Машкин Г. Н. / Произведения
Лютня
Энтузиасты Дома пионеров небольшой железнодорожной станции Княж-Погост решили совершить поход по родному краю. Сколько было горячих споров, давалось советов и принималось решений, – рассказывать не стоит: многие бывали в подобной обстановке.
В конце концов всё было утрясено. Не оказалось на месте только нашего руководителя, учителя ботаники и зоологии Игоря Александровича – он внезапно заболел. Без руководителя нас, учеников пятых-шестых классов, понятно, не отпускали. Что было делать? Нам снились каждую ночь непролазные дебри, лазоревые горы, таинственные реки. И вот из-за какого-то пустяка, болезни руководителя, который как раз должен был стеснять наши вольности в походе, все мечты рушились. Наши старшие участники решили добиться нового руководителя. Но мужчину- учителя найти не так-то просто.
И вдруг кого-то осенила блестящая мысль: «Ребята, а если Петра Демьяновича?»
Кто-то в ответ засмеялся. Да и было с чего расхохотаться. Пётр Демьянович Семечко, преподаватель пения, был одинокий чудак, над которым подшучивали не только ученики, но и учителя школы. Наш Семечко руководил малочисленным струнным кружком, и его можно было видеть с двумя-тремя энтузиастами струнной музыки. Его далеко замечали по лохматым седоваточёрным волосам, добрым глазам и мятому пиджачку. Он вечно переписывал ноты на цифровые обозначения, чтобы привить новичкам какие-нибудь навыки игры на домрах, балалайках, мандолинах.
Впрочем, на домрах приходилось играть самому Петру Демьяновичу: капризные ученики требовали более романтические музыкальные инструменты – мандолину и гитару.
Идея позвать бессемейного Петра Демьяновича, которому летом нечего было делать, оказалась самой реальной. И мы всей гурьбой пошли в его струнный закуток, откуда доносился печальный звон опробываемой струны. Услышав нашу просьбу, он закрутил лохматой головой: годы не те, и специальность не позволяет, и нот сколько надо порасписывать к новому учебному году. В ответ на это мы не поскупились на лесть:
– Да у вас, Пётр Демьяныч, вид – как у Прежевальского!
– Вы ещё совсем молодой, Пётр Демьяныч!
– В музыке нет стариков!..
Мы галдели, что под его чутким руководством собьёмся в кружок, который с осени целиком станет струнным. Наконец кто-то предложил взять с собой инструмент, ведь в походе без музыки скукота. Кто-то из младших заикнулся, что медведи любят музыку и могут прийти послушать её, но остряка оттеснили старшие.
– Что с вами делать, мои золотые разбойники! – вздохнул наш струнщик. – Только не Прежевальский, а Пржевальский.
На следующий день все были в сборе, при рюкзаках. Пётр Демьянович пришёл с лютней в руках. Мы так и прыснули, когда увидели его с этим редким инструментом, в старом демисезонном пальто и большой железнодорожной фуражке с поломанным козырьком.
– Ну, пошагали, орлята! – скомандовал наш командир.
И мы торжественно пошли через посёлок, под горн и барабанный бой. Босоногие мальчишки бежали вслед за нами и дразнились:
– Команда «Гоп», скажите «Стоп»!
– Лучше пятками назад! Пока не поздно – марш домой!
– А в балалайке картошку будете варить?
Мы понимали, что ребята просто завидуют нам, и не отвечали на выкрики. А скоро Княж-Погост остался позади. Перед нами закружилась заманчивая жёлтая лесная дорога, похрустывающая галькой. Мы вздохнули с облегчением, выйдя в безлюдье: всё-таки наш руководитель выглядел нелепо со своей любимой лютней в руках. «Она ещё сослужит нам службу, – говорил Пётр Демьянович, как бы понимая наши броские взгляды. – Лютенка – это человек!»
Но обойти населённые пункты нам было никак нельзя – посёлки Севера связаны общей дорогой. Да ещё надо было проплыть по Вычегде на пароходе... Здесь-то, на дебаркадере, и случилась история, после которой мы открыли заново нашего Петра Демьяновича Семечко.
В походе порой надо было помогать нашему главному понести лютню. Но охотников на это не находилось. Постепенно мы сами стали подшучивать над инструментом.
