Масленникова Анна Николаевна (р. 1991)

Масленникова Анна Николаевна – журналист, педагог, соорганизатор праздника чтения «День Ч», автор детских книг «Бабайка, который жил под кроватью», «Сказка о полярном лётчике пингвине Валере и его наставнике медведе Михалыче», «Ёж и Принцесса», «Дедушка Одуванчик», «Славик – слон-невидимка».
Родилась в посёлке Жигалово Иркутской области в 1991 году. Окончила Жигаловскую среднюю школу № 1 им. Г. Г. Малкова. Выпускница детской школы искусств (по классу баяна) и Дома детского творчества (драматический, вокальный кружки, детская телестудия «Прошу слова»).
С 2008 года живёт и работает в Иркутске. Окончила Байкальский государственный университет по специальности «Журналистика» (2013) и магистратуру Московского городского педагогического университета по направлению «Проектирование и сопровождение программ в сфере чтения детей и молодёжи» (2021). Прошла обучение в Школе волонтёров чтения (2017), в мастерской умных событий «Летней школы» (2020) и на курсе «В гостях у сказки: пишем для детей» в Creative Writing School (2020). Участница Всероссийского литературного фестиваля им. М. Анищенко в Самаре (2016, 2018). Победитель чемпионата по чтению вслух «Открой рот» в Иркутске (2018) и Улан-Удэ (2019).
Прозу для детей пишет с 2016 года. Победитель Всероссийского конкурса «Добрая книга» (2016) – за книгу «Бабайка, который жил под кроватью», литературного питчинга Иркутского международного книжного фестиваля (2017), конкурса «Лучшая книга Иркутской области» (2020) – за книгу «Славик – слон-невидимка». Публиковалась в литературных журналах «Молодёжная волна» и «Азъ-Арт». Автор текстов Байкальского экологического диктанта (2021, 2022) и Гайдай-диктанта (2023). С 2017 года участвует в организации читательских мероприятий для детей и взрослых, в том числе празднике чтения для детей и взрослых «День Ч» в Иркутске, Усть-Куте, Киренске.
Занимается деловой журналистикой, проектной и педагогической деятельностью. Ведёт курсы по русскому языку и творческому письму для детей и взрослых. Проводит встречи и мастер-классы в библиотеках.

На Анюткиной планете
Автобиография

Все взрослые сначала были детьми,
только мало кто из них об этом помнит.
Антуан де Сент-Экзюпери,
«Маленький принц»

Каждый из нас был ребёнком. И каждый, взрослея, забывает об этом. Воспоминания постепенно стираются. Забываются эмоции, впечатления, люди, события. Мир видится менее цветным и ярким. А в «шляпе» всё труднее разглядеть «удава, проглотившего слона».

В 2016 году я уже который год работала по профессии – журналистом и редактором иркутского делового издания. Приближался мой 25-й день рождения, и я вдруг начала всерьёз переживать о том, что ещё немного – и совсем забуду, каким была ребёнком, о чём мечтала, что любила, во что верила.

К счастью, этого не случилось. Однажды ночью я проснулась – будто кто-то ткнул в бок: «Пиши!». Так я и сделала. Включила ноутбук и приступила. Итогом стал небольшой сборник историй о моём детстве под названием «Анюткина планета». Я сама проиллюстрировала и сверстала эту книжку, распечатала её небольшим тиражом и раздарила родным и друзьям. На этом история могла бы закончиться. Но вышло ровно наоборот. С «Анюткиной планеты» всё в моей жизни началось по-настоящему.

Я вспомнила, что в детстве любила сочинять, играть в школу и придумывать разные мероприятия. И стала всем этим заниматься: написала пять книг для детей, начала преподавать творческое письмо и журналистику, стала магистром педагогики, организовала вместе с коллегами праздник чтения для детей и взрослых «День Ч»...

Я снова обрела способность видеть в шляпе удава. Вернулась на свою – Анюткину – планету. И стала счастливой.

