а б в г д е ж з и к л м н о п р с т у ф х ц ч ш э ю я

Комлев И. / Произведения

Кедр
Сказка

Кедр был стар. Все его сверстники давным-давно упали и успели сгнить под покрывшим их мхом, а он всё стоял.
Сверху ему видно было, как жила тайга все эти годы. Выросло и состарилось новое поколение леса: кедра, лиственницы, берёзы. Занесло откуда-то семена сосны, и вот уже целое семейство молодых сосенок поднялось на просушенном солнцем и ветром бугорке. Падали, не выдержав ветра, подгнившие деревья, а на их месте поднимались молодые, подставляли ветру задорные макушки, торопились вытянуться вровень со старшими собратьями.
Кедр возвышался над всеми. Даже самые большие деревья казались рядом с ним подростками.
Сверху видно было ему, как весной одевались в свежий зелёный наряд лиственницы, берёзы и осины, как светлела хвоя у сосен и елей, но лучше всего он видел и понимал жизнь кедров. Каждый год вверху, ближе к солнцу, на кедрах появляются новые ветки, а к осени на них нарождаются шишки. Крошечные, но всё у них, как у больших: настоящие чешуйки, смолка. Зёрен только под чешуйками нет, они вызреют через год, в ту же пору. Малютки спрятаны в лохматых хвойных иглах-рукавичках от ветра жгучего, от морозов зимних лютых, снизу их не углядеть. Но проходит зима, наступает тепло, и снова всё повторяется: вырастают новые пушистые ветки, и новые крохотные шишенята тихо и неприметно напухают и умащиваются в хвое, а прошлогодние шишки растут и наливаются ядрёными зёрнами. Загодя проверит урожай белка; бурундук вихрем – будто вспугнутый хищным лесным жителем – взбежит на самую верхушку дерева, выберет шишку потяжелее и уронит её на землю, спустится вниз и пробует: готовы ли ядрышки.
Кедровки прилетают стаями и как раз ко времени, когда орехи вызреют – будто кто им по телеграфу новость отстучал. Прожорливая птица подчистую, случается, орех выметет, но старый великан кедровке рад: по всему лесу напрячут кедровки шишек, а где упадёт зерно на землю, там, глядишь, и деревце прорастёт.
На старом кедре уже много лет шишек не было. Появятся две-три в иной год, но оказываются невостребованными: высоко висят, да и мелкие, не сравниться им с теми, что вырастают на молодых деревьях. У молодых – сила, соки буйные, зёрна крупные парами в гнёздышках сидят, чешуйками широкими, как ладошки, укрываются.
Ворчат промеж себя молодые кедры на прадеда: «И чего стоит, старый пень, без толку? Только свет заслоняет!»
Знал старый кедр их мысли, думал: «Будет буря, поддамся ей – пусть положит меня на землю». Но налетала буря, а кедр стоял как всегда крепко, потому что хотелось ему прикрыть какое-нибудь неокрепшее деревце от ветра, чтобы не поломал, не покалечил его шальной ветродуй; да и упасть было некуда: куда б ни лёг, везде подмял бы под себя не одно деревце.
Так и стоял, большой и одинокий.
Рождать новую жизнь – удел молодых. Но однажды и на старом кедре появились шишки, то ли ветром занесло воспоминание о молодости, то ли в предчувствии близкого конца, а может, от хорошего ласкового лета, тёплых дождей – от хорошей жизни, ведь и в старости жизнь хороша по-своему, выпустил кедр зелёные веточки, а на каждом кончике их по две шишки, чтоб не скучно им было зимовать, спрятал. Деревья, стоявшие рядом с кедром, ничего не заметили и по-прежнему называли его старым пнём.
Прошёл год, и все увидели, что на кедре-великане вновь, как много лет назад, появились шишки, небывало крупные и в таком изобилии, что все соседние кедры, собравшись вместе, не могли дать столько. Удивлялись деревья, качали макушками, а кедр щедро оделял орешками и птиц, и зверушек, и готовил к следующему лету новые.
Но не увидели лесные жители нового урожая могучего кедра.
Вначале протарахтела над тайгой большая железная стрекоза, вертолёт, а затем пришли в кедрач люди.
– Вот это богатырь! – сказал один, маленький и круглый, задрав голову. – Сколько шишек! Тьма!
– Да-а, – изумлённо отозвался другой, рослый и жилистый, – богатое дерево... Здесь остановимся.
