Звукозапись
Экранизации, видео
Литературные вечера
Автограф

Хохряков Е. М. / Произведения

Приключения Серёги и его друзей
Евгений Хохряков
Часть I

Летяга

С вечера, мы – Вовка, Санька и я, решили идти на охоту. Поначалу Санька предложил сделать нам всем бумеранги. Притащил из дома журнал, где бумеранги нарисованы были. Вообще, штука хорошая. Ты его зашвырнёшь, а потом он к тебе сам возвращается. И бегать за ним не надо. Но Вовка все раскритиковал. Говорит, где у нас тут его позакидываешь? Раз кинешь, а потом два часа в кустах ищи. В Австралии хорошо, там пустыни. Хоть сколько кидай, ни одного куста не встретишь. А еще у нас толстой фанеры не нашлось. А то мы всё равно бы попробовали сделать. Можно на дороге кидать. Или на Втором острове. Там что тебе пустыня – длиннющая такая коса песчаная.
Решили мы луки делать. Куда как проще. Вовка остался у меня дома тетиву делать, а мы с Санькой в лес пошли, за луками. Идём, а Санька говорит:
– Самое лучшее дерево для лука, это бук. Вот бы нам его найти!
– Ага, – говорю я. – Найди его тут. Ты давай, Саня, лучше не умничай, а стланик  ищи. Из него знаешь как здоровски стрелять.
– Ничего ты, Серёга, не понимаешь, – махнул рукой Саня. – Да этот стланик раз согнёшь, а потом он такой и останется.
Хотел я Сане за такие слова обидные по уху навесить, да тут подходящую ветку заметил. Она как раз уже чуть-чуть загнута была. Ещё немного подогнуть и тетиву можно натягивать.
Я её тут же подрезал перочинником и давай Вовке ветку искать. Санька себе тоже какую-то ветку выломал – толстую и негнучую. Я ему говорю:
– Ты другую, Саня, ломай. Эту нам и втроём не загнуть.
– Ничего, загнём, – отвечает тот. – Загнём еще как. Зато у меня самый стрелючий лук будет.
– «Ах, так»! – думаю. – «Ну ладно, посмотрим».
Выломал Вовка ветку, и мы домой пошли. Пришли, а Вовка уже тетивы столько наделал, что всю веранду запутал. Она у него ничего себе получилась, нормальная. Такая так сразу не порвётся – из суровых ниток. Да еще варом с мылом намазанная. Вовка молодец, это он здорово делать умеет.
Натянули мы тетиву на свои луки, давай Сане помогать. Его палка никак гнуться не хочет. Вовка навалился на неё грудью и шипит мне:
– Серёга, давай на меня сзади наваливайся, щас мы её в бараний рог загнём!
Я навалился, Санька с тетивой стоит наготове. Чтобы зацепить петлю сразу. Тут мы с Вовкой так даванули. Палка – хрясь! – и пополам сломалась! А мы с Вовкой – носами в землю. Вовке палка чуть живот не проткнула. Санька как заорёт:
– Вот вы всегда так! Ничего делать не умеете! Теперь как я без лука буду?
– Это мы-то не умеем?! – Вовка с земли вскочил и на Саньку двинулся. – Ну, кто не умеет, ну...
И сказать больше ничего не может. Губами шевелит, только шип идет. Так разозлился. Еще бы не разозлиться – мы же Санюре лук делали, а он на нас же и волочет!
Тут Санька струхнул малость:
– Да вы что, – говорит, – ребя. – Я ж ничего. Просто жалко лук.
– Тебе лука жалко, – говорю я, – а вон Вовке чуть пузо не проткнули. Надо было лучше палку выбирать. Говорил же я тебе!
Мы еще маленько поругались, и стали делать стрелы. Наделали по пять штук, испробовали луки и уговорились прямо с утра идти в лес. Санька все пыхтел, чтобы и ему лук сделали, да куда идти-то было – уже темно стало. Где теперь палку выломаешь? Так он и остался без лука. 
Утром мы собрались в лес. Только вышли за мою ограду, навстречу Андрюха Попов идет.
– Куда это, – спрашивает он, – вы собрались?
– На охоту, – первым вылез Саня.
– Это вот с этими пукалками? – засмеялся Андрюха. – Да с ними и за воробьями идти нельзя. 
И он схватил мой лук.
– Отдай мой лук! – заорал я. – Сам сделай и сам свой хватай!
Мы этого Андрюху ни капли не боимся. Хотя он и в пятый класс ходит. Сам здоровый, а трусит, если на него хором навалиться. Поначалу, когда он к нам в посёлок приехал, мы его, если честно, то побаивались. Думали, как даст в лоб, не обрадуешься. А потом раскусили, что он бояка.
Андрюха сразу говорит:
– Да брось ты, Серёга. Ничего я твоему луку не сделаю. У меня у самого получше есть. 
-  Ага, – говорит Вовка. – Конечно, есть. Как бы не так!
– Не верите? – спрашивает Андрюха. – Да мне вчера дядька такой лук сделал – на сто метров стрела летит!
– Как бы ни так! – засомневался Санька. – На сто метров можно только из ружья стрельнуть.
– Ну и чо, что из ружья! – пожал плечами Попов. – А у меня, зато, лук из бамбука. 
– А где же ты это бамбук нашел? – ехидно так спрашивает Вовка. – Уж не в нашей ли тайге?
Мы с Санькой рассмеялись:
– Конечно, он на Втором острове бамбук нарвал. Там его завались, никто не берёт.
– Дурачки, – засмеялся тут Андрюха. – А лыжные палки на что?
Тут мы рты и пооткрыли. Лыжные палки-то у нас и впрямь из бамбука были. Ох, и лопухи же мы!
Андрюха стоит себе, доволен, улыбается. Вовка шмыгнул носом и говорит:
– Ну и нечего выпендриваться! Давай, дёргай отсюда.
Андрюха улыбаться перестал и начал проситься с нами:
– Ребя, давай вместе? Я вам пострелять из моего лука дам.
Сначала мы его не брали, а потом взяли. Пусть идёт, не жалко. А из бамбукового лука пострелять охота. 
Лук у Андрюхи действительно был что надо! Нам такой себе в жизни не сделать. Ему дядька лыжную палку вдоль расколол, тетиву из высушенного сыромятного ремешка сделал. Она как струна звенела. Стрелы длинные и с пёрышками на кончиках. Как настоящие. И наконечники не как у нас – из консервных банок, – а иголки длинные. Андрюха как натянул тетиву, как прицелился в дерево, как стрельнул, так стрела со всем наконечником в дерево воткнулась. И дрожит. Мы чуток постреляли и разбрелись по лесу. Санька со мной идёт, у него же лука нет. Андрюха теперь нами командует, обрадовался. Кричит на весь лес:
– Ребя, вперёд меня не высовывайся. А не то стрелой попаду куда-нибудь.
Ну, положим, мы сами не дурные, не впервой на охоте. Во-вторых, кто же на охоте во всё горло орет?!
Бродили мы по лесу, бродили, ничего нет. То ли Андрюха своим криком всех распугал, то ли тайга нынче на зверя бедная. Решили мы привал делать, надоело просто так ходить. И тут Санька как зашипит на меня:
– Серьга, белка вон, видишь?!
– Где?! – чуть не заорал я, и лук давай натягивать.
– Да вона, вона, – тычет в сторону разлапистой ёлки Санька. – Вона, на нижней ветке сидит!
Тут и я её увидел. Надо же, какой глазастый Санюра. Её и видно-то почти не было. Серенькая, прижалась к стволу и нас не видит. Сидит себе чего-то. Давай мы с Санькой подкрадываться к ней. Потом Вовка сзади зашумел, заметил, видать, что мы крадёмся куда-то.
– Чего, – говорит, – ребя, вы тут увидали?
– Да тише ты! – замахал я на него рукой. – Видишь, белка вон?!
А белка что-то почуяла и прыг на другую ёлку.
– Летяга!!! – не выдержал и заорал во всю глотку Вовка. – Ребя, это же летяга!
Это точно, летяга была. Она как прыгнула с дерева на дерево, у неё между лапок крылышки появились. Перепонки называются. Она с ними сколько хочешь лететь может. Вот на таких белок хорошо с луками охотиться. Пока летяга с дерева на дерево перепрыгивает, ты в неё снизу и целишься. Сидящие белки нас все равно близко не подпускали. А этих нам удавалось сбивать. 
На Вовкин крик Андрюха прибежал.
– Где, – кричит, – летяга! Где?
А белка уселась на ёлке и на нас теперь смотрит, любопытствует. Головкой вертит то туда, то сюда. Большая такая, серенькая, а по бокам ещё рыжие летние подпалины. А животик светлый.
– Не выходная ещё, – шепчет Саня. – Может, ребя, не надо, а?
Санька у нас всё знает. Да и мы понимали, что зверек пока не поменял летний окрас на зимний. Поэтому и не «выходной», не ценный, значит. Но ведь охота?!
Андрюха на него зашипел и давай в белку целиться. Мы с Вовкой тоже. Целились, целились, стрельнули. Никто не попал, а белка – фьють! – и на другое дерево. И снова смотрит на нас, глазами лупает. Что, мол, за чудеса такие в лесу объявились? Молодая, видать, глупая. Да и время не подошло людей бояться.
Тут Вовка говорит:
– Ребя, давайте вот что сделаем. Мы щас все нацелимся, а Санька пусть свистнет. Летяга прыгнет, а мы тут ее влёт и бахнем.
Это он ловко придумал. Андрюха сначала заартачился, хотел из своего лука её сидящую сбить. Попробовал, да стрела только в ветку воткнулась. А у него всего две осталось. Так их можно все попусту истратить. Поэтому Андрюха тоже согласился стрелять по команде, вместе.
Приготовились мы. Вовка Саньке головой мотнул, тот свистнул, белка прыгнула и мы все втроём, залпом, бабахнули по летяге. Она на взлёте и рухнула.
Мы завизжали, и, как бешеные, бросились искать её в траве. Шарили, шарили, нет белки и всё тут. Видели же, что она вот здесь, возле боярышника упала, а нет её хоть плач. И здесь снова Санька самым глазастым оказался. Нашёл её первым. Летяга лежала под большим листом лесного лопуха, подмяв под себя Андрюхину стрелу. Мы-то её по стреле искали, а она на неё навалилась, да ещё отползла метра на три. Вот мы все мимо да мимо и проходили.
Андрюха схватил белку и орёт:
– Чур, моя белка! Это я сбил! Моя стрела!
Да мы и не собирались у него её отнимать. Всё по-честному. Он сбил её, его и добыча.
А белка ещё живой оказалась. Когда Андрюха у неё стрелу из бока выдернул, она глаза открыла и вздохнула судорожно. У меня что-то внутри оборвалось, а Санька как закричит:
– Андрюха, отпусти её, она ещё живая!
– Как бы ни так! – ухмыльнулся Андрюха, и сильно стукнул белку кулаком по носу.
Та ещё раз дернулась и вытянулась:
 – Вот она тут и мёртвая!
– Сволочь! – заорал теперь уже я, и со всей силы пихнул Попова в бок. Тот не ожидал этого и полетел в боярышник. А белка упала на мох. Санька тоже киданулся на Андрюху и давай его лупить кулаками. Бьёт его, а у самого слёзы из глаз. Бьёт и кричит:
– Она же живая была, она же живая была...
Я тоже заревел и давай Андрюху колотить. А тот соскочил на ноги, продрался через боярышник и дёру. Отбежал подальше и кричит: 
– Я вас, гадов, щас всех перестреляю! Козявки чертовы, охотнички поганые!
Мы, было, помчались за ним, но он как ломанулся по лесу, где ж его догнать?!
Вернулись мы на место, а там Вовка на мху валяется и смехом смеётся. Мы с Санькой оторопели. Ничего себе, Вовища, мы тут дерёмся, а он заливается. У меня от злости даже слёзы высохли. Подскочил я к Вовке, хотел его в бок садануть, а он внезапно сел и замолчал. Потом говорит:
– Вот сволочь, Попик! Ну, он у меня получит!!!
– Чо получит-то?! Чо получит-то?! – опять зашмыгал носом Санька. – Ты тут как жеребец заливался, а мы дрались!
– Да ладно тебе! – отмахнулся от него Вовка. – Где белка?
Белка лежала там, где её выронил Попов. Она была уже твёрдая и холодная. Я взял её на руки. Погладил и снова заплакал. От ранки не осталось следа. Только маленькая капелька крови на носу, а так она лежала почти как живая. Ветерок шелестнул по кустам и взъерошил её шерстку. Казалось, что сейчас она откроет глаза и спрыгнет у меня с ладони. Но мы уже знали, что так не бывает.
– Ладно, хватит вам нюни распускать, – сердито сказал Вовка. – Давайте лучше её похороним.
– Правильно, – сказал Санька. И вытащил из кармана перочинник. Я тоже достал. И за полчаса мы вырыли глубокую ямку. Положили туда укутанную мохом белочку. Потом зарыли её песком и сверху уложили аккуратно мох. Могилка совсем скрылась из виду.
– Чтоб медведь не разрыл, – сказал Санька.
– Или росомаха , – добавил Вовка. – Они всё что угодно разроют. 
Мы ещё посидели немного, потом Вовка встал и пошёл к дому. Дойдя до ели, на которой мы впервые увидели летягу, он вдруг со всего маху трахнул о ствол своим луком. Тот со звоном треснул и две его половинки повисли на тетиве. Я сначала ничего не понял, а потом тоже подошел к ёлке и тоже трахнул свой лук о дерево. И закинул обломки подальше.
– Вот и всё, – сказал Вовка, и решительно зашагал по тропинке.
Так мы шли и шли, а потом вдруг Санька спрашивает:
– Вовк, а Вовк, а чо ты смеялся, когда мы с Серёгой дрались?
– Ничего, – сердито отмахнулся Вовка. – Смеялся и смеялся. Тебе какое дело?
– Да так, интересно всё-таки. Мы ж всегда вместе дрались.
Тут Вовка внезапно остановился, повернулся к нам и спрашивает:
– Сказать? – а сам внимательно смотрит.
– Скажи, – остановились и мы. 
- А вы смеяться не будете?
– Да ты, что, Вовка! – забожились мы с Санькой.
Вовка потёр нос, потом ошарашил нас:
– Смеялся, чтоб не заплакать, – и ушёл.
Только уже взрослым я узнал, что такое истерический смех…
 