В лютне предлагали таскать воду для варева. Кого-то осенило использовать инструмент в качестве сухого материала для разведения костра, когда нас под Серёгино до нитки промочил дождь. Наконец наш острослов Борька Бабич предложил ввиду полной нелепости «бандуры» трахнуть её об пень – и крышка. А Пётр Демьянович молчал, только мудрые глаза его источали укор: «Эх, мелюзга верхушечная!»
От этого взгляда даже Борька смирялся и, сгибаясь под тяжестью своего рюкзака, продолжал бесконечный счёт шагов до очередного километрового столба.
Но вот мы вышли к широкому ветристому простору Вычегды.
– Ура! Ушли от комаров!
Оставалось сесть на пароход и доплыть до посёлка Айкино, от которого до нашего Княж-Погоста можно добраться поездом.
В маленькой баржонке под громкой вывеской «Речной вокзал села Усть-Вымь» мы расположились в ожидании парохода.
Дебаркадер был наполнен праздным шумком, как положено вокзалу. От нечего делать люди тянулись друг к другу, и нашего Петра Демьяновича сразу же заприметила пожилая женщина, как оказалось, колхозница, со скуластым добрым лицом. «В Котлас еду, к дочке», – ударяя на «е», стала она рассказывать Петру Демьяновичу, который охотно завёл с ней и её соседом, квёлым стариком, престранный разговор о точности пароходного расписания на Вычегде. К ним тут же присоединился бравый парень-круглячок в брезентовом плаще и с полевой сумкой через плечо. Как после выяснилось, это был геолог, добиравшийся с отчётом в Москву. Женя Петров и Борька Бабич, которые всю дорогу искали минералы, втайне надеясь набрести на золотишко, быстро завязали знакомство с геологом. Постепенно к нам подтянулась артель молчаливых, кряжистых сплавщиков.
Лишь в отдаленье продолжал задумчиво отсиживаться на чемодане солдат, видно, приезжал в отпуск, а вот теперь простился опять с домом, родными местами, подругой. Но тут и солдата привлёк к себе появившийся откуда-то развесёлый парень с гармошкой в руках. Безмятежно лыбясь, гармонист затянул, зафальшивил вальс «Амурские волны».
Бежит голубая волна,
Поёт золотая струна...
Когда гармошка врала особенно сильно, взвизгивая или захлёбываясь, Пётр Демьянович морщился, как от зелёной клюквы.
Наконец учитель не выдержал:
– Эй, гражданин хороший, зачем искажаешь музыку! Не умеешь, так не стоит терзать инструмент.
Парень, всегда встречавший, как видно, восторг у слушателей, на минуту бессмысленно уставился на дерзкого критика, потом оскалил зубы с проблесками металла.
– Ишь ты, маэстро нашёлся!
– Маэстро не маэстро, а си-бемоль от бегемота отличить сумею, – сдержанно возразил наш командир.
– Может, на гармошке сумеешь, – повёл гармонист вибрирующим голосом. – Сыграй, уважь народ.
– На гармошке не обучен, – сознался Пётр Демьянович.
– А на чём же умеешь, маэстро? – настаивал гармонист. – На рукаве или на радиве, а может, на нервах только?
По дебаркадеру прошелестел разноголосый смешок. Пётр Демьянович с тоской поглядел куда-то вслед речному текучему плёсу, обнял за плечи патлатую Людку Солнечную и прижал её к себе, словно давал знать, что дальше намерен заниматься только своей ребятней.
– Да вы сыграйте на лютне, Пётр Демьяныч! – нашёлся я, полез через рюкзаки и извлёк инструмент из укромного угла.
Задев за топорище, лютня издала мелодичный звон, будто обрадовалась, что наконец-то её поднимают для дела. Инструмент быстро передали по цепочке нашему руководителю. Пётр Демьянович застенчиво ссутулился над своим любимым детищем, задумчиво перебрал струны и крутнул головой.
– Вроде как-то не к месту...
– Под сводами дебаркадера смешались протестующие голоса.
– Очень даже к месту, маэстер!
– В самом деле, Демьяныч, побалуй нас.
– Не гребуй нашим братом, товарищ учитель.
– Скрась нам минуту-другую, дядя.
– Просим!..