Они сбросили рюкзаки и расположились под кроной кедра как в шатре: разожгли костёр, вскипятили чай, попили горячего, отдохнули. Налетел тут ветер. Но не дал лес в обиду людей, укрыл от лихого, а кедр сбросил гостям лакомство – столько шишек, что вдвоём едва унести можно было. Не поленились мужики, собрали все шишки до единой, сложили в мешок. Заодно и попробовали угощение, похвалили:
– Отборные орехи!
Снова налетел ветер, притащил тучу. Плеснула чёрная ливнем, погрозила молнией, постращала громом – укрыл людей кедр. Уползла туча, а мужики приступили к делу. Достали из рюкзаков топоры, освободили завёрнутую в мешок пилу, нашли неподалёку от кедра тонкую стройную берёзку да и срубили её. Срубили и четвертовали, белый обрубок в полтора человеческих роста бросили к ноге кедра. Потом спилили кедр, который приходился внуком старому великану, отрезали от его комля чурку, продолбили в ней дыру и насадили этот чурбак на берёзовый стержень – получился молот-колот.
– Ну, с Богом, – сказал весело круглый, и пошли мужики обивать шишки с кедров.
Упрут конец колота в землю, размахнутся в четыре руки своим орудием да и ударят по стволу изо всех сил. Вздрогнет дерево, с испугу уронит часть шишек на землю; добытчики ещё сильнее ударят, так, что у дерева макушка едва не отломится – шишки с него градом сыплются. Шишки – в мешок. И подступают разбойники к другому дереву.
Смотрит старый кедр на избиение, но ничем своим детям и внукам помочь не может. Всякую напасть видывал кедровый бор – и дожди, и град, и снег, и ураганы, но впервые на веку его случился такой лихой разбой. Кедровки бились стаей над лесом, кричали отчаянно о том, что останутся без пищи, большие звери разбежались, а малые попрятались. До позднего вечера бухал колот и гудела растревоженная тайга. А вечером люди из срубленного кедра и остатков берёзы соорудили мельницу и при свете костра испытали давильню: слушали с наслаждением, как хрустят в её чреве размалываемые шишки.
И ещё два дня с раннего утра до поздней ночи вели добытчики промысел, всю округу очистили, всех зверушек зимних запасов лишили. Ссыпав добытые орехи в мешки, люди снова уютно устроились под кедром-великаном, поужинали, пили чай и обсуждали, как им снять урожай с огромного кедра.
– Колотом его не возьмёшь, – сказал высокий.
– Неужто такую тьму ореха здесь оставим? – сокрушался короткий. – Взрывчатки не припасли, а то бы славно жахнули.
Всё же попробовали ударить колотом. Кедр даже не дрогнул и ни единой шишки не уронил. Попробовали влезть на дерево, и опять ничего не вышло: руками дерево было не обхватить, а все нижние сучки на нём засохли и обламывались, когда до них дотягивалась разбойная рука.
Тогда добытчики подступили к кедру с пилой. Поплевали на ладони и принялись за дело. Пропилили кору, добрались до живого. Увязало железо в смоле, но упрямы были люди: потели, отдыхали и пилили вновь. Не уступил кедр: не перегрызла пила и трети дерева, как оказалась короткой. Зашли губители с другой стороны и там пропилили, а потом стали вырубать над запилами топором. Щепками отлетало живое дерево, но и тут не дрогнул кедр, подумал только: «Пришёл мой конец, упрямы человечишки».
В ту злую ночь так и не успели мужики-разбойники свалить великана. А наутро пролетела над лесом железная стрекоза, и они занялись другим: стали уносить мешки с добытым орехом на поляну, куда опустилась рокочущая машина. Напоследок люди обругали кедр старым пнём, попинали его ногами и улетели.
За тёплыми ясными днями бабьего лета пришло осеннее ненастье. Засвистали ветры в ветвях, сквозь частое сито посыпались тоскливые дожди. Вода, стекая с веток на ствол и по стволу, собиралась на разрубленном месте. Собралась, набухла, как огромная слеза, и скатилась вниз. Ударил мороз, налетела вьюга, завыл с молодецким присвистом ураганный ветер. Вздохнул кедр в последний раз: «Пора». И рухнул на снежный саван.
Застонала засыпающая земля, когда ветви дерева, ломаясь, глубоко вошли в неё; далеко разбросало шишки кедра – последний подарок богатыря лесным зверушкам. Гул прошёл по тайге:
– У-па-а-л ста-рый ке-др!
Деревья, скованные морозом и укутанные снегом, крепко спали и ничего не слышали. Да и не в диковинку им это: большие деревья всегда принимали на себя бури и падали, и будут падать в ненастную погоду.
И люди не слышали, они, занятые своими заботами, были далеко.