Антипин А. А. / Произведения

Полосатик

1.

Полосатик проснулся чуть свет. Сладко зевнул, потянулся, выгрыз на груди смоль¬ный катышек и высунулся из норки.
В тайге стояла громкая тишина. Лишь в каменишнике журчал ручеёк. Над макушками деревьев янтарной слезинкой светилась звезда. С пышнобородого кедра, древнего, опершегося на молодую пихту, канула длинная хвоинка, похожая на миниатюрный циркуль. Совершив лёгкий вираж, шаркнула о кору встречного дерева и легла на стеклянную ладошку дождевой лужи, покрытой ржавчиной опавшей листвы.
Полосатик поёжился и нехотя вылез из-под корней кедра. Оглядевшись, по привычке понюхал воздух и побежал к речушке с нежным, как черничная мякоть, именем Ка́я.
За ночь на речке образовались за́береги . Зверёк бойко скатился с кочки, осторожно ступил на лёд, обмакнул лапку в воду и… тонкий лёд хрустнул, а Полосатик оказался в воде. Будто тысячами иголок, проткнуло холодом! Речушка весело зазвенела и понесла умывальщика на закоряженную шиверу. Полосатик свистнул и, усердно загребая лапками, поплыл к берегу. Спасибо ольховой ветке, которая склонилась к воде. Полосатик потянул её на себя и ветка, отпружинив, выбросила его на берег…
Лес просыпался. Шебутная птаха села на ветку рябины, отряхнула пёрышки, прочистила горлышко и начала свою утреннюю песенку – песенку для солнышка. И точно: цепляясь за малиновую нитку зари, уже через миг в высокое голубое небо стало подниматься сонное светило, похожее на огромного жёлтого паука. Словно золотой песок просыпался из небесного ковша – полился на воду и деревья свет.
Так пришло в тайгу утро.
Согнав с шёрстки последние капельки воды, Полосатик позавтракал на замшелой колоде кислой брусникой. Через речку упала старая берёза. По ней перебрался на тот берег, где на самой верхоту́ре  хребта курчавился молодой кедровник…
Осень выдалась неурожайной. Вымотала тайгу проклятая засуха. Повяла, едва успев распуститься, белая черёмуха; согнулась, треснула в комле, стояла чёрная и оборванная, как старуха. По оврагам сморщились лопухи. Закручинился и осыпался сожжёнными розами шиповник. Вековые кедры просительно вскинули ветки к небу. Но небо оставило их без внимания – и отмерли, ударились о сухую землю недозревшие шишки. Сгорели от жары брусничники и черничники, шуршали на борах ворохами проволоки. Измельчали речки и ручейки, забились под выворотни и таились там жалкими лужицами, обвитыми зелёной тиной. А через день-два высыхали и эти лужицы…
Во второй половине лета внезапно запасмурело. По небу поползли чёрные тучи, а за полночь рухнули на тайгу дожди. На лугах воспрянули поникшие травы, поднялись, налились, завалились на бок, опьянённые живительной влагой. Оклемались речки и ручьи, вспухли, вышли из берегов и, устав от безмолвия, протяжно стонали по тайге, ворочая пенистые глыбы шоколадной воды. Лес окреп. Тут и там проколупнулись первые грибки. Но не ко всем успела на помощь запоздавшая мокреть. Унылые стояли черничники и брусничники. Сухо шелестел пустой голубичник. Корявыми мётлами торчал при дороге шиповник. А на опушке леса взмахивала чёрными ветками и качалась, грозя сломаться, высохшая черемуха. Ни дождь, ни солнце не радовали её. Изо дня в день скрипела она треснувшей ногой, и ни к небу, а к земле простирала худые ветви, точно панихиду служила…
Выжженная вначале солнцем, залитая поздним дождём, убогий урожай принесла земля. В конце августа разъяснило, выглянуло солнышко. И в лесу воцарилась тишина, но уже не знойная, как летом, а предосенняя, с приятной прохладой.
Полосатик помнил минувшую голодную зиму, когда, просыпаясь от мороза в своей норке, он и маковой росинки не мог найти в пустой кладовой. Поэтому, как только в лесу установилась погода, не залёживался и вставал с рассветом...
Когда солнце зависло над лесом, Полосатик был в кедровнике.
Молодой, пушистый, в сеточках тенёт, кедровник разросся на старом пожарище из орешка, потерянного разиней-кедровкой. По сей день встречались обуглившиеся полвека назад колоды, нет-нет, а попадались обгоревшие, но не упавшие кедры-великаны.
Полосатик обследовал прорву дюжего колотовника , заглянул под все валёжины , пристал, но всё ж таки нашёл несколько орешков, спрятавшихся в случайной шишке.
Шишка, одна из многих, по весне вспыхнула на небольшой кедрушке зелёной точкой. В июне оформилась и подросла. Но отсохла от жары родная ветка, подул ветерок, шишка качнулась и отвалилась. Падая, она угодила на соседнюю кедровую ветку. Та отпружинила, шишка отскочила, упала на выбитую зверем тропинку, покатилась по ней, как по жёлобу, подпрыгнула на встречном камне и, отклонившись от тропы, юркнула под глухую колоду. Там и пролежала половину августа и начало сентября, никем не найденная, пока её не унюхал Полосатик и не выколупал из неё драгоценное яство.
К вечеру Полосатик расшелушил ещё одну шишку и нашёл немного брусники. Всё унёс за щекой в свою кладовую.

