Бунтовская С. Н. / Произведения
Берлога
Осень находилась в той чудной поре, когда яркие краски её ещё не успели потускнеть от холодных дождей. Листья не пали шуршащим ковром на лесные тропинки, и деревья в лесу казались одетыми в разноцветные сказочные платья. Ночи были холодными, а вот днём солнце припекало, точно летом.
Всё живое радовалось этим последним тёплым дням. Стрекозы, раскинув прозрачные крылья, точно крошечные вертолёты, стремительно рассекали воздух над прозрачной рекой. Весело пели синицы, деловито трясли хвостиками желтобрюхие трясогузки. Рябчики, негромко посвистывая, лакомились ягодами рябины и с шумом взлетали, стоило им только заметить что-либо подозрительное.
Крупный бурый медведь пробирался берегом реки сквозь валежник и недовольно ворчал себе под нос:
– Нет нигде пути-дороги. Уж все бока исколол, суставы вывернул. Осталось только лапу проколоть...
Кряхтя, косолапый подобрался к реке и сунул лапу в ледяную воду.
– А вода-то какая холоднющая! – возмутился он. – Так и простыть недолго.
И медведь оглушительно чихнул. С пожелтевшей вербы сорвались несколько листочков. Они покружились в воздухе, упали на воду и, точно крохотные лодочки, устремились вниз по течению.
Откуда-то вынырнула сорока и села на ветку над медвежьей головой. Она тряхнула длинным чёрным хвостом и скосила на косолапого круглый блестящий глаз.
Ты чего расшумелся, старый? – строго спросила сорока.
Надо, вот и расшумелся, – не очень вежливо ответил медведь. – Ты, сорока, летела бы лучше отсюда подобру-поздорову, пока шишкой в лоб не получила.
– Тра-та-та! – запрыгала на ветке сорока. – Бросай свою шишку, всё равно промахнёшься. Тра-та-та!
– Это я-то промахнусь?! – рассердился медведь.
Он подобрал крупную сосновую шишку и запустил её в сороку. Шишка ударилась о толстую ветку, на которой сидела пернатая задира, и вернулась к медведю. Прямо между глаз.
– Ой-ё-ёй! – заныл медведь, потирая лапой лоб. – Погоди, длиннохвостая, попадёшься ты мне, вовсе без хвоста останешься!
– Ты что это злишься, косолапый? – удивилась сорока. – Может, обидел кто?
– Хо-хо-хо! Это кто ж меня обидит? – засмеялся медведь. – Я, сорока, берлогу себе ищу. В старой что-то тесно стало. Да и идти до неё не хочется, уж больно далеко. Уж третий день брожу, а всё попусту...
– Понятно, – кивнула сорока, – да только зачем тебе берлога на берегу реки? Тут весной такая наледь появится, что ты вмёрзнешь в лёд, точно лягушка.
– Да? – поскрёб затылок медведь. – А ведь права ты, сорока. Что ж, тогда на поляну пойду. Приметил там летом стожок. В него и лягу. Тепло, мягко, запах хороший...
– Да ты что, косолапый! – не удержалась сорока. – А коли мужик за своим сеном приедет и вилы тебе воткнёт в косматый бок? Он сено, чай, не для твоего удовольствия готовил, а чтобы корову свою зимой кормить.
– Э-эх! Правда твоя, сорока, – пригорюнился медведь. – Лучше в тайгу подамся. Домик там есть, зимовьём называется. Хорошо в нём, просторно. Там и лягу.
– Ты, старый, совсем из ума выжил! – всплеснула крыльями сорока. – А охотники зимой в зимовьё пожалуют? Вот уж обрадуются! Добыча сама в дом пришла.
– Это я, что ли, добыча? – опечалился медведь. – Нет уж, не согласен я добычей быть. Пойду лучше в свою берлогу. Там и дед мой зимовал, и отец, и мне, видно, суждено. Может, камень какой выверну, расширю её немного. Спасибо тебе, сорока. Ты уж прости меня за шишку-то. Не в духе был.
И медведь неторопливо побрёл от речки в сторону далёких синих гор.
Долго он шёл. Лез по сыпучим камням – курумникам, ночевал среди густых переплетений кедрового стланника, спускался в покрытые белым инеем долины, пересекал топкие болота. А осень кружила вокруг него цветным листопадом, поливала его широкую спину дождями и ерошила густую шерсть холодным ветром.
Забрался косолапый в настоящую глухомань. Огромные ели к самой земле склонили свои пушистые ветки. Их стволы покрывал густой зелёно-коричневый мох. Похожий на нечёсаные бороды лишайник свисал с ветвей. Здесь, среди бурелома, в яме под выворотнем, и находилась медвежья берлога. Первая снежинка белой мухой закружилась перед медвежьим носом и бесшумно упала на землю.
– Ну вот, теперь я дома, – сказал медведь. Он не торопясь забрался в берлогу, лёг на мягкую подстилку из мха и сухих листьев, устало вздохнул и закрыл глаза.
А снег становился всё гуще. Он падал на землю, на еловые ветки и тихо шуршал. Косолапому казалось, что так наступающая зима поёт ему колыбельную. Он засыпал, точно зная, что очень скоро его убежище обретёт толстые снежные стены, которые до самой весны будут ему надёжной защитой от злых морозов и от недобрых глаз.