Огарков В. Б. / Произведения
Дрова (отрывок)
Школа у нас не большая, но заметная, потому что белая, отовсюду видная, и стоит в самой серёдке посёлка. Начиная с сентября, сюда стекается мелкий, но интересный народец – с косичками и стриженный «под бокс», подростки вроде нас с Васькой и человечки, которых можно удержать одной рукой.
В октябре народец так же стекался, но слегка поёживался, сидя в прохладных классах. Особенно по утрам и в дождливые ветреные дни.
К концу октября мы поёживались уже не слегка, а так, что это лезло на глаза и отвлекало от учебно-воспитательного процесса. Вместо того, чтобы вникнуть поглубже в корень кубический, девочки шептались совсем о другом. – Знаешь, у меня коленки мёрзнут, – доверительно сообщала одна другой на ушко. – У меня, думаешь, не мёрзнут? – слышалось в ответ.
Их понять можно, они жили в эпоху голых девчоночьих ног, когда ещё не знали удобных и тёплых колготок. Капроновые чулки (в которых тоже не согреешься) были роскошью, и носить их разрешали только в самых старших классах.
Холод заставлял бросаться, забыв об учёбе, к отопительным батареям, но они были едва тёплые и только на первом этаже.
– В чём дело? Когда это кончится? – звучало в учительской.
– Обращайтесь к директору, это его вопрос, – отвечали вежливо, как должно быть среди людей воспитанных и образованных.
Верно, это его забота. Считается, что директор маленькой школы должен всё знать и везде успевать. Отвечать за фундамент, крышу, стены и за всё то, что в этих стенах происходит. Быть главным организатором и завхозом одновременно, а также преподавать историю в старших классах. Не гордиться высоким местом, но просто помнить, что видят его все и отовсюду.
Школа и Дом офицеров у нас стоят рядом, на одном возвышении, и это должно значить, что оба здания равны по рангу. Каждое со своей котельной. В то время, как весь посёлок с печным отоплением, эти два здания обогреваются батареями, как и должно быть в цивилизованном обществе. Но в обществе, как в живом организме, всякое случается. То понос, то золотуха. То общество тянется к высокому, то убегает от него, только пыль по дороге вьётся.
И вот случилось, что школа осталась без дров, без отопления.
Уточним всё же, что дров нет в школьной котельной. А вообще-то они есть и лежат в вагоне, который прибыл по железной дороге. Некому выгрузить вагон. Этим должны заниматься наши шефы, военные, но у них какие-то учения идут, солдат не отпускают. А тут как раз и вагон пришёл, он уже третий день стоит на запасных путях. Железнодорожники требуют забрать дрова, срочно освободить вагон.
Забавная картинка рисуется. В серьёзных кабинетах сидят серьёзные дяди и вполне серьёзно отвечают по телефону, что они помнят про школу. И в это же время школа, где учатся их дети, потихоньку замерзает.
Мы ещё не совсем замерзаем в сосульку, а около того – разрешили на уроках сидеть в пальто. Наш директор Георгий Петрович Ильин печётся, как может, о вверенном ему учреждении среднего образования, снова звонит в штаб дивизии им. Панфилова.
Его соединяют с настоящим полковником, отвечающим за всякие хозяйственные дела в посёлке Клоога.
– Звонили со станции, говорят, что сегодня последний день, – говорит директор, – завтра они заберут вагон обратно.
– Я вас понимаю, – отвечает полковник, – но вы поймите меня тоже. У нас приказ командующего, солдаты должны быть на учениях. Могу дать бортовой грузовик, больше ничем помочь не могу.
Возможно, что полковник оказался не настоящим. Такое бывает.
Районный отдел образования, куда Ильин, конечно, тоже позвонил, был в другом посёлке, за десятки километров, и работают там одни женщины. Что они могут, если армия не может? Обещали куда-то пожаловаться, но это долгая песня.
Что делать, когда тебя загоняют в угол?
Георгий Петрович собрал старшеклассников. В спортзале холодно, и мы выстроились в две шеренги в коридоре, на втором этаже. Объяснив ситуацию, директор закончил.
– Разгружать придётся самим. Больше некому. Повторяю ещё раз: дело добровольное, никто не обязан идти на станцию. Только желающие и только парни. Девочки свободны. Всем понятно? – Долгим изучающим взглядом он прошёл вдоль старших мальчишек, стоящих в шеренгах.
Шеренги молчали. Никто даже не шептался.
– Прекрасно. – Ильин впервые позволил себе улыбнуться. – Через час встречаемся на станции. Форма одежды – рабочая. Или спортивная. Настроение? – он посмотрел вопросительно.
– Тоже спортивное! Бодрое! – почти враз прозвучали два голоса с разных сторон.
– Пусть будет бодрое и спортивное, – согласился он. Вперёд!