Здесь не будет классической автобиографии. Вместо неё – отрывки из того самого сборника. Потому что именно там, в детстве, началась и Анна-писатель, и Анна-педагог, и Анна-организатор. Анна-человек.

***

«Ой ты, степь широ-о-о-кая, степь раздо-о-ольная…»

Над моей головой раскачивается огромная люстра. То есть это не она раскачивается, а я – на руках у папы.

Он пытается меня убаюкать, а я всё не сплю. Мне год или меньше. Меня зовут Аня. Меня назвали так, когда я ещё была у мамы в животе и никто не мог быть на сто процентов уверен, что родится девочка, а не мальчик. Кроме мамы и папы, конечно. Они ждали дочку. Аню. Давно. Не один год надеялись, что я вот-вот появлюсь – а я всё никак не появлялась. Видимо, в Небесной канцелярии считали, что не время. Что надо дождаться непременно мая. Непременно пятого числа (День советской печати, как-никак!) и непременно в 1991 году.

В тот год умер СССР. А я родилась.

Аней меня назвали в честь папиной первой любви. Так, по крайней мере, гласит семейная легенда. Так мама утверждает. Она у меня толерантная. А папа всегда только улыбается, ничего не говорит.

Папа вообще говорит редко, но всегда – то, что нужно именно сейчас, в эту вот конкретную минуту. Такой у него – папы – дар.

***

Когда в детстве спрашивали, чем занимаются мои родители, я отвечала, что папа работает на судостроительном заводе столяром, а мама – учителем химии в школе и ещё – в районо.

Что такое химия, я представляла себе тогда довольно смутно. Зато с шести лет могла перечислить гомологический ряд «метан, этан, пропан» и знала, что на уроках ученики ставят разные эксперименты. Иногда мама разрешала мне – только осторожно! – листать тетрадки учеников с лабораторными работами. Там были нарисованы разные колбы, спиртовки и куча всяких формул, в которых я, конечно, ничего не понимала.

А один раз маме пришлось взять меня с собой на работу. Урок я провела в лаборантской. Великое испытание силы воли пришлось пережить маленькой Ане, которую оставили на 40 минут в кабинете, пахнущем реактивами, полном разнообразных колбочек и скляночек с солями и кислотами, которые, разумеется, нельзя было трогать. И, разумеется, очень хотелось. Судя по тому, что я так ни к чему и не притронулась (даже со стула не встала!), воля у меня была из «феррума», то есть железная.

У папы на работе я тоже бывала пару раз. И там было здорово: станки, инструменты... В цехе приятно пахло деревом. И ещё – табаком. Так всегда пахло от папы. Особенно острым этот аромат был зимой, когда папа заходил домой – с трескучего мороза, в клубах пара («Привет, Анюшина!»). И, кроме запаха, приносил с собой иней на усах, стружки и опилки на фуфайке и какой-нибудь гостинец «от зайчика, с которым случайно встретился по пути домой».

Одно из ярких воспоминаний детства – момент спуска на воду теплохода, который жигаловские судостроители сделали для отправки в Якутию после большой паузы в девяностых.

Небо в тот день было голубым-голубым, а облака – белыми и пушистыми. С радостью, гордостью, грустью смотрели на своё детище работники завода. Огромный, белоснежный, с надписью: «Путейский» на борту, с чёрными якорями и круглыми окошечками – самый настоящий теплоход!

Счастлив должен быть тот,
Кто рождает корабль.
Это славный итог
Добрых дел, мыслей смелых.
Вот уходит корабль
В океанский простор
И уносит с собой
Часть души корабела.

***

Всем удивительным в детстве я обязана Славке – моему соседу.

Славка был на два года старше меня, и я не помню момента нашего знакомства: он просто всегда БЫЛ. Как мама, папа, старший брат. Как солнце и деревья.

