Мы снимали здесь телевизионный фильм, на моторной лодке добрались до середины реки и вдруг увидели бутылку. А в ней – письмо. Сейчас ночь, съёмки закончены, и я, пользуясь тишиной (все уже спят), решил написать вам о нашем фильме.
Есть в Сибири удивительная река. Её называют уникальной, что значит «неповторимая». Вода в ней прозрачная, как стекло: брось монетку – и на шестиметровой глубине увидишь, как легла она на самое дно.
Трещит январский сорокаградусный мороз, дыхание застывает на ветру, а река  знай себе течёт, шумит на перекатах. Да ещё вдруг разольётся среди зимы, и вот в январе – наводнение.
Всё у этой реки не так, как у других.
Вы уже догадались, что называется эта река Ангарой. И хотя в длину она намного короче Волги, сила в ней спрятана необыкновенная. Учёные подсчитали: если заставить Ангару служить людям, давать электроток, то можно получить от неё одной столько же энергии, сколько от Волги, Дона, Днепра и Камы всех вместе. Вот какая река Ангара.
Ей-то и посвящён наш фильм. Называется он «Легенда об Ангаре».
…Отправились школьники – так начинается фильм – в дальний поход. По горам, по тайге, по глухим лесным долинам, через реки. Они хотят узнать легенду о Байкале и его дочери Ангаре. Пока же они знают только начало:

Сыновей у Байкала ни много, ни мало –
триста тридцать три сына у батьки Байкала.
С диких сумрачных гор сквозь таёжную тьму
всё несут: и богатства, и воду ему.
А хозяйка в дому, а хозяйка добра –
голубая, как утренний сон, Ангара.
Так беспечна на вид, так приятна с лица,
да крута, да характером дочка в отца!!!
Идут ребята, у них далёкий путь, и, словно волшебный клубок, они разматывают легенду. Они плывут на плоту, на длиннющей сигаре, и старик-бурят рассказывает им:
– Ты послушай:
давно это было,
давно это было,
всё себе покорила
Байкала могучая сила.
И деревья, и горы,
и дикие звери, и птицы
приходили, однако,
к нему, к старику поклониться.
Вот как давно это было!
Только чайки-летуньи
спешили за горы, за тучи,
где течёт Енисей –
богатырь молодой и могучий,
возвращались летуньи,
и тихой ночною порою
о любви Енисея
беседы вели с Ангарою.
Ох, как давно это было!
Ангара истомилась от синей дремоты и скуки,
заломила красавица синие тонкие руки,
расспросила у чаек она о красе Енисея,
закружила, однако, туманы холодные сея,
ледяные к нему подослала ветра.
От любви к Енисею грустит Ангара.
А наши путешественники уже на берегу.  Распрощались со старым бурятом, усталые идут они по деревне. Вдруг распахиваются ворота, и старая рыбачка приглашает их к себе. Она поит их молоком, приговаривая:
– Пейте, пейте, голуби, молоко парное.  А уж правду вам расскажу али выдумку – то судите сами…
Ой, как узнал Байкал тайну тайную,
от шамана узнал от продажного,
как велел он горам:
– Эй, высокие,
вы сожмитесь в кольцо, возьмясь за руки,
да темницей для дочери станьте-ка!
…Горы стали – плечо к плечу,
не уйти Ангаре и не вырваться.
Только малая рыбка, любимица,
голомянка, почти прозрачная,
пробралась к Ангаре сквозь щёлочку –
много ль надо для рыбки маленькой?
Говорит Ангара тихим голосом:
– К добрым нерпам плыви, и к оленям плыви,
пусть зовут моих братьев, расскажут им
об отцовской несправедливости!
…Вот уж нерпы-то к рекам плывут-плывут,
вот олени-то к братьям бегут-бегут:
– Эй, проснитесь, лежебоки, беда пришла,
Ангара сидит в темнице замурованная!
Как наполнились водой братья старшие,
как наполнилися гневом братья средние,
как наполнилися силой братья младшие,
разорвали они горы бесчувственные,
разметали они камни бессердечные.
Ты лети, Ангара, быстрой ласточкой
к Енисею – богатырю сибирскому.
Много часов шли на этот раз наши путешественники, и увидели они дым, что пробивался над вершинами деревьев. Вечерело. Ребята пошли к перевалу, где кто-то разложил костёр. Вскоре они увидели угол палатки. Это был лагерь геологов. И здесь, у костра, проводник, старый суровый человек с коричневым, обветренным лицом, стал, не спеша, рассказывать:
– Чёрный, как ночь, продажный, как пёс,
шаман о побеге Байкалу донёс.
Байкал рассердился. И в грозном пылу
он вырвал скалу, он поднял скалу
и бросил вдогонку беглянке скалу –
настиг Ангару этот камень.
– Ничто тебе больше не сможет помочь.
Эй, старый шаман, забери мою дочь!
Прощай, Ангара,
Я убил свою дочь
своими руками!
Но, слыша прибоя размеренный гул,
шаман, что стерёг Ангару, уснул,
уснул на минуту, не более.
И в ту же минуту
от доброй любви
река ожила и умчалась – лови!
Ушла Ангара из неволи.
А камень подводный,
что скользок и крут,
в народе и ныне
Шаманским зовут.
Казалось бы, вот и вся легенда. Но путешествие ребят на этом не кончается. Ну, убежала Ангара к Енисею, а дальше-то что? Так и остались навеки в ссоре Байкал и его своенравная дочь?
Наши герои подплывают на лодках к Шаманскому камню. Это огромная подводная скала, она режет русло Ангары как раз посредине. Правда, над водой он невелик – вершина скалы метра на полтора-два поднимается между портом Байкал, что на левом берегу истока, и селом Листвяничное, что на правом берегу.
Отсюда, от Шаманского камня, на огромных лодках, моторных, с высокоподнятым широким носом – их называют мотодорами, а рыбаки попросту зовут «доры» – ребята отправляются вниз по реке, к Иркутску.
На рассвете перед их глазами возникает плотина Иркутской ГЭС. Здесь встречаются они с пареньком в комбинезоне. Он и его товарищи смирили неукротимую, казалось, силу Ангары, построили гидростанцию. Паренёк-строитель рассказывает нашим героям обо всём, что произошло дальше:
– Мы пришли в этот край,
где в мороз леденеют птицы,
мы сказали Байкалу:
– А с дочкой пора помириться.
Что пугаешь нас, старый,
сибирскою лютою стужей?
Ангаре мы поможем,
пусть людям достойно послужит.
И выросла на сибирской реке Иркутская гидростанция.
И разлилось море от плотины до самого Байкала, до Шаманского камня, вроде это и не Ангара вовсе, а сам Байкал, будто он решил помириться с дочерью и пошёл ей навстречу.
Так и заканчивается наш кинофильм. И однажды зажгутся голубые экраны ваших телевизоров, и, где бы вы ни жили – в Сибири, в Москве, в Казахстане или Молдавии, – вы увидите всё, о чём рассказал я сейчас, своими глазами увидите.

Режиссёр Владислав ИВАНОВ

 

27. КАПЕЛЬКА ДЕВЯТАЯ, рассказывающая о покорителях Ангары

Пионерам села Прибайкальское
от пионеров движения за коммунистический труд

ПРИВЕТ!

Над плотиной, над зданием Иркутской гидростанции,  горит красная звезда. Под ней бесшумно снуют лифты, они скользят вдоль восьми этажей, пролетают мимо машинных залов, мимо камер, где бешеная сила Ангары в генераторах мощных турбин превращается в ток, уходят ещё глубже, под воду на многие метры. И хотя бетонные стены выдерживают на своих плечах тысячетонное давление, кажется, это тебе на плечи навалился Байкал, положил свои синие лапы. Здесь, в подводном царстве, видно большое, тяжеленное рабочее колесо. Оно вертится с неимоверной скоростью, подгоняемое упругим натиском Ангары. И на всех восьми этажах безлюдно. Станция автоматическая, и её работой управляют несколько дежурных. У них есть специальный зал – его называют «щит управления». И в самом деле, огромный щит занимает переднюю стену. На нём мигают цветные лампочки, вспыхивают экраны телевизоров, вздрагивают стрелки приборов. И три человека, сидящие здесь, дежурные инженеры, кажутся сказочными богатырями. Нажмут они кнопку – и уже раскалились печи Шелеховского алюминиевого комбината, а это ведь на расстоянии в тридцать километров, нажали другую – заработали бетонные заводы в Братске, а это ведь ещё дальше – шестьсот километров! Захотелось им посмотреть: а что там делается в турбинах, в подводных залах? Пожалуйста, нажал кнопку – и смотри на экран телевизора.
Да, людей у нас мало, но зато они должны быть очень знающими и очень опытными специалистами. И у нас все учатся. Нет такого рабочего, который не имел бы среднего образования и не учился бы в энергетическом техникуме или институте.
Красная звезда обозначает, что наша гидростанция – коллектив коммунистического труда: все отлично работают, отлично учатся, всегда выручают товарища в беде, всегда и во всём впереди. И нам очень приятно, что почётное звание мы получили одними из первых в Сибири.
Над зданием Иркутской гидростанции горит красная звезда. Под ней укреплены две плиты, на которых написаны имена лучших строителей, самых первых покорителей Ангары.
…Было это делом нелёгким – создание первой ГЭС на Ангаре. Мне вспоминается далёкий год, когда стройка была только в начале. С огромным трудом мы вырвали у реки кусок её русла, загородили с трёх сторон (с четвёртой был берег) и осушили. Строители впервые увидели дно Ангары. Оно было каменным, из крупной, отшлифованной течением гальки и песка, перемешанного с глиной. Так появился котлован для здания гидростанции. Сняли некрепкий настил из гальки и песка, добрались до твёрдой скалы, стали укладывать первый бетон.  Ангара присматривалась к людям, и словно бы присмирела. Была зима. Жгучий мороз раскалил железо и камень, дымный морок висел над рекой – она не хотела замерзать и исходила паром. И в час, когда никто не ожидал такого, Ангара бросилась в атаку. Это случилось ночью. Был сильный ветер, он принёс снег и кружил над стройкой белые столбы. Он свистел в железных хитросплетениях подъёмных кранов, обволакивал стройку холодной непроглядной сеткой. Тогда и появилась в котловане вода. Где она нашла лазейку? То ли промыла перемычку, загораживающую котлован от реки, то ли нашла щёлку в гранитной скале, устилающей дно, но только вода прибывала и прибывала. На морозе и ветру она сразу же превращалась в прозрачные глыбы, припаивала к камню грузовики и экскаваторы – словно околдованные великаны они замирали и стояли, не двигаясь, большие и беспомощные.
Вода бесновалась. Она клубилась серым дымом, заползала в пробитые для укладки бетона ямы,  смораживала воедино и доски, и железо, и цемент.
Насосы напрягались, взвизгивали, упругие струи били из труб в Ангару, вышвыривая ей её же воду. Но мощность их была слаба. Поставили дополнительные насосы. Рабочие в резиновых сапогах, твёрдых и звенящих от стужи, по колено в дымящейся воде, спасали котлован. Стройка была похожа на корабль, получивший во время шторма пробоину.
Рабочие нашли бреши, пробитые Ангарой, заделали их. Теперь насосам стало работать легче. Разожгли костры. Грелись. Долбили ломами белые в прожекторных лучах слитки льда, освобождая гусеницы тракторов и экскаваторов. Спасали доски, цемент, металл.
К рассвету стройка работала, как обычно, спокойно, размеренно, словно ничего и не произошло.
Всего только одна ночь из двух тысяч ночей, из двух тысяч суток. И каждые сутки – героическая история!
Горит над плотиной красная звезда, как напоминание о прошлом, как рассказ о сегодняшнем, как маяк в будущее.

