Байбородин А. Г. / Произведения

Заячьи гостинцы

Солнышко по-вешнему резвилось для Ванюшки даже посреди крещенской стужи, когда в доме Краснобаевых гостил Иван Житихин, похожий на синеглазого лешачка.
Иван – крёстный отец Ванюшки, кока Ваня по-деревенски, – лесничил у таёжных отрогов Яблонова хребта и жил с семьей в вершине речки Уды. Полсолнца ленивого конного хода от деревни по просёлку вдоль старомосковского тракта. Изветшала царская дорога, утаилась в дебрях сиреневого иван-чая, шиповника, ирника и осинника. Рухнули и сгнили бревенчатые мосты, а по сырым падям и топким калтусам  забородатели мхами, зазеленели болотной осокой листвяничные гати .
Ванюшкины деды спрямили путь, сыны же брошенную стовёрстную дорогу стали поклонно величать старомосковской царской, а уж для внуков, вроде шестилетнего Ванюшки, тракт обернулся в таинственную и красивую сказку, в коей завораживали даже сами слова: Москва, царь... На чернолесных северных горбах пыльными овчинами серели проплешины снега. На солнопёках белели, синели, желтели вешние цветы-прострелы .
Вот о сию пору отец с кокой Ваней и сыном шли на свежевырубленную деляну подле царского тракта, где собирали вершинник и сучья, потом стоговали и сжигали их. Кока Ваня, абы раззадорить крестничка, подмигивал:
– Убирай, Ванюха, чище, – тут же царь на карете поедет. Да... Приметит, что порядочек на царской дороге – похвалит да, глядишь, и гостинчиком отпотчует. Шанюжку брусничную сунет. Цари они, паря, добрые, а шанюшки у их сдобные...
Ну, тут парнишка чуть не бегом таскал сучья в стога-костровища, ясно видя, как на лихой тройке катит царь с золотой короной и серебряным посохом в царственной руке. Лишь бы потом не прохлопать, укараулить, хоть глазочком на царя глянуть...
Прозевал, не укараулил... Но, играя с сёстрами-погодками на забытом-заброшенном тракте, лихо изображал царя: скачет верхом на палочке, стриженая голова увенчана короной, – венком из берёзовых листьев, а сёстры, деревенские мужички, земно кланяются сердитому «царишке». Царь Ванюшка милостиво одаривает их гостинцами – спелой земляникой.
Наезжая в деревню по харчи, кока Ваня сроду не забывал подвернуть лошадёнку на краснобаевский двор. Привозил удинских ленков и хариусов, а девчушкам, и наособину Ванюшке крестничку, – заячьи гостинцы. Одарит туеском земляники, коей жалко лакомиться, столь душиста и приглядиста, нюхать бы да зариться умильным глазом. Либо накопает луковиц лесной саранки, а то и сунет затейливую деревянную потешку.
Тянучими зимними вечерами, да и летом урывая часок-другой от сенокосной страды, резал из податливой осины полуконей-полулюдей – Полканов, или диво-птиц по-бабьи лупоглазых, щекастых, но чаще лешаков – сам с вершок, бородища до ног – и прочую таёжную чудь.
А то, бывало, привезёт тальниковых свистулек берестяной короб, так и соседским ребятишкам отвалится. От темна до темна гуляет по Озерной улице посвист варначий .                                                                                                         
И благо, что ребятишки быстро сеют свистульки или выменивают на другом краю села, а то бы долго соседям не давал житья разбойный соловьиный свист.
В последний раз кока Ваня гостил у Краснобаевых на краю месяца зимобора – заборола весна метельную зиму. Заглянул на Ванюшкины именины и опять же подкинул заячьих гостинцев. Ванюшка от счастья кружил в небесах, – именин в доме Краснобаевых сроду не справляли, не водилось такой привычки. Мать за утренним чаем вспомнит да, |ежели стряпала с вечера шаньги творожные, сунет поджаристую. А тут кока Ваня и гостинчик всучил, и крестничка повеселил. – У брода через речку косой нагнал, – без тени улыбки, позёвывая, припоминал кока Ваня. – Скакал ушкан, весь запыхался, ёшкин кот... Но малёха отдышался и верещит по-заячьи, – слава Богу, я толмачу  по-ихнему: «На, мол, Ванюхе отдай...» – И в сани мне пихает.

