Распутин В. Г. / О жизни и творчестве

Проза на сцене: дорогу литературе!..
Распутин и Шукшин в спектаклях Иркутского ТЮЗа им. А. Вампилова

Режиссёр может сегодня позволить себе многое, драматургия это или проза, или поэзия – без разницы. Мы живём в эпоху режиссёрских прочтений любого литературного материала, и от режиссёров слышим только одно: свободы! Ещё больше свободы! Режиссёр – тоже художник, имеет право на полную свободу!
На этом фоне и захотелось присмотреться к двум премьерам нынешнего сезона в ТЮЗе им А. Вампилова. Есть внешнее сходство: оба спектакля камерные, для небольшого числа зрителей, примерно одинаковой продолжительности (около двух часов), проза охватывает события одного десятилетия (конец войны – послевоенные годы), то и другое написано с разницей всего в четыре года, место действия – деревня, ангарская в одном случае, алтайская в другом, наконец, в повести Валентина Распутина и рассказе Василия Шукшина одинаковый трагический финал, причём герои уходят из жизни добровольно...
Есть внутреннее различие: режиссёры идут разными путями.
Жанр спектакля «Живи и помни» обозначен как «сибирская быль». Следовательно, режиссёр Елена Константинова увидела в повести Распутина историю не придуманную, а нередкую для Сибири, когда художественная правда писателя сходится с правдой жизни. Действительно, в сибирском фольклоре есть целая глава быличек о дезертирах – густая тайга не однажды прятала беглецов с опасной для жизни службы.
В спектакле инсценированы ключевые моменты повести, сохранены последовательность событий и переживаний героев, язык писателя. Хорошо показаны новые отношения, возникшие между женой и мужем, который после госпиталя вместо отправки на фронт тайно (не дали отпуска) добирается до своей деревни, и то, как Настёна не выдерживает двойной жизни: ожидание вместе с деревней победы в войне с фашистами и пособничество дезертиру. Действие развёртывается в треугольнике: семья Гуськовых – зимовьё Андрея – деревня Атамановка.
Акценты в характерах расставлены точно. Так, немногословен, житейски мудр и добр к Настёне свёкор Михеич (заслуженный артист России Владимир Привалов), последовательна в своей подозрительности и неприязни к невестке свекровь Семёновна (актриса Елена Грищенко), отчаянье, обиду на судьбу не может преодолеть овдовевшая соседка Гуськовых Надька, мать троих малолетних детей (актриса Елена Ивочкина), естественность в исполнении ролей характерна и для остальных участников спектакля.
Вновь поражает Настёна способностью любить жертвенной любовью, готовностью без раздумий разделить вину с мужем. На его угрозу: «Скажешь кому – убью… мне терять нечего» отвечает удивлённым возгласом: «Господи! О чём ты говоришь?!.» Она не пугается, она недоумевает – как он такое мог подумать о ней! И эту верность, искренность самоотдачи сумела выразить актриса Анжела Маркелова. Хорошо показано, как Настёна постепенно отогревает сердце Андрея. Он радуется её приходу, кается, что когда-то смел поднять на неё руку, но она и слышать о плохом не хочет, будто забыла: не было этого! Андрей знает, ему никогда не расплатиться за всё, что она делает для него, открывая одно за другим сокровища её души: «…одарила ты меня. Всем одарила. Ну, Настёна, золотая ты моя баба!..»
И в то же время… Их голоса ведут каждый свою отдельную партию, потому что Настёна всё больше погружается в состояние, когда «стыдно жить», а Андрей так и остаётся в своём «недобром упрямстве», с которым уезжал на фронт: «Врёте: выживу. Рано хоронить». Актёр Александр Стерелюгин точно передал эту разницу между супругами. Как только Настёна заговаривает о выходе из укрытия с повинной (вот-вот победа, должны помиловать!), Андрей резко озлобляется: тебя не расстреляют, а меня расстреляют. И уже подозревает: «Избавиться от меня надумала?» А ведь обрадованный тем, что жизнь его продолжится в ребёнке, столь долгожданном, он мог бы как раз решиться на такой шаг. Но если Настёна верит в добро и милосердие людей, то Андрей не верит. В нём побеждает страх, жажда выжить любой ценой.
В самом конце повести есть абзац об Андрее (утраченный в некоторых изданиях). Заслышав шум на реке и догадавшись, что это может быть связано с ним, он быстро собирается и бежит на Каменный остров, в загодя примеченную пещеру, где «его не отыщет ни одна собака». Больше он ни о ком не думает.