2.

Весь сентябрь с утра до вечера сновал Полосатик в поисках корма. Все колоды-пни, все покати-распадочки обшарил проворный зверёк. С лесу по ниточке, мало-помалу – напромышлял добытчик полную кладовую. Кедровые орешки, семена шиповника и смородинника, грибы, ягоды – всё заботливо разложено по порядку, ягодка к ягодке, а уж грибок – к грибку. И уже можно было бы залечь в спячку и не волноваться, что суровой да богатой на причуды зимой будет голодно. Но зверёк каждое утро отправлялся на охоту. Старательно, без устали, обшаривал лесные урочища. А там и первый осенний месяц пожух, красным осиновым листом капнул с ветки.
Однажды, в начале октября, Полосатик снова оказался в молодом кедровнике. За полдня поисков раздобыл всего-навсего несколько орешков. Это его не сильно расстроило – кладовая и без того была полным-полна. Да и солнце светило почти по-летнему…
В дождевой луже полоскался довольный Медведь. Полосатик поприветствовал его:
– Здорово, Минька!
– Прова-а-ливай! – буркнул Медведь и так зевнул, что с дивно высокой лиственницы посыпалась хвоя.
На вершине лиственницы шелушил сосновую шишку красноголовый работяга. Защемив шишку в выдолбленную щель, стучал клювом, как кузнечным молотом. Гора шишек-пустышек накопилась под деревом – столько переколотил на этой сухостоине Дятел. А сколько у него ещё таких кузниц по лесу!
– Привет, Дятел! Белке домик конопатил?!
Дятел, не прекращая работы, кивнул Полосатику. 
– Всё долбишь?
– Долблю.
– И как у тебя мозги не стряхнутся?
– Так уж и не стряхнутся! Через это и умираем рано.
– А зачем же долбишь? – не укладывалось у Полосатика в голове.
– Надо. Не мешай. – И снова – тук-тук, тук-тук. 
«Занятая птица!» – Полосатик уважал Дятла.
По мшаной по́кати  бродил, волоча крылья, старый Глухарь. Искал редкую мелкую бруснику.
– Здравствуй, дедушка Глухарь! – обрадовался ему Полосатик. 
Глухарь навострился.
– Не слышу! – прохрипел стариковским глухим басом. – Слуховой аппарат дома забыл...
– Доброго здоровья, дедушка Глухарь! – повторил Полосатик, но уже гораздо громче. 
Глухарь, на счастье, услышал его.
– И тебе того же, Полосатик! Хоть ты не забываешь старика...
– Как жизнь, как сами? – Полосатик знал, что так говорят при встрече.
Глухарь шумно вздохнул.
– И не спрашивай! Жизнь всё хуже и хуже... Вот надумал бруснички собрать на варенье, а сколь сахар стоит в магазине? И почему это за ценами никто не следит? – тоном прокурора допытывался Глухарь, глядя на Полосатика жутким слепнущим глазом из-под густых бровей.
«Старики – они всегда так. Бу-бу-бу, бу-бу-бу!» – попрощавшись с Глухарём, подумал Полосатик, но вслух не сказал. Он был вежливый зверёк.
Остановившись у пня, Полосатик замыслил спрятать свои орешки. С ёлки за ним наблюдала Кедровка: зачем, дескать, пожаловал?
– Улетай! Улетай! – прикрикнул на неё Полосатик. Из всех жителей тайги он не любил одну Кедровку, считая её нечистой на клюв. Хотя не раз слышал, что Кедровка – главная садовница в лесу: забудет орех во мху, а из него кедр вырастет.
– Виж-жу, виж-жу! – вертелась на ветке нахальная Кедровка. – Ореш-шки виж-жу! Отдай, Полосатик, ореш-шки!
– Улетай, воровка! Улетай, побирушка!
– Не улеч-чу! – Кедровка спикировала на колоду, поближе к пню. – Не улеч-чу! Твои ореш-шки смолоч-чу!
Неслыханная наглость! Полосатик грозно свистнул на неё и даже бросился для пущей убедительности, воинственно подняв хвостик. Но Кедровка и сама поняла, что не видать ей орешков, обиженно скрылась в лесу.
– Жжа-дин-на, жжа-дин-на! – возмущалась на лету. – Хоть бы твои ореш-шки мыш-ши утащ-щили!
Полосатик вернулся к пню, содрал мох и спрятал под ним орешки. А сам решил проверить знакомый голубичник. Он рос возле речки, в тени кедров и елей, и во время засухи вполне мог сберечь свою ягоду. Полосатик в эту осень там ещё не был. Но едва он спустился к речке, как с треском взлетел выводок рябчиков и, сделав круг, устремился прямо на Полосатика…
Забыв обо всём на свете, быстро-быстро улепётывал струхнувший зверёк, перепрыгивая через колоды и ямы, пока не очутился у знакомого пня. И невдомёк ему было, что рябчики затем и поднялись в воздух, чтобы переместиться в ещё необследованные заросли голубики на другом берегу!
От всего пережитого Полосатика сморило. Он вскарабкался на пень, лёг на мягкую подстилку из хвои и листьев – и уснул.