Спустя час на центральной улице посёлка показалась довольно странная процессия. Для свадебной она выглядела слишком молодо, а для похоронной – легкомысленно. Выдавливая грязь из частых лужиц, впереди неспешно катила грузовая машина с галдящим и стоящим в кузове народом. В кабине сидело большинство мужчин, работающих в школе, – сам директор и трудовик Иван Карлович. Трудовик при этом трудился – крутил баранку.
Меньшая часть мужчин тряслась, подпрыгивала в кузове, в гуще народа, и состояла из Ремчука, молодого учителя физкультуры.
Как и стоило ожидать, вагон с дровами задвинули, чтобы не мешал, в самое неудобное место. Ни подойти, ни подъехать. Трава, выросшая между шпалами, и ржавые рельсы говорили о том, что люди здесь не ходят. Иван Карлович остановил машину и развёл руками.
– Ближе никак не подъехать. Это что получается? Чтобы машину нагрузить, надо каждое бревно в руках принести?
Ильин заставил себя улыбнуться.
– А что прикажешь, Иван Карлович? Сами дрова из вагона не вылезут и в машину не полезут. Ничего не поделаешь, придётся им помочь. Давай попробуем, отступать не будем. Смотри, сколько нас. Сила!
– Да уж, «сила». Пацаны…
– Разве сам пацаном не был? Вспомни, как всем нам хотелось поскорее стать взрослыми. Да они из кожи вон вылезут, чтобы их мужиками назвали.
Тем временем будущие мужики выпрыгивают из кузова, не дожидаясь, когда откроют задний борт. Сыплются горохом на землю, на глазах превращаясь в живую, говорящую и кричащую кучу. При этом куча растёт, распухает фантастически быстро, потому что подходят из ближайших к станции домов, подтягивается отставшая от машины группа.
И ещё кое-что. На десерт. Маленькими группками, по две-три, стали подходить девочки, которых сюда не звали. Одеты они тоже по-рабочему, но в цветных платочках, шапочках, куртках. Натэлла явилась в красной шапочке и почему-то в белой куртке, утверждает, что другой у неё нет.
С девочками стало веселей и, честно говоря, лучше.
– Да тут уже не группа поддержки, а целый цыганский табор собрался, – прозвучал директорский голос.
Трудовик усмехнулся, недоверчиво глянув на «табор», но спрятал усмешку в седеющих усах. На серьёзном директорском лице улыбались одни глаза. Но хватило и этого, чтобы настроение пошло на подъём.
К директору у нас особое отношение.
Здесь стоит сказать, что учиться мне пришлось в разных школах и в разных местах, очень удалённых друг от друга. И везде, сколько помнится, фраза «тебя вызывают к директору» казалась страшной, пугающей и неожиданной, как удар из-за угла. Единственным исключением была школа в посёлке Клоога. Её директора скорее уважали, чем боялись. Чёрной таблички на двери его кабинета боялись больше, чем его самого.
А тут и дело пошло.
Физрук дотянулся до запора, открыл тяжёлую вагонную дверь, мы наконец-то увидели дрова. Много дров! Загудел, зашевелился «табор», раздались выкрики «ура», и кто-то принял это, как сигнал к действию. Взвился высокий мальчишеский голос.
– Налета-ай!
Сразу трое сорванцов повисли, уцепившись за железную балку, чтобы влезть. И быть бы недоброму, если бы не директор.
– Стоп, стоп, стоп! – сказал он громко и веско, сразу придавив ненужное рвение. – Поперёк батьки в пекло не лезть. Инициатива приветствуется, но здравый смысл пусть идёт впереди. Дело у нас не простое, тяжёлое, командир здесь должен быть один. Надеюсь, все ещё помнят, кто в нашей школе директор.
Его слова растворились в улыбках, возникшее напряжение тут же ушло в землю. Или в песок – попробуй сейчас вспомни…
Деликатное дело – дрова. Они действительно ждали командирской расстановки сил. Иначе к ним не подходи. Отпиленные вкось вкривь циркулярной пилой, примерно по метру, не колотые, ощетинившиеся плохо отрубленными сучками, они, конечно, были сырыми и по весу скорее были похожи на брёвна, чем на чурки.
Шаловливым нашим ручонкам предлагалось схватить это в охапку и, прижимая бережно к груди, метров сорок нести до грузовика.
И донесём! Не развалимся.
Только бы не упасть, перешагивая дважды через рельсы. А кто-то рядом идущий даванёт на тебя бревном… И далеко не дважды, несравнимо чаще надо перешагнуть (или вляпаться, на выбор) в пятна разлитого мазута и простые дождевые лужи. Но всё это мелочи в сравнении с мировой революцией.
Бум-барах-бах-трах! – выскакивают брёвна-бревёшки из вагона, валятся на землю. Подпрыгивают, катятся, бьют друг друга больно, а не плачут почему-то.