Создатели спектакля следовали писателю. Собственно, это традиция иркутских театров, выработанная за годы общения с Распутиным. Всё делалось с желанием найти поддержку у Валентина Григорьевича, и его одобрительные отзывы навсегда сохранятся в сердцах артистов и режиссёров. Среди постановок, а их было немало при жизни автора, в основном успешные, отмеченные премиями как в Иркутске, так и других городах, в том числе и Москве. Об этом помнит актриса и режиссёр Елена Константинова.
Сценография «Живи и помни» проста, в то же время имеет элементы символики: на заднике деревенский пейзаж с избами, скромный быт избы Гуськовых – стол, лавка, печь – соседствует с раскинувшимся белым полотном, напоминающим то вид снежных просторов, то зимней реки; приблизительный образ не однажды упомянутой бани, зимовья – такой ход не новость в современном театре, когда обстановка всего лишь обозначена, всё сосредоточено на игре актёров.
В центре внимания – Настёна и Андрей. Но есть ещё одно триединство: семья Гуськовых – деревня – война. Глядя на то, как Настёна скрывает Андрея даже от отца, а Михеич, зная Настёну, не верит, что она забеременела от кого-то чужого, видишь и всю деревню, которая также никогда не поверит в измену Настёны мужу-солдату. Как ни старается, она неизбежно выдаст и себя, и Андрея, и это становится очевидным для зрителя. Вспоминается, как МХТ им. А.П. Чехова местом действия в постановке по «Живи и помни» (2006) изобразил прозрачный ледяной куб, что может означать, в том числе, и как невозможность для Гуськовых спрятаться от людских глаз. Но всё дело в Настёне, не имеющей в душе ни единого тёмного потайного уголка, и потому достаточно раскрыть её такой, какой написал автор, чтобы зритель понял: иной развязки, нежели как трагической, у этой истории быть не могло.
При всей логичности, цельности в развитии действия не совсем устроила некоторая затянутость сцены в зимовье с любовной игрой Настёны и Андрея, возвратившей их в первые годы супружества. Эпизод вовсе не лишний – ещё одна краска в отношениях героев, но в повести почти в двести страниц он занимает всего полстраницы. И это понятно: искорке короткой радости не разгореться в беспросветности бытия.
В очередной раз в иркутском ТЮЗе поставил спектакль режиссёр Александр Гречман, известный с начала 90-х годов как руководитель авторского «Театра Александра Гречмана».
Подход к постановке прозы у него иной, чем у Константиновой, не «близко к тексту», а создание спектакля как отдельного произведения театрального жанра. Это тоже инсценировка, но уже обозначенная трагикомедией. Значит, режиссёр так или иначе претендует на роль автора не только спектакля, но и пьесы, тем самым (как это ни называй) вступает в соперничество с автором прозы.
Насколько велика ныне мера свободы режиссёра и мера ответственности по отношению к литературному источнику, причём нередко шедевру, не стоит и говорить – тема не перестаёт быть дискуссионной, заметим только, что Гречман в своих поисках шёл всё-таки к Шукшину, а не против Шукшина.
Театру удалось представить на сцене рассказ, сохранив и сюжет, и колорит характеров, и, что особенно важно, выразить трагедию человека, выпавшего из среды по причине случайности своего появления на свет, стихийности натуры и непонятно для чего дарованной необыкновенной внешней красоты.
Судьба Спирьки Расторгуева из рассказа «Сураз» выписана тщательно, начиная от детских лет. Лицом «вылитый маленький Байрон», по словам учительницы немецкого языка, он удивлял всех отчаянно-хулиганским поведением. На горе матери, растившей его в одиночку (сураз – внебрачный ребёнок), Спирька до тридцати шести лет не завёл ни семьи, ни своего дома, пьянствовал и распутничал, за мелкий грабёж с разбоем отсидел срок. При всём при том был способен на доброту и бескорыстную помощь.
Актёру Сергею Павлову, уже признанному исполнителю характерных ролей, удалось создать столь противоречивый образ. Доверие вызывают и артисты, сыгравшие другие роли: учительской четы (Анна Терехова и Дмитрий Иванов), матери Спирьки (Мария Егорова), в эпизоде с учительницей запомнилась заслуженная артистка России Галина Проценко. Думается, и деревенский мир как единая живая среда произвёл впечатление на зрителя.
Действие происходит среди скупых декораций: грубо сколоченный забор, выступающий из глубины сцены помост, играющий многофункциональную роль – что-то вроде и подиума, и лобного места.
…Внезапно поразившее Спирьку чувство, по первому взгляду, привычное – влечение к женщине – на сей раз натыкается на преграду: учительница пения не одинока. Её муж, учитель физкультуры и знаток приёмов борьбы, умело избивает деревенского донжуана.