Моя мама

Мы втроём – Санька, Вовка и я, собрались пойти в лес собирать сосновые шишки. Ежегодно школьное лесничество получало задание собирать их на семена для лесного питомника. В нём выращивали сосёнки, и потом пересаживали в тайге там, где лесорубы валили деревья.
Наш вожатый Витя сказал, чтобы каждый собрал по одному килограмму шишек. Тогда выполним план класса. Таких планов в школе было много. То бегали по домам и выпрашивали старые газеты и ненужные книги – шёл сбор макулатуры. То собирали металлолом. Нам такие дела нравились. Было здорово приволочь на санках чугунную батарею из поселкового гаража и сразу перевыполнить задание. Однажды Вовка умудрился притащить какую-то большую железку из механического цеха. Так за ним заведующий гаражом потом весь день гонялся, а Витя чуть Вовку из пионеров не выгнал. Оказалось, что железка – очень важная деталь от трактора!
Шишки собирать нам особенно нравилось. Снег по опушкам уже сошёл. Можно поискать прошлогоднюю сладкую бруснику. Подснежников насобирать. Красивый букет сделать из багульника: мама со Светкой будут очень рады. А хорошо просто поваляться на солнце. Воздух в лесу очень вкусный! Пахнет молодым мхом, сосновой нагретой смолой. Каждая травинка пахнет по-особенному. И небо! Такое голубое небо бывает только весной. Когда нет ни одного облака, солнце ещё не жарит как летом, и огромная синь над головой!
Просто замечательно! Сосны уже выбросили тугие шишки. Их нужно просто срывать и класть в мешок. По соснам можно, конечно, лазать. Но так испачкаешься смолой, что ни рук не отмоешь, ни телогрейку не отстираешь. Поэтому мы делали приспособление: длинную палку расщепляли на конце. В расщелинку колышек вбивали, и получалось вроде вилки. Этой вилкой зацепляешь шишку за корешок, поворачиваешь, и она обрывается. Три-четыре часа работы, и у каждого мешочек полный. Можно заниматься своими делами. Бурундуков гонять или сорок. За сойками погоняться. Они далеко не улетают. Красивые птицы. Но самое интересное, смотреть как суетится поползень. Это такая птица, которая по дереву может вниз головой ходить! Потешно! Поползень собирает всё подряд. Не только личинок под корой. 
Однажды в походе мы с пацанами поесть решили. Хлеба нарезали, помидоров достали, стеклянную банку с маргарином открыли. Выложили всё на пеньке. Сидим, бутерброды делаем. Тут поползень прилетел. Нас не забоялся. Мы замерли, а он давай вокруг летать. Потом увидел банку с маргарином, сначала сел на край банки, а потом спрыгнул прямо в неё и стал набирать в клюв маргарин. Тут Саня взял крышку от банки и закрыл её! Птичка ошалела от страха, и у неё случился конфуз: поползень нагадил прямо в маргарин! 
Вовка чуть Санюру не пришиб! Столько маргарина испортить! Хотя причём тут Санька? Со страху не только птица может оконфузиться. Недаром поговорка есть про «медвежью болезнь». Прошлым летом сами видели следы этой «болезни». 
Пошли мы с мамой, Вовкой и Саней за малиной. Вверх по Колотовке есть такие заросли малиновые, где всем посёлком можно ягоду собирать. Надо только за Динамитку километра три пройти, потом взобраться по косогору на голец и спуститься в следующий распадок. И там – малиновый рай. Вот и шли мы по кустам колючим, да в котелки малину щипали: одну ягодку в котелок, четыре в рот, четыре ягодки в рот, одну в котелок. Мама над нами добродушно подтрунивала, а сама так ловко собирала ягодку за ягодкой да всё в ведро. Оно у неё быстро наполнялось. А у нас всё донышки видно было. Это ж какую силу воли надо иметь, чтобы ягоду не есть? Она такая пахучая, такая вкусная! Её нужно есть немедленно с куста. Потом, в ведре или коробе, она уже не тот вкус имеет. 
Собирали ягоду молча. Да и как иначе, если рот вкуснятиной занят? Разве тут до разговоров. И поэтому хруст валежника услышали все и сразу. Первой среагировала мама. Она внезапно побледнела, резко подняла руку и показала нам, чтобы мы молчали. Как будто мы что-то говорили. От этого жеста и оттого, что мама сильно насторожилась, нам стало не по себе. Где-то в районе живота всё похолодело. Стало страшно. А мама начала осторожно отходить от кустов малины и при этом жестами манила нас за собой. Мы тоже стали медленно отступать. И тут над кустами показалась морда … медведя!!!
Потом никто из нас не смог вспомнить: кто заорал первым! Но орали все! И так, как никогда и нигде мы больше не кричали. Кричала и мама. Махала руками на медведя, а потом вырвала у Саньки его котелок и стала бить котелком о ведро. Мы же, ничего не соображая от страха, забыв о маме, ломанулись сквозь кусты в бега. Ветки хлестали по лицам, мы не разбирали дороги, бежали, перепрыгивая через кусты, пробивались через ольховник, рвались к дороге на Динамитку: там могли быть машины, там могли быть люди. И только добежав до обочины дороги, я вспомнил о маме. И заплакал: мне подумалось, что медведь съел её. И я не спас маму. Ведь мы бросили её, струсили. Не останавливаясь на дороге, я развернулся, и, не глядя на Вовку и Саню, перепрыгнув снова кювет, рванул в тайгу, спасать маму. Не успев пробежать и нескольких метров, я с разбегу уткнулся головой во что-то мягкое. «Медведь»! – мелькнула мысль. – «Сейчас он и меня сожрёт»! Но «медведь» подхватил меня под мышки, приподнял, и обдал таким знакомым маминым запахом, что я снова мгновенно заплакал: это была моя мамочка, живая и невредимая! 
Через мгновение возле нас оказались и Санюра с Вовкой. Они, оказывается, тоже рванули за мной, спасать мою маму.
– Ну, вы даёте! – воскликнула мама. – Насилу догнала! Вовка, а где твой сапог?! 
Вовка действительно стоял в одном сапоге. Он и не заметил, где его потерял. Озадаченно почесав в затылке, Вовка задал вопрос:
– И чо теперь делать? Где его искать?
– Там где потерял, там и искать будем, – улыбаясь, сказала мама.
– Ну, уж на фиг! – заявил Санька. – Чтоб я туда пошёл?! Не-е-е-е! Там этих медведей видимо, не видимо!
– Не видимо, не видимо, – усмехнулась мама. – Идёмте, не бойтесь. Вам и котелки свои искать нужно.
Батюшки! У нас и котелков не оказалось! Куда что делось?! Мы и не заметили, как всё побросали, спасаясь от зверя. Но идти в логово к медведю?! Это уже перебор!
Мама решительно взяла меня за руку, вторую руку протянула Саньке:
– Идём, чего вы трусите?
– Кто трусит? Никто не трусит! – забожился Вовка и пристроился за мамой. – Пойдёмте, чо стоять?
Мы пошли. Оказалось, что малинник совсем не далеко от дороги. Это нам почудилось, что мы полдня спасались от медведя. Минута за час шла. Быстро мы нашли и Вовкин сапог – он в кусте ольхи застрял, и котелки отыскались. И вот они, заросли малины. И никакого медведя. Мы осторожно, вслед за мамой, обошли кусты и увидели, что за малинником словно трактор прошёл – кусты выломаны, деревца загнуты. Получается, это медведь от нас удирал?! Мы – в одну сторону, он – в другую, а мама посредине осталась! Тут мама показала на кучу, которую оставил испуганный зверь:
– Вот это и называется «медвежьей болезнью». Слышали, небось?
Мы согласно закивали головами, рассматривая бурую кучу. Слышали, конечно. Вон оно что! Бедный косолапый! Он так перепугался нашего ора и грохота маминого ведра, что с ним «беда» приключилась. И он с перепугу рванул от нас в тайгу.
– Саня! – заорал осмелевший Вовка. – А ты свои штаны проверял?!
– Свои посмотри! – одёрнула его мама. – Давайте-ка лучше до дому добираться. Не ровён час, мишка тоже надумает проверить нас. Я больше всего боялась, как бы это не мамочка с детишками были. Вот тут бы да…
И она замолчала. А я подумал… Что я подумал и так ясно: медведица своих детей защищает яростно и не щадит никого. И что могло случиться с нами и с мамой лучше не думать.
… Поползня мы выпустили – открыли банку, он и упорхнул. Добычу прятать. А маргарин почистили – не выбрасывать же почти полную банку?! 
За шишками пошли в сосновый бор, что нависал над Витимом за самой окраиной посёлка. Берег реки тут был высокий и песчаный. И весь изрыт стрижиными гнёздами. Если издали смотреть, то гнёзда напоминают иллюминаторы у корабля: круглые и одно гнездо над другим, рядами. И тучи стрижей носятся над берегом, над водой. Словно соревнуются – кто красивее и быстрее пролетит. Нам всегда нравилось постоять по-над берегом и полюбоваться на эти полёты. Вот и сейчас мы замерли, любуясь стремительными движениями маленьких птиц. Но сегодня они летали как-то особенно кучно и особенно стремительно. Стрижи собирались в плотную стаю, дружно взмывали ввысь, потом острым клином обрушивались на дальний край песчаного обрыва. Проносились всей стаей почти над самой травой и снова уносились в небо. Чтобы через какое-то мгновение там перестроиться и вновь ринуться вниз.
Такой воздушной акробатики нам ещё не приходилось видеть. 
– Чего это они? – спросил Вовка.
– А я знаю? – ответил Санюра. – Воздушный бой отрабатывают, – пошутил он. 
И в самом деле, полёты походили на хорошо отрепетированный воздушный бой. Стрижи словно повиновались одному командиру, выстраивая свои ряды. Будто по единому приказу они совершали манёвры. И пикировали на берег так, как если бы им кто-то это приказывал. 
Что-то происходило там, на далёком краю берега. Было жаль, что, собираясь за шишками, мы не взяли с собой мамин бинокль. 
– Пошли понизу, – предложил Вовка. – Сверху кусты мешать будут, ничего не увидим. 
– Добро! – согласился я, и мы потопали почти у самого уреза воды. 
Мы прошли около полукилометра, и оказались в гуще события. Часть стрижей свистела крыльями у нас над головой, выходя из крутого пике. Другая часть стаи заходила в атаку сверху. И тут мы увидели причину переполоха. Возле высокой сосны, чьи корни спутанными космами спускались с обрыва, суетился большой зверь. Тремя лапами он цеплялся за корневища, а четвёртую пытался просунуть в стрижиное гнездо. Его-то, зверя, и атаковали птички.
– Да это же росомаха! – закричал возбуждённо Санька. – Вот скотина! Она же яички грабит! 
Тут и мы рассмотрели «грабителя». Это действительно была росомаха. Видимо, ещё совсем молодой зверёныш. Когда стрижи налетали на него, он громко фыркал и пытался свободной лапой отмахнуться от назойливых птиц. Но те не отступали. Они защищали свой дом. И мы впервые видели, что может сделать объединённая стая. Конечно, птицы не могли ни укусить росомаху, ни клюнуть, ни поцарапать когтями. Они просто били ЕЁ крыльями! Десятки маленьких стремительных крыльев лупили крупного зверя по спине, по голове, по лапам. Атака следовала за атакой. И только непонятное упрямство или голод удерживали росомаху на месте. 
Мы зачаровано следили за битвой. 
Первым опомнился Санька. Улучив момент, когда стая взмыла в небо, он запустил в росомаху галькой. Она не долетела до верха. И тут Вовка достал из-за пояса рогатку, с которой летом никогда не расставался:
– Это ты, Санька, правильно придумал! – одобрил он приятеля. – Нечего гнёзда разорять! – И он зарядил рогатку круглым голышом. Потом прицелился и с первой же попытки влепил росомахе камнем прямо по заду! 
– Вот это выстрел! – заорал я, жалея, что у меня нет тоже рогатки. – Молоток, Вовка! Давай ещё!
Росомаха не ожидала нападения снизу. Она недовольно заурчала, ворочаясь в корнях сосны, злобно поглядывая на нас. А тут на неё снова свалилась стая стрижей. 
Так у нас бой и пошёл: снизу артобстрел устроил Вовка, сверху атаковали храбрые птицы. А мы с Саней орали во всё горло, пугая наглого грабителя.
Наконец, росомаха поняла бесплодность своих попыток. Ещё пару раз фыркнув на нас, она ловко перебралась через корни и скрылась в кустах.
– Ура-а-а-а-а! – завопили мы так, что стрижи взмыли в небо очумело. Потом, буквально за какие-то мгновения, стая расформировалась, и часть стрижей умчалась куда-то в лес, а часть попряталась в гнёзда.
– Ёлки-палки! – догадался умный Санька. – Там же у них уже не яйца. Там уже стрижата! Вот эта гадская росомаха и приплелась полакомиться!
 Теперь мы поняли, почему часть птиц умчалась в лес: это были папы. Они полетели искать корм, а мамы вернулись в гнёзда, к своим детям. 
Мы постояли на берегу, наблюдая как суетятся птицы. А потом пошли по своим делам. План по сбору шишек нам никто не отменял: ни росомаха, ни храбрые стрижи.
 