Сменный инженер Василий КЛИМОВ

28. КАПЕЛЬКА ДЕСЯТАЯ, вместившая в себя целый год

Напечатано на машинке:

Выписка из постановления
Иркутского областного совета
Пионерской организации
Имени В.И. Ленина

ПОСТАНОВИЛИ:

1. Вынести благодарность ученикам пятого класса села Прибайкальское, отправившим в дорогу бутылку-путешественницу, придумавшим интересную краеведческую игру.
2. Поручить юным следопытам Иркутской школы № 13 ответить на письмо, присланное в бутылке.

Крепость на Дьячьем острове

Из летописи нашего города

…Шли казаки напролом через лесные дебри, зверя таёжного береглись, стрелы случайной опасались. Лошади их притомились, а у кого и пала лошадь, приходилось шагать пешком по камням, по дикому мху, коварному, прячущему под зелёной мягкостью ямины да щели. Кабы не выручка, не товарищество – полегли бы многие: с тайгой не шути – поотстал малость, сбился – и уже не выпустит тебя из своих лап зелёное царство, сгниёшь где-нибудь под колдобиной. И зверя полно – да не возьмёшь голыми руками, и птицы много – да палкой не сшибёшь. Потому крепко держались казаки друг за друга. Однако же поустали и начали роптать на Якуньку Похабова, что у них за старшего: завёл-де в глухомань, на тыщи вёрст лес да лес, так и в зверя превратишься, и домой не воротишься. И когда уж всем стало невмоготу, вывел их Похабов на берег студёной  дикой реки. Высок был берег, крут. А внизу плескалась такая синь, что глазам больно. И называлась эта синь Ангарой. Якунька знал, что так зовут её эвенки, кочевые племена, перегоняющие по тайге своих оленей туда, где корму побольше. Ангара – значит «бьющая из расселины».
Огляделись казаки, увидели ещё одну реку, что в Ангару впадала. И про эту рассказал Якунька Похабов, Иркутом зовётся, по-язычному, стало быть, «своенравный, капризный».
А там, где стекались реки, лежал зелёный, лесом да кустарником поросший остров.
– Здесь и начнём! – сказал Якунька.
Повалили сосны вековые, сбросили их в реку, в плот связали. И уже к вечеру разожгли костры на острове, где решили острог поставить. Острог, потому что всего нужно было остерегаться человеку, – и зверя, коим кишела тайга, и племени кочевого, ибо могло оно не разобраться, что к чему, да и закидать стрелами. А хотел Якунька не войн с эвенками да бурятами, мира хотел.
Ложились, подогнанные плотненько руками умелыми, лиственничные кряжи, домами становились, башнями острожными, крепостными стенами. И мудрый, единственный из всех грамотный дьяк записал в летописи:
«Ныне, Лета господня 1661, на острове Дьячьем, что в слиянии рек Ангары и Иркута лежит, заложен Иркутский острог».

Далеко в стране Иркутской

Позади всё ещё раздавались выстрелы, да натужно лаяли собаки. Но погоня поотстала, и человек прилёг на жухлую, тронутую ранними заморозками траву. Но почти тотчас же поднялся и пошёл прочь, в лесную глухомань, зверь ему сейчас был страшен меньше, чем человек. Как увидят халат полосатый арестантский да ботинки тюремные, коты их зовут, сведут беглого каторжника к приставу, чтобы вознаграждение от казны получить. Шёл человек по тайге, искал товарищей – в одиночку-то пропадёшь.
Эх, Сибирь, земля привольная, нет ни края, ни конца…
Так пелось в старинной песне. И впрямь, не было конца не только простору, но и горю человеческому. Если бы смог беглый посмотреть сквозь вёрсты, сквозь годы, он услышал бы всё то же – кандальный звон за скрип саней. Лучшие из лучших шли сюда, закованные в колодки. Перед глазами встало бы усталое лицо Александра Радищева, проехал бы возок с Николаем Чернышевским, вспыхнули бы гордые взгляды декабристов, княгиня Трубецкая снова летела бы сквозь пургу, навстречу невзгодам, тягчайшим испытаниям, только бы оказаться рядом с мужем, закованным в кандалы.
Да, многое видел Иркутск – и героев крестьянских восстаний, и большевиков – Валерьяна Куйбышева, Павла Постышева, Емельяна Ярославского, Серго Орджоникидзе.
В память о тех временах остались в городе дома декабристов, могила Екатерины Трубецкой, которой посвятил свою поэму «Русские женщины» А.Н. Некрасов, да грустная протяжная песня:
Динь-бом, динь-бом –
Слышен звон кандальный,
Динь-бом, динь-бом –
Путь сибирский дальний.
Динь-бом, динь-бом
Слышно там и тут:
Нашего товарища на каторгу ведут.
Да ещё остались в Сибири названия деревень – Варначья – это где нашли мёртвого варнака. Коты – это где нашли брошенные, изодранные камнями и кореньем тюремные ботинки. Многие уже и не знают, откуда произошли эти названия. А историк услышит – и представит ярко, как наяву: бредёт по тайге усталый, голодный человек в полосатом халате, а позади – выстрелы да натужный лай собак.

Колумб здесь росский погребён

Море в Иркутске появилось совсем недавно. Оно забилось у плотины Иркутской гидростанции. Почему же на памятнике из серого мрамора, который поставлен во дворе старинной Знаменской церкви почти сто лет назад, неизвестный резчик по камню изобразил корабельные приборы – компас, секстант?
Потому что из Иркутска была открыта… Америка.
И вот как это произошло.
Известный сибирский купец Григорий Шелехов был человеком энергичным и предприимчивым. Дабы расширить возможности своей торговли, отправился он на Восток, от Байкала – к Амуру и далее. А после первого же путешествия тяга к дороге, к открытиям стала главной его страстью. С риском для жизни прокладывал он дороги по суровым северным морям, ходил вдоль берегов Камчатки, открыл остров Кадьяк и первым ступил на полуостров Аляску. Так Шелехов открыл Америку с севера.
Сколько претерпел он бед и невзгод, чтобы утвердить русский флаг на неведомом берегу! И все его труды были одним только росчерком пера зачёркнуты навек – цари продали Аляску Соединённым Штатам Америки.
Иркутск в девятнадцатом веке был столицей географов. Отсюда отправлялся в путь адмирал Невельской, открывший Татарский пролив – между материком и островом Сахалин, – отсюда начинал путешествия географ и геолог Черский, исследовавший северные реки, здесь разрабатывали свои маршруты и Козлов,  изучающий древние, занесённые песком селения Монголии, раскопавший мёртвый город Хара-Хото, и Обручев, автор знаменитой «Плутонии» и «Земли Санникова», здесь собирали экспедиции те, кто открыл Камчатку, кто исследовал пути в Китай, завязывал торговые отношения со странами востока и юга.
На фронтоне кирпичного, похожего на старинный замок, здания Краеведческого музея – его построили в девятнадцатом веке учёные на собранные деньги – написаны имена многих великих землепроходцев, чьи судьбы связаны с Иркутском. Есть среди них и такое: Георги. И мало кто знает, что этот учёный привёз из южных стран пышный благородный цветок, ещё неведомый в те поры в России и названный в честь открывателя «георгином».
А новый, выросший рядом с Иркутском город сибирского алюминия назван именем землеоткрывателя Григория Ивановича Шелехова.
А на памятнике Г.И. Шелехову, на сером мраморе золотом начертаны стихи, которые написал великий русский поэт Гавриил Державин. И начинаются эти стихи так:

КОЛОМБ ЗДЕСЬ РОССКИЙ ПОГРЕБЁН…

Остановись, шуга, остановись!

Льдины тёрлись друг о друга хрупкими, впитавшими воду боками, и от этого над Ангарой стоял неумолкающий тревожный шум. Уже ложилась ночь на дома, на заиндевевшие улицы примолкшего Иркутска, стирала краски, зачёркивала берега. И уже не видно было льдин, а только слышался издали этот сумрачный шум шуги – зимнего ледохода. Но были глаза, которым нужно было видеть всё: и каждую покрытую белесым снежком льдину, и чёрные дрожащие разводья. Теперь уже никто не помнит имени этого мальчика. Знают только, что было ему лет четырнадцать.
В ту ночь от него зависело многое: он не мог погибнуть, потому что его смерть значила бы смерть других. Под ногами колыхалась и гремела река, льдины пытались вырваться, ныряли, лопались. Но он успевал перепрыгнуть на следующую. И ещё. И ещё.
Стой, шуга! Остановись! Разве не знаешь ты, что за спиной мальчика осаждённый город? Юнкера и кадеты окружили Белый дом – бывший дворец генерал-губернатора, а теперь – Центральный Исполнительный комитет Совета Народных Комиссаров Сибири! Враги советской власти стянули силы, выступили неожиданно, они отрезали Белый дом, где шло заседание Совета, от всего города, и вот уже восемь дней без пищи, без воды в промороженном, с выбитыми окнами здании защищаются комиссары и красногвардейцы. Патронов у них мало, воды нет, каждого, кто пытается подползти к Ангаре, чтобы для раненых зачерпнуть котелок воды, караулит пуля врага.
У единственного моста через Ангару горстка большевиков удерживает большой отряд юнкеров. Если взорвут мост, – город будет отрезан.
Иркутск – город купцов и обывателей – притих. Все отсиживаются в подвалах. Рабочих в городе мало, промышленности почти никакой нет, а юнкерских школ, кадетских училищ да воинских частей – полным-полно.
Трудно.
Уже взорван мост. И мальчишка идёт по шуге. Он должен дойти, потому что сейчас от этого зависит судьба многих людей.
Льдины ломаются, выскальзывают из-под ног. Остановись, шуга, остановись!
Никто не помнит его лица. Может быть, и вообще это всего только легенда. Но подмога пришла. Город был очищен от юнкеров и кадетов, как была очищена от них вся Сибирь, вся Россия.
И снова над Белым домом, вздрагивая на ветру, заалел флаг, окрашенный кровью наших отцов, дедов и прадедов.

База курносых

Где на земном шаре была издана первая книга, написанная детьми? У нас в Иркутске. И называлась она «База курносых». Раньше, в годы первых пятилеток, когда страна только поднималась из разрухи, из нищеты и отсталости, школы создавались при заводах и фабриках. Завод был как бы базой, которая снабжала учеников  и партами, и завтраками, и тёплой одеждой. Вот и получилось, что завод или другое предприятие – база, а школа – базовая.
Была и в Иркутске такая базовая школа номер шесть. А в ней – литературный кружок. Им руководил замечательный поэт и добрый, застенчивый человек Иван Иванович Молчанов-Сибирский, или попросту дядя Ваня.
И вот задумали члены литературного кружка написать о своём житье-бытье, о делах своих школьных; о пионерском лагере, где всё делается своими руками без участия взрослых, о том, как помогают пионеры стране, о чём мечтают.
Дяде Ване очень понравилась эта идея. Стали писать ребята – каждый маленькую главку. А потом обсуждали её на занятии литературного кружка, советовали автору, как исправить, чтобы получше, поинтересней было. Долгая эта работа, а только пришла она к концу, и получилась интересная книга. Сами всё написали, сами рисунки сделали, и отдал дядя Ваня книгу в издательство.
Пошла гулять книга по белу свету. Попала она к Максиму Горькому. Очень он похвалил ребят. И пригласил их вместе с дядей Ваней на Первый съезд писателей. Это было в 1934 году. А потом «база курносых» гостила на даче у Алексея Максимовича, он им рассказывал о своей полной приключений жизни и на прощание подарил каждому по книге «Детство».
Пошла гулять по свету книга, написанная «курносыми». И появились у неё сёстры. Пионеры Игарки написали «Мы из Игарки» – о себе, о своём заполярном крае; уральские ребята создали книгу «Урал – земля золотая».
А всё-таки самая первая книга, написанная школьниками, появилась у нас в Иркутске!