Славка был страшным авантюристом и фантазёром, умевшим в простом увидеть удивительное. Благодаря этой его способности огород, сад, двор, где мы играли, наполнялись множеством загадок и неизведанных тайн. А уж если мы выходили за ограду, было ясно: нас ждут великие приключения.

Весной, летом, осенью немногочисленное детское население нашего околотка пропадало на улице, нагуливая аппетит. Часто играли в «московские прятки». Почему московские, одному Богу известно. Суть игры была в том, чтобы сначала спрятаться получше, а потом добежать из своего укрытия до «штаба» быстрее, чем водящий, постучать и проорать «ту-ки-та». Я в этой игре всегда была водящей. Я тогда ещё не знала, что флегматик, и думала, что мне просто не везёт.

В войнушку, понятное дело, мы играли тоже. Кто с кем сражался, не помню, но страсти кипели нешуточные. Особенно здорово было играть осенью – в опустевшем огороде. Выкопав картошку, мы сооружали там окопы из ботвы и устраивали обстрелы противника зелёными картофельными ягодками.

Ещё мы, конечно, скакали на скакалке, через верёвочку, рисовали классики. Играли в «Виселицу», в казаков-разбойников на территории судоверфи, проводили археологические раскопки там, где раньше был магазин «Карат», а потом – после страшного пожара – остались лишь руины, обломки и обгоревшие кассовые аппараты.

С друзьями на улице было весело и совсем не страшно. А вот одна я туда старалась не выходить. Я знала, что мир за пределами ограды полон опасностей.

Для начала – козы бабы Тоси. Нет, козы были, в общем-то, ничего. Кроме одной. Огромное и свирепое животное ходило с деревянной дощечкой, прибитой к рогам и закрывающей ей обзор. Иначе совладать с козой было просто невозможно. Увидев цель, она моментально направлялась к ней, выставив вперёд рога. Зрелище было не менее захватывающим, чем испанская коррида. Дощечка на рогах козы поднималась довольно часто, и тогда вариантов было не слишком много: ты должен был стать либо тореадором – и с честью принять бой, либо спринтером – и поскорее убежать домой.

Но коза – не самое жуткое! Куда более страшной была опасность встречи с таинственным стариком по прозвищу Моряк, жившим в доме № 7А. Дом этот был – старый, полуразвалившийся барак. А сам дед – бородатый и дремучий – навевал холодный ужас. Он ходил в тельняшке и матроске (отсюда и прозвище) и при ходьбе опирался на погнутую железную клюку.

Славка утверждал, что Моряк похищает маленьких девочек, убивает их этой клюкой и засаливает в бочках, которые хранит в своём бараке. Не верить Славке было нельзя, ведь он просто не мог быть обманщиком! Мимо дома № 7А я всегда ходила с опаской – даже позже, когда стало очевидным, что Славка всё-таки преувеличивал, и Моряк был просто одиноким и несчастным стариком.

Потом он умер. Барак состарился и развалился. А на его месте построили новый дом.

***

Новый год в детстве был моим самым любимым праздником. Потому что это как день рождения – только у всех сразу.

Я готовилась к празднику чуть ли не с лета. Клеила бесконечно длинные гирлянды из цветной бумаги, вырезала снежинки, рисовала открытки. Придумывала праздничную программу («Поле чудес», «Кто хочет стать миллионером», Дед Мороз с подарками и беспроигрышная лотерея с отличными призами – скучать в новогоднюю ночь моей семье не приходилось).

Но самым любимым временем был, конечно, канун праздника, конец декабря. Ёлка уже стояла в ограде, в сугробе, и ждала своего часа – когда папа занесет её, трескучую, пахучую, с мороза домой. И сразу станет свежо, хорошо и празднично. И мама сходит в кладовку и вернётся с огромной коробкой с игрушками – шариками, фонариками, разноцветной мишурой и дождиками.