Кока Ваня выудил из холщового сидорка деревянную потешку – два русака-ушканчика перепиливают пилой-двуручкой толстую морковь, бревёшечком заваленную на козлы. Ванюшка подёргал за палочку внизу – ушканчики и впрямь заширкали пилой.

– Я бы, – опять по-заячьи верещит, – и сам на именины прибежал, да боюсь, всех собак в деревне распугаю – ужасть как они меня боятся. Пусть лучше Ванюха сам ко мне на именины подбегат.

– А когда у косого именины? – спрашивает Ванюшка, гадая, чем бы зайца одарить.

– Моркоха созреет, буду справлять... – это косой мне бает. – Пускай Ванюха мне морковку ядреную везет. Зайчат отпотчуем...

Ванюшка залился смехом и уже весь вечер пас коку Ваню, не сводя с него зачарованных глаз.

– А невдалече отъехал, Михайло Иваныч дорогу заступат. Кобылёнка моя испужалась, шарахнулась, – едва утихомирил.

– Ты чо ж, – спрашиваю, – Карюха, своих не признаёшь?! Михайло Иваныч нам большо-ой тала . Мы же с им, Карюха, уже который год живём в суседях... У его берлога за хребтом, в буреломе.

А тут Михайло Иваныч сердито ревёт:

– К Ванюхе в гости наладился?..

– Да уж, – отвечаю, – тороплюсь, паря, на именины.

 – А меня, – просит, – возьми?

– Да, неловко выйдет, Михайло Иваныч, – я же в деревне никого не упредил. А незваный медведь хуже росомахи...

– Ладно, – машет лапой, – отдай Ванюхе ичижонки. Гостинчик мой... Медвежонку своему кроил, да на кожу-сыромять поскупился – малые вышли, в когтях жмут... Но Ванюхе впору, ишо и войлочную стельку можно подложить. А лучше того заместо стельки сухой травы сунуть, дак не пёхом будет ходить – лётом летать. И ноги не сопреют в травяных гнёздушках...

Кока Ваня вытащил на свет Божий новёхонькие ичижонки, сшитые из нежной сыромяти.

Мать, слушая Ваню-баюнка, поглядывая на гостинцы, улыбалась и качала головой: дескать, вот наплёл, дак наплёл, на кривой кобыле не объедешь. Отец, забыв про свои лета, по-ребячьи азартно косился на холщовый сидорок родича с ожиданием и себе заячьего гостинца. Кока Ваня и отца ублажил: вытащил пару мороженых сигов.

– А рыбёха от кого? – поддержал игру отец.

Кока Ваня почесал курчавый затылок, задумчиво и лукаво уставился в потолок, где и высмотрел подсказку:

– На Уде самоловы проверял... Гляжу – мамочки родны! – волк хвост опустил в прорубь и сигов да ленков удит. И браво у его клюёт... Я говорю: дескать, гостить еду к Петру Краснобаеву... «А-а-а, – бает, – знаю дядю Петю, добрый мужик. Всякого зверя таёжного жалеет... Отвези-ка ему пару сигов на расколотку. Пусть закусит...»

– Иван, ты пошто такой глупый? – спросил отец коку Ваню, и тот, не обижаясь, признался:

– Дурак дураком... Дак у нас вода такая в речке...

– Да я к тому, что надо было у волка пару ленков просить, – те скуснее...

– А ты, кока Ваня, медведя видел? – пристал Ванюшка к своему крёстному. – Не понарошку, взаправду?

– Взаправду-то? – призадумался кока Ваня. – Видел, а как же... Лоняшним летом пошли мы с твоим отцом деляну смотреть подле царского тракта, – кока Ваня исподтишка мигнул отцу. – Надумал он стайку для коровы рубить, а я ему деляну отвёл, где лес валить. Ну, значит, в лес забрели. Отец отлучился, и вдруг слышу, ревёт лихоматом , громко:

– Иван, а Иван, медведя поймал!..

– Веди, – кричу, – сюда...

– Да не идёт!..

– Тогда сам иди.

– Да не пускат!..

Ну, я пошёл на голос, Михаила Иваныча пристыдил, – перестал баловать, отпустил. Да и тоже подкинул нам заячий гостинчик – лукошко малины душистой... В тайге, ежели по-доброму жить, с голоду не пропадёшь, – кругом заячьи гостинцы. Так вот, крестничек