29. КАПЕЛЬКА ОДИННАДЦАТАЯ, рассказывающая о лесах среди леса и о голове мамонта, забытой впопыхах

В добрый час, друзья!
Ваша бутылка гостит у нас, в бригаде строителей. Ей, правда, пришлось испытать немало волнений, пока мы её ни спасли. Нюсю Семенову – штукатура благодарите.
Подошла она к берегу, видит, ребятишки собрались и камни бросают, целятся. А по реке бутылка плывёт, и в ней белеет что-то. Тут бы и окончился путь бутылки-путешественницы, да только мальчишки оказались неметкими, да и Нюся всё повернула по-другому, выловила бутылку.
Что же рассказать вам о нашем городе Ангарске? О нём один журналист написал так: едешь, едешь по тайге, как  вдруг прямо из чащи выезжает трамвай, новенький, красивый.
Вот тебе и Сибирь!
Да, Ангарск начинается неожиданно. Только что лес был, а вдруг среди леса – леса. Строительные леса – это новый район города. А дальше сосны бродят среди светлых жёлтых, зеленоватых, голубых, розовых домов, под крепким асфальтом спят грибные поляны, а звериные тропы, где ещё несколько лет назад бродили мишки косолапые да зайчишки, лежат теперь зелёными длиннющими проспектами. В 1948 году здесь была таёжная глухомань, раздолье для охотников, в 1963 году жило сто пятьдесят тысяч человек! Подпирают небо трубы заводов. И все они – волшебники. Словно фокусник Кио, они превращают байкальский мрамор в цемент, башкирскую нефть – в бензин. А теперь у нас появилась своя иркутская нефть. На реке Лене, что течёт на севере Иркутской области, а потом в Якутии, есть деревня Марково. За деревней расположилась геологическая экспедиция и стала бурить скважину. Трудное это дело – в камне, крепком, как сталь, пробивать на сотни метров в глубь земли скважину, чтобы проверить предположение учёных, что есть там кровь  земли – нефть. День бурят скважину, месяц бурят скважину, год бурят скважину. И уже кое-кто говорит: «Зря всё это затеяли, пусто там, как в космосе!» И тут как ударит вверх фонтан, бурая пахучая нефть вырвалась из плена, упёрлась упругим столбом в небо, рассыпалась на миллионы золотистых капелек и маслянистым дождём упала на снег. Снег сделался рыжим, жирным. И стало вдруг очень опасно, потому что достаточно маленькой искорки, достаточно ударить камнем о камень или металл, – и дикое пламя ворвётся в фонтан, перебросится на деревню Марково, и тогда уже ничего не остановить стихию.
А ведь надо не просто рассуждать, не просто остерегаться – надо работать, а значит, надо устанавливать трубы, усмирять скважину, заставлять нефть течь не в небо, не на снег, а в резервуары. А для начала просто закрыть скважину, снова запереть на время богатства в земле. Ах, какая была нужна осторожность! Вгоняли в скважину трубу, выравнивали её металлическими тросами. А трос тёрся о металл, накалялся. И стояли пожарные машины. Наготове. И  потные лица были напряжены.
Так родилась сибирская нефть.
Я отвлеклась от рассказа об Ангарске, потому что скоро мы будем получать свою сибирскую нефть, и значит, город наш станет ещё больше.
Он быстро строится, Ангарск. Инженеры называют его «лабораторией градостроительства». Действительно, всё новое в первую очередь испытывается в Ангарске. Мы построили дома с двухэтажными квартирами – столовая, кухня, ванная – внизу, а спальня или кабинет – вверху. Мы отделывали квартиры пластмассой. Мы строим дома из бетонных блоков. И каждый год в нашем городе устраивается строительная выставка, и приезжают к нам учиться такие же строители, как и мы, из разных больших и маленьких городов.
Вот я рассказываю вам о новых необычных домах, а самой вспоминается голова мамонта и дом первобытного человека, который жил недалеко от нас, всего в пятидесяти километрах от Ангарска. Мне кажется, что вам интересно будет, если я расскажу вам о нём.
В самом деле, года два назад, ещё когда я училась в десятом классе, знакомые студенты Иркутского университета пригласили меня отправиться вместе с ними в археологическую экспедицию. Совсем недалеко – в деревню Мальта.
Экспедицией руководил профессор Михаил Михайлович Герасимов. Он известен всему миру тем, что может по черепу, пролежавшему в земле десятки тысяч лет, восстановить внешний облик человека – с удивительной точностью лепит из глины нос, щёки, губы, брови, подбородок. И вот перед нами человек, которого мы даже не могли представить себе.
Михаил Михайлович живёт в Москве. Но он родился и вырос в Иркутске и ещё в дни своей молодости, в 1927 году открыл в деревне Мальта стоянку первобытного человека, раскопки которой ведутся до сегодняшнего дня и дают удивительные результаты. В то лето,  когда я работала вместе с друзьями в экспедиции, были найдены три скульптурки из кости. Это были женские фигурки очень тонкой работы. Такая фигурка у первобытных людей была божеством, хранительницей домашнего очага. Они подвешивались к потолку пещеры над костром. И знаете, что интересно? На всей земле найдено около ста подобных фигурок, всеми-всеми археологами. А двадцать семь статуэток – больше чем четверть – в Мальтинской стоянке.
Вместе с Михаилом Михайловичем мы читали прошлое.
Помню, как-то мы попали в гости к первобытному человеку. Но его не было дома. Мы нашли обвалившуюся пещеру, время так крепко её замуровало, что только опыт и особое умение Михаила Михайловича помогли нам найти адрес. Мы раскопали жилище, осторожненько очистили его, и пред нами открылась чья-то трагическая судьба. Мы увидели очаг, наполовину сгоревшую в нём голову мамонта, мы увидели следы поспешного неожиданного бегства.
Что случилось с этим человеком? Что его так напугало? Может быть, землетрясение? Или гроза? И куда он побежал? У него ведь был хороший удачный день, потому что была пища. У него было превосходное настроение – целая голова мамонта лежала в очаге. И вдруг он убежал, убежал, бросив всё: и статуэтки,  привязанные к потолку, и шкуру, на которой спал, и вкусно пахнущую голову большого зверя.
Всю ночь мы думали о незнакомце, строили разные предположения. И было удивительно, что человек, живший на земле более десяти тысяч лет назад, задал нам сразу столько вопросов. А кто на них ответит? Кто?
В ту ночь мне захотелось научиться читать. Нет, не книги, потому что, как вы понимаете, это я уже умела. Мне захотелось научиться читать землю и дома. Я стала всматриваться в лица деревянных изб и видела на них отметы времени, я стала разглядывать загадки каменных узоров на домах и по ним, по этим узорам, определять год, когда построен дом, и видеть за каменными бордюрами и цветами, за манерой кирпичной кладки, за деревянными кружевами и мастеров-умельцев, и тех, кто жил за этими, такими разными стенами.
А потом я пришла на стройку, и вот уже два года сама строю дома. Каждый из нас должен что-нибудь оставить тем, кто будет жить после: дерево, посаженное на улице, книгу, написанную от души, изобретение, перевернувшее наши представления о мире, дом,  тёплый и счастливый. Мы с друзьями оставим для незнакомых людей будущего светлый радостный город среди зелёной тайги. Оставим людям Ангарск!

Бригадир комсомольско-молодёжной бригады
Вера ПЛОТНИКОВА

30. КАПЕЛЬКА ДВЕНАДЦАТАЯ, которая могла бы оказаться под землёй, если бы ни попала на Храмцовский разрез

Здорово, братки!
Я бы мог расписать вам, как в шахте добывают уголь, потому что бутылка ваша приплыла-таки и в наш Черембасс – Черемховский бассейн, да только всем это известно, что уголь добывается нелегко. А лучше я расскажу, как разрезали землю. Прямо, вроде бы, арбуз взяли – чик – и разрезали.
Уголь у нас в Черемхово залегает не так уж и глубоко, запасы его такие, что если бы все шахты на земле позакрыть, а добывать только у нас, так весь мир можно было бы обогревать лет сто, а то и больше. Аж до самой Якутии тянется под землёй слой угля, и соединяется наш бассейн с Тунгусским. Во, братки, сколько угля! А какой уголь! Говорят, что он самый подходящий для Большой Химии, которая должна за семилетку далеко шагнуть вперёд – из него хоть ткань делай, хоть лекарства, хоть пластмассы – всё можно.

Вот и решили разрезать землю. Прямо как арбуз. Зачем за углём в шахты забираться, когда можно сделать проще. Смонтировали мы большой шагающий экскаватор, зашагал он, стал землю рыть. Роет себе и роет. Всё шире канава, вот она уже шириной в десять метров, а вот уже, словно река, вроде Ангары, текла по земле, да пересохла, только русло глинистое, коричневое осталось. А экскаватор знай себе шагает. Режет землю. Всё шире разрез, всё глубже. Уже горы глины и галечника выросли по бокам, уже стреле всё тяжелее разворачиваться. И вдруг на жёлто-коричневые горы выбранной породы упали чёрные рассыпчатые комки. И чёрное смешалось со светлым, а шум экскаватора смешался с криками «ура». Мы докопались до угля, и шахтёрам не нужно лезть под землю – вот оно, открытое ветру и солнцу лежит, как пишут в газетах, чёрное золото, – спрессованная многими миллионами лет энергия. Она двинет с места поезда, она вспыхнет в топках теплоэлектростанций, она станет нужными и полезными вещами – посудой, лекарством, одеждой. Вот он, уголь, бери его, черпай.

Мы протянули по разрезу железную дорогу. И теперь, братки, прямо в угольный пласт въезжает поезд, экскаваторы грузят чёрное золото в углярки – вагоны специальные. И всё в порядке. И никаких шахт.

В Черемхово уже несколько таких разрезов. И в других бассейнах тоже есть. Кто знает, может, время придёт такое, когда уже никто-никто в стране нашей не полезет за углем так глубоко.

 

Машинист шагающего экскаватора

Тимофей ДОБРЫНИН

 

 

31. КАПЕЛЬКА ТРИНАДЦАТАЯ, присланная из каменной картинной галереи

 

Ребята, день добрый!

Ну и задали же вы работу. Пришлось упрашивать начальника экспедиции, чтобы разрешил съездить на берег.

Мы ведь на необитаемом острове живём. Посреди Ангары. Раньше совсем поблизости был старинный, небольшой городок Балаганск. А теперь он стал заядлым путешественником и сбежал от нас. Да, да, сбежал. Вы,  конечно, мне не поверите, но он, честное джентльменское, взял да и переехал на новое место. И дома с собой забрал, и улицы. И стал Балаганск шире, просторней, новей.

Я вижу, как вы улыбаетесь: дескать это только барон Мюнхаузен рассказывал такие истории: город – и вдруг путешествует! Нет, друзья, просто море ему приказало – а ну, посторонись! Да, да, самое обыкновенное море. Братское. Его ещё совсем недавно не было. Лежали в этих местах бурятские степи колхозные, пасли здесь овец, сеяли пшеницу, а теперь выросла в Братске плотина – я думаю, что бутылка ваша доплывёт до неё и строители расскажут вам о Братской ГЭС подробнее, и появилось в Сибири Братское море. Вот и пришлось городам, посёлкам, деревням отправиться в путь-дорогу.

А там, где ещё недавно стояли избы, крепкие дома, школы и магазины, где ещё недавно жили люди,  теперь подводное царство.

Море живёт, дышит, бьёт в берега крепкими кулаками прибоя, и мы, забравшись на стоящие посреди моря каменные необитаемые острова, очень торопимся.

Мы – это большая экспедиция Академии наук, руководит ею известный учёный Алексей Павлович Окладников. Он археолог и столько отыскал интересного в Сибири и на Дальнем Востоке, что имя его знают во всём мире, он столько написал интересных и важных книг о том, как жили люди тридцать, сорок и даже пятьдесят тысяч лет тому назад, что удостоен за эти работы Ленинской премии.

