Сергеев М. Д. / Произведения

МЕЖ ПЕТЕРБУРГОМ И МОСКВОЙ

1. РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ТВЕРСКОЙ ДОРОГЕ

Сергею Давыдову

Хоть малиной не корми,
А в Малинники возьми.

А. С. Пушкин 
в письме к Вульфу

Нет в Малинниках малинки...
То ли ехать, то ли нет?
По любви ко мне поминки – 
свадьбу справила Аннет.
И не ждет меня к беседе, 
и не плачет над стихом...
«Долго ль мне ГУЛЯТЬ на свете 
То в коляске, то верхом»?
Переезды, перемены, 
перелеты саранчи...
Остывают постепенно 
африканские лучи.
Мысли катятся трезвее,
Сердце рвется на постой – 
горьким холодом повеял 
в душу год тридцать шестой: 
мать, друзья... 
Все – в Лету, в Лету...
Кто – безгрешен, кто – с грешком...
Долго ль МНЕ гулять по свету –
«то в телеге, то пешком»?
Вот качу на дрожках снова, 
и дорога не тяжка –
мимо тихого Бернова, 
мимо славного Торжка.
Прежде было – рад стараться! – 
мимоходом попадал 
то в Грузины – к Полторацким, 
то к Олениным на бал.
«Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса 
И воспомнил ваши взоры...» – 
мимолетная гроза!
Переезды, перемены, 
перелеты саранчи...
Тайно точат Геккерены 
огнестрельные мечи, 
бенкендорфы в кабинете 
в ярой злобе над стихом...
«ДОЛГО ЛЬ мне гулять на свете 
То в коляске, то верхом»?

2. ГОСТИНИЦА «ПАРНАС» В БЕРНОВО

Георгию Граубину

Давай зарю погасим, 
давай зажжем звезду. 
Ночуем на Парнасе 
у рощи на виду.
Во тьме, что нас укрыла, 
каких-то звуков тьма: 
легко и тихокрыло 
там бьется речка Тьма. 
Утыкан ближний ельник 
огнями сигарет, 
и рядом бродит мельник, 
а мельницы-то нет.
Он смотрит сквозь березки, 
отвесть не может взгляд: 
там девочки-подростки 
на жернове сидят.
Их смех игривый тонок, 
в их песне – торжество.
Ах, нет среди девчонок 
русалочки его.
Он вытер пот усталый, 
и мысль его сожгла: 
ты сам придуман, старый, 
а мельница – была!
Над ней – воронье гайно, 
и чуть вдали – дома, 
и, видно, не случайно 
ее крутила Тьма.
Скрипел помост неновый, 
и месяц – лист кленовый – 
плыл средь небесных льдин... 
И проживал в Берново 
проезжий господин.
Остроты из Вольтера... 
Вот-вот она войдет, 
красива, точно Вера, 
что здесь – экскурсовод, 
проста и нежеманна, 
войдет внезапно Анна 
и, поклонясь ему:
– Пойдем гулять на Тьму. 
Давай погасим звезды, 
давай зажжем зарю.
А рано или поздно, 
о том не говорю: 
последнее явленье, 
за коим – перерыв: 
так чисты уверенья, 
так близок их разрыв.
Он в путь-дорогу снова, 
в Москву, в толпу огней...
Он встретит Гончарову 
и женится на ней!

3. ПОГОСТ ПРУТНЯ

Александру Гевелингу

Антенн коленчатые прутья, 
и весел бег машин, и лих...
Не странно ли? – к Погосту Прутня
 спешат невеста и жених.
Ждет дома скатерть-самобранка, 
родня с подарками в руках...
Сидят шоферы за баранкой, 
как ямщики на облучках.
Нарядно, ярко и тревожно 
пружинят легкие шары – 
намек, что в жизни – все возможно, 
что все непрочно до поры.
Иной пошутит: «Все так просто 
и параллель найти легко: 
от ЗАГСа, мол, и до погоста 
не так уж, в общем, далеко!»
А я стою под птичьим граем 
у самой церкви, в темноте, 
и вижу: рыжий луч играет – 
посланец неба – на фате.
И роз пунцовое горенье 
у скромной мраморной плиты:
«Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты...»
...Ах, что за ком подходит к горлу! 
Не надо свадьбу торопить – 
еще успеем крикнуть «горько!», 
попеть успеем и попить.
Пускай продлится дуновенье 
надежды, веры и мечты:
«Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты...»
Не надо трогать их, не надо 
(вороний грай, моторов хрип...) – 
они сейчас в аллеях сада, 
в Михайловском, у старых лип.
О память, не твои ли плутни 
их в миг единый увели 
из древнего Погоста Прутни, 
из милой их тверской земли?!
И кажется невесте – странно, 
что он покуда не сказал:
«О бог мой, Анна, свет мой, Анна, 
я столько перьев истерзал, 
я письма комкал в нетерпенье, 
бранил тебя, и стыла кровь...
И ты явилась – вдохновенье 
и жизнь, и слезы, и любовь!»
Она сказала: «Помнишь, милый?» 
...Вставали сумерки с реки, 
и луч с фаты ушел к могилам,
где спят солдаты-тверяки. 
День гас. И гости не видали 
как в этих сумерках седых 
убитые – из гулкой дали - 
благословляли молодых.
Их имена не канут в Лету: 
они спасали в том бою 
и Керн, и Пушкина, и эту 
новорожденную семью.