Спирька унижен до последней степени и в ту же ночь пробирается в дом, где квартируют учителя, чтобы застрелить обидчика, но прежде насладиться его мольбами о пощаде на глазах жены. И опять выходит не по-Спирькиному. Не учитель, а Ирина Ивановна с криком «Не надо!.. Родной-ой… Не надо!..» на коленях ползёт к нему, пытается схватить за ружьё. От жалости к ней он уходит, не сделав выстрела.
Спирька убьёт самого себя, со второго раза. Его состояние между первой и второй попыткой прослеживается в спектакле с сочувственным вниманием. После первой, на кладбище, он вроде бы успокаивается, радуется, что не совершил преступления, даже способен посмеяться над собой. И злость на учителя проходит, ему никак не удаётся её удержать – природная доброта побеждает... Но неотвратимо подступает ощущение пустоты собственной жизни, острое чувство мерзости к себе. Цветущая летняя поляна, на которой он остановился, подчёркивает его несоответствие миру, и Спирька уже без колебаний расстаётся с жизнью.
Спектакль заставляет задуматься над судьбой Спиридона Расторгуева. Какой бы она была, родись он в полной семье с любящими родителями, не слыша обидного слова «сураз»? Чувство к Ирине Ивановне, внезапное, роковое, оно из той, не случившейся жизни. Это хрупкое нежное существо явилось, чтобы приоткрыть другой мир. Нигде не сказано, что учительница пения красива, и неизвестно, так ли хорошо она поёт, на сцене образ её ничем лишним не перегружен. Но вот её горлышко умилило Спирьку настолько, что он не смог противиться желанию погладить его… И становится очевидным: всё в мире не случайно – и красота, и чувствительное сердце, случайны житейские обстоятельства, которые преодолимы, если в человеке достанет духовной силы справиться с ними.
Спектакль вызывает желание вчитаться в рассказ Шукшина «Сураз», и читатель может убедиться: история жизни и смерти героя не искажена, не упрощена – средства театра привлечены для глубины изображения того, что создано писателем и прочувствовано режиссёром и актёрами.
Тем не менее есть вопросы, которые возникают к работе ТЮЗа и Александра Гречмана. Они неизбежны: если режиссёр стремится создать своё театральное произведение, то его «своё», хочет он того или не хочет, сталкивается со «своим» автора рассказа. Во всяком случае, так видится из зала.
Речь идёт всего о двух моментах. В них дописана биография Спирьки. Первый – никак не обозначенная в программе сценка-пролог на тему сельского драмкружка. Строгий дядя из Москвы отбирает лучшие номера для столичного смотра. Девушка (Верка-тараторка – актриса Любовь Сытина) этот номер придумала (что-то танцевальное с медведем) и очень старалась, чтобы он понравился гостю. Однако гость в восторг не пришёл. Девушка просит-умоляет взять их, потому что она очень хочет побывать в Москве, она буквально готова на всё. Это «всё» не нравится её партнёру, в котором с трудом – из-за «медвежьего» костюма – узнаётся Спирька (Сергей Павлов). Будучи неравнодушен к Верке, он не может видеть, как завязывается банальная интрижка и учиняет москвичу сцену с рукоприкладством.
С одной стороны, есть в этом прологе вполне шукшинский мотив переплетения искусства и жизни, деревенской наивности и цинизма столичного пошиба. И Спирька-артист – почему нет? Самое ему, красавцу, место в театре! И Веркина злость на Спирьку, который «всё испортил» – чем не намёк на будущие удары судьбы? Однако, с другой стороны, тональность сценки всё-таки иная, она по развлекательности ближе театральному капустнику, а не спектаклю с трагическим финалом.
И второй момент, опять же дополняющий: соединение образа Спирьки с образом Генки Пройдисвета (рассказ «Гена Пройдисвет»). Спор племянника с дядей Гришей (заслуженный артист России Николай Кабаков), конечно, картина зрелищная, но характеры Спирьки и Генки разные, даже противоположные: первого никогда не мучили отвлечённые вопросы бытия, ему «всё до фени», второй, зачислив себя в стан композиторов и поэтов, претендовал на принадлежность к «людям особого склада», и это придавало ему азарта в «разоблачении» ударившегося в бога дядю.
При всём при том что мир Шукшина – цельный деревенский мир и в рассказах порой упоминаются одни и те же персонажи, перед нами случай, когда, по словам писателя, сюжет – это характер, если даже в похожих ситуациях «будут действовать два разных человека, будет два разных рассказа – один про одно, второй – совсем-совсем про другое» (В. Шукшин, «Из рабочих записей»).