История с лопухами

Мы с Вовкой ловили малявок. На банку. У меня была литровая банка, а у Вовки поллитровка: литровую банку он вчера вечером кокнул о камень. Закидывал её в стайку малявок, а там, в песке, каменюга оказалась. Вот банка и разбилась. 
Банку мы выпросили в магазине, где Вовкина мама работала. Там же дядя Вася, сторож, нам ножом в крышке дырку прорезал, чтобы малявки на хлеб заплывали в банку. Но дырку-то надо уметь прорезать правильно. А дядя Вася просто проткнул четырёхугольную дырку и всё. Вот теперь малявки свободно заплывали, хватали крошки хлеба и тут же назад. Вовка весь уже извёлся банку туда-сюда выдёргивать. Больше одной рыбешки не удавалось вытащить.
– Всегда так у тебя, Серьга, – заныл Вовка. – Себе так хорошую крышку сделал, а мне какую попало.
– Ну, чего ты ворчишь, Вовка! – сказал я. – На, бери мою крышку. Я себе ещё сделаю.
Дырку надо делать так: перочинником разрезаешь жестянку косым крестом. Потом отгибаешь треугольники так, чтобы они наклонно были. Дырка снаружи поучается большая, а внутри маленькая. И острые края. Рыбёшки боятся краёв и не выплывают, остаются в банке.
Я сбегал на соседнюю помойку, нашёл крышку подходящую, и быстро соорудил себе то, что надо.
Нам малявки, вообще-то, совсем не нужны. Просто их интересно ловить. А ещё интересно наловить их побольше, и запустить кому-нибудь в бочку с водой, в огороде. У каждого дома такие бочки стоят. В них воду набирают, чтобы грядки поливать. Вот напускаешь туда малявок, живут они там день. А вечером хозяева начинают поливать грядки лейками, а там в них полно… рыбы! 
Правда, прошлым летом нам мать подзатыльников за это надавала. За то, что мы рыб мучаем. Мы с Вовкой и Санькой подумали, и решили, что мама права – нам забава, а рыбёшкам каково?
Теперь мы малявок ловили для бабы Зины. Она по соседству жила. Одна-одинёшенька. Мама говорила, что её мужа на войне убило. А детей не успели они заиметь. Вот и жила так. Уборщицей в конторе у мамы работала. Она всегда ходила в чёрной фуфайке, юбка чёрная и платок такой же. Мы её боялись сначала – как ворона страшная. И звали её Монашкой.
А потом, после истории с лопухами, мы с ней подружились. Дома у неё почти ничего не было: стол, кровать да старый комод. Мама, как-то, сказала, что баба Зина водку любит пить. Поэтому бедно и живёт. А сама она приехала откуда-то с какой-то Магаданы.
Но мы её никогда пьяной не видели.
Вот мы малявок наловим и несём бабе Зине. Она их с картошкой нажарит и нас же и угощает. Только нам это не сильно нравилось. Так, для приличия, поковыряемся в сковороде, и на улицу бегом. А она всё съедала. Поэтому мы и ловили: рыба на еду это одно, а в бочку для полива – злая забава.
Мы так на белок-летяг охотились. Ради забавы. А потом перестали, когда увидели, как раненая белка умерла у нас на руках. Охота – это когда для пользы. Всё остальное баловство и злобство.
А история с лопухами была такая.
У бабы Зины был огород. Рядом с нашим. Так себе огород. Несколько грядок с луком, ряд малиновых кустов и картошка. Посреди картошки подсолнухи торчат. В углу, почти возле нашего забора, баня покосившаяся. Вся заросшая лопухами да репейниками. Но главное, что было в этом огороде – заросли ревеня! Огромные листья торчали почти возле крыльца домика бабы Зины. Это был плод наших мечтаний. У матери в ограде, конечно, тоже был ревень. Но разве такой?! Даже издали было понятно, что ревень у соседки вкусней и кислее!
И вот задумали мы с Вовкой операцию. «Хорька» загнать к соседке. То есть, нарвать этого ревеня. Ну, раз задумали, надо делать. Сговорились, что Вовка у своей матери отпросится ко мне ночевать на чердак. Летом мы часто так делали. Выпросим у мамы её старый спальный мешок, заберёмся на чердак и там ночуем. Классно! Сухими вениками, что под крышей прикручены, пахнет; сено шуршит, а в нём мыши шмыгают. Темно и страшно. Прижмёмся друг к дружке. Истории жуткие рассказываем. И незаметно засыпаем. Жаль, Санюру мать редко отпускает. Он болеет часто, мать боится, что простынет на чердаке. Да разве летом можно простыть?!
Светища, моя сеструха, тоже захотела с нами ночевать. Но Вовка её быстро сбагрил с чердака: обозвал конопатой и пообещал ночью в мешок спальный мышь запихнуть. Светка конопатой не была, но мышей боялась. Поэтому она пообещала Вовке отомстить, и побежала жаловаться маме. Мама ей сказала, чтоб та не лезла в мужские дела, а лучше посуду вымыла. Молодец у меня мама. Всё понимает!
Мы сначала с Вовкой сидели на крыше веранды и смотрели, как заходило солнце. Как верхушки гольцов сначала становились золотыми, потом медными, а потом вдруг чёрными. Как пропадал Витим, тёмной саблей блестевший между гольцами. Слушали, как затихал рудник, как всё реже взбрехивали окрестные псы, как дуриком заорала где-то кошка, а ей ответил почему-то петух.
Ночь проглотила посёлок, и высыпали звёзды. Они у нас огромные. Яркие и переливчатые. Луны не было, и мы радовались этому – нам нужна была темнота. 
Стало прохладно, и мы залезли в мешок, дожидаясь, пока утихомирятся у нас в доме. Через потолок было слышно, как топает и о чём-то бубнит Светка. Мать ей что-то отвечает. Потом прогрохотал по кухне Шах, мой пёс – это он помчался занимать своё место на диване: значит, мама уже легла. Потому что Шах всегда дожидался, лёжа у двери, пока мама уйдёт спать, и лишь потом занимал диван. Место, которое он считал своим и только своим.
Пока я вслушивался в эти шумы, Вовка засопел носом. Заснул! Я пиханул его в бочару: 
– Ты чо, Вовка! Спишь, что ли?
– Ни чо я не сплю! – дёрнулся Вовка. – Сам ты спишь! 
А сам глаза трёт. Вовка такой – никогда виноватым не бывает.
– Полезли, – шёпотом сказал я. – Все спят уже. Баба Зина дрыхнет, поди.
– Ага! – ответил Вовка. И мы стали спускаться по лестнице во двор.
Пока мы сидели на крыше, небо было светлое от звёзд. И мы боялись, что и внизу будет светло. Но оказалось, что в тени забора и малиновых кустов темень хоть глаз коли. Мы обрадовались – нас никто не увидит!
Перебравшись через штакетник, мы поползли мимо грядок. Мир сразу стал маленьким, а ботва от морковки огромной: где-то далеко было небо со звёздами, а перед носом большие стебли морковной ботвы и стенки грядок выглядели как стенки окопа. 
– Левее бери! – шепчет Вовка. – Мимо следующей грядки левее! Там ревень растет.
Повернули налево. Ползём. Мне показалось, что уже пол ночи прошло, пока мы ползли. И потом, совершенно внезапно, наткнулись на огромные листья ревеня. 
– Рвём, давай, – говорит Вовка, – с листьями. Потом во дворе разберёмся.
Мы стали обламывать уши ревеня и пихать за пазуху. Треск стоял такой, что я думал, все собаки с округи примчатся, и нас найдут. Прямо в грядках. С ревенем. И мне очень хотелось вскочить и умчаться из огорода Монашки. Чёрт с ним, с ревенем! У нас у самих он есть.
Но пока я так думал, руки сами ломали стебли, а Вовка пыхтел рядом, радостно шмыгая носом: 
– Во классный ревень! Вишь, какие красные черешки!
Где он в такой темноте красные черешки увидел, я не знаю. 
– Рви, давай, молча! – шикнул я на Вовку, – и ноги делаем отсюда. 
– Да я уже полную за пазуху нарвал, – отвечает Вовка. – Поползли отсель!
Мне только это и нужно было услышать – у меня тоже была полная за пазуха листьев. Можно было отчаливать.
Пусть назад был короче. То ли страх нас подгонял, то ли территория уже была разведанной. Но, как мне показалось, всего за пару минут мы перемахнули забор и, отдуваясь, прошмыгнули к поленнице. Где в глубокой тени и намеревались отделить черешки от листьев.
Стали мы быстренько обрывать листья, а короткие остатки черешков по карманам распихивать.
– Вот это ревень так ревень! – радуясь, шамкает набитым ртом Вовка. – Всем ревням ревень!
Это он между делом успевал ещё и жрать!
Я хотел его оборвать, но он вдруг сам замолчал. А потом замычал, тыкая рукой куда-то мне за спину. Мне даже показалось, что его круглое лицо побелело как луна, которой не было.
– При-при-при-видение! – прохрипел, наконец-то, Вовка.
– Какое приведение?! – зашипел я. – Чего придуриваешься?  
И оглянулся.
Лучше б я спал!
На крыльце моего дома стояло … белое приведение!!!
Оно было маленьким. Без ног! Без рук! Тёмные огромные глаза смотрели на нас, а само тело колыхалось под лёгким ночным ветерком.
Приведение! Я чуть в штаны не напрудил! Это наказание пришло к нам за наш набег на огород, мелькнула мысль. Монашка его прислала. Точно!!!
И тут приведение заговорили противным Светкиным голосом:
– Я так и знала, что вы собрались «хорька» загнать! 
Вовка ажно на месте подпрыгнул! Вот Светища! Вот отомстила!
А «приведение» спустилось с крыльца, и нахальным голосом потребовало:
– Или вы даёте мне, что упёрли, или я сейчас заору!
Вовка хотел ей сходу подзатыльник выписать, но на этих словах осёкся: зная вредный характер Светки, можно было на все сто быть уверенным – заорёт так, что полрудника на уши встанет!
А я всё никак от страха отойти не могу. Смотрю на Светку в белой ночнухе, в каком-то белом креме, а в животе всё урчит. И руки дрожат.
Вовка из карманов уже тащит ревень и суёт Светке:
– На, жри! Вот только попадись мне завтра!
– И чо? – нагло заявляет Светка. – Вы теперь у меня сами попавшиеся. Это вы ж у Монашки ревень потырили? Вот я бабе Зине всё и расскажу. Ревень же за ночь не вырастет? А чо он у вас такой не кислый? – спрашивает Светка. – Фигня какая-то, а не ревень.
– Сама ты фигня! – обиделся Вовка. – Самый тот ревень!
Светка ещё пожевала корешки, выплюнула их, и пошла в дом. И на ходу так вежливо сообщает:
– Мне почему-то кажется, Серёжа, ты у нас теперь всю неделю посуду моешь? Да же?
Вот это я влип! У меня весь страх прошёл от этих слов. Одно желание осталось – догнать Светищу и косу выдрать! Та спиной моё желание почувствовала и стрелой метнулась по крыльцу в дом. Потом повернулась, показала язык и смылась.
– И чо теперь? – спрашивает Вовка.
– Ни чо! – говорю я. – Пошли спать. Всё настроение испортила! Я ей ещё устрою!
Настроения, действительно, не осталось. Мы быстро дорвали листья и поднялись на чердак…
Утром я проснулся от голоса матери. Она была во дворе. И ругалась: «Какой это паразит набросал лопухов по всему двору? Найду, руки пообрываю!»
Какие такие лопухи? Кому мама руки обрывать собралась? Ползком я добрался до чердачной двери, выглянул и обомлел: весь двор и в правду был в обрывках лопуховых. Н-да! И кому приспичило такую хулиганку делать? И тут у меня в голове щёлкнуло! Вспомнил ночь. Монашкин огород. Ревень. Приведение. Светку. Меня как подкинуло. Я выскочил на крышу веранды и глянул в огород бабы Зины. 
Ревень был на месте!
Зато в другом углу огорода, возле бани, словно Мамай прошёл – почти весь лопух был выдран под корень!!!
Что же это получается? А это получается, что мы в темноте, с Вовкой, дали кругаля, и вышли не на тот объект! Нарвали лопухов, сами наелись и Светку накормили!!!
Пока я так соображал, гляжу, Монашка к нам чапает. Баночку какую-то несёт. Ну, думаю, всё. Сейчас матери нажалуется. И нам с Вовкой полный каюк будет.
Метнулся снова на чердак, прижался ухом к перегородке, к щели, слушаю.
– Валентина Яковлевна! – зовёт мою маму Монашка. – А где ваш Серёжа? 
– Здравствуйте, Зинаида Николаевна! – отвечает мама. – Дрыхнет ещё. На чердаке. Где ещё ему быть.
– Хороший у вас сын, – говорит Монашка. – И друзья у него хорошие. 
В щёлку вижу, что мать неуверенно качает головой – наверное, у неё своё мнение по нашему поводу. 
– Вот сегодня ночью они мне огород пропололи, лопухи выдрали, – продолжает баба Зина. – Всё руки не доходили. В баню было не пробраться. Это у них тимуровство называется?
– Ага, тимуровцы, – говорит мама. А сама на чердак косится. И взгляд у неё не совсем приветливый. Будет он приветливым, как же, если мы весь двор лопухами угадили!
Баба Зина протянула руку через забор и отдаёт маме баночку:
– Передайте ребятам – это я варенье из ревеня наварила. Пусть кушают. Да и ко мне пусть забегают. А то, мне кажется, они меня побаиваются?
Они ещё о чем-то долго говорили с мамой. Но я уже не слушал. Сел на спальник и думал. О чём? О маме. О Монашке. О нас с Вовкой. О том, что есть книжка «Тимур и его команда», но я её ещё не прочитал, но прочитаю. О том, что утро хорошее, и надо идти прибирать двор, а потом самому мыть посуду. И ещё о многом другом-ином думал.
Вот такая была история с лопухами.
 