Больше всего мне нравилось доставать оттуда, из этого волшебного ларца, игрушечных Деда Мороза и Снегурочку, здороваться с ними, расспрашивать, как они провели этот год в кладовке, рассказывать, что за это время произошло в моей жизни.

У Снегурочки были большие чёрные глаза-бусины. А у Деда Мороза – огромный жёлтый мешок за спиной. С подарками. Я, конечно, знала, что их там на самом деле нет (фигурка была полой, и я свободно могла засунуть внутрь руку и убедиться в том, что мешок пуст). Но верила, что есть. Когда веришь, что что-то существует, оно и правда начинает существовать. В этом и заключается механизм волшебства.

Ёлку мы непременно наряжали все вместе. Папа развешивал гирлянды и подрезал ветки, придавая ёлочке правильную форму. Мы с мамой были ответственными за игрушки. К самой макушке подвешивали огромный колокол, символ времени. Чуть ниже – фигурки Деда Мороза и Снегурочки. А потом – снеговика, золотые шишки, сосульки и бесчисленные шары: золотые, серебряные, красные, жёлтые, синие. Мишура, дождики – ёлочка становилась всё краше.

А затем начиналось волшебство. Папа выключал свет во всём доме. И зажигал гирлянду: «Ох и красавица получилась!» Мы с ним ложились под ёлку и смотрели наверх, на сказочный свет в ветках. Дышали хвойным ароматом и думали – каждый о своём. И на душе было так хорошо и светло, будто это в ней горели гирлянды.

***

Свой воображаемый Карлсон был в детстве у многих Малышей. А у меня не было.

Зато у меня было раздвоение личности. Была я – маленькая Аня Масленникова. И была она – большая взрослая тётя, Анна Николаевна Куренцова. Почему Куренцова – понятия не имею. Но у неё был паспорт на это имя и своя подпись – «Кур» с закорючкой.

Документы Анна Николаевна носила в небольшой бежевой сумочке на длинном ремешке через плечо. Там же лежал её кошелёк – бирюзовый, на кнопочке. Купюр номиналом в пятьсот и сто рублей (вырезанных из многочисленных брошюр накануне денежной реформы, после которой количество миллионеров в стране резко поубавилось) в кошельке было так много, что он едва закрывался.

Откуда такие деньги у простой учительницы начальных классов (а именно ею Куренцова была большую часть времени)? Все просто: у Анны Николаевны был муж! Он работал на золотых приисках в Бодайбо и постоянно был на вахте (я его так ни разу и не видела). Однако в том, что он существовал, сомневаться не приходилось: откуда бы иначе у Куренцовой появилась дочка Настя? Ну не тётя же Катя привезла из Иркутска ей этого пупса, который умел смеяться, плакать и говорить «мама» и «папа»?!

Анна Николаевна и Настя жили в частном доме на задворках нашего палисадника. Дом этот построил мой папа – самый настоящий, с окнами, дверью и крышей. В доме были прихожая, кухня, гостиная и спальня. Дизайном дома, созданием всего внутреннего убранства занималась сама Куренцова. Ковры, картины, занавески на окнах… Даже кровать Анна Николаевна смастерила сама: принесла с конца огорода два лиственничных бруса и несколько досок (не удивляйтесь, Куренцова была истинно русской женщиной – той, которая и в горящую избу, и коня на скаку) – и сделала.

***

Кто и как учил меня читать, я не помню. Не помню, как буквы таинственным образом начали сливаться в слоги, а слоги – в слова. Кажется, я всегда читала бегло. Как родилась – так и начала шпарить двести сорок слов в минуту.

Книги были особым миром. И читать я любила очень. Правда, не всё. Не любила, например, поэзию Агнии Барто – какой-то слишком уж детской она мне казалась. Куда круче был ершовский «Конёк-горбунок» или михалковский «Дядя Степа»!