Поэтому внезапный интерес Спирьки к религии оставляет впечатление диссонанса в сложившемся образе человека стихийного, летящего по жизни без руля и ветрил. Иное дело рассказ «На кладбище» – он укладывается в постановку как завершение темы вполне органично.
Оба спектакля – «Живи и помни» и «Сураз» – можно считать состоявшимися, интерес публики к ним очевиден. И они отличаются в лучшую сторону от того, что мы видим зачастую на сценах более знаменитых. Так, сильно удивила на Вампиловском фестивале 2017 года вызывающе-сатирическая клоунада «Шуры-муры», поставленная Театром эстрады им. Аркадия Райкина, с абсолютно неузнаваемыми героями шукшинских рассказов.
В заключение хотелось бы остановиться вот на чём.
Совершенно ясно: какие бы пути ни выбирал режиссёр, главное – талант, который найдёт свой путь для воплощения писательского слова на сцене. Способы и формы могут быть разными, задача остаётся неизменной. Право на самовыражение создателя спектакля не должно отменять права зрителя на восхищение творцом прозы, которая есть хранилище мудрости, благородства чувств и мыслей, красочности языка, а не просто повод для экстравагантного представления на злободневную тему.
Нынешняя театральная мода диктует беспрерывное обновление формы, неограниченность в выборе средств в подаче первоисточника. Звёздные режиссёры призывают артистическую молодёжь к безудержному творческому полёту – над землёй, над домом, над всем, предлагают рушить всевозможные границы, уничтожать театральность с её быстро затвердевающими приёмами, изгонять из действа повествовательный момент, и таким образом предполагают входить в общее со зрителем поле, где существуют люди-актёры со своими личными мыслями… (Почерпнуто из репортажа в Интернете о выступлении двух режиссёров-новаторов.)
Но если говорить о прозе, то она – сплошное повествование! Режиссёры хотят чародействовать, но, как известно, человеку так же свойственно хотеть освободиться от чар, даже если он попался по своей воле, купив билет в театр.
На фоне сотрясательных поисков новизны фигура повествователя в постановках по прозе может выглядеть неуместной. Тем не менее, обратимся именно к ней.
Повествователь – это персонаж, которому под силу связать воедино все сцены, он проводник по тексту, свидетель и комментатор, и одновременно доверенное лицо зрителя. Разумеется, его присутствие должно быть деликатным, с готовностью в любой момент уйти в тень, оставляя место действу. И тогда нет необходимости распределять среди исполнителей фразы про героев, которые произносятся по очереди от третьего лица: он знал, он вспомнил, подумал и т. д. – подобный приём используют почти все, что напоминает литературный монтаж, совершенно чуждый театру.
Роль проводника (повествователя, автора) может исполнить далеко не каждый – она требует запаса интеллекта, если хотите, философичности и в то же время непосредственности, однако же именно она интонационно возвысит спектакль.
Это путь обратный тому, что предлагают чародеи от театра: ничего не надо разрушать, напротив – театр добровольно отдаёт сцену литературе (а почему только танцу, балету, пантомиме, клоунаде и проч., претендующим обновлять драматургию?). Здесь важнее череда уступок: режиссёр уступает повествователю, повествователь – действующим лицам и событиям, в результате чего на сцене оживает рассказ (повесть, роман) и одновременно сохраняется писательское слово, которое не заменит никакой иной вид искусства.
Вот вам и единое поле между сценой и залом! Есть же примеры. Один из них (правда, из области кино) – «Пиковая дама» с блистательной Аллой Демидовой в роли повествователя. Другой, кстати, совсем близкий – образ Пушкина в сказке «Руслан и Людмила», поставленной ТЮЗом несколько лет назад. Актёр Рустам Мухамедьяров создал обаятельный образ поэта, чем порадовал и зрителей, и критику.
…В финале спектакля «Живи и помни», когда с берега к Настёне, наклонившейся на краю лодки к воде, уносится голос Максима Вологжина: «Не смей, Настёна!..», мне слышится и голос повествователя, повторяющего эти слова. Всем известно, что Распутин не хотел гибели своей героини, по первоначальному замыслу покончить с собой должен был Гуськов, но Настёна, по словам писателя, не послушалась его. Какой бы сильный завершающий аккорд мог быть!
Но это мечты (критик тоже имеет право!). Пока же порадуемся тому, что на театральных подмостках, отдалённых от столиц, продолжают появляться спектакли, побуждающие к чтению талантливых книг. Такой факт можно считать обнадёживающим во времена, когда писательский труд вытеснен на обочину культурного процесса.

Валентина Семёнова