Налим По

Это ужасно обидно – каникулы идут уже целую неделю, а тут сидишь, и не знаешь, чем заняться. Так лето закончится, а там снова в школу. Ничего не успеешь сделать хорошего. Да и что тут придумать? Посёлок словно вымер – кто куда уехал: кто в пионерский лагерь, кто к бабушкам, кто к дедушкам. 
И вот сидим мы на крыльце у меня во дворе, и кручинимся. В футбол втроём не погоняешь. В вышибалу не сыграешь. В классики играть? Мы ж не девчонки. Вовка было предложил сходить к магазину и поиграть там в чику на деньги с мужиками. Но я сразу отказался. Потому что маме слово дал больше на деньги ни в какие игры не играть. Даже купаться надоело: с утра вымокали в Витиме. Но и там пацанов почти не осталось. А просто так бултыхаться да на песке валяться не сильно тянуло. И тут Вовка говорит:
– Ребя! А давайте завтра на рыбалку махнём! 
Вот так так! Мы с Санькой аж подпрыгнули: надо же! Совсем жара мозги расплавила. За неделю ни разу о рыбалке не вспомнили! Вот это ничего себе!
– Только, чур, пораньше пойдём, – обрадовался Санька. – Часов в шесть утра. На заре самый тот клёв бывает.
– Конечно, – говорю я. – нужно в самую рань идти. А то потом ничего не поймаешь. Рыба на глубину от жары уходит.
– Ты откуда знаешь? – засмеялся Вовка. – Ихтиандр, что ли? Нырял в омуты с рыбами?
Это мы недавно кино смотрели такое – «Ихтиандр». Про человека-рыбу. Вот Вовка и набрался там разных словечек. Но я не обидчивый. Мне мой дед, егерь, всё про рыбалку и охоту рассказывает. Я у него многому и учусь. А потом с ребятами на практике всё проверяем. Поэтому я пояснил приятелю:
– Утром рыба просыпается и есть хочет. Вот и ищет, что сожрать. А потом вода прогревается, ей становится жарко, и она уходит вглубь. Чего тут непонятного? 
– Эх, жалко, что у нас настоящих удочек нет! Сейчас бы сига поймали или ленка, – протянул мечтательно Саня. – Самая та рыба. 
– Ну да! – закричал Вовка. – Скажешь тоже! Самая та рыба это налим! У него одной печёнки сколько много. Если её пожарить. И где этот твой сиг водится? Его во всём Витиме может штук пять. А налимов под каждой корягой найти можно.
Тут Вовка прав был. Налимов в реке было много. Мы их часто ловили.
– И удочки у нас для налима есть, – продолжал гнуть своё Вовка, словно Саня ему возражал. – У тебя же донки есть? 
– Есть, конечно! – Саня кивнул головой. – Три штуки.
– Вот! – обрадовался Вовка. – У Серёги есть пара закидушек, да у меня столько же. Нам вполне хватит. Ведро рыбы точно поймать можно!
Донки у Саньки были классные. Ему мать из Иркутска привезла хорошие колокольчики. Ведь что главное в донке? Именно колокольчик! Именно он подаёт своим звоном знак, что на крючке рыба. Для донки не нужно большое удилище. Обычный прочный прут из ивы с метр длиной. К нему привязываешь леску, на кончике прута колокольчик. На леске два-три крючка на поводках и грузило. Цепляешь на крючки червячки и забрасывай удочку. Саму удочку втыкаешь в песок, ставишь потом на рогульку. И всё. А сам можешь сидеть у костра и в небо зырить. Рыба чуть наживку тронет, колоколец тут же и звонит. Твоё дело только успеть подсечь рыбину. Поэтому от того, как звонит колокольчик, зависит очень много – чем он быстрее реагирует на поклёвку, тем рыбак быстрее подсечку сделает и рыбку вытащит.
– А я про налима стих сочинил! – вдруг заявил Санька. 
– Какой стих? – опешил Вовка. – А ну, зачти! Небось, вычитал и выучил? – подозрительно прищурился он.
– И ничего не вычитал! – обиделся Саня. – Сейчас только придумалось.
– Читай! – попросил я. – А ты, Вовка, отстань от него!
– Стихотворение! – объявил Санька, и встал в позу: ногу выставил вперёд, поднял одну руку вверх, а другую упёр в бок: – Про налима!
Плыл налим по Лимпопо.
По названью Налим По.
Червяка увидел вдруг –
Хап! И к нам попался тут!
– Складно! – сказал Вовка. – Вот это стихотворение! А ещё можешь?! 
– Могу! – гордо выпятил грудь поэт. – Запросто!
А мне завидно стало. Немного. Подумаешь, Пушкин нашёлся. Если сильно захочу, тоже запросто что-нибудь напишу. Я захотел сочинить тут же, сразу. Думал, думал, аж уши зашевелились. Но ничего не придумалось, и я сказал:
– Ну и стихотворение! Где ты тут Лимпопо нашёл? Да если ты хочешь знать, в Лимпопо налимы не водятся. Там одни крокодилы живут.
– А ты откуда знаешь? – спросил Вовка. – Ты чо, в Африке бывал?
– И ни чо я в ней не бывал! – ответил я. – Книжки нужно читать!
– Да тебя просто завидки берут! – догадался Вовка. А я захотел обидеться. Вот уйду сейчас, пусть тогда сами на рыбалку идут. Без меня! А потом подумал: ну да, они-то пойдут, а я дома сидеть буду? И не стал обижаться. Просто сказал, что нужно идти червей копать, а то скоро стемнеет. Какая рыбалка без червей?
– Это точно! – согласился Вовка. И мы пошли на конный двор. Там завсегда самые жирные дождевые черви водились в навозе. А налим, известное дело, жирного червя любит.
Накопали мы червей и подались по домам. Пораньше спать лечь. Сговорились утром встретиться на Бычке. Это у нас такая скала на берегу Витима есть. А уж оттуда пойдём на Второй остров. Там в протоке много разных коряг и омутов, где налим стоит. 
Пришёл я домой. Достал из дивана на веранде свои закидушки и стал их готовить к завтрашней рыбалке. Закидушка очень просто делается. Берётся метров двадцать-тридцать толстой лески. На один конец привязываешь хорошее грузило. Мы его делаем из свинца. Металл расплавляешь в банке на костре, потом заливаешь его в ложку столовую. Получается отличное грузило! Гладкое, круглое и тяжёлое. Потом к леске начинаешь на поводках из более тонкой лески привязывать крючки. Таких поводков у меня на каждой закидушке было по шесть штук. 
Проверил я всё, смотал опять на веретёна и стал ждать – когда ночь наступит, чтобы спать лечь. Сижу на диване, радио слушаю. За столом Светка книжку читает, а мать бельё гладит. Тут мама меня и спрашивает:
– Чего сидишь как сиротинушка? Почитал бы чего.
– Не хочу, – отвечаю я. И добавил: – Мы завтра с пацанами на рыбалку идём. Налимов ловить. 
– Ой! – встряла сестра. – Рыбак нашёлся! Мам! Он же там точно утонет!
– Не утонет! – улыбнулась мама. – Он у нас плавать умеет. Да и как на берегу можно утонуть? Разве что рыба утащит?
И мама засмеялась. А я представил себе налима размером с лошадь и тоже засмеялся.
– Мам, ты меня завтра утром рано разбуди!
– А во сколько вы уговорились? – спрашивает мама.
– В шесть часов на Бычке встречаемся.
– Ой! – опять начала Светка. – Да он ни за что не проснётся так рано. Рыбак с печки бряк! 
Тут уж я не стерпел и, подскочив, дёрнул Светку за косу. Она заверещала как пила на пилораме.
Мы не успели подраться, потому что мама тут же надавала нам обоим подзатыльников. Вот Светища всегда такая. Заводила-ябеда. Из-за неё одни неприятности.
– Всё! – строго сказала мама. – По кроватям. Тебе всё равно рано вставать, а ты наказана! – это она уже Светке сказала. – Зачем Серёжку заводишь? 
Светка сразу скуксилась, носом зашвыркала. 
Мама у нас всегда справедливая. Поэтому я не стал со Светкой дальше ссориться, а пошёл к себе в комнату, быстро разобрал постель и улёгся спать. Ко мне тут же на грудь пристроилась наша кошка Анька, и включила своё мурлыкало.
– Мам! – вспомнил я важное дело, которое забыл сделать.
 – Мам! – позвал я. – Ты мне, пожалуйста, пару кусков хлеба нарежь, а? И соли в спичечный коробок побольше. Мы как рыбы наловим, уху варить станем.
Мама появилась на пороге спальне, улыбаясь:
– Спи, рыбак! Всё сделаю. И хлеба, и масла чуток дам. И кулёк сахару. Лишнее же не будет? – и она засмеялась.
Что может быть лучше куска хлеба с маслом, поверх которого насыпан сахар-песок?! Это здоровски! Я так люблю свою маму, которая ничего не забывает, что у меня зачесались глаза, и захотелось заплакать. Я даже посильнее глаза защурил, чтобы слезинки не выкатились. А мама наклонилась ко мне, в лоб поцеловала, и ушла на кухню. Готовить меня на рыбалку.
Анька заурчала ещё громче, я повернулся на бок и почти сразу провалился в сон. И тут же я увидел себя на берегу реки. Вот Саня свои донки устанавливает, Вовка закидушки разматывает, а я свои уже закинул и жду, пока налим клюнет. И он тут же и клюнул. Да так, что я чуть в воду не кувыркнулся! Стал я вытягивать леску, а она не с места! Заорал я благим матом. Тут Вовка с Сашкой подскочили, стали мне помогать.
– Давай, – кричит Вовка, – обматывай леску вокруг дерева. А то уйдёт ведь, зараза такая! 
– Да тащите ты его! – отвечаю Вовке. – Не уйдёт на берегу. Это же тебе не лошадь, к дереву привязывать!
А эта зараза из воды уже показалась. Да такая страшная! Урчит, жабрами скребёт, глазами лупает. И всё норовит меня укусить за руку. Схватила своим ртом усатым и трясёт что есть мочи. Я пытаюсь руку выдернуть, но налим не отпускает. Рот открывает и орёт: 
– Вставай уже! На рыбалку проспишь!
Как я могу проспать, когда я уже на рыбалке? Когда такую рыбину втроём тянем. На весь посёлок ухи хватит.
И тут я глаза открыл. А это мама меня за руку трясёт и приговаривает:
– Вставай, сынок! На рыбалку опоздаешь! Проспишь всё!
А я ей отвечаю:
– Мам! Подожди секундочку. Мы сейчас с пацанами налима вытащим! Тут такой зверюга попался, увидишь, закачаешься! 
Мама смеётся:
– Так ты может во сне дорыбачишь? Чего на реку-то переться? Налим-то хоть большой?
– Ой, я такого и не видел никогда! Такие только во сне бывают, – сказал я. И тут понял, что рыбалка мне приснилась. И чудо-юдо налим тоже приснился. А вовсе я лежу на кровати, и мама меня будит ни свет, ни заря, чтобы мне идти на речку. И так мне обидно стало! Так захотелось доловить эту рыбину хотя бы во сне. Но мама говорит:
– Вставай, сына! Неудобно перед ребятами будет. Они же ждать тебя станут, а ты дрыхнешь. Обманывать не хорошо.
Вздохнул я тяжело. Отодвинул Аньку, которая урчала у меня под ухом и скребла своей лапой одеяло. И встал. Думаю, всё равно я себе сегодня налима поймаю. Может, не такого большого как во сне, зато настоящего.
Быстро попил чаю с вареньем, и рванул на Бычок. 
Над рекой разливался молочный туман. Он плыл не сплошной толстой пеленой, а стлался дымкой над самой водой. И сильно пахло рыбой. Казалось, кинь сейчас хлебный мякиш, и вся река вздыбится метнувшимися на приманку рыбинами!
На Бычке ещё никого не было. «Вот сони, – подумал я. – Вечно приходится их ждать».
Было прохладно. Поэтому я укутался в курточку, поджал колени и стал ждать ребят. Молочный туман на глазах менял свой цвет. Он начал розоветь, потом в нём появились блюдечки светло-зелёной воды. Это так бывает всегда, когда солнце встаёт. Туман тает, ветерок его гонит и становится видна вода. И так на душе приятно и спокойно. Вот только пацанов всё нет. Так и рыба вглубь уйдёт, и ничего не поймаешь. Сильно я на Вовку с Саней рассердился. Из-за них я своего налима и во сне не поймал, и наяву могу без него остаться. Поэтому я больше не стал их ждать, и пошлёпал по песку на протоку Второго острова: ставить закидушки.
А Саня с Вовкой пришли незадолго до обеда. Когда я уже поймал двух окуней, и трёх ёршиков. Оказывается, им мамы поставили будильники, а сами ушли в огороды, поливать зелень. Вот эти рыбаки и спали без задних ног. Кто же утром будильник слышит?
Больше мы ничего не поймали. Поэтому сварили уху из чего было. И пошли купаться. Сговорившись завтра снова пойти на рыбалку. Только теперь будем ночевать у меня на чердаке. Чтобы не проспать.
Но на следующий день случилось то, чего мы никак не могли ожидать!
 