3.

И снилась ему первая весна. Снился сам себе – ещё совсем маленьким, с едва приоткрывшимися щёлочками-глазками, будто склеенными паутинкой. Снился ручеёк. Он тёк неподалёку от норки, в которой жили Полосатик и вся его семья, и Полосатик долго не мог понять, кто это там день и ночь журчит за деревьями. Снился он себе уже взрослым, поющим на колоде до этого ни разу не петую песенку любви. А потом ему приснилось, что кто-то чёрный и злой хочет его проглотить, пока он спит на пне…
Полосатик проснулся и, испытывая странное беспокойство, поспешил к дому, забыв про орешки.
Поднялся ветер. Задрожали деревья, закачали ветками и стали ронять листву. На небе появилась тучка. Вскоре ещё одна. Ветер пошалил-покуражился, да и затих, присел, уполз обратно в распадок. И вдруг налетел с ещё большей силой. Посерело. С треском рухнула старая больная пихта. Согнула и подмяла под себя молодые деревца, глубоко в землю всадила острые сучья. А ураган лишь расходился, гнул и ломал деревья. И шум стоял такой, словно на тракторе ехали сквозь чащобу. С новым, ещё более грозным порывом ветра грянул сухой осенний гром и небо, как расколотое молнией, угрожающе зависло над лесом.
Полосатика не покидало беспокойство. Он чувствовал приближение дождя. Ему хотелось залезть на колоду и свистом оповестить всех о приближающейся мокрети. Но… «Скорей, скорей к дому!» 
Он ловко уворачивался от падающих веток и лопающихся, словно спички, деревьев. Под горкой мелькнула Кая. Усыпанная листвой, она ярилась и высоко вздымала пенные волны. У мёртвого кедра отсекло облезлую вершину, которая упала прямо в речку, воткнувшись расщеплённым концом в песчаное дно. Полосатик задержался на берёзе-мостике, поглядел вниз на волны, помутневшие в месте падения кедровой вершины, и побежал дальше...
Вот и знакомая поляна. Три года назад, когда зверёк отделился от матери и своих братиков и сестёр, он случайно набрёл на эту поляну. Массивный кедр возвышался посередине, отстранив другие, как будто сторожа от них усыпанную брусничными веснушками лесную красавицу. Полюбились Полосатику и поляна, и её сторож. Частенько он бывал здесь, лакомился рясной брусникой, подолгу сидел на ветвистой лапе кедра, незаметно засыпая на солнышке, и провёл так не одну ночь. 
Осенью, когда пришло время урожая, Полосатик не гадая стал носить орешки и ягоды на эту поляну, устроив в кедровых корнях кладовую. А с холодами забрался в вырытую под кедром норку, сообщающуюся с кладовой подземным ходом, и провёл в ней уже три зимы.