– Пётр Демьянович растроганно закивал, прислушался к шлепкам волн о днище баржи и будто настроился на шорох воды. Правая рука его затанцевала над струнами то в стремительном темпе мотылька, то в медленном парении чайки. Пальцы левой руки сильно, властно и нежно перехватывали лады, так что дека издавала щемящий звук скольжения. Музыка лилась раздумчиво-печальная, мягкая и какая-то звёздная. Мы слушали её, разинув рты, не отрывая глаз от нашего преобразившегося Петра Демьяновича.
А он закончил долгим пронзительным аккордом, обвёл всех лучистым взглядом и произнёс:
– Это старинная лютневая музыка. Сам восстановил по крохам, литературным отрывкам и разным мелодиям. Хорошая музыка переживает века, передаётся из поколения поколению, хотя и сильно искажается разными исполнителями.
– Стало быть, я тоже из тех... исполнителей? – прорычал гармонист, оглядел свой инструмент и качнулся в сторону проёма с перилами. – Та что? Играло поломать?!
Парень размахнулся гармонью, и она жалобно вздохнула басами и голосами.
– Стой, играло! – вскрикнул солдат, сорвался с чемодана и в два прыжка настиг гармониста. – Гармошка не виновата, друг!
– Дай я попробую!
Солдат отнял у хозяина его гармонь, возвратился на чемодан и впрягся в «тулку». Потом подмигнул нам соколиным глазом, пробежался по ладам с обеих сторон и заиграл старую песню «Далеко, далеко, где кочуют туманы...»
С другой стороны вступила наша лютня. Над речным простором покатилась-поплыла звуковая река. Удивительно слаженным дуэтом оказались солдат и Пётр Демьянович.
О тебе, светлоокой, моей зорьке красивой,
На далёкой границе вновь задумался я...
Я закрыл глаза – и мне показалось, что рядом играет целый оркестр удивительной мелодичности, выразительности и спаянности, а слова внутри наплывали сами собой.
И вдруг всхлип донёсся до моих ушей. Я осторожно покосился в ту сторону и увидел, как женщина утирает кончиком платка глаза и покрасневший нос.
– Сына у неё год назад на границе... – виновато объяснил старичок, незряче достал кисет и стал сворачивать цигарку. – Хорошо хучь дочка ещё есть.
Его окающий говор, музыку и всхлипы женщины заглушил тягучий пароходный гудок. К дебаркадеру, дымя, подходил большой серый пароход. На речном вокзале с неохотой зашевелились, стали надевать на себя рюкзаки и подвигаться к выходу.
– Такой концерт первый раз слышу.
– Этот «Север» когда надо – не дождёшься, а когда не надо – он тут как тут.
– На пароходе поиграют ещё.
– Уважут.
– Вперёд музыкантов!
– Маэстров вперёд, мужики!
Солдат, застенчиво улыбаясь, пошёл вперёд. А мы не давали шагнуть Петру Демьяновичу, облепив его со всех сторон.
– Пётр Демьяныч, дайте мне лютню!
– Нет, Пётр Демьяныч, мне!
– А кто первый догадался подать инструмент Петру Демьянычу?
– А кто придумал записать всех в струнный?!
– Пётр Демьяныч, меня можете сейчас записать!
– Меня тоже!
– Я третий!
Маэстро только успевал поворачиваться на наши звонкие голоса. Разбитый козырёк его кепки подбрасывало в такт взмахам ресниц, в глазах зыбились текучие радужки, а губы вздрагивали, как струны, только перебить нас не мог вежливый Пётр Демьянович.
Не будем спешить в кружок, ребята, – воспользовался он паузой. – Я сам предложу поступить ко мне осенью тем, кого замечу. Присматриваюсь к вам всю дорогу – не все вы годитесь в музыканты. Из вас выйдут славные учителя, инженеры, офицеры. Только чтоб каждый в своём деле не портил мелодию – вот вам мой совет и наказ. А сейчас – на пароход!
По сходням, брошенным на дебаркадер, уже застучали ноги в сапогах, ботинках, ботах... Но мы не бросились на абордаж, проявляя спокойствие, выдержку и самоуважение... Надо было учиться не портачить.
Как советовал Пётр Демьянович.
Как вёл он сам себя.
Вопросы и задания
- Почему изменилось отношение ребят к лютне и учителю?
- Что вы узнали об учителе и его музыке?
- Как вы понимаете слово «самоуважение»?
- Составьте рассказ о поездке с точки зрения пожилого учителя Петра Демьяновича.