Как мы поймали рыбу

На завтра Саня притаранил … спиннинг. Ему мать подарила, хариусов ловить. Только он не умеет ловить на блесну. Он вообще рыбачить не умеет. Ему рыбу жалко всегда. 
И вот притащил он спиннинг свой на речку. А мы в это время мальков ловили. На банку. А тут Санюра с такой вещью! Какие там банки?! Это же красотища какая! Удилище из бамбука. Длинное. Гнучее. Колечки на нём блестящие. А катушка!? Катушкааа! Она была тёмно-синей с чёрной ручечкой. И толстая леска в ней намотана. И зелёная юркая блесна с тройным крючком. Красное пёрышко на боку блесны. Красная бусинка у крючка, как глаз. Вещь классная и клёвая. Я даже загрустил от мысли, что у меня такой нет. И, наверное, не будет. Никогда! Мать не купит. А у меня самого денег на такую штуку ещё долго не будет. Я тут же стал думать, как накопить денег на эту красоту, а Вовка сразу бросил свою банку и выхватил спиннинг у Сани из рук:
– Вот это да! Вот это вещь! Везёт же тебе, Санюра! – и он стал крутить удилищем, изображая, как будет закидывать блесну. 
Саньке, действительно, всегда везёт. То мать ему коньки купит, с двумя лезвиями, и полпосёлка ему завидует. На них хорошо кататься – никогда не упадёшь. Хотя Санька умудрялся и на них на задницу садиться – он у нас толстенький увалень.
То купит ружьё. Воздушку! Прошлой весной привезла из Иркутска. Весь посёлок дружно рот раскрыл. А мы втроём ходили гордыми: оружие друга нас грело как весеннее солнышко. Грело-грело и огрело. Это ж надо куда-то стрелять? Вовка пробовал по воробьям, так Санька взъярился. Да так, что чуть Вовку не побил. Саня всякую живность любит. А тут по живым!? Вовка не стал упираться – ему тоже птах жалко стало. А куда стрелять? По банкам не интересно. По бутылкам толку мало – пульки не разбивают их. Да и пулек было мало: всего коробочка. Мы их за день прикончили. Тогда Вовка придумал буровой дробью стрелять. Это такие стальные шарики, которыми помогают землю сверлить, когда слюду на гольцах ищут. Она как раз в дуло подходила. Правда, выкатывалась сначала, потому как круглая. Тогда мы придумали в бумажку дробинки заворачивать. И получилось классно. Дробь даже фанеру от ящиков пробивала. Вот тут Вовка мишень и нашёл. Да такую, что и сейчас кое-где чешется. После того, как меня мать выпорола. А у Вовки до сих пор ухо, кажется, ребром к голове торчит. Это его один дядька за ухо поймал, когда мы…
В общем, Вовка придумал стрелять по градусникам! У нас в посёлке почти у каждого на косяке у дверей веранд приколочены были градусники. Так вот мы их за один вечер практически во всём посёлке укокошили! Здорово было! Целишься, целишься, потом – бац! и только брызги в разные стороны. А потом тот мужик Вовку поймал. И за ухо. Так и вёл в магазин, к матери Вовкиной, где его срочно выпороли. А потом наши мамы пороли меня и Сашку. Потому что мы друзей не бросаем. Хотя сначала и дали дёру. Но ведь это сущее предательство, если друг попался, а ты в кустах спрятался!
Ружьё у Сани отобрали, мамы купили кучу градусников, и мы целую неделю ходили по дворам и приколачивали их назад, на веранды.
Мы по очереди подержали спиннинг в руках, помахали удилищем и решили, что надо идти на Колотовку – ловить тайменя. Мы были твёрдо уверены, что теперь таймень от нас не уйдёт. Хотя, если честно, никто из нас не то, что тайменя, живого хариуса в глаза не видывал! Но мы знали, что таймень ловится на блесну, хариус на мушку, а малявки на банку. И до тех пор, пока ты ловишь малявок на банку, сам будешь малявкой. Нам очень захотелось стать сразу взрослыми, и мы уже не раздумывали. Вытащили банки, спрятали их под корягу, и помчались вдоль Витима к Колотовке – она впадала в Витим совсем не так далеко – посреди посёлка.
Время было самое подходящее – наступал вечер. А кто же не знает, что вечером самый тот клёв?! Да когда у вас в руках самый настоящий спиннинг, рыба, хочет она того или нет, обязана просто ловиться на блесну вёдрами. То есть, теперь меньше ведра рыбы мы поймать и не мечтали. Представляю – прихожу домой и так небрежно: «– Мам, я тут рыбы притаранил. Может, на ужин пожарим»? 1 И бац на стол десяток тайменей. Светка от зависти скукожится. 
Бежим мы по берегу. Впереди Вовка со спиннингом. Потом я. За мной Санька сопит. Поспевает за нами. И на ходу спрашивает у Вовки:
– Вовка, а ты умеешь спиннинг бросать?
Вовка аж остановился. Я в него с разбегу втюхался. Санька в меня.
– Ну, ты спросил, Санёк! Кто ж не умеет спиннинг забрасывать?! Разве, что только ты?
Я засомневался. Конечно, мы видели, как мужики на плёсе спиннинг кидали. Но, во-первых, обладателей такой замечательной машинки было в посёлке крайне мало, а во-вторых, нам даже в руках не приводилось держать такую удочку.
Но Вовка хорохорился:
– Чо тут удивительного? – говорит он. – Надо вот эту пипочку вниз удавить, и бросай блесну, сколько влезет. Я сто раз видел. Щас попробуем.
И он стал давить кнопку, что была на боку катушки. Она сдвинулась и леска провисла под тяжестью блесны.
– Готово! – закричал Вовка. – Щас увидите!
Он размахнулся. Удилище тонко свистнуло над нашими головами, зашипела катушка, разматывая леску, и блесна, сверкнув в заходящем солнце, упала в воду в метрах трёх от нас.
– Вот это бросок! – засмеялся Санька. – Щас малявки на блесне кататься будут.
Вовка хотел что-то ответить Сане, но не успел: катушка продолжала шипеть и вращаться, выбрасывая из своих недр леску. В мгновение ока она покрылась такой бахромой из лески, таким клубком стала, что мне поплохело: а как мы теперь распутывать всё будем? Вовка тоже уставился на это чудо. Потом ворчит:
– Вечно ты, Санюра, под руку говоришь, что не попадя. Вот, на тебе, теперь и распутывай сам свой спиннинг. 
– Ну, ты даёшь! – возмутился Санька. – Сам наворотил, а теперь на меня сваливаешь. 
И Санька зашмыгал носом. Его круглое лицо покраснело, глаза повлажнели, и я понял, что ещё минута, и Санюра расплачется от обиды. Да и как тут было не обидеться: он такую вещь притаранил, а Вовка её испортил!
Вовка тоже сообразил, что перегнул палку, и взад пятки пошёл:
– Да не переживай. Санёк! Щас вмиг всё исправим! 
И он потянул леску из клубка, думая, что сейчас всё само собой и исправится. Но «борода» на катушке только больше запуталась…
Это «мигом» затянулось надолго. Много раз Вовка ругался, собираясь перепилить леску осколком стекла, много раз бросал и начинал сначала. Мы пытались ему помочь, но Вовка только шипел на нас: «отвалите нафиг…».
«Борода» распуталась как-то сама собой. Вовка даже не поверил своему счастью. Он был уже на грани – казалось, ещё минута, и он зашвырнёт спиннинг в Витим. И тут, на тебе! все и получилось!
– Ураааа!!! – заорал Вовка, размахнулся удилищем, и очень ловко у него так получилось, что блесна улетела далеко-далеко, почти на середину протоки между рудником и Первым островом.
Вовка вообще сильный. Он на турнике может десять раз подтянуться. А я всего четыре. А Саня не может совсем. У него больное сердце и ему физкультурой заниматься нельзя.
Блесна негромко булькнула и утонула. Не знаю почему, но Вовка вдруг отдал спиннинг Санюре:
– Тащи, давай. Твое удилово, ты и лови.
Это он хорошо сделал. Надо было видеть счастливое Санькино лицо. Тот ведь уже приготовился быть просто зрителем, как часто бывало. А тут такое везение.
Он вцепился двумя руками в удилище. Стал его дёргать, пятясь назад по берегу.
– Да ты чо, не умеешь что ли? Ты ручку вращай, наматывай леску, – начал инструктировать Вовка. – И подсекай, подсекай, не забывай!
– Кого подсекать? – недоумённо спросил Санька.
И тут спиннинг в его руках так рванулся, что вылетел прочь, и упал почти в воду. Пока Вовка разевал рот, чтобы обругать Саню, я кинулся за удилищем и схватил его. И внезапно понял: кто-то в воде тянет меня за собой. 
– Р-е-е-б-я! – просипел почему-то я. – Там таймень!!! Мы тайменя поймали!!!
– Да брось ты! – завопил Вовка. – Какой таймень! Сапог ты рваный поймал. 
Это он от зависти, точно. Блесну кто закидывал? Он. А кто рыбину подсекал? Не он!
– Точно говорю, Вовка! Там какая-то зверюга сидит. Видишь, как спиннинг дёргается?
Спиннинг и правда ходил ходуном. Его кто-то просто выдирал у меня из рук.
– Помогайте! – ору я. – Щас отпущу!
Вовка подскочил ко мне, и уцепился за удилище. Сзади Санька мается – не знает, как помочь. Вовка держит спиннинг, а я пытаюсь ручкой леску наматывать. Она то идёт, то снова раскручивается. Мы теперь уже точно знали – на блесне рыбина неизвестная сидит. Ведь старый сапог не брыкался бы так?
Конец спиннинга выгнулся дугой. Ну, думаю, сейчас пополам треснет. И тут леска ослабла.
– Всё, – охнул Вовка. – Сорвалась рыбина! Эх! Такая удача была, такая удача…
Но леска вдруг опять рванулась вглубь и в сторону. И мы снова стали бороться с неведомым зверем.
Сколько времени прошло, никто не засекал. Потом в один момент мы увидели, что из воды на нас смотрит чудо-юдо: тонкая хищная морда с выпуклыми белыми глазами, а под мордой усы топорщатся. Морда взбрыкнула, из воды выметнулась чёрная блестящая спина со страшными шипами, потом хлобыстнул хвостище…
– Пацаны! – зашептал Санька. – Мы это чего поймали?! Акулу?! Это не таймень! Я его на картинке видел.
В это время Вовка рванул удилище на себя, и непонятная рыбина, величиной с хорошего поросёнка (мне так показалось), очутилась на песке, почти у наших ног. Её огромный хвост, похожий на парус, стучал по воде, а страшенная морда со злобными глазами, елозила по песку. Из пасти торчала наша блесна.
– Не фига себе! – выдохнул Вовка. – Это ж…
Тут рыбина изогнулась, чудесным образом подпрыгнула на месте, и, выплюнув блесну, намерилась удрать от нас.
– От нас не уйдёшь! – заорал Вовка, и ласточкой кинулся на хищника. Он у нас в футбольной команде вратарём играл, поэтому бросок был классическим, а хватка мёртвой. Вовка обхватил рыбину поперёк туловища и навалился сверху животом. И тут заорал ещё громче, одновременно отбрасывая зверюгу через себя. Да так, что мне почудилось, будто кровь из рыбы брызнула. Красная. Рыбина тяжело плюхнулась далеко на песок, и стала биться. А Вовка уселся прямо в воду и зачем-то руку меж колен зажал. А из руки кровь хлещет. Самая настоящая. Вовкина. Санька как кровь увидел, так сразу побледнел, глаза закатил, вот-вот грохнется в обморок. Я его в плечо ткнул, кричу: 
– Платок доставай! Надо Вовке руку перевязать!
Обычно у нас только Саня носовые платки носил. Мы без них обходились. Пока Саня по карманам шарил, я подскочил к другу, заставил его опустить руку в воду: вода холодная, всё не так больно будет. Тут и Саня со своим платком.
Достали мы из воды Вовкину ладонь, а он её разжать боится. Санька опять в обморок собрался падать. Но я ему говорю:
– Держи Вовку, я пальцы разожму.
Вовка уже плачет и матерится. Кое-как разжали мы ладонь, а там порез страшный. И кровь сочится. Я взял Санин платок и стал заматывать рану. 
Санька слегка очухался, и давай советовать:
– Ему надо жгут наложить. Чтобы кровь остановить.
Это нам вожатый Витя рассказывал, как раны лечить. Когда мы зимой с третьим «А» воевали, Витя нам лекции читал. 
Наконец, я завязал платок, и кровь перестала литься. Вовка руку баюкает, но уже не плачет.
– Пойдём, поглядим, что мы там вытащили, – говорит он. 
Подошли к рыбине. Она уже затихла. Мы увидели великолепное стройное тело. Большой плавник на спине, а хвост словно парус. По хребту и по бокам – длинные ряды острых шипов. Вот на них-то Вовка и попал. Рыба в его руках дёрнулась, и как ножом располосовала ладошку. 
– Ну, знаток живности, – спрашивает Саньку Вовка, – рассказывай – какого чёрта мы тута выловили?
Саня чешет башку, глазами вращает и молчит. Даже он не знал – что за рыбу мы поймали. Такой на руднике ещё, точно, не было.
Вовка вскоре одыбал. Нашёл на берегу кусок алюминиевой проволоки, палку метра два. Рыбина уже уснула. Мы продели проволоку через пасть чудовища в жабры, и прикрутили её к палке.
– Айда, пацаны, – приказал Вовка. – Пойдем уху варить.
Не сговариваясь, мы с Вовкой подхватили палку с рыбиной на плечи, Саня взял спиннинг, и мы зашагали в посёлок. Рыба была великан! Голова её висела у наших плеч, а хвост бился о колени. 
Мы гордо шагали по берегу: впереди Саня с удочкой, за ним шли мы с Вовкой. Проходя мимо магазина, в котором работала Вовкина мама, мы столкнулись нос в нос с дядей Васей, рабочим из магазина.
– Вот, не фига себе! – воскликнул дядя Вася. – Вы где это стерлядку упёрли?!
– Какую стерльдядьку? – переспросил Вовка.
– Нерусь! – передразнил дядя Вася. – Вы где, спрашиваю, стерлядь взяли? Да она килограмм пять будет. Не меньше. 
И он взялся рассматривать нашу рыбину.
– Ну, чудеса! Чтоб в Витиме да стерлядку поймать?!
Так вот что мы поймали! В журнале про рыбалку мы читали, что есть такие рыбы как осётр, стерлядь, сиг. Но видеть никогда не видели. И в рудничном посёлке никто никогда такое не ловил. Так, хариуса, окуня, налима, ленка мужики таскали. А пацаны – ельчиков, широколобок да ершей. И тут, на тебе, стерлядь!
Вовка как грудь выпятил, голову как задрал, и так, небрежно, заявляет:
– Умеючи, мы хоть осётра могём поймать. Видали, какой у Саньки спиннинг?!
Санька тоже тут же загордился. Встал с удочкой наперевес, хотел грудь тоже выпятить, но у него только живот выпячивался. 
Мы так минутку погордились, потом хотели Вовкиной маме рыбину показать, но она оказалась выходной, и мы собрались пойти ко мне: я жил ближе всех. Саня стал клянчить, чтобы шли к нему – все ж спиннинг его был. 
Тут мудрый Вовка предложил: надо пойти ко всем. Надо, чтобы все наши мамы увидели, какое чудо-юдо мы поймали. А то ведь никто и не поверит!
Целый час мы ходили по посёлку, от дома к дому. И все, кто нас встречал, удивлялись и хвалили нас.
Моя мама предложила разжечь костёр у нас во дворе. Потому что стерляжью уху надо варить только на костре и только в ведре. 
Весь вечер мы варили уху. А потом её ели. На прощание мама дала Вовке и Сане по большой кастрюле, и они понесли уху к себе домой – угощать своих мам.
Ночью мне приснилась усатая рыба: она смотрела на меня, и широко разевала рот.
И мне стало её жалко.