Остановившись на краю поляны, Полосатик поднялся на задние лапки и тревожно принюхался. Не в силах сдвинуться, одержимый страшной усталостью, он стоял так ещё некоторое время. А ураган свирепствовал. Всё сильнее становились порывы ветра. Снежной сыростью дохнуло на Полосатика со стороны дальних хребтов. Наконец, он переборол себя и крадучись приблизился к норке...
Нет, он, конечно, не мог этого знать, но он предчувствовал это! Он жил на свете уже три года и больше всего на свете боялся этого!
Юркнув под искусанные разрытые корни, где ещё утром находились его дом и кладовая, зверёк на всякий случай покопался в вывороченной глине, но ничего не обнаружил. Он проверил соседние деревья, заглянул под каждое, порыскал в корнях, точно он мог ошибиться и перепутать свой кедр с каким-нибудь другим... 
Он, конечно, не ошибся! Его норку разрушили, его кладовую обчистили, так что даже семечка шиповника не сыскать. И не Медведь, не Кедровка обрекли Полосатика на голодную смерть.

4.
…Едва Полосатик убежал за речку, на поляну вышли Люди. Поставив пустые горбовики  на землю, срубили таган , подвесили котелок и развели костёр. Вскипятив чай, сели обедать, злые из-за отсутствия в тайге ореха и ягод. Тем временем их Собака учуяла следы Полосатика и стала скрести под кедром, выбрасывая позади себя глину, мох и корешки. Отшвырнув Собаку за хвост, крепким лиственничным суком один из Людей принялся бурить в корнях. В них обнаружилась чья-то кладовая, полная таёжных припасов. Выгребли до последнего орешка, весело засмеялись и, свиснув Собаку, ушли, даже не притушив костёр. Непогасшая головёшка, раздутая ветром, обязательно пустила бы пал , если бы не дождь...
Дождь, действительно, пошёл. Но Полосатик как будто и не замечал его. Пробродив до самой ночи в лесу, ставшем чужим и враждебным, он, как раньше, лёг в трухлявый пустой пень и уснул.
Ближе к утру дождь сменился белыми хлопьями. Полосатик озяб и проснулся. И тут же вспомнил, что вчера случилось! Но это его, похоже, уже не волновало. Беспокоило другое, то, что должно было произойти после...
Он вылез из пня и не спеша, но и не медля, пошёл, сам ещё не зная куда. Следы, остававшиеся после него, засыпало снегом. Давнишняя знакомая – птица-зорянка – села на рябину и засвистела-заверещала песенку для солнышка, но уже другого, совсем почти зимнего.
И солнце не заставило себя ждать.
С первыми лучами, посветившими из-за туч, Полосатик вскарабкался на высохшую черёмуху и, слыша в себе мудрый голос предков, повесился на тоненькой веточке-рогатке. Она слегка согнулась под тяжестью маленького бурундука, отряхнула первый снег – и замерла.