Не любила и короткие сказки, с ранних лет отдавая предпочтение большим жанровым формам. Что сказка? Прочитал быстро и забыл. А вот одолеть вместе с Элли и Тотошкой триста страниц пути в Изумрудный город Александра Волкова, прожить лето вместе с непоседой Пеппи Длинныйчулок Астрид Линдгрен – это я понимаю!

Кроме Элли и Пеппи, были ещё герои любимых книжек, которые я перечитывала неоднократно, – «Книжка про Гришку» Радия Погодина, «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара, про Гулливера (сначала в стране лилипутов, потом – в стране великанов). И про Робинзона Крузо, конечно.

«Робинзона» в детском изложении я впервые прочитала классе во втором или в третьем. Папа пришёл на обед, посмотрел на меня, скучающую, заявил, что принёс мне из кладовки отличную книгу, и вернулся с Даниэлем Дефо. «Уроки только сделай сначала. Начнёшь читать – не сможешь остановиться», – предостерёг папа.

Ну, с чем-с чем, а с силой воли у меня всё было в порядке с младенчества – в этом я была убеждена. Зря я, что ли, завела себе тетрадочку с режимом дня, в которой поминутно была расписана моя жизнь?! И я начала читать: «Несколько глав только – и за математику сяду».

Но Робинзон потерпел крушение, Робинзон оказался один на необитаемом острове, он строил шалаш (ох, как бы я хотела жить в таком шалаше!), он приручал коз, он с нелепым зонтиком бродил по джунглям, исследуя свои владения, он выращивал пшеницу и лепил горшки из глины…

И хоть и были с ним его верные друзья – говорящий попугай и собака, оставить его наедине с опасностями было просто немыслимо. Уже и папа пришёл вечером с работы, а я всё читала. И пока не появился Пятница, не бросила Робинзона Крузо.

«Математика? Подождёт, подождёт математика, папа, тут такое!».

Папа улыбался. Он оказался прав.

***

Писать в детстве я любила не меньше, чем читать. Писала и прозу, и стихи.

Например:

Скоро мы пойдем на речку,
А потом на огород,
Покупаемся мы в речке
И посмотрим на народ.
Я покушаю горох и поем бобы,
Больше нету в огороде никакой еды.

Или:

Настало 8 марта,
Ведь это праздник наших мам,
И пусть они порадуются нам.

Стихоплётством меня заразил папа. Который и сам иногда выдавал что-нибудь событийное, лирическое или навеки любимое мамой (а чаще – всё разом).

Мы вообще очень любили с папой сочинять. Особенно здорово это было делать, когда на нашей улице вдруг отключали электричество (из-за аварии какой-нибудь или сильного ветра): мы зажигали свечи, и обычная ещё несколько минут назад кухня становилась волшебным местом, храмом творчества. Папа курил у печки, мы разглядывали тлеющие угли и головёшки и разговаривали – стихами. Получалось складно – мы радовались и смеялись.

В прозе моим любимым жанром была сказка. Я составляла целые сборники, иллюстрированные, красочные. Не беда, что боевой конь принца Дмитрия был похож на собаку (так, по крайней мере, казалось родителям), главное, что он помогал хозяину бороться с чародеем Длиннобородым Старикашечкой!

Вообще история про чародея – это, скорее, исключение. Обычно мои сказки были очень жизненными, рождёнными реальностью. Там был и несчастный медведь, который ходил на приём к зайцу-стоматологу, и таинственный Пых Доната – смесь народной сказки и бразильских сериалов. И Кощей, который не мог жениться на похищенной Алёнушке, потому что свадебное платье – как сказала Баба-яга – три миллиона стоит (речь о тех самых миллионах, которыми родители зарплату получали), а у него таких денег нет...

Ну, а лучшее своё творение я создала лет этак в пять. И, пожалуй, после этого произведения вообще ничего писать не стоило. История была проста – как и всё гениальное. Проста, глубока и полна многих скрытых смыслов, невидимых слоев: «Жила-была Курочка. Встретила она Петушка. И началось тут веселье».