Орлёнок, орлёнок…

С утра Вовка примчался ко мне с идеей: пойти на Динамитку за маслятами. Три дня шёл мелкий, теплый дождик, и, по словам Вовки, маслята должны были уже вылезти. На Динамитке было самое грибное место: чистый сосновый бор, окромлённый стлаником. Там вообще место замечательное. Весь рудник как на ладони. Витим во все стороны аж до самого соседнего посёлка Мусковит видно. А над головой вечно шумят сосны. Огромные-преогромные. Бывало, белки шишками кидаются. То ли у них забава такая, то ли просто нас выгоняют. Мешаем им. И то верно: им грибы да шишки на зиму запасать нужно, а тут мы с корзинами. Это кого хочешь напряжёт. 
Светка упросилась с нами пойти. Мы не стали возражать, потому что сеструха моя страсть какая глазастая. Она эти грибы словно сквозь землю видит. Вовка мимо пройдёт, а Светища за ним несколько штук находит. Втроём мы больше грибов наберём. Мать их не только нажарит, но ещё и замаринует. Зимой, знаете, как здоровски маринованные грибы с жареной картошкой есть! 
Нарезали мы хлеба и стали бутерброды мастерить. А чего их мастерить? Маргарином намазал и готов бутерброд. В лесу можно нарвать дикого лука или чеснока. Или, если повезёт, корней саранок нарыть. Их вполне жарить можно. Вот тебе и обед. 
Светка из своих запасов притащила ещё пачку киселя! Вовка от уважения даже крякнул. Потому что сухой кисель в походе это самое то. Его кусками отламываешь, жуёшь, а потом водой из ключа запиваешь. Я достал свою флягу и, на всякий случай, налил в неё холодного чаю: в тайге всякое бывает. Каждый взял себе по ножику, поскольку ломать грибы последнее дело. Их надо под самый корешок, у земли, обрезать. Да и на привале можно сразу почистить. Чтобы домой мусор не тащить. А без ножа разве плёнку со шляпки снимешь? Вовка показал ещё коробок спичек:
– Мы костерок сварганим да и пожарим маслят? Как думаешь?
Я согласно кивнул головой. Вовка всегда был запасливым. С ним хорошо в тайгу ходить. 
Светка насыпала в кулёк соли: какие грибы без соли? Так, вата ватой. Через полчаса мы были уже готовы к выходу. На улице сияло солнце, от Витима шёл парок. День обещался быть замечательным. 
И тут зазвонил телефон.
– Алло! – сказала трубка Санькиным голосом. – Серёга, это ты?
– Я! Чего надо? Мы за грибами собрались. Пойдёшь с нами?
– За какими грибами?! Вы мухоморов объелись, что ли? – закричал Санька. – Все уже на пристань пошли, а вы ещё дома!
– На какую пристань? – оторопел я. 
– На обыкновенную. Где катер пристаёт. 
– А чего мы там забыли? – спрашиваю.
– Ну, вы даёте! – снова кричит Саня. – Мы ж сегодня с Витей на Каменный остров плывём! Все знают. Весь класс. Я ж звонил вчера!
Так… Вот новость так новость. Все знают, мы одни с Вовкой не знаем. Что-то в этом мире сломалось. Или кто-то. И я уставился на Светищу. Та сделала абсолютно нейтральное лицо и боком-боком поплыла из кухни.
– Стоять! – заорал я. – Вовка, держи её!
Вовка ничего не понял, но среагировал на команду. На неё же среагировал и Шах, мгновенно примчавшийся с веранды, где он искал свой поводок: пёс тоже собирался за грибами. Одна Анька осталась равнодушной. Голову приподняла с лапок, глянула на нас, и снова уткнула нос в хвост. Она за грибами не ходит. Ей без интересу наши сборы. 
Вовка схватил Светищу за плечи, а Шах вокруг вьётся, лает.
– Так, Светища! Расскажи-ка, милая, когда это Саня звонил и почему я ничего об этом не знаю? – спрашиваю я сеструху. – Представляешь, Вов, сейчас Сашка сообщает, что он вечером звонил, что весь наш класс собирается на пристани, потому что мы сегодня уплываем на Каменный остров с Витей, а эта, – я замахнулся на Светку, – эта, эта…Она нам ничего не сказала! Она, она…
У меня все слова закончились. Стою, только рукой тычу в Светку. А Вовка не размышлял, вкатил Светке по затылку. Та в рёв: 
– Я маме всё скажу!
– Ябеда-бедушка, в попе колотушка! – брякнул Вовка и отвесил ещё один подзатыльник. – Ладно, Серёга, мы с ней потом разберёмся. Погнали на берег, а то опоздаем.
При этом хозяйственный Вовка не забыл сумку с припасами: какая разница, в какой поход – харч должен быть с собой всегда.
Мы рванули к берегу. Шах путался под ногами, а мы от него отпинывались. Нам нельзя было опаздывать – когда мы ещё попадём на Каменный остров! А Каменный остров – это легенда!
В школе часто рассказывали, что давным-давно, в гражданскую войну, на этом острове засели партизаны. А остров этот не очень большой: метров сто в длину и пятьдесят в ширину. Сплошь каменюга на каменюге. Он стоит прямо посреди Витима. Километрах в пяти от поселка. Слева у него отмель – только на лодке можно проплыть, а справа Витим судоходен. И течение тут бешенное – что справа, что слева. На вёслах не выгребешь против течения. 
Угрюмое место. Со всех сторон воронки бурлят, гребешки волн над валунами. Многие пацаны пытались с берега на лодке попасть на остров. Да не многим удавалось – сносило мимо острова. Там ещё и зацепиться сразу-то не за что – скалы водой отполированы. 
На верхушке острова растут штук тридцать сосен. И ни одного куста. Где тут партизаны прятаться могли – поди, пойми. Но в легенде говорилось, что ждали здесь партизаны карбас из Бодайбо. С золотом. Много тонн белогвардейцы награбили на приисках. И должны были плыть вниз по Витиму до Лены. Тут-то их партизаны и поймали. Рассказывали, что бой был жестоким. Красные партизаны закидали карбас гранатами, и он утонул возле острова. А сами партизаны погибли. Все до одного! Понятное дело, что золото не могло уплыть и лежало сейчас на дне. Можно сказать, под носом. Мы иногда втроём мечтали достать акваланг и найти это золото. Об этом же бредила и почти вся школа. Правда, находились и такие, кто не верил в эту легенду. Странно, но моя мама тоже не верила. Она говорила, что и наш посёлок-рудник, и другие, появились только после войны. Гражданской. А в гражданскую войну тут почти никого не было. Так, несколько приисковиков жили.  Ни посёлков, ни людей – сплошная тайга. Но ведь Бодайбо было? Было! Могли партизаны 100 километров по тайге пройти, чтобы удобную засаду сделать? Могли! Но мать у меня упрямая, вся в меня. Если б, говорит, у острова баржу с золотом утопили, государство давно бы его уже нашло. Золото всегда стране нужное.
И вот на этот таинственный остров мы и могли опоздать. За такое гадство Светку надо наказать ужасно! И накажем. 
Мы примчались на пристань в самый раз. 
Витя уже строил наш класс, и мы с разгону вклинились в строй. Саня был на месте: его дом стоял напротив пристани, на крутом берегу. А пристань была внизу, у воды. 
Собралось человек пятнадцать. Валерка Кочнев со своими пацанами, несколько девчонок. В общем, те, кто не в пионерском лагере, и не у дедушек-бабушек. Кто лето проводил дома. 
Тут Витя заговорил:
– Ребята! Внимание! Перед каникулами Совет дружины нашей школы решил, что наш класс, должен тоже стать «Красными следопытами». И мы станем ими!
Мы закричали «ура», пуганув всех окрестных собак, которые прибежали нас провожать.
– Тише! – скомандовал Витя. – Тише! Задача очень сложная. Мы должны с вами раз и навсегда доказать, что легенда Каменного острова не враньё, а сущая правда. Поэтому мы сегодня отправляемся на остров, и будем проводить там раскопки…
Здрасьте, приплыли! Класс, значит, будет раскопки делать, а у нас на троих ни одной лопаты?! Ну, Светища! Ну, погоди! Закручинились мы. Кто-то, может быть, гранату найдёт. Или винтовку там. А мы, значит, в гляделки едем играть? 
– Шанцевый инструмент мы уже погрузили в катер, – продолжает Витя. – Лопаты, ломики есть на всех. Предупреждаю – кто будет баловаться, того ссадим на берег и он пешком пойдёт в посёлок. Кочнев, ты будешь выдавать инструмент по списку. И учтите, на нас смотрит не только наша школа, но и школы всего района. У них такого острова нет, а история нашей страны одна на всех.
Понятное дело, мы переполнились значимостью события. Пятки уже чесались рвануть на катер, быстрее доплыть до острова и скорее что-нибудь вырыть. Пулемёт, например! И поставить его в школьном музее. Сейчас там только минералы да вырезки из газет. А тут целый пулемёт будет.
Мы мигом погрузились на катер и поплыли. Мимо берега понеслись, вода за бортом журчит. Витя приказывает:
– Давайте нашу!
И мы хором орём:
Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди.
Навеки умолкли весёлые хлопцы,
В живых я остался один.
Это наша любимая отрядная песня – грустная и торжественная. В данном конкретном случае она была сама та – нужная:
Орлёнок, орлёнок, гремучей гранатой
От сопки врагов отмело.
Меня называли орлёнком в отряде,
Враги называли орлом. 
Я смотрел на Вовку, на Саню, на Валерку Кочнева, на девчонок. У всех лица вдруг стали серьёзными-серьёзными. Словно мы все были из того отряда, в котором погиб неизвестный нам Орлёнок:
Орлёнок, орлёнок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел.
Лети на станицу, родимой расскажешь,
Как сына вели на расстрел.
На этих словах песня аж зазвенела. А у меня предательски задрожал голос: всегда так было. Слёзы изнутри подступают, а ты их давишь, давишь, а голос выдает. Гляжу, у Саньки тоже глаза на мокром месте. Но поёт, крепится.
Так мы и допели песню. Помолчали. А тут и остров обрисовался.
Высадились. Огляделись. Из нас никто тут ещё не был. Хотя зимой можно было сюда забраться по зимнику, но зимой, в снег, что тут делать? Кругом сплошной камень. Вовка в затылке чешет:
– А чего тут копать? Тут надо динамитом рвать.
– Зачем рвать? – не понял Витя. – Давай наверх, к соснам. Там и земля есть, и песку нанесло много. Нам со стороны той протоки нужно искать.
Вскарабкались мы на самую вершину острова. 
Красота! Остров отсюда вообще неприступным кажется. Как крепость. Внизу полированный гранит. Буруны. Дальше стремительная сталь Витима. Штурмовать такую твердыню бесполезно. А вот баржу гранатами закидать как нечего делать: до стремнины, где катера и пароходы ходят, расстояние всего ничего. 
Стали мы камни вместо гранат кидать. Дальше всех Валерка Кочнев бросал. Почти до середины. И мы тут же поверили – партизан запросто гранату мог кинуть в баржу.
Витя разбил наш отряд на звенья и каждому выделил участки, тщательно нарисовав их в своей тетрадке. Нам попался участок на самой верхотуре. Не повезло! Оттуда никакой гранаты не докинешь. Зря только рыться будем. Хотя Санька тут же заявил:
– Пацаны, это самое то место для пулемётчика! Зырь, куда хочешь стрелять можно. А снизу, с реки, в тебя трудно попасть будет – скалы мешают.
Вовка огляделся как полководец – ладошку козырьком над глазами – и хлопнул Саню по плечу:
– Молодец! Это точно тут пулемёт стоял. Давайте его искать!
Мы махом перерыли весь песок на своём участке. И ничего не нашли! А окоп получился знатный. Санька был прав: если бы мы были партизанами, то обязательно здесь бы посадили пулемётчика. 
Только мы присели на бруствер окопа, как снизу раздался крик:
– Нашли! Нашли!
Мы ломанулись вниз. Как же так? Там же камни? Что там можно найти?! Почему не мы нашли? Вдруг золото нашли? Или пулемёт!
На самом берегу реки стоял Валерка Кочнев и размахивал какой-то железякой. Через минуту вокруг него собрался весь наш поисковый отряд.
– Дай-ка! – попросил Витя Валерку.
Валерка, радостный и возбуждённый, передал железяку Вите:
– Это ж сабля! – кричит он. – Самая настоящая сабля! Она вот тут, в расщелине торчала. Я сначала думал, железяку рекой принесло. Вытащил, а она сабля оказалась…
Мы все смотрели на саблю в руках Вити. В том, что это была она, сомнений не было. Деревянная рукоятка, конечно, сгнила за столько лет. Но был целым эфес; почти целым оказалось и лезвие – только кончик сабли был отломан; и даже кровосток-желобок был целёхоньким. Перед нами было доказательство того, что на острове когда-то и кто-то рубился на саблях. 
– Ребята! – торжественно начал Витя. – Ребята! Это же здорово, что мы нашли. Мы первые нашли подтверждение легенде. Это значит, что тут действительно шёл бой. Тут, может быть, наши деды погибали. И мы должны помнить о них. Должны чтить память их.
– Давайте им памятник тут соорудим? – вылез умный Санька.
– Именно это я и хотел предложить, – сказал Витя. – Именно так мы и поставим вопрос в школе. Да что в школе?! Мы теперь можем и в районе об этом говорить.
– Витя, а мы вот тут тоже что-то нашли, – вдруг пропищала Анька Колбина. И протягивает Вите … несколько зелёных медных гильз! Ну, что с девок взять? «Что-то» они нашли! Это были самые настоящие гильзы от винтовки. Целых пять штук! Такие мы видели в энциклопедии. 
Эх, ну что за день?! Всем везёт, лишь нам не везёт – ничего не нашли. 
Все опять разбежались по острову и с утроенной силой начали перелопачивать песок, заглядывать под каждый камень, под каждое дерево.
Но больше никому не повезло. Никто ничего больше не нашёл. И это было странно. Если здесь был горячий бой, то на острове должно было остаться и оружие, и гильзы, и, даже, может быть, скелеты!
Витя нас успокоил:
– Представьте, сколько лет прошло? Сколько рыбаков и охотников тут перебывало. Да и оружием в войну не разбрасывались. Это вообще чудо, что девочки гильзы нашли, а Валерка саблю. Я думаю, тут и до нас пионеры уже бывали. Ранешние. 
Наш Витя, как обычно, был прав. Мы ещё немного поискали. Потом сели на валуны, перекусили тем, что у кого было. Наши бутерброды сгодились вовремя. А тут и с катера сигнал начали подавать: пора было возвращаться в посёлок.
Назад плыли молча.
Никто не пел. Не куражился. Никто не вспоминал про баржу с золотом, которую  можно теперь не искать на дне Витима. Было почему-то грустно. Может, из-за того, что легенда превратилась в быль, и больше искать ничего не нужно. Может, потому что устали. А может потому, что мы стали больше понимать последние строчки нашей песни:
Орлёнок, орлёнок, идут эшелоны,
Победа борьбой решена.
У власти орлиной орлят миллионы,
И нами гордится страна.
И были мы сейчас как раз из этих миллионов…
 