Что же это за каменные острова? И почему мы здесь?

…Может быть, пять, а может, и больше тысяч лет назад случилось такое.

Жило в пойме Ангары племя первобытных охотников.

Каждый раз, отправляясь за добычей, прежде всего спешили они задобрить бога охоты. Они добирались до трёх торчащих посреди реки островков, где, по их мнению, жили властители огня, воды, леса. (Кто знает: может, и острова тогда были не островами, а глубоко вдающимся в реку берегом?!!)

Острова были причудливыми. Их скалы напоминали огромные окаменевшие хвощи. Мы бы сейчас сравнили их с башнями, с бастионами крепостей, но в ту пору «старинные крепости» были для наших героев очень отдалённым будущим.

Выбрав гладкую плоскость, первобытные художники брали несложные свои инструменты, вгрызались в камень, и возникали на массивных кручах лёгкие переплетения линий, изображения зверей и рыб. И чем точнее была вырезана в камне сцена охоты или рыбной ловки, чем более похожими на настоящие были стада мчащихся лосей, тем охота ожидалась удачливее,  а милость богов – щедрее.

Проходили годы.

Всё разрасталась картинная галерея. Теперь рисунки раскрашивали алой краской, похожей на кровь мамонтов и оленей.

Потом охотников не стало.

Их кости истлели, укрытые напластованиями различных эпох.

Их жилища разрушили века.

И не боги, а люди, далёкие потомки безвестных художников, оценили титанический труд, полный веры и вдохновения.

Ливни мокрыми ладонями тысячелетия тёрли скалы. Морозы вбивали в каждую расселину ледяные клинья. Землетрясения принимались валить каменный лес. Время – безжалостное и всемогущее – пыталось уничтожить необыкновенный памятник самому себе.

И оно своего добилось: над каменными островами будет море.

В Третьяковскую галерею в Москве можно приехать за несколько минут на метро. В Иркутске за полчаса можно добраться до Художественного музея из любого конца города.

Чтобы полюбоваться каменной «третьяковкой», нужно по Ангаре доплыть на пароходе до Балаганска, затем нанять лодку, и рыбаки доставят вас на Средне-Каменный остров, где больше всего наскальных рисунков.

Согласитесь, что даже если и не будет моря, полюбоваться творчеством наших пращуров не так уж просто.

Но неужто эти неоценимые сокровища, могущие сделать честь любому собранию древностей мира,  навеки исчезнут под водой?!

Посмотрите: над островами – дым.

Уж не вернулись ли из небытия авторы писаниц?

Нет. Это работает на островах наша экспедиция.

Учёные определяют возраст каждого рисунка. Составляют карты их расположения.

Художники рисуют пейзажи островов, эстампируют рисунки, иначе говоря, с предельной точностью переносят на бумагу.

Фотографы… Впрочем, каждому известно, что делают фотографы.

И это ещё не всё.

Пройдёт несколько лет, и человечество низко поклонится мастерам-реставраторам. Они «ремонтируют» рисунки древних, а затем с большой тщательностью снимают их вместе со слоем скалы. И писаницы становятся страницами каменной книги. Эти страницы можно увидеть в музеях Москвы, Ленинграда, Иркутска.

Вот и всё, что мы делаем.

Посылаю вам рисунки первобытных людей, наших далёких предков из каменной третьяковки на необитаемых островах.

 

 

Художник

Георгий ЛЕВИТА

 

32. КАПЕЛЬКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, присланная с грозных порогов, которые стали дном и железнодорожной станцией

 

В этом конверте не было письма.

Просто лежало несколько страниц, тщательно пронумерованных. Причём, нумерация шла не подряд: страница пятая, потом сорок третья, потом сразу шестьдесят седьмая.

– Это чей-то дневник! – сказал Коля Силантьев.

– Точно! – закричал Симка.

– Ну, это ещё надо проверить, – добавила Наташа Фёдорова.

 

Страница пятая

 

1  9 5  4  г о д.

Ух, даже дыхание захватывает, так здесь красиво. Над Ангарой, заснеженной и присмиревшей, – белый пар. Это не засыпает Падун, знаменитый порог, гремит камнями старик, ворчит. Ничего, мы с тобой повоюем!

Стоит засахаренная тайга – деревья пушистые,  покрытые инеем. Так сказочно, что просто не верится, что это и есть та самая злющая тайга, которую нам надо покорять.

Здесь будет город, здесь вырастет крупнейшая в мире Братская ГЭС. А пока шумит Падун, за стеной палатки свистит хлёсткий, ледяной ветер, и нас здесь очень мало – тридцать человек. Тридцать первых комсомольцев. Наш городок зовётся Зелёным: это потому, что палатки ещё не выцвели, новенькие.

А посреди каждой палатки – печка. Только это одно название. Пока её топишь – тепло. А утром проснёшься – волосы инеем покрылись. Ничего не поделаешь – Сибирь.

 

Страница двадцатая

 

1 9 5 5  г о д.

Хоть бы и не наступало это лето.

Зимой пусть и мороз пятидесятиградусный, но согреться можно. А сейчас невообразимая жара. Но дело даже не в ней – мошка одолела. Мелкая, она мельтешит перед глазами, забивается в рот, в уши, в глаза. Приходится закрывать лицо накомарником, тонкой сеткой, но тогда нечем дышать. Сбросишь сетку – опять мошка проклятая. Но мы не унываем.

Сегодня начали строить первый дом. Ура! Начинается город! Сколько в нём будет населения? Сто тысяч? Двести?

Нас уже стало побольше. Из Москвы прибыли эшелоны комсомольцев, и Зелёный городок подрост. Уже десятки палаток жмутся к самому Падуну. И куда бы ни пошёл – всюду слышен гул, грохот грозного порога.

Мы вбивали в землю колышки, намечали будущие улицы посёлка гидростроителей. Так с небольшого колышка начинаются на нашей земле города. И я счастлива,  что этот первый колышек будущего Братска вбила в землю я, комсомолка, обыкновенная девушка.

 

Страница сто шестая

 

1 9 5 8  г о д.

Ура! Мы увидели дно Ангары. Шаг за шагом отнимали мы у реки, и вот теперь три перемычки из дерева, камня и песка отгородили у Ангары огромный квадрат. Четвёртой стеной этого квадрата стал правый берег. Если сверху посмотреть – покажется странным: широкая, больше километра от берега до берега, течёт Ангара, и вдруг вырван в её голубом полотне огромный квадратный лоскут. Я всё смотрю на свои руки: неужели это мы – я и несколько тысяч таких же девушек и парней – свершили такое? Как много могут, казалось бы, слабые,  маленькие человеческие руки.

Сегодня среди дня произошло неожиданное.

Нашей стройке нужно много энергии. И чтобы получить её с Иркутской гидростанции, сквозь тайгу, через болота, реки, горы, сквозь непроходимые чащи, где никогда не ступала нога человека, комсомольцы ведут высоковольтную линию. Они корчуют лес, вырубают просеку ровненько-ровненько, как по струнке, они роют глубокие ямы, заливают их бетоном, затем на таких крепких выносливых башмаках ставят опоры – стальные высоченные мачты, на плечи которых лягут провода, а уж по проводам придёт к нам в Братск иркутский ток.

Это случилось ночью, когда вся стройка спала. Загорелся лес. То ли кто-то бросил непотушенный окурок, то ли непутёвый охотник забыл, уходя из тайги, залить костёр, а ветер разворошил золу, растревожил – и вот по стволам заметались дикие зверьки с огненными хвостами, запрыгали с дерева на дерево, поджигая хвою. Она с треском и стоном вспыхивала, и столетние сосны стали похожими на гигантские факелы, зажжённые рукой великана.

Это случилось ночью, когда вся стройка спала.

Спали в палатке на трассе и четыре бульдозериста. Днём они корчевали пни, расчищали просеку, вечером долго разговаривали о жизни, а потом улеглись спать. Проснулись от грохота: гремела, гудела, стонала пылающая тайга.

Кроме бригады Алексея Бородинова, на этом участке не было никого. А в распоряжении бригады – четыре гиганта, четыре мощные машины: взвалил на плечи одной из них палатку и выбирайся из огненного ада по просеке. Друзья так бы и сделали, если бы не одно обстоятельство: рядом с их палаткой, на расстоянии каких-нибудь полкилометра, находились цистерны с горючим. В них, в этих цистернах, заключалась сейчас судьба стройки. Ведь если цистерны взорвутся, – на целый месяц становится работа – пока получат горючее, пока доставят его на трассу в труднодоступные места, пройдёт немало дней. И тогда бригада приняла решение. Они и впрямь, эти рабочие парни, сели на своих стальных гигантов, но повернули их не от огня, а на огонь.

Сколько часов длилось это сражение? Друзья потеряли счёт времени. Их бульдозеры, словно взбешённые кони, метались среди пламени и дыма, они валили горящие стволы, расчищая вокруг бензоцистерн широкое кольцо. Дымились телогрейки, щиты бульдозеров раскалились, на руках бульдозеристов всплыли пузыри ожогов. Каждую минуту случайная искра могла вызвать катастрофу. Уже сгорела брошенная посреди леса палатка, а в ней и все вещи парней. Огонь всё туже сжимал своё кольцо…

Когда подоспели люди, издали увидевшие зарево над тайгой, четверо парней улыбались: вокруг цистерн с горючим чернело распаханное чёрное кольцо, через которое огонь не смел переступить…

Каждый день на стройке – новые герои… Не хватит никаких тетрадей, чтобы рассказать обо всех…

 

Страница двести четырнадцатая

 

1 9 5 9  г о д. 1 8 и ю н я.

Сегодня на стройке праздник. Тысячи гостей съехались из разных концов страны. Сегодня перекрытие Ангары. Между котлованом, который два года назад отгородили от реки перемычками, оставалось до левого берега всего сто восемьдесят метров. Сегодня решили и здесь загородить путь Ангаре, а воду пустить через плотину, уже на десятки метров поднявшуюся над уровнем реки.

20 часов 07 минут.

Штурм.

Все сюда! Глядите, глядите внимательно. Начинается незабываемое, начинается фантазия на Ангаре. Неумолимой железной цепью вытянулись по бечевнику машины, они – только прикажи – закуют строптивую реку.

Замерли, задрав вверх головы, экскаваторы, словно кричат они солнцу: эй, светило, остановись, не спеши к заказу – пожалеешь!

Застыла в стеклянном полёте Ангара, только из-под моста – глухое рычание.

Штурм!

И всё пришло в движение. Ринулись, громыхая и воя, машины, вздыбились у кромки моста, и тугие струи ударили в серое, но уже набухающее синевой небо. Казалось, что забавляется сказочный великан, шлёпая ладонями по зелёной воде. Она бешено вспенивается и пытается настигнуть великана белым дымящимся кипятком.

А машины не дают реке вздохнуть. Поток их бесконечен. Он тянется по берегу, скрывается за падью Турокой, и Ангара, должно быть, представляет, что там, за этой падью, стальные муравьи с камнями на спинах выстроились до самого края земли. Она – река – сопротивляется отчаянно, швыряет многотонные глыбы за сотню метров от моста, они лежат под водой, одинокие и потерявшие грозный свой вид. И чем больше глыб, тем с большим осатанением ревёт вода:

– Эй, люди! Что вы задумали, люди?! Я ещё сильна! Сильна!..

Камней на поверхности переката всё больше.

Мелкая рыбёшка скопилась у самого моста. Мальчишки и взрослые вытаскивают её руками снова бросают в реку.

Всё больше и больше камней на поверхности. Уже их засыпают грунтом. И тогда сверху сбрасывают тяжёлую глыбу, на которой написано белой краской «Мы покорили тебя, Ангара!»