ОТРАЖЕНИЯ НА ВОДЕ

1.    НА БАШНЕ ПСКОВСКОГО КРЕМЛЯ

То леса, то поля, то дома – 
этот радостный мир разноликий 
от реки, что зовется Великой, 
до реки, называемой Тьма!
Юный Пушкин, живи и твори, 
филигрань свое вечное слово, 
то у Вульфов, в Тригорском, у Пскова, 
то у них же на тихой Твери.
...Я на ветхую башню взберусь – 
там твой вздох очарованный замер – 
и увижу твоими глазами 
эту старую псковскую Русь, 
эти пажити, эти пруды, 
эту груду взметнувшихся облак 
и почувствую дерзкий твой облик, 
отраженный в просторе воды.
Здесь стоять, замирая, пока 
в глубине твое слово забьется...
Ах, недаром Великой зовется 
эта скромная, в общем, река.
И сходить от всезнанья с ума, 
и следить за судьбой твоей снова.
Нет, недаром в Твери, у Бернова, 
бьется речка по имени Тьма.
Там у мельницы взмахи легки, 
рыбья молодь сплавляет колечки... 
И до Черной погибельной речки 
расстоянье – короче руки.

2.    ОТРАЖЕНИЯ НА ВОДЕ

Снимаю слои
с озерной притихшей воды, 
сначала свои 
снимаю с нее отпечатки, 
вчерашние тучи, 
грозы мимолетной зачатки 
и позавчерашнего утра 
подтаявшие следы.

Снимаю слои – 
отражения веток и птиц, 
и зиму, и осень, 
и лета хмельные набеги, 
снимаю года
и улыбки неведомых лиц, 
пришедших сюда 
и ушедших отсюда навеки.

Снимаю слои.
И притих у Тригорского лес, 
и благовест вдруг 
разлился, и печален и весел.
Я годы на ветках 
прибрежных деревьев развесил, 
как ретроспективу 
страданий, любви и чудес.

Еще отраженье: 
февральский крутой снегопад, 
и тройка спешит, 
и холодные искры вздымает, 
и вьюга на плечи 
коротенький гроб поднимает, 
и спешились люди, 
и кони устало храпят.
И мечутся бесы 
у скованных стужей ракит, 
хохочут и воют 
от полночи и до рассвета.

Тайком от России 
увозят сквозь вьюгу поэта, 
и кражи бесстыдной 
Россия царю не простит.

Что русскому гению 
поздние слезы мои?
Летят сквозь века они 
звездными листьями клена... 
Скорее за дело!
И с озера я исступленно
снимаю,
снимаю,
снимаю,
снимаю слои!

И вот уже сцена, 
в которую вход воспрещен, 
уже одевает ее 
полукруженье тумана: 
мгновенье – в озере 
он и прелестница Анна, 
и ночь укрывает навеки их 
звездным плащом.

3.    ОДНА СТРОКА

Внезапно в жестокий мир 
бетона и стекла, 
в квадрат-микрорайон 
и в типовые стены 
вошла одна строка – 
«Печаль моя светла...», 
как тайный знак судьбы, 
как ветер перемены.

А почему печаль?
А только потому, 
что лет моих вино 
в душе перебродило.
А почему светла?
А только потому, 
что в чистоте вина 
его хмельная сила.

Я время лью в стакан 
отважною рукой 
(вот – половина, вот – 
уже почти до краю...). 
Печаль моя светла, 
и пушкинской строкой 
последнюю главу 
я в жизни отпираю.

Кто знает: сколько дней, 
часов или минут, 
открытий и потерь, 
порывов и терпенья 
до тихой той реки, 
чей дикий берег крут, 
где черная, как ночь, 
течет вода забвенья?

А старое вино 
так молодо пьянит, 
надежды и любви 
приоткрывая дали...
Так не кончайся, жизнь, 
ведь мы еще зенит, 
еще и полпути 
с тобой не миновали.

Последняя глава – 
все новые дела, 
все новые летят 
ко мне навстречу птицы, 
печаль моя – светла, 
любовь моя – светла, 
душа моя – светла, 
и в ней строка искрится.