Тайный герой

– Я вот чего не могу понять, Серёга: зачем этот мужик с автоматом на бал припёрся? – спрашивает меня Вовка.
– Какой мужик? – оторопел я.
– Ты чё, не слышишь? – пожал плечами приятель. – Вон, разоряется: «С автоматом правит бал, там правит бал!"
Я прислушался. 
Из дома и, правда, доносился мужской голос. Это Светка включила радиолу и поставила пластинки. Мать её заставила мыть полы, а сеструха решила мыть под музыку. Я знал эту пластинку. Мама иногда вечерами усаживалась с нами на диван, читала книжки вслух или ставила разные пластинки. Вот и эту играла не раз. Там какой-то Фауст пел про сатану. Про главного чёрта, значит. Как тот покупал чью-то душу. Я так и не понял: почему душу можно покупать и продавать. В песне ничего об этом не говорилось, а спросить маму я не догадался. Слушал да не слышал. Музыка красивая, страшная такая, тревожная.
Вот мужик тот и пел «Сатана там правит бал, там правит бал…». А Вовке на крыше слышалось про автомат.
Я не стал смеяться. Просто пожал плечами. Потому что не до разговоров было. Мы делали кораблик для ловли хариусов. И мне нужно было выстрогать две направляющие дощечки. Тут внимание и внимание требуется.
После того, как была выловлена стерлядь на Санькин спиннинг, в посёлке словно проснулся вулкан: все вдруг заделались ярыми рыбаками. Кто срочно покупал спиннинги, кто сети, кто как изгалялся, но так никому пока и не удалось превысить рекорд Сани: стерлядь исчезла. Говорили мужики, что она случайно из Лены заплыла, что такое бывает раз в сто лет, что вообще «дуракам только и везёт». На последнее утверждение мы страшно обижались, и Вовка постоянно лез в драку. Даже на мужиков! Он хоть ещё и маломерок, но драчун. А потом Вовка придумал другое наказание им, мужикам. 
Возле магазина, куда все рудничные рабочие ходили за водкой и папиросами, Вовка предложил играть в чику. Эта такая игра на деньги. Проводится по земле черта. Возле самой черты ставятся монетки в столбик. И играющий свинцовой круглой бляшкой должен или сбить этот столбик, или попасть как можно ближе к черте. Тогда он первый бьёт. Если столбик разбивается бляшкой, то мы смотрим – монетка на орле, значит, бьющий забирает её себе. Если на решке, пытается ударом бляшки перевернуть её на орла. И так потом по очереди. Пока все монетки не перейдут из кармана в карман.
Игра очень азартная. Мне мама запрещала в неё играть. Но мы всё равно играли.
А Вовка с Валеркой Кочневым были самыми лучшими игроками.
Вот они и устроились возле магазина. Мужик идёт за водкой, а тут к нему Вовка – «слабо по десять копеек в чику сгонять?»
Да какой же мужик малявку испугается?
И начинается. Пацаны тут же сбегаются, подзуживают мужику. Тот только успевает в карман за мелочью нырять. Запросто и рубль, и два проигрывает. Особенно азартные были старатели. Денег не жалели. Но и не обижались, в отличие от наших, рудничных, если проигрывали. Те же, как проиграются, давай за нами гоняться – наверное, на водку последние пятаки собирали…
Так и разоряли они мужиков неделю. А потом про стерлядь в посёлке стали забывать, да и у нас другие интересы образовались.
Потому что появился у нас в тайге настоящий шпион!
Лето стояло жаркое. Далеко в тайге, за гольцами, стояли дымы – где-то горел лес. У нас, до поры, до времени, было всё спокойно. Но однажды загорелось. Да загорелось на Втором острове. И сильно! Никогда ещё остров у нас не горел. Он рядом с поселком. И заросший, в основном, вербой, черёмухой, редкой осиной. Гореть не чему было. А тут заполыхали нанесённые рекой сухие деревья. Без поджога такое просто не могло быть!
Потом загорелся голец возле Мусковита. Склон полыхал так, что ночью почти светло было. А дымом заволокло всё вокруг.
И тут кто-то из наших пацанов обнаружил на песке Первого острова следы! И какие ещё следы! На каблуке четко был виден череп с костями!!! Это были следы настоящего шпиона! Кто ещё станет вырезать у себя на каблуке череп? Только диверсант! Это он поджигал нашу тайгу! Сомнений ни у кого не было.
Все пацаны целую неделю караулили шпиона повсюду. Его следы находили то у посёлка, то на островах, то прямо возле школы. Но он был неуловим. Поэтому мы с Вовкой имели теперь всегда под рукой мамин бинокль. И по очереди, время от времени отрываясь от основной работы – изготовления кораблика – осматривали окрестности: вдруг, где появится незнакомец? Пацаны уже видели издалека непонятную фигуру в дождевике. Вот что нормальному человеку в жару носить дождевик? Не-е-е-е, так одеваться мог только диверсант. Ему ж в тайге надо как-то ночевать? Вот он в дождевик и заворачивается. 
Строгали мы с Вовкой кораблики, да поглядывали вокруг в поисках шпиона. Всё было спокойно: рудник в жару словно вымер. Даже собак не видно было: попрятались по конурам. Только с берега Витима визг доносился – пацанва купалась. Мы тоже хотели пойти, но уж больно хотелось и кораблик сделать! 
Вовка не выдержал:
– Всё, Серёга! Ты как хочешь, а я купаться! Кораблик можно и вечером дострогать. Никуда эта рыба от нас не денется. Её, эвон, полная река.
Вовка потянулся, распрямляя спину. Поднёс к глазам бинокль. И закричал:
– Шпион!
Я чуть с крыши не свалился! Потому как уже подошёл к лестнице, чтобы спускаться.
– Где шпион?! Какой шпион?!
– Да вона, вона! – машет одной рукой Вовка. – Вон он, гад, Динамитку поджигает!
Динамитку – это страшно серьёзно. Потому что Динамитка – это склад с взрывчаткой. А под этим складом, вниз по склону, ещё и баки с топливом для посёлка. А там уже и сам посёлок. Вернее, рудничная часть. И если Динамитка взорвётся, то загорится топливо, а потом нашему посёлку придет полный и настоящий кирдык! У нас в большой комнате висит картина «Последний день Помпеи». Я ещё не знаю, что такое Помпея, но там вот нарисован полный кирдык: всё взрывается, с неба молнии и камни сыплются, везде пожар и люди убегают. Вдруг и у нас такое сейчас будет?!
Я выхватил у Вовки бинокль, стал осматривать Динамитку. И сразу заметил какую-то фигуру, которая плясала. Именно, плясала! Так плясать может только диверсант! Ни один здоровый человек не станет в жару плясать без особой надобности. А какая надобность у шпиона? Понятное дело – пляшет от радости! Вот убей меня на месте! Это точно, он уже там что-то поджёг, может, мину какую подложил? 
И что теперь делать? Пока мы милиционеру звонить будем (если он дома!), пока то-да-сё, Динамитка взорвётся. Маме позвонить? Та же история – она пока милиционера найдет, пока рабочих найдут…
Нас смело с крыши одной мыслью: сами успеем. Не поймаем, так затушим. Телами мину закроем. Уже выскочив из калитки, я обнаружил, что в руках держу туристический топорик, который, вообще-то, лежал на верстаке в стайке, а Вовка сжимал толстый кол. Если б я его сейчас спросил – где он его взял, Вовка бы наверняка удивился: - «Какой кол»?
Мы сами не заметили, как вооружились! Теперь держись, вражина! Пока он в одного стрелять будет, другой успеет победить шпиона.
Бежать в гору было тяжело. Но надо! Там, наверху, решалась судьба посёлка. Мы пыхтели и обливались потом, но бежали и бежали. И прибежали!
А там, на небольшой площадке, приплясывал … Санюра!!! Ветка большая в руках. Сам весь в копоти и рубашка как обгорелая. Он веткой машет и на месте приплясывает.
– Где шпион?! – выдохнул Вовка.
– Какой, на фиг, шпион?! – орёт Саня. – Тут пожар!
– Так это ж шпион поджёг! – гнёт свое Вовка. А я стою, дышу как паровоз, озираюсь по сторонам: вдруг, где подлюга притаилась?
– Да никакого шпиона тут нет! Тут пожар образовался! Давайте, ребя, тушить!
 Санька снова стал колотить веткой по земле. И мы тут увидели, что трава у него под ногами чёрная, а по краям полянки вьётся белый дымок, и проскакивают языки огня.
Нам не до разговоров стало. Видели мы уже такое. Проходили. В тайге растём. Вовка стал ломать ветку берёзы: они мохнатые летом от листьев, ими хорошо пламя сбивать. Я обломил сходу другую ветку. И начались наши танцы. Ношусь по кругу за Вовкой, тот за Санькой. Хоровод водим. Санька что-то орёт, я тоже воплю, Вовка вовсю матерится. Про шпиона все забыли.
Не знаю, сколько мы так «плясали». Ветка уже из рук вываливается, а я всё хлещу ею по траве. Глаза ничего не видят – от пота и дыма слёзы градом. Дышать нечем.
Тут Вовка остановился. Я в него носом.
– Всё! – слышу голос Саньки. – Хорош! 
Неужели потушили? Протёр я глаза. Точно – потушили. Уже даже и дымков нет. Просто поляну из зелёного перекрасили в чёрный цвет. И посредине мы, трое чумазых богатырей с ветками.
Хотели мы с Вовкой рухнуть тут же, среди поляны. А Саня нас зовёт: 
– Пошлите, тут пеньки удобные есть в кустах. Там отдохнём.
Продрались мы через стланик на Сашкино место. Хорошее место. Небольшая прогалина, три пенька от старых берёз. Вид на посёлок обалденный. И как тихоня Саня такое место отыскал? И, главное, зачем? И, ещё более главное, почему тайком от нас? Что за дела такие?!
Вовка вперился взглядом в Саньку:
– Давай! – скомандовал он.
– Чего давай? – не понял Саня. 
– Рассказывай, давай! Как сюда попал? Куда шпиона дел? Откуда пожар взялся? Всё рассказывай!
И Санька нам всё рассказал.
Оказывается, место он это приметил ещё весной, как только снег стаял. Мы тогда сюда приходили бруснику прошлогоднюю искать, что под снегом перезимовала. Она весной такая вкусная! Мы каждый год все опушки облазиваем в поисках брусники – когда ещё свежая нарастёт? 
Место Саньке сильно понравилось. Но он забыл о нём. А тут внезапно вспомнил. И стал сюда один ходить. Вот и сегодня пришёл.
– Зачем? – сурово спросил я. – По какой такой надобности?
Санюра стушевался. Потупился. Уши у него стали стремительно краснеть. Но мы были безжалостны. Мало ли что удумал Санька. Тут ещё этот шпион не давал покоя. Надо на месте всё и выяснить.
Санька ещё помялся, а потом выдал такое, что мы обомлели:
– Ребя! Вы только никому не говорите! Я вам как друзьям скажу. Я, это, как его, ну, я, в общем, я… тут стихи пишу…
Я рот раскрыл, а грубый Вовка рот открыл, закрыл, потом затылок почесал, и ляпнул:
– А на фига? А где шпион?
Причём тут шпион и стихи, я так и не понял.
– Дался тебе это шпион! – проворчал я. – Нету шпиона. Сгорел. Сань, зачти стих, а?
– Да ну вас! – засмущался Санька. – Так, ерунда всякая.
– Не ломайся! – влез Вовка. – Друзья просят. Читай, давай. Пушкин!
Санька насупился. Я шлёпнул Вовку по затылку, и снова попросил Саню прочесть стих.
Тот поколебался. Но вытащил из кармана маленький блокнот. Долго смотрел на посёлок, а потом осипшим голосом прочёл:
У меня есть два друга. И мама есть.
И есть мой родной посёлок.
И я буду вечно беречь свою честь,
Хоть век мой и будет недолог.
Мне почему-то стало грустно от этих Санькиных стихов. Я смотрел на друга и понимал: ничего-то мы про него не знаем! Хороший пацан. Друг отличный. Толстый увалень. Маменькин сынок. Отличник. А о чём он думает, чего хочет, чего ждёт от жизни?
А мы чего от неё ждем?
– Но где же шпион? – вдруг некстати спросил Вовка. – И откуда тут пожар?
Санька снова поморщился. Но рассказал. Оказывается, он с утра забрался на гору. Стихи свои писать. Писал, писал, а потом учуял запах дыма. Покрутил головой и увидел на полянке дым. Выскочил туда. А там уже трава занялась. Что было делать? Он ветку сломал кое-как, ну, и стал тушить. Убегать поздно за помощью было. Пока до посёлка добежишь, тут и пожар. Это хорошо, что мы шпиона искали, и Саньку с крыши обнаружили. А то неизвестно что было бы дальше. А почему трава загорелась – он не знал.
Мы ещё чуток посидели и почапали домой. Под горку идти были легко. И ещё легко от того, что мы сделали важное дело.
– А как мы расскажем про наш пожар? – вдруг, остановившись, спросил Вовка. – Ведь Саня ж герой! Если б не его стихи, посёлок бы до тла выгорел.
Проблема! Если рассказать про пожар, то спросят: – а чего мы там делали?! Надо будет говорить про Сашкины стихи. А этого говорить нельзя было – мы обещали.
И решили мы, что пожар и то, как его потушили, будет нашей тайной. И мы помчались домой. Вернее, сразу на речку. Жара стояла несусветная, а на берегу был слышен визг: все наши вымокали в Витиме…
Вечером я спросил у мамы: может ли трава сама собой загореться. Она сказала, что запросто. Что в тайге так часто пожары и начинаются. Людей вокруг на много километров нет, а пожар есть. Бывают какие-то сухие грозы, когда молнии без дождя поджигают сухие деревья, бывает, что просто солнечный луч через каплю воды, как через лупу, траву зажигает. Всё бывает.
Я вздохнул украдкой: так никто и не узнает, что наш увалень Сашка стал героем, спасшим посёлок.
А «шпиона» поймали через неделю. Его девчонки выследили. Оказалось, что это ни какой не шпион. Это Андрюха Попов был. Вырезал, придурок, на каблуках череп с костями, и ходил в дождевике, людей пугал. Скучно ему было. И остров он не поджигал. И тайгу тоже. 
Навесил ему по уху Валерка Кочнев. На этом всё и закончилось.
Но в посёлке стало как-то скучновато.
Пока скучно…
 
Дед Яша

У меня появился велосипед!
Настоящий! С ручным тормозом и динамо-машинкой на заднем колесе и фарой на руле! Тёмно-зелёный такой. По нижней раме серебристой краской название написано: «Орлёнок». Таких велосипедов в посёлке ещё не было. Есть, конечно, взрослые велики. Есть несколько «Школьников». А вот «Орлёнок» один! Мама привезла мне его с базы, на речном трамвае. Ездила туда провожать деда и привезла велик! Это был подарок так подарок! Жалко, что только конец лета. И накататься не успеем!
Я вихрем скатился по лестнице с берега на причал и кинулся к маме…
Но сначала про деда Яшу. Того человека, который и подарил мне это чудо.
Он появился у нас весной.
По Витиму несколько дней назад прошёл ледоход. И по реке стал плавать речной трамвайчик, который возил людей из посёлка в посёлок. Пацаны всегда встречали теплоходик на пристани. Было интересно наблюдать за маневрами трамвая, да и знакомые приплывали и уплывали на нём, привозя разные новости.
В тот день мы так же втроём торчали на пристани. Из-за острова уже показался теплоход, когда я внезапно обнаружил на причале маму! Обычно она не ходила сюда, если только не уезжала по делам. Но сегодня она не собиралась никуда ехать! Чего тогда тут делает? Пока я соображал – подходить к маме или нет, трамвай причалил. По трапу стали сходить люди. Я заметил, что мама кого-то внимательно высматривает. Вот на трапе появился какой-то горбатый дед с рюкзаком за плечом. Одет он был в чёрную телогрейку и такие же чёрные брюки. Мама, увидев этого деда, сжала руки на груди, потом нерешительно сделала несколько шагов навстречу этому непонятному человеку. Тот сошёл на берег и уставился на мать. Скинул рюкзак на песок. А мама вдруг заплакала, подошла к деду, и зарылась лицом в его фуфайку…
Я ошарашено наблюдал за ними издали. Дед как-то несмело погладил маму по спине, видно было, что он что-то ей говорит. Потом одной рукой поднял рюкзак на плечо, а другой рукой обнял мать за плечи, и повёл её к лестнице, ведущей с пристани на высокий поселковый берег.
Мне пришлось спрятаться за спинами пацанов, потому что мне показалось, что не нужно маме, чтобы я видел эту встречу…
– Серый! А это кто? – спросил любопытный Санюра.
– Я – знаю?! – вопросом на вопрос ответил я. – Мать ничего не говорила…
Меня распирало любопытство, но я почему-то не побежал тут же домой – выяснить, что за гость у нас такой. Что-то непонятное удержало меня. Может быть потому, что дед был страшный и неизвестный, и мама показалась совсем чужой? Потом мы принялись играть, и я напрочь забыл о деде. И только вечером, когда прибежал домой, мама познакомила меня с этим человеком. Это оказался мой новый дед! У меня уже был один – дед Савелий-охотник. А тут, на тебе! Ещё один!
Я спрятался за маму и исподлобья рассматривал нового родственника. А он смотрел на меня. Совсем не улыбаясь. Насупив свои огромные кустистые брови. Дед был коротко стрижен, и мне казалось, что его голову посыпали солью с перцем. Такого цвета у него была щетина. Вблизи он был вообще страшный. Почти кирпичный цвета лица, глубокие морщины, скрюченные пальцы левой руки и горб! Его, мне казалось, было видно даже спереди – дед сидел, наклонившись вперёд, неестественно выгнув шею.
Он поманил меня пальцем. Достал из кармана пиджака какую-то конфету. Я ещё глубже спрятался за маму и отрицательно покачал головой. Дед усмехнулся и положил конфету на стол:
– Что, так и будем бычиться?! – хриплым голосом пролаял он. Мне так и показалось – не говорил, а лаял, выделяя каждое слово. Мама вытащила меня из-за спины и подтолкнула к деду:
– Серёжа, познакомься! Это мой папа, твой дедушка!
Здрасьте, приехали! Откуда у мамы мог взяться отец, который вроде как на войне погиб?! Мама редко вспоминала своего отца. Как будто его и не было. А мы с сеструхой придумали, что дед геройски погиб на войне. Поэтому у мамы была только бабушка, которая жила где-то далеко. К ней надо было сначала лететь на самолёте, а потом долго ехать на поезде. И звали её баба Паша. Я ещё её не видел.
– Это дедушка Яша, – продолжала мама. – Он к нам приехал погостить на лето. 
Вот это новость! Была бабушка Паша, теперь ещё дедушка Яша! Паша плюс Яша!!! Ничего себе сюрпризы!
Но я не любил долго думать. И скоро мы подружились с новым дедом. Ну, страшный он, дикий какой-то. Водку пить любит. А потом плакать за столом. И что теперь?! Мне не нравилось только, что он часто на маму кричал. По самым разным мелким пустякам. Тогда я обижался за маму и сильно хотел, чтобы дед уехал: нам так раньше здорово было втроём – мне, Светке и маме!
Дед Яша многое чего не умел делать. Самого простого. Например, манок на рябчика! Это ж пустяковина такая. Берёшь прутик вербный, обколачиваешь черенком ножа, чтобы кора обмякла, делаешь треугольный вырез с одного края и аккуратно снимаешь всю кожицу со свистка. Потом у треугольного выреза надрезаешь тонюсенькую полоску и надеваешь кору обратно. Свисток готов! Можно идти и приманивать рябчиков. Только у нас дома ружья не было. Деду не разрешали покупать, мне ещё нельзя было. А мамин карабин стоял запертый в железном шкафу. Да и разве можно из карабина по рябчикам стрелять?!
Зато дед научил нас в кирпиче вырубать формы разные и из алюминиевой проволоки, которой в поселке было много, пистолеты отливать. Они получались как настоящие! А потом я узнал, что они у себя там, откуда дед приехал, так себе и ложки делали, и вилки…
Однажды мы ужинали вчетвером. Дед Яша, как обычно, выпив свой обязательный стакан водки, уминал жареную картошку с салом. А я сижу и выковыриваю сало – терпеть его не могу! Мама сделала мне замечание, что я неправильно себя веду, и что сало очень полезный продукт и есть его нужно обязательно. Дед согласно закивал головой и хмуро глянул на меня. Не знаю, что на меня нашло, но я гордо заявил:
– Тогда я вообще есть не буду! Пусть дед его ест! – и резким движением отодвинул от себя тарелку с картошкой. Случилось так, что этим движением я смахнул со стола кусок хлеба. И он упал на пол. Дед перестал есть. Тщательно облизал свою ложку, и к-а-а-к врежет мне ею по лбу! Я аж с табуретки свалился, а из глаз вместо слёз искры посыпались. 
– Щенок! – пролаял дед. – Это – хлеб! Подними и съешь его!!! 
Голос деда грохотал у меня в ушах так, что я даже забыл плакать.
– Не смей трогать моего сына, каторжанин! – вдруг закричала мама. – Не смей!!!
Мамин крик меня напугал сильней, чем удар ложкой и лай деда. Она так ещё никогда в доме не кричала! Я взглянул на деда. И мне показалось, что он внезапно уменьшился в размерах, съёжился как-то, поник. Мама что-то продолжала кричать на своего отца, наверное, что-то сильно обидное и злое. Потому что у деда плечи задрожали, и я вдруг понял, что ещё немного, и он заплачет. Мама тоже заметила это, заплакала сама, подошла к отцу и обняла его…
Дальше я не стал смотреть. Убежал на улицу и поклялся себе, что украду дедовскую ложку и выкину. Она была особенная. Тяжёлая. Дед никогда не расставался с ней. Я думал сначала, что она алюминиевая. Но те не бывают такими тяжёлыми. Мама сказала, что это олово, металл такой. И что дед в каком-то лагере сам её себе сделал. Что за лагерь, почему дед сам ложку делал, и почему он каторжанин, я узнал уже потом, когда дед уехал к своей бабе Паше. Мама всего лишь один раз рассказал нам со Светкой о судьбе деда. О том, что двадцать лет назад его посадили в тюрьму. Что мама с бабушкой ничего о нём не знали все эти годы. Что его недавно освободили, и что дед ни в чём не был виноват: так иногда бывает. Мама переживала, что обозвала отца каторжанином. Они, конечно, помирились. Но мама боялась, что дед затаил обиду.
Не знаю, как дед, а я обиду запомнил. Меня никто никогда не обзывал! Но я ещё запомнил то, как дед сказал про хлеб! И почему-то с тех пор я всегда доедаю любой кусочек хлеба. И ем всё, что за столом дают.
А ложку я украл, когда дед спал. И спрятал её под крыльцо. Но перед ужином мне стало жалко деда, и я незаметно вернул её…
Весь день и до темна, мы с пацанами гоняли на «Орлёнке». Это была зверь машина. Велосипед намертво застывал, когда ты нажимал на ручной тормоз, одновременно давя педали назад. Заднее колесо заносило юзом, и ты шикарно останавливался, приводя в восторг окрестную пацанву. Правда, Санька один раз кувыркнулся через руль, когда нажал ручной тормоз, забыв при этом про ножной. У него переднее колесо остановилось, а заднее он ещё крутил. Вот и бахнулся со всей дури. У меня ажно сердце захолонуло – думал, всё, каюк велосипеду! Сейчас на переднем колесе восьмёрка будет. Но, слава Богу, обошлось всё. 
Потом мы в сумерках долго испытывали динамо-машинку. Она очень ярко горела на большой скорости, выхватывая снопом света заборы, стены домов и дорожную колею. Мы даже переворачивали велик, и крутили вручную педали, чтобы фонарик горел как можно ярче.
А потом моя мама разогнала нас. Сказав, что уже давно пора ужинать и спать. Этих взрослых разве когда поймёшь? Тут такое у тебя счастье, а тебе вместо него котлету в пюре…
За ужином мама сказала, что «Орлёнок» купил мне … дед! Они с мамой перед самолётом зашли в универмаг, а там как раз только выставляли новые велосипеды. Вот дед сразу и купил его. И велел маме отдать мне его немедленно. Он, наверное, тоже понимал, что осень у нас короткая. И для катания на велике много времени не бывает.
 