Да, покорили!

 

Страница пятьсот двадцатая

 

1 9 6 4  г о д.

Уже даёт ток Братская ГЭС, уже работают шестнадцать агрегатов. А вокруг разлилось море. Его волны плечами упираются в плотину, которая поднялась над водой на добрую сотню метров. А поверху плотины идут поезда и останавливаются на станции «Падунские пороги». Только это название и напоминает теперь людям, что когда-то, вроде и совсем недавно и вроде так давно, шумел здесь, грохотал неумолимо грозный Падунский порог, порог, через который мы перешагнули!

 

Приписка карандашом:

 

Посылаю вам страницы из своего дневника. Очень прошу, ребята, как прочтёте – верните их мне обратно. Хорошо?

Люда ПОДДУБНАЯ. Литературный

сотрудник газеты «Огни Ангары»

 

33. Прощание с Ангарой

 

Пришла прощания пора,

дорога далека.

Прощай, подруга Ангара,

могучая река.

Короткий отдых. И – вперёд,

и – по Сибири всей.

Уже манит,

уже зовёт,

уже волну навстречу шлёт

великий Енисей!

 

 

 

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой рассказывается о братьях бий-хеме и каа-хеме, о центре азии, шу-шу-шу, о человеке, глядящем сквозь века, и северном полюсе

 

34. Бутылка пела

 

А волны всё качаются,

а ветер всё сильней,

течёт и не кончается

красавец Енисей.

От юга и до севера

всё круче берега,

и с двух сторон рассеяна

тайга,

тайга,

тайга.

То тропками лосиными

спускается к реке,

то кедрами,

осинами

шумит на ветерке.

То белкою,

то соболем

прикинется тайга…

Качаются высокие,

крутые берега.

Глядит звезда рассеянно,

кричит олень в бору,

плыву по Енисею я,

плыву по Енисею я,

и капелька по капельке

я книгу соберу.

 

 

 

35. О ЧЁМ ДУМАЛ ПОЧТАЛЬОН

 

«Странно, ежели вправду сказать, человек устроен. Всё ему что-нибудь не так. К примеру, я, скажем, то серчал, что писем мало приходит. Потом, словно кто услышал ворчание моё-то, писем появилось много – гора. Опять же я недоволен: тяжеленько ходить стало. Опять неладно.  А теперь вот писем снова уже третью неделю нет. И мне скучно. Нет, что ни говори, а человек устроен странно».

 

36. О ЧЁМ ДУМАЛ КОЛЯ СИЛАНТЬЕВ, УЧЕНИК ПЯТОГО КЛАССА

 

«Что могло случиться с бутылкой? Доплыла до Енисея и пропала.

Надо с Василием Тимофеевичем посоветоваться».

Пока шёл Коля к учителю, в голове его назойливо вертелась мысль, что с бутылкой произошло непоправимое несчастье, и картины одна мрачнее другой возникали перед его взором…

…Бутылку закрутили лопасти парохода, и только мелкие осколки упали на каменистое дно и заблестели там,  как кусочки солнца. А письмо долго ещё болталось на плицах, наконец, оторвалось, чуть продержалось на поверхности Енисея, и тоже ушло на дно.

…Поблёскивает в лучах рассвета бутылка. Купается, прыгает на берегу у костра группа ребят-туристов.

– Глядите! – кричит какой-то парнишка. – Глядите, что плывёт?

– Подводная лодка противника!

– Ах, подводная! Тогда её место на дне.

И уже свистят камни… Недолёт… Перелёт…

Сердце Коли замирает: камень, тонко дзенькнув, топит бутылку. Ещё секунду видно её всплывшее вдруг горлышко – совсем, как нос корабля, уходящего под воду… И, как пишут в книгах, только серая бесконечная гладь видна вокруг. И никаких на ней следов разыгравшейся только что трагедии…

…Резвится на воде белуха – белая, огромная, похожая на дирижабль. Что-то стукнуло её в бок. Белуха отплыла, развернулась и увидела бутылку. «Ах, ты толкаться! – зашумела белуха. – Так вот тебе!» Раскрылась огромная пасть – и… бах! Бах!

Коля вздрогнул. И тут же услышал смех.

В глазах поплыли искры, и Коля решил, что смеётся белуха. Но тут круги разошлись, и только, пощупав больно саднящий лоб, Коля увидел перед собой телеграфный столб. Столбу столкновение вреда не принесло, лоб же Коли несколько изменил свою форму: как холм среди равнины, на лбу выросла шишка.

А смех? Неужто и смеялся столб?

Коля оглянулся и увидел Наташу Фёдорову.

 

37. О ЧЁМ ДУМАЛ ПАКЕТ

 

Пакет пока ни о чём не думал, потому что он ещё не отправился в путь и был пока конвертом – отдельно, бумагой – отдельно, чернилами – тоже отдельно. И даже почтовая марка ещё прикреплена была зубчиками к сотне своих близнецов.

 

38. ПОЙДЁМ ВМЕСТЕ!

 

Так сказала Наташа, перестав смеяться.

– Вот тебе пятачок медный, приложи. Говорят, помогает.

Василий Тимофеевич встретил их во дворе. Невысокий, плотный, загоревший дочерна, он мало был сейчас похож на строгого, всегда удивительно собранного,  отутюженного учителя. Скорее он напоминал рыбака,  вернувшегося с моря, сбросившего пропахшую рыбой одежду и уютно устроившегося на диване с газетой в руках.

– Я так и думал, что вы придёте, – сказал Василий Тимофеевич. – Уж больно долго нет вестей от нашей путешественницы.

На столике у дивана лежало несколько книг, на обложках которых во всяких вариантах красовалось похожее на бумеранг изображение Байкала. «Верещагин. Байкал», – прочитал Коля. – «Кожов. Животный мир Байкала». Были здесь и различные брошюры и сборники Академии наук.

– Так много написано про Байкал? – удивилась Наташа.

– Что ты, Наташа, – это тысячная часть. Ведь Байкал интересует учёных, писателей, экономистов уже сотни лет. И если бы собрать всё, что написано о Байкале, не хватило бы ни этой комнаты, ни всего дома, ни даже нашей школы, чтобы разместить книги, журналы, газетные статьи, брошюры, фотографии… И всё-таки учёные ещё многого не знают, очень уж крепко запирает свои тайны природа, и найти ключики к этим тайнам трудно.

– А какие же тайны?

– Их много – и происхождение самого Байкала долгие годы вызывало споры, и происхождение его животного и растительного мира. Да вот мы получили письмо от старой нерпы. Помните? Ещё только наша бутылка отправилась в путь? Вот там спрашивается: как же попала в Байкал нерпа? Учёные отвечают: из океана. Сперва из  океана в Енисей, потом из Енисея в Ангару, а потом из Ангары – в Байкал. Так-то так, а вот зачем понадобилось нерпе проделать такой путь – этого ещё никто не знает. Ведь и сейчас Байкал связан с океаном, однако же новые стада нерп не плывут в Славное море. Что их погнало в невообразимо далёкий путь? Голод? Но ведь в океане всегда  есть рыба. Может быть, страх? Какие-нибудь подземные толчки, рождающийся под поверхностью воды вулкан? Пока на этот вопрос ответа нет.

Или вот в письме Николая Бараноева, рыбака, рассказывается о смерче, который принёс в лодку к рыбакам нашу бутылку. Может это, конечно, шутка. Ну, а на самом деле бывают на Байкале смерчи? Вы вот живёте на Байкале…

– Всю жизнь! – сказала Наташа.

– Да, всю жизнь, – сказал Коля.

– Ну вот, – улыбнулся Василий Тимофеевич, – всю жизнь, а смерча, небось, не видели.

– Не видели, – приуныли ребята.

– Не унывайте, – я тоже не видел, а ведь я тоже родился и вырос на Байкале. Только пять лет и отсутствовал, когда в пединституте учился.

– Ну, а твой дед, Наташа, – ему поди уже лет шестьдесят?

– Восемьдесят три…

– Ну вот, он видел? Нет, я с ним вчера разговаривал. Однако же есть люди, которые видели на Байкале смерч. Говорят, что видел его и профессор Кожов, автор вот этой книги о животном мире Байкала. Значит, рыбак Бараноев наблюдал исключительно редкое явление. И если мы в письме к нашим кубинским друзьям напишем о смерче, они-то могут подумать, что смерчи бывают на Байкале каждый день. А на самом деле, может быть, этот необычный столб из воды и туч можно увидеть раз в столетие.

– Где же наша бутылка? – вздохнул Коля.

– А вдруг… – сказала Наташа и замерла с открытым ртом: к дому шёл почтальон, мурлыча под нос какую-то песенку.

 

39. КАПЕЛЬКА ПЯТНАДЦАТАЯ, присланная из Центра Азии

 

Низко кланяюсь вам, рыбаки и охотники, и прошу простить меня и мою проклятую рассеянность. Только сейчас заглянул в свой вещмешок – вижу бутылка. Что за бутылка, думаю, откуда взялась?

Потом вспомнил, что поднял её в месте географической несправедливости, а привёз её в центр материка. Значит, путь вашей бутылки стал теперь длиннее, потому что перенеслась она по воздуху на многие тысячи километров, побывала в нескольких аэропортах, только вот из вещмешка не выглядывала, поэтому видеть ничего не могла. Ну, да глаза у меня есть – я видел, руки у меня есть, бумага есть, даже перо есть – авторучка. Вот с чернилами у нас трудновато, так что извините: чернила негустые – водой развёл. Бросил я бутылку вашу в Каа-Хем, а сам сел за письмо.

Да, вы ведь даже не знаете, должно быть, кто такой Каа-Хем?

Это мой старый-старый друг. Вот уже несколько месяцев моя палатка стоит на его берегу, и по ночам рассказывают мне волны старинные тувинские легенды. А, может быть, это я их сам придумываю – кто знает?

 

 

ЛЕГЕНДА

 о братьях Бий-Хеме и Каа-Хеме,

сорока Енисеях и о рождении

Богатыря Сибирского

 

У Великого Саяна много детей. Много рек рождается у его снежных вершин и, пенясь и гремя, спешат вниз. И чем больше детей у старика,  тем сильнее изрезано морщинами его лицо, всё глубже и глубже прорывают крепкие каменные скалы его неспокойные сыновья и дочери.

И случилось однажды так, что родилось у Великого Саяна в один день два сына – один чуть пораньше, и его назвали Бий-Хем, что значит «Большая река», а второй – чуть попозже, и его назвали Каа-Хем что значит «Малая река».

– Побежали вместе, – сказал Каа-Хем.

Младшие братья любят ведь, чтобы старшие были с ними, как с равными.

– Вот ещё, – ухмыльнулся Бий-Хем.

Старшие братья любят ведь похвастаться своим старшинством, хотя, может, и взрослее они на какой-то час-другой.

Обиделся Каа-Хем, был он гордым и отважным, и, не дожидаясь брата, ринулся вниз, только тысячи радуг вспыхнули на его пути.

– Подумаешь! – сказал старший. И побежал своей дорогой. Бежит он бежит,  спешит он спешит, только видит: юрты стоят среди гор, овцы пасутся, дым к небу поднимается.

«Пойду, – думает Бий-Хем, – познакомлюсь с незнакомцами. – Что-то скучновато без друзей стало».

Направился он к юртам, а на пути выросла вдруг гора – огромная, сильная, головой в небо упирается.

– Отступи! – крикнул Бий-Хем и с разбегу ударил кулаком скалу.

Полетели брызги, взревел Бий-Хем от боли, а скале хоть бы что.

День, неделю, месяц, год колотил старший брат в грудь неприступной горы. А толку никакого. Злым он стал, кипит, пеной брызгается… Много тысяч раз умирало и рождалось солнце, много тысяч раз зима, как шкуру белой верблюдицы, расстилала снег, много раз лето смеялось зелёными кустами, пока пробил Бий-Хем маленькую щёлку. Потом побольше, потом разорвал гору на две части, круглыми камнями легла она на пути. Но что Бий-Хему камни! Шумит он, крутит волны, пенится у порогов, спешит вперёд, врывается в долину.

И вдруг замер Бий-Хем, оторопел: в долине давным-давно уже резвится младший брат. Сверкает ослепительными радугами, и люди приходят к нему на поклон, пьют воду, благодарят и поют о Каа-Хеме песни.

Трудно охотнику без родника –

губы смочить ему надо.

А чабану – лучше река,

чтоб напоить своё стадо.

Слава тебе, лучший наш друг

Каа-Хем,

ты, как сверкающий солнечный круг,

Каа-Хем!..

– Ты меня обхитрил! – закричал Бий-Хем.

– Брат, иди сюда! – позвал Каа-Хем. – Иди, будем снова вместе.

Но нет, не с миром пришёл старший брат, не с миром. Столько лет он спешил сюда разве за тем, чтобы разделить власть с братом? Столько лет он грыз, колотил, размывал гору разве за тем, чтобы поклониться этому счастливчику, которому стоит только попросить – и горы раздвинутся сами? Нет! Нет! И нет!

Как чёрная буря, налетел на брата Бий-Хем.

От испуга упала луна на горы.

От испуга звёзды стали срываться вниз.

Шкура чёрной медведицы закрыла всё небо.

Разорвал Бий-Хем брата на сорок кусков. Разбросал их в разные стороны и лёг спать. А утром проснулся…

 

Тут, рыбаки и охотники, мне пришлось прервать свой рассказ – чернила кончились. Теперь даже водой разводить бесполезно. Пишу карандашом.

Кстати, хочу рассказать вам одну историю.

Шёл я однажды по Саянам. Я тогда ещё совсем молодым был, на практику в горы приехал. Шёл я день, шёл я другой и выхожу к реке. Как раз тувинец верхом на лошади подъехал к броду. Спрашиваю:

– Что за река?

– Енисей! – говорит.

Перебрались мы на другой берег. Прошёл немного – опять река.

– Что за река?

– Енисей! – говорит мой спутник.

Двигаюсь дальше. К полудню – опять бурлит, гремит поток.

– Что за река?

– Енисей! – говорит тувинец.

Заночевали мы, а утром снова в путь. И снова через реку, и снова.

И каждый раз спрашиваю:

– Что за река?

– Енисей!

Так перешли мы сорок рек.

– Ещё будет? – спрашиваю.

– Нет, – отвечает тувинец, – теперь не будет, все Енисеи перешли, все сорок.

Только потом я узнал, что там, где сходятся в поединке Бий-Хем и Каа-Хем, река делится островами на сорок русел, и место это так и зовут в Туве: «Сорок Енисеев».

… Так вот. Проснулся утром Бий-Хем от песни:

Если мой конь скакать через горы устал, –

я к тебе прихожу, Каа-Хем.

Если олень мой поклажу носить устал, –

я к тебе прихожу, Каа-Хем,

Ты коня оживишь, лучший наш друг, Каа-Хем!

Ты оленя спасёшь, сверкающий солнечный круг –

Каа-Хем.

«Нет больше вашего Каа-Хема!» – ухмыльнулся про себя старший брат и открыл глаза. Но злая улыбка его тотчас же исчезла.

Как ни в чём не бывало, сверкая, разрезал долину Каа-Хем, и старый кочевник поил в нём своего коня, напевая хвалебную песню доброй реке.

Злоба и зависть, как дикие водопады, вскипели в сердце Бий-Хема. Вопль его прокатился по горам, и эхо повторило его тысячу раз. Солнце покрылось тенью, тучи-перья гигантских орлов закрыли небо. И от восхода до заката гремел бой. Рушились скалы, ревели волны.

А старый кочевник весь день провёл в пути. Когда устал конь, старик отпустил его на границе тайги и снегов и ушёл один в белое молчание, туда, где, натянув на голову одеяло из лебединых перьев, вот уже много лет дремал Великий Саян.

– Эй! – закричал старый кочевник. – Проснись, Саян, проснись!

– Кто там мешает мне спать? – рассердился Великий Саян.

– Это я, старик Ховалыг!

– Разве ты старше меня, что посмел сюда явиться?

– Кто из нас старше Великого Саяна? Разве небо, что окрашено кровью Каа-Хема? Кто из нас старше Великого Саяна? Разве земля, по которой разбросано голубое тело Каа-Хема?

– Кто? – вскричал Саян, и снежная вьюга вырвалась из его рта и чуть не унесла вниз старого кочевника. – Кто посмел тронуть моего любимца?!

– Его старший брат, Бий-Хем! – во весь голос, чтобы перекричать вьюгу, ответил кочевник. – Злой и коварный Бий-Хем!

И тогда опустилась вьюга в долину, сковала воду ледяными цепями, и прозвучал гневный голос Великого Саяна:

– Раз вы не могли течь свободно и дружно порознь – теките теперь вместе. Не будет отныне ни Бий-Хема, ни Каа-Хема – будет одна река. Один богатырь. Имя ему будет Енисей – «Большая вода»!

 

Вот так, рыбаки и охотнички, и родился на белый свет Енисей. Его имя и впрямь означает «Большая вода», потому что воды он несёт много. Но вы теперь знаете легенду о братьях Бий-Хеме и Каа-Хеме – двух саянских реках, которые, стекаясь, рождают Енисей, поэтому, если побываете на богатырской реке, – присмотритесь к ней. И вы поймёте, что, даже став одной рекой, братья не успокоились. То Енисей течёт ровно, спокойно, широко разливаясь по долинам. И тогда он похож на доброго и покладистого младшего брата, то он взбурлит, взыграет, а то ещё среди зимы загородит всё течение на многие километры льдом; вода оттого, что некуда ей деваться, начинает подниматься у наледи, как перед плотиной, и среди зимы норовит затопить берега, деревни, города. Тогда взлетают в небо самолёты, взрывают лёд, вода спадает и уже спокойно течёт к океану. И люди говорят: «Старший брат разозлился».

До самого Ледовитого океана течёт Енисей – великая сибирская река – шестая по величине на земле и самая многоводная в Советском Союзе. Ну вот. Хотел ещё кое-что написать, да подумал: много будете  знать – скоро состаритесь. Поэтому ставлю точку.

Ваш Человек Рассеянный

с улицы Бассеянной.

Дальше стояла закорючка, понять которую было невозможно.

 

40. Ох, уж эти рассеянные, – сказала Наташа. – Ни имени своего не написал, ни профессии не указал.

– И верно: кто же он такой? – задумчиво сказал Коля.

– Попробуем угадать. – Василий Тимофеевич повертел в руках конверт. – Штамп стоит: «Кызыл» – это столица Тувинской республики. Профессия, судя по всему, – геолог. А вот фамилию узнать, должно быть, не удастся. Мало ли сейчас в Туве геологов, разве у всех спросишь?

– Да что фамилия? – нахмурился Коля. – Тут ещё другие загадки. Вот написано: «нашёл её» – это бутылку, значит, – «в месте географической несправедливости». Что это за «несправедливость» такая?

– Да ещё «географическая»! – вставила Наташа.

 

41. Что сказал почтальон

 

– Ну, теперь Енисей распочался, значит, стало быть, работка будет. До самого океана будет работка. Вот тебе и глухомань. Вот тебе и тихая жизнь. Не дадут, эдакие негодники, и на пенсию уйти…

 

 

42. КАПЕЛЬКА ШЕСТНАДЦАТАЯ, присланная из города по имени «Красный»

 

Да будет радость в ваших сердцах, друзья!

Там, где стекаются две реки – Бий-Хем и Каа-Хем, стекаются, чтобы превратиться в одну, у подножья высокой горы лежит мой город – Кызыл. Кызыл – это значит по-тувински «Красный». А ещё несколько десятилетий назад носил он имя Белоцарск и был захудалым аулом. Поднимался к небу дым над берестяными чумами, вместе с ним летели к небу завывания шаманов. Мороз. Пурга пронизывала тонкие стены юрт. Они были из кошмы, но разве могли они спасти арата от беды? Голод свил себе гнездо в Белоцарске, болезни поселились здесь, казалось, навечно. И взлетал к небу дым нищих очагов, и взлетали к тучам завывания собак и шаманов.

Там, где стекаются две реки – Бий-Хем и Каа-Хем, стекаются чтобы превратиться в одну, стоит высокая гора. А на её вершине огромными, видными издалека буквами, написано имя человека, превратившего белый город в красный, голодный аул – в богатый промышленный и культурный центр. Откуда бы и как ты ни добирался  до Кызыла – по земле придёшь сюда, по воздуху прилетишь – отовсюду увидишь это короткое имя: «ЛЕНИН». И сразу на сердце у тебя приветливо, радостно, потому что входишь ты в город своих друзей, в город рабочих и аратов. Входи, будь добр, чувствуй себя, как дома.

Город наш пока ещё невелик, потому что главное дело тувинца – бродящие среди гор стада. Вот почему иногда Тувинскую республику зовут республикой аратов – республикой пастухов. Иным покажется, что пасти овец – дело куда как простое. Однако неверно это.

Вот расскажу вам историю, что была нынешней зимой с моим товарищем Дыртыком. Это имя такое – Дыртык.

Налетела пурга, снегом швыряется, воет хуже шамана, белые столбы крутит от земли до неба. Останови отару – и сам пропадёшь и овец погубишь. И гнал её Дыртык по глубокому снегу к вершине поближе, там заветренное ущелье, распадок у нас говорят, а в распадке – ветра нет, тишина. Догнал всё-таки, ни одной овцы не потерял. Да только радоваться было рано. День метёт пурга, второй. Лежат овцы, в кучу сбились, греют друг друга. Дремлют. А человеку не до сна: вот уже вторую ночь воют за белыми, заваленными снегом кустами оголодавшие волки. Разве разгонит тьму костёр, какой большой ни сложи? Да и волки уже осмелели, попривыкли к огню. Бросишь в них головешку – отбегут, потом снова вот они, рядом. А корма для овец нет. Копытят они снег, да такую толщину пробить невозможно.

И третий день пурга. И третий день не спит Дыртык:  заснул – пропал. И чудиться стало Дыртыку, что кто-то зовёт его.

«Наверно, конец, – подумал Дыртык, – уже зовут меня духи со священной горы…»

А голоса всё громче, всё громче. Волки разбежались в испуге. Люди пришли в распадок, вовремя пришли. И овец спасли и человека. Умолкла пурга. Белой толстой кошмой землю укрыло. Опять беда, как овец кормить, ведь они обычно сами добывают себе корм, разгребают копытом снег, достают прошлогоднюю засохшую траву… А тут по брюхо проваливаются овцы, блеют так жалобно. Опять забота арату. На подмогу Дыртыку трактор прислали. Идёт трактор, за ним тяжёлый деревянный треугольник тянется, снег разгребает. А в широкую эту  борозду овцы бегут, бегут – радуются.

Вот как бывает.

Город наш, Кызыл, невелик, но теперь Тува – это не только араты да охотники. Это теперь и рабочие, и студенты.

Есть в нас в Кызыле теплоэлектростанция. А во дворе её стоит небольшой обелиск. На нём написано: «ЦЕНТР АЗИИ». Да, мы живём в самом центре огромного азиатского материка, в самом центре уходящей до горизонта тайги, в самом центре Саян. И поэтому у нас могут встретиться наездники так: один приедет с гор на олене, другой приедет из пустынных песков на верблюде, рядом с ними приземлится третий, на самолёте, а четвёртый примчится на автомашине «Волга» по крутому и гладкому Усинскому тракту.

Вот как бывает.

Встретятся наездники и спросят:

– Ты откуда?

– Я с асбестового комбината. А ты?

– А я с кобальтового комбината.

– А я с механического завода.

– А я с кожевенного!

 

И въедут они в свой город, хозяева новой Тувы, вчерашние араты – сегодняшние рабочие. И остановятся у горы, на вершине которой огромными, видными издалека-издалека буквами, написано имя человека, о котором поют песни и слагают легенды, короткое имя – ЛЕНИН!

 

43. КАПЕЛЬКА СЕМНАДЦАТАЯ, присланная из «Шу-шу-шу.»

 

Здравствуйте, ребята!

Далеко заплыла ваша путешественница. Сегодня она гостит у нас – в Шу-шу-шу.

Вы знаете, где находится Шу-шу-шу? Вы знаете, кто так назвал наше село? Не знаете?

Это было давно. В 1897 году. Ранней весной, едва Енисей прогнал льды, прибыл в Минусинск – это город поблизости – пароход «Святой Николай». По трапу на берег сошёл невысокий плотный очень подвижный человек. Его никто не встречал. А сопровождали жандармы. Минусинск спал, и один из жандармов, указав рукой на стоящую рядом понурую лошадёнку, впряжённую в сани, сказал:

– Теперь недалече, не сбегишь!

По набухшим весенней водой снегам, в крепкий мороз, за которым уже чувствовалась оттепель, ехал невысокий человек в тюрьму. В ней не было стен, в этой тюрьме – просто на тысячи вёрст растянулись хакасские степи, в ней не было решёток и замков – просто стояла на полземли тайга.

«Да, не сбегишь, – думал человек. – Не сбегишь».

Вечером в селе, приютившемся в устье речки Шушь, впадающей в Енисей, уже знали, что прибыл новый ссыльный, говорят, из самого Петербурга. По фамилии Ульянов, по имени Владимир Ильич.

Тёмные, неграмотные сельчане чуждались ссыльных – и то сказать: откуда им было разбираться в политике, если главным учителем и наставником их был поп? Но Ильича полюбили сразу. То ли потому, что приветлив был, с уважением с любым человеком разговаривал, то ли потому, что ребятишек новой забаве научил: привёз из Петербурга две железки, стал ездить на них по льду, а ребятишки за ним вслед – вот ведь блажь! – нацепили на ноги подбитые жестью деревяшки. Коньки прозываются. Чудно. А только поверили в Ильича. Особенно, когда помог он шушенскому  мужику одному тяжбу супротив богатея выиграть. Научил его Ильич, что говорить да как говорить, присоветовал, разобрался во всём, и богач в дураках остался. А к Ульянову жандарм пришёл, говорит:

– Вам царь, всея Руси государь, запретил защищать простой люд, запретил судебными делами заниматься (он, Ульянов, ведь юристом по образованию-то был). Сейчас мы у вас обыск учиним, и ежели чего найдём, берегитесь – ещё дальше зашлют, уж в такую глухомань, что не то  что мужика, волка не увидишь…

– Ищите, – сказал Ильич, подставил жандарму стул, чтобы удобно было с верхней полки начать. Книги-то у Ильича на полках стояли. Ох и хитёр был: на нижней открыто лежала нелегальная литература, а он стул подставил. Смотрит жандарм одну книгу,  страничку за страничкой листает, вторую, третью. Какие-то цифры, изданы книги в царских типографиях, понимает в них жандарм, как баран в церковных молитвах. Два часа одну полку проверял. Два часа другую. Третью и того больше. Уж завечерело, как до нижних добрался. А Ильич спокойно стоит себе у конторки, спиной к жандарму, пишет…

– А на нижних что?

– Там мои учительские книги, – сказала Надежда Константиновна.

Вы ведь знаете, что она вскоре за Ильичём приехала сюда же, в Шушенское, в ссылку.

– Ну ладно, – сердитый и усталый сказал жандарм, перерыл для порядка вещи, шкафы да чемоданы осмотрел. И ушёл.

Ай да Ильич!

Много работал он в ссылке, много. Трудно поверить, что за три года, что провёл он в Шушенском, им написано больше двух десятков книг! И какие книги! Что ни страница – то бой с врагами трудящихся людей, то сражение с теми, кто хотел разрушить дело революции. Оказывается, ни бесконечные степи хакасские, ни тайга на полземли, ни вся эта царская тюрьма без замков не страшны были Ильичу: отсюда он видел всю Россию, отсюда руководил революционной работой. Вот какой был человек.

Он и назвал наше село в шутку – Шу-шу-шу. Ласково так. А село-то было худое. Вот как описывал его Владимир Ильич в письмах:

«…Село большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных – всё как быть следует. Стоит в степи – садов и вообще растительности нет. Окружено село… навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом…».

Ах, какие теперь в Шушенском сады! Яблони, как белая метель, шумят у окон домика, где жил Ильич. Из окон домика видно новое Шушенское – красивые каменные дома, школы, магазины, техникум,  библиотеки, завод. Да разве только это видно из окон ленинского домика – вся Россия видна, вся земля. Гидростанции, построенные на Ангаре, целина, распаханная в Хакассии, города, выросшие в Заполярье, заводы, разбудившие сибирскую тайгу. Тысячи людей приходят в этот домик, оставляют сердечные записи в книгах посетителей, словно с живым Ильичём говорят. Войдём и мы с вами.

 

Гнездится ветер под дощатой крышей.

У двери шапку снял двадцатый век!

И, кажется, он здесь, он только вышел,

Не знающий покоя человек.

 

И словно время годы не листает,

Не рвётся в окна песнею с реки –

Ведь ручка камышовая простая

Ещё хранит тепло его руки.

 

А сам, «живущий под надзором гласным»,

Опять ушёл в леса или в луга…

…Барометр показывает «ясно»,

И тишина музейная строга.

 

Здесь он работал, коротая зимы,

Писал статьи и привечал друзей.

Как всё-таки совсем несовместимы

Два этих слова: Ленин и музей!

 

Вот почему и верится в такое,

Пускай десятилетия прошли:

Как прежде ходит Ленин над рекою

И думает о будущем земли!

 

Учащийся Шушенского сельскохозяйственного

техникума имени В.И. Ленина и Н.К. Крупской

Иван Сироткин

 

 

44. КАПЕЛЬКА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, присланная из города у Дивных гор

 

Здравствуйте, ребята!

Бутылка ваша прискакала уже к нам в Дивногорск, самый молодой из городов Сибири.

Ещё недавно, каких-нибудь три года назад, жили мы в палатках, а за стенами, не умолкая, шумела тайга. Месяц рогом своим цеплялся за верхушки сосен, взобравшихся на круглые, уходящие в небо горы. А у подножья шумел Енисей, цепляясь за камни, и, наверное, поэтому и село называлось Шумиха. Оно было малюсеньким, это село, и не могло вместить всех, кто приехал сюда строить Красноярскую ГЭС. Давно-давно самые первые люди, пришедшие сюда, в приенисейскую тайгу, в поисках счастья, удивились красоте и необычной форме гор. То они напоминали круглые хлебины, уложенные рядком в длинную цепь, то наседали на берега диковинного вида скалами, похожими на каменных зверей, навек застывших в стремительном прыжке, то на стены и башни древних крепостей, а одна скала напоминала лицо старого, позабывшего счёт годам монаха. Её так и назвали: «Монах». И кто-то из крестьян, прошедших пол-России в поисках землицы свободной, помещиком не занятой, царём не топтаной, остановился в удивлении, посмотрел на горы и воскликнул: «Эко диво! Горы-то, горы – дивные!» Так и появилось у гор название – Дивные горы, что значит «удивительные горы». У подножья их и притулилось село Шумиха. Хоть и громкое у него было название, да никто на белом свете, кроме местных жителей, что-то не слышал о нём ничего.

А мы поставили здесь свои палатки. И хотя не было ещё ни одного дома, построенного нами, мы свой палаточный городок назвали очень красиво – Дивногорск. И вот уже в распадках разбросаны первые улицы, дома, как альпинисты, взбегают на кручи. И протянулась прямая, как стрела, улица Комсомольская. На самом её крайнем доме работает мой кран. Я строю свой самый первый дом. Ещё в прошлом году сидела я за партой в десятом классе, а сегодня я – крановщица, и огромная металлическая махина послушна каждому моему движению, словно стрела крана стала продолжением моих рук. Чуть коснусь рычага – повернулась стрела, подцепила на крюк большую бетонную панель – целую стенку  будущей комнаты. Поверну рычаг – и поплыла по небу эта стена легко и плавно. И вот уже её укрепили на своём месте монтажники, приварили сварщики,  и ещё одна комната готова. А стрела опять плывёт за новыми панелями. Скоро въедут в дом люди, в каждой квартире будут свои радости и свои заботы, и, наверное, никто и знать не будет, что это я строила удобный, тёплый, красивый многоэтажный дом. Ну и пусть. Зато, если людям будет в нём хорошо, – значит, труд мой не зря потрачен. Я построю много-много домов в Дивногорске. И мои товарищи тоже. И тогда сибирский город станет похожим на южный курорт: у самых гор поднимутся девятиэтажные, светлооконные дома, впереди них – пониже. А на берегу Енисея раздвинет тайгу самая длинная и самая красивая улица – Набережная. По ночам, когда мы работаем во вторую смену, я гляжу на огни, разбросанные в тайге, на прожекторы, что горят на строительстве ГЭС, и мечтаю, что город уже весь готов и что брожу я по его площадям и скверам.

И ещё я вижу, как встала над рекой гидростанция.

Это будущее, но не такое уж далёкое.

А, кажется, совсем недавно всё было иначе.

На Шумихинском пороге выросли бетонные опоры будущей плотины. Строители сжали могучую реку до сорока метров. Богатырь-Енисей, что спешит из Саянских гор к океану, сметая на пути своём все преграды, останавливается у Красноярской ГЭС, и, покорённый людской волей, людским трудом, мужеством и опытом строителей, становится совсем узким, не шире обычной речушки, на которой стоит сельская мельница, а в омутах водятся зажиревшие толстогубые сомы. Но это только так кажется, что Енисей покорился. Вода сквозь проран – так называется часть русла, которая теперь оставлена богатырю – рвётся с бешеной силой. Белые полосы пены вскипают у берегов, а середина выпуклая,  круглая, словно и не река это вовсе, а тугой зелёный жгут. Чтобы немного ослабить течение и окончательно покорить Енисей, чтобы направить реку по руслу, которое приготовили ему люди, строители взорвали перемычки, заграждающие путь воде. Половина Енисея потекла сквозь плотину, а это и надо строителям. На пути воды они потом поставят крепкие металлические затворы, словно бы ворота во двор, откроют ворота – входи, вода, закроют – накапливайся, создавай Красноярское море. А вторая половина всё ещё текла через проран,  но уже была она послабее. Хитрые гидростроители опять разделили Енисей на Бий-Хем и Каа-Хем. И вот пришёл день главного штурма, 25 марта 1963 года. Словно  солдаты, выстроились друг за другом двадцатипятитонные МАЗы, на плечи которых взвалили строители гигантские обломки скалы и бетонные сундуки – каждый весом тонн по пятнадцать. Их называют трудным словом – тетраэдры.

С двух сторон прорана сошлись эти машины, свалили в тугую, натянутую, как резина, воду, свой груз. Вскипел Енисей, к небу  взметнул белую пену. Но на первой машине был опытный шофёр по имени Леонид Назимко. Он воевал с Ангарой в Иркутске, а потом на том же гигантском самосвале приехал сюда, за тысячи километров, чтобы сразиться с самим Енисеем. А каждый шофёр на каждой машине – ничуть не хуже. Падали камни. Взлетали брызги. Всё уже становилась река. Через пять часов через неё можно было перепрыгнуть, через пять часов десять минут – перешагнуть, а ещё через несколько минут – ровная, засыпанная сверху речной галькой дорога лежала через Енисей. И уже трудно было поверить, что ещё утром здесь сверкала стеклом и пенилась великая сибирская река. Одно только русло осталось  теперь у Большой воды, один путь – через капкан, который приготовили реке строители, через плотину, которая вырастает у Дивных гор.

А теперь я спешу на работу и поэтому письмо заканчиваю.

Приезжайте к нам в Дивногорск. К тому времени, как вы окончите школу, в нём всё будет так, как я написала.

Напишите мне о своём житье-бытье.

 

Валя ДРЕСВЯНСКАЯ

Крановщица

 

45. КАПЕЛЬКА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, присланная с длинной улицы

 

Привет, земляки!

Город наш древний, когда-то назывался он Красным Яром, был грозным, обнесённым крепостными стенами острогом. Но не об этом я хочу вам рассказать. Я хочу рассказать вам о новом Красноярске, и даже не обо всём – разве можно в письме рассказать обо всём? – а только об одной улице. Она называется «Красноярский рабочий». И длина этой улицы почти двадцать километров! Не улица, а целый город.

И в самом деле город. Здесь вытянулись вдоль широкой, светлой магистрали заводы: приходит на один из них лес – получается спирт, войдет спирт в соседний завод, а выйдет резиной, войдёт резина в третий завод – выкатывается кругленькими, упругими шинами. Надевай на колёса грузовиков и легковых. Мчись в любой конец земли. Вот так улица! Улица заводов!

И ещё. На этой улице ясли. И не одни. А чуть подрос мальчик или девочка – на этой же улице детсад, а стали ещё старше – пожалуйста в школу. Она всё на той же улице «Красноярский рабочий». И клуб здесь же, и парк рядышком, и кинотеатры. Вот так улица. Можно всю жизнь прожить, не выходя из неё.

А вокруг – десятки таких же удивительных улиц. И это там, где всего несколько лет назад были пустыри.

Вот как растёт наш город Красноярск!

Рабочий Шинного завода

Серафим Ладейщиков

 

46. КАПЕЛЬКА ДВАДЦАТАЯ, присланная из ворот самого сердитого океана

 

Ну, братцы-кролики, считайте, что вам повезло.

Наш экскурсионный пароход «Александр Матросов» уже заканчивает свой рейс. И тут за бортом мы обнаруживаем вашу бутылку у самого почти полярного острова Диксон. Что же получается? Что бутылка уплывёт в Ледовитый океан, а вы так и не узнаете о многих интересных вещах? И вот мы собрались в салоне, и кто-то предложил:

– Давайте напишем байкальским ребятам общее письмо. Путь каждый расскажет о чём-нибудь интересном.

 

Мы из Игарки

 

Когда-то, друзья, и мы были пионерами. Вы нам не поверите, конечно, но, честное пионерское, всё так и было. Мы были пионерами, когда наши родители приплыли на небольшом морском судне в протоку Игоркина. Это когда-то очень-очень давно жил тут в зимовье один человек по фамилии Игоркин. Его именем и называлась протока. И вот с парохода стали сгружать машины, станки, пилорамы. Так началась биография известного теперь всему миру советского торгового порта Игарка. Это было в тысяча девятьсот двадцать девятом году. Город наш рос на вечной мерзлоте. Знаете, что это такое? Летом земля сверху оттаивает на какой-то метр, а внизу как была, так и остается замороженной, крепче камня. Но крепость такая – штука ненадёжная. Построили первые дома, первые цехи лесокомбината, а здания-то и перекосило. Поломало здания. В одном месте стены опустились, в другом поднялись. Что делать? Кто виноват? Оказывается, вечная мерзлота виновата. Вечная-то она вечная, а под тёплыми домами оттаяла и превратилась в болото. Тогда стали дома ставить на ходулях. Знаете, как здорово. Стоит себе дом на столбиках, вбитых в землю, а сам земли не касается. Ветер под ним бродит, мороз землю промораживает. Так и перехитрили вечную мерзлоту.

Мы тоже чем могли помогали родителям. И решили создать о жизни молодого нашего города книгу. Написали об этом самому Алексею Максимовичу Горькому. Он нам прислал письмо и советов всяких дал тысячу. Наша книжка вышла в Москве, и называлась она «Мы из Игарки».

Теперь наш город не узнаешь. Был он деревянным, а теперь растут улицы кирпичных домов. И даже шутят у нас: «Кончился век деревянный, начался век каменный».

 

Школа под соснами

 

Какие только реки ни впадают в Енисей! Имена у них  странные, специально для приключенческих романов. Вот,  например, Хантайка – скажи такое слово, и покажется оно таинственным кличем диких племён. На это слово и в самом деле собираются люди из всех концов Таймыра. Только это не воинственный клич, а добрый. На речку Хантайку, в село Хантайское, собираются дети из городов и рабочих посёлков Таймыра. Они приезжают в необычную школу. Парты в этой школе стоят прямо среди леса. А когда выпадает снег, их переносят в тёплые светлые классы, зато в окна заглядывают любопытные сосны и манят покататься на лыжах по нетронутой тайге. Это санаторно-лесная школа, в которой ребята со слабым здоровьем не только учатся, но и набираются сил.

На тысячи вёрст тянется тундра. Налево пойди – тундра, направо пойди – тундра. Круглое лето висит над ней, не гаснет солнце, круглую зиму висит над ней ночь. Под пургой и северным сиянием живут здесь ненцы и эвенки, долганы, нганасанцы, селькупы. Уходят в тайгу  за соболем, кочуют по тундре с оленьими стадами. Мало в тундре дорог, особенно весной. Много врагов у оленевода. А самый главный – волки.

Вот какой случай был нынче. Далеко укочевало оленье стадо. Появились в нём малыши-оленята,  ласковые такие, слабенькие. Трусливые ещё. У пастухов дела хоть отбавляй. И вдруг испугались олени, в кучу сбились. Оказывается, волчья стая приближается. Тогда пастух по рации сообщил в колхоз: прошу помощи, волки. И вдруг загремел над тундрой гром, бросились врассыпную хищники. Да разве уйдёшь от охотника, если он на крыльях. Раздались выстрелы. И от стаи хищников не осталось и следа. А вертолёт опустился прямо посреди тундры, у оленьего стада. И олени не испугались машины. Чего её пугаться, если она – друг.

 

Ему пишут короли

 

Кто не видел Норильска – ничего не видел.

Посреди тундры поднимается каменный сказочный город. Войди в его улицы, и покажется тебе, что ты в Ленинграде. Прямые, строгие они уходят далеко-далеко, ныряют в широкие озёра площадей и вновь продолжают свой бег – не улицы, а реки.

А когда висит над городом, переливаясь цветными искрами северное сияние, кажется, что полярная природа салютует мужеству и силе советских людей, построивших на вечной мерзлоте город, какие бывают только в сказках.

Но это не сказка. Стоит над тундрой Норильск, светится огнями гигантских комбинатов, врезаны в небо копры шахт, из глубин тундры поднимается на поверхность уголь, руды цветных металлов.

И живёт в этом городе один человек, такой же, как тысячи норильчан. Человека этого знают во многих странах, ему пишут короли и министры, с ним держат связь художники и корреспонденты газет. Кто же он? Известный художник? Нет. Может быть, крупнейший инженер? Нет! Он – рабочий. Его фамилия – Рехлов. Иван Варлаамович Рехлов. Много лет трудится он на Норильском комбинате. И столько же лет собирает Иван Варлаамович коллекцию репродукций с картин различных художников. Теперь в ней тысячи тысяч оттисков – здесь Левитан и Рембрандт, здесь художники Индии и Франции, Африки и Австралии. Коллекция Ивана Варлаамовича известна в десятках стран, и в адрес норильского рабочего каждый день приходят бандероли, художники считают честью быть представленными в необыкновенной коллекции. И в самом деле шлют подарки Ивану Варлаамовичу короли и президенты. Большой любитель искусства, президент Индонезии Сукарно подарил Рехлову уникальный альбом: репродукции картин художников Индонезии и сокровищ живописи, собранных в картинной галерее президента.

Вечером зажигаются голубые экраны телевизоров в Норильске.

И с лекциями о жизни и творчестве художников выступает по телевидению рабочий человек, коллекционер Иван Варлаамович Рехлов.

 

Необыкновенный огород

 

Кто это придумал – трудно сказать. Наверное, давно придумали. Ведь до острова Диксон так далеко от южных земель. И хотя на самолётах привозят сюда овощи – всё  же север есть север. И когда метёт пурга, и когда по многу дней штормит неспокойный океан,  как приятно где-нибудь в доме сидеть у печки и… есть зелёный, свежий огурец. Их  выращивают в теплицах, эти огурцы, там, на материке. А то есть ещё один огород, совсем необычный. И урожаи даёт, надо сказать, не так уж плохие. Это огород на…окнах.

Кто это придумал – трудно сказать. Но издавна на окнах жилых домов в Диксоне в специальных ящиках с землёй выращивают огурцы, помидоры, лук и даже перец. И ещё неизвестно: где раньше едят окрошку со свежими овощами, – на тёплой Украине или на продутом ветрами и засыпанном снегами острове Диксон, острове, который у нас на севере зовут Воротами океана…

Можно бы ещё многое рассказать, да письмо боимся затянуть. Ведь его можно было бы писать целый день. Не простой день, полярный. А полярный день, вы же знаете сколько длится, – полгода.

 

По просьбе туристов разговор записал

Иван СИНИЦЫН

 

47. Теперь наша бутылка в океане

 

– Ну и ладно. Ничего тогда не скажу. Узнавайте сами. Просить будете, а не скажу.

– Ты не сердись, Сима, – миролюбиво сказал Коля. – Наташа не права. Ведь и с бутылкой всё ты же придумал. Давай, говори.

– Так вот, там в книге «Глобус» написано, что в том месте, где Ангара впадает в Енисей, она несёт больше воды, в ней шестьдесят процентов, а в Енисее – сорок. Значит, в этом месте Ангара больше Енисея. Почему же тогда считается, что не Енисей впадает в Ангару, а наоборот, Ангара – в Енисей. Вот и есть тут географическая несправедливость. Обидели географы Ангару. Понятно? Такие истории со многими реками случаются. Вот спешит река к реке и ВДРУГ…

В эту минуту раздался стук в дверь.

И ВДРУГ в класс вошёл почтальон.

– Здесь пятый класс? – спросил он.

– Нет! – хором закричали все.

– А какой же здесь класс?

– Уже шестой, – улыбнулся Василий Тимофеевич. – Лето ведь прошло. Осень на дворе. Вот так-то.

– Да, оплошал я малость, однако, – сказал почтальон. – Ну, да не беда. Получайте. Распишитесь, товарищ Силантьев. Да не здесь, а вот тут. Так, получайте.

И он поставил на стол большой, обшитый серой тканью ящик.

Открыли его в две минуты.

Сперва обнаружили записку:

«Дорогие ребята!

Вас приветствует команда научно-исследовательской дрейфующей станции «Северный полюс-12». Мы, право, не знаем точно: относится ли наша станция к Сибири, потому что полюс одинаково смотрит всеми своими сторонами на юг – и на Сибирь, и на Кольский полуостров.

Работа у нас идёт успешно. Началась осенняя непогодка, штормит океан, но думаем, что мы его как-нибудь урезоним. Шлём вам пожелания успешной учёбы – чтоб без двоечек там! – и успехов в жизни.

Да. В посылке – неожиданный сюрприз».

 

И тогда разворошили бумагу, которой была набита посылка, и на самом дне увидели тускло поблёскивающую, видавшую виды, совершившую необыкновенное путешествие бутылку.

 И полетело над посёлком Прибайкальское громкое «ура!».