Сладкая ягода арбуз

Делать было ну прямо-таки нечего. Целый час мы уже сидели с Вовкой на завалинке и от скуки соревновались, кто дальше плюнет. Получалось, что плюю дальше всё время я. Вовка терпел, терпел, потом мне говорит:
– Верблюд ты, Сергач, больше ты никто!
Я только собрался обидеться – честно ведь плевались, как подходит к нам Санька Арутинов.
– Здорово, – говорит, – троглодиты! Чего это вы тут время убиваете?
– Кто-кто? – спрашивает Вовка. – Как ты, Санюра, нас обозвал? А?!
– И ничего я вас не обзывал, – отвечает Санька. – Троглодит – это такой зверь был ископаемый.
– Я тебе сейчас кэ-э-к дам по кумполу! – говорит Вовка. – Сразу сам станешь ископаемым! Т-э-э-к тут закопаешься, что и мамонт не отроет!
Санька, он всегда любит по-умному разговаривать. У него мать учительница, вот он форс перед нами и держит. Он специально в книжках словечки вычитывает, а потом ими обзывает. Я ему тоже кулак под нос сунул, а Санька как ни в чём не бывало сразу и говорит:
– Вы чё, ребя, я же ни чё. Я просто спрашиваю, чё это вы тут сидите?
– А тебе чего? – спрашивает Вовка. – Сыщик нашёлся.
– И ничего я не сыщик, – говорит Санька. – Просто пойдёмте лучше на речку глядеть.
– Чего это мы там не видели? – спрашивает Вовка.
– Ребя, – говорит Санька и крутит пальцем у лба. – Вы совсем, что ли, дурные? Сегодня же арбузы должны привезти!
Вот это да, вот это новость! А мы тут с Вовкой сидим. Это, ведь, если опоздаем, нам же каюк, нас же разгружать не пустят!
Мы как заполошные вскочили с завалинки и понеслись по улице: впереди Вовка, потом я, а за мной Санька запыхтел. Он у нас самый толстый и от физкультуры освобождён.
Если пробежать половину посёлка, а потом за крайним домом Антипиных подняться на горку и продраться через ельник, то там будет такая площадка каменная, с которой очень хорошо всё видать: вот наша Колотовка впадает в Витим, вот рудницкая пристань, длинная коса за нею и, вдалеке, – начало Зелёного острова. Вот отсюда всегда и видно, кто к нам плывёт с базы.
Мы с Вовкой мигом туда забрались, уселись на камни, и давай смотреть. Вскоре и Санька прибыл. Отдувается.
Хорошо здесь – за спиной ельник греет, под ногами пропасть прямо над Колотовкой. Жутковатая, даже в животе иногда холодно становится, когда вниз смотришь. Зато никто нас тут не видит. Это Вовка место отыскал. Мы его никому не показываем – охотников сразу найдется ого-го!
Сидим мы втроём, глядим на реку – ничего не плывёт. А холодно уже. Тучи низкие, чёрные-пречёрные. Санька говорит:
– Вот увидите, сегодня снег пойдёт.
– Ну, ты и каркало, Санюра, – говорит Вовка и снова ему кулак под нос суёт. Но Санька на Вовку не обижается. У Вовки характер такой. А так он Саньку даже пальцем не тронет. Мы же вместе дружимся. Мне, вообще-то, снег очень нравится. Особенно первый. Так что я не против снега был.
Баржи всё не было. Нам уже совсем холодно стало, от Колотовки таким ветром несёт, прямо жуть. Тут Вовка и говорит:
– Наверное, не будет сегодня никаких арбузов. Зря только тут мёрзнем! Лучше пойдём к деду Шалаю. Досок попросим да по пистолету вырежем. Чего тут зазря сидеть?
– Пошли, – говорю я.
– Плывёт! – вдруг заорал Саня. – Вона, у косы появился!
Глянули мы с Вовкой на реку. А там, точно, у Зелёного острова точка белая показалась. Баржа плывет.
Подхватились мы и бежать. Надо первыми успеть, пока народу не набежало. Потом не пробьёшься.
Прибежали на пристань, там уже Валерка Кочнев со своими рудницкими. Человек шесть стоит. Ну, это ещё ничего, успели.
– Чур, мы с вами! – с ходу закричал Вовка.
– Но мы первые, – заявил Валерка. – Поняли?
– Поняли, поняли, – закивали мы, и уселись на валуны ожидать баржу.
Теперь всё зависело от того, разрешит ли Барбарис разгружать арбузы. Барбарис – это шкипер с баржи. Вообще-то его зовут дядя Шалва. Но у нас на руднике его прозвали Барбарисом. Мы боимся его по-страшному, потому что он, наверное, был разбойником. Это точно. Нам баба Зина говорила, что его чёрт пометил за грехи. Потому что у Барбариса чёрные лохматые волосы на голове, а борода до того рыжая, что красной кажется. Такого не бывает просто так. Он как на нас посмотрит из-под своих бровей, которые у него словно стланик торчат, как цыкнет, тут не только сердце в пятки уходит, можно и чего похуже сотворить. Правда, он цыкает только тогда, когда мы без спроса на баржу его залазим, но мы всё равно стараемся его стороной обходить. Его даже взрослые боятся, он, знаете, какой здоровый. Один раз возле магазина два пьяных мужика дрались, так Барбарис как подошёл, как трахнет стукнет их обоих, как цыкнет на них, те сразу драться перестали. Его даже наш милиционер уважает, всегда за руку здоровается и по имени называет, а не Барбарисом.
Следом за нами и толпа пацанов прибежала на пристань. Увидали нас, заныли, давай в команду проситься. Всем охота арбузы разгружать. Но мы-то знаем, что Барбарис только человек пятнадцать пустит. Только бы взрослые не пришли. А то тогда и нам ничего не достанется. Мы отобрали ещё человек шесть из нашего третьего «Б», посадили позади себя, потому что лучше всего быть первыми. Только тогда на баржу попадёшь. Во-первых, теплее там, а главное – можно арбуз колотый выбрать раньше других. Потом-то уже, на берегу когда стоишь, там тебе их только подают, а ты их в машину кидаешь. Не интересно. Конечно, и там можно «случайно» уронить арбуз на камень, но тут Барбарис сразу выгонит. Или тётя Маша, продавщица из магазина, увидит, и тоже по шее надает. Вот и будешь сидеть и ждать, когда тебе с баржи кусочек кинут. Нет уж, лучше на баржу попасть.
А вот и машина приехала, тётя Маша выходит. Увидела нас, заулыбалась:
– О! – говорит. – Грузчиков-то у меня сегодня сколько. Опять, поди, арбузы колоть будете?
– Нет! – заорали мы хором. – Вы чё, тётя Маша, ни одного арбузика не поколем!
– Знаю я вас, – погрозила пальцем тётя Маша, а сама улыбается. Взрослым тоже приятно, когда арбузы привозят. Не каждый день. – Вот только попробуйте кто-нибудь случайно арбуз уронить. Я тогда родителям вашим в магазине вычту и без очереди не пущу!
Это у нас всегда так – если ты арбузы разгружал, то в магазине твоя мама или твой папа могут без очереди выбрать любой арбуз. Или ты сам сможешь купить, если родители денег дадут.
Тут, наконец, и баржа подошла. Барбарис в рубке стоит, как на портрете, на нас и не смотрит, выбирает, где поудобнее пристать. Мы по берегу забегали.
Показываем ему: вот тут камни, тут удобнее доски к трапу положить. А он на нас из окошка:
– Где тут причалишь, когда валуны сплошь понатыканы? Как барбарис из мешка!
Потом как дерганёт за проволоку у себя в рубке, сигнал его взревел что есть силы, и тут же под баржой камни зашебуршали – пристал. Как раз там, где мы показывали.
Пацаны, что после нас пришли, сразу в воду полезли, впереди нас. Но Валерка Кочнев как попрёт на них! Он здоровый, старше всех, его все боятся. Он только во втором классе два раза сидел на второй год оставался, а до этого ещё и в первом оставался. Пацаны все сразу от него, а мы за ним, вплотную, чтобы никто не втёрся. Нечего было опаздывать. Мы эвон сколько на каменюге мерзли, баржу высматривали, а они хитренькие какие!
Валерка осмотрел нашу команду. У меня внутри всё замерло: выберет – не выберет? Это он пацанов посильнее выбирает, чтобы в баржу лезть. Там же арбуз надо на пуп брать и наверх подавать. Сначала-то легко будет, а потом, как до дна баржи доберёшься? Один из нашего класса, слабачок такой, пискнул было, чтоб его выбрали. А Валерка на него ноль внимания. Мы-то знаем, что сейчас лучше помалкивать, а то вообще не возьмёт, стоим и молчим. Тут Валерка на Вовку показывает, ещё на одного, на другого. И всё! Я чуть было не попросился сам, уже рот открыл. Но тут Вовка сказал:
– Валер, может Сергача возьмём? Он ничего пацан, вон какие руки жилистые.
Ух ты, Вовища, нашёл пацана! Сам-то хоть на вид здоровый, а если бороться, то я его побарываю. Валерка оглядел меня, я стою, помалкиваю.
– Ну ладно, – сказал, – пускай идёт. И вот этот с ним, Санька толстый. Пусть истории рассказывает.
Ну, Саньке повезло! Он аж на месте подпрыгнул от радости. Ему-то вообще надеяться не на что, хиляк, хотя и толстый.
Пока мы разбирались, Барбарис спрыгнул с баржи, приладил доски на камни. Потом на нас стал глядеть. Брови насупил, а бороду свою в руке мнёт. Глядел, глядел на нас и говорит:
– Валерка будет за старшего. Если кто специально арбуз кокнет, всю команду сниму. Это вам не барбарис выгружать. Охотников вона сколько на берегу. Поняли?
Вот это да! Вот это хитрющий Барбарис! Теперь придётся арбузы как чашки носить, иначе Валерка такого задаст, что ой-ёй-ёй.
Приуныли мы заметно, а Барбарис пошёл с тётей Машей разговаривать. Валерка командует:
– Ну чего стали? Пошли на баржу. А вы тут, – это он остальным на берегу, – давайте стройтесь. И если хоть один арбузик лопнет, во! – и показал свой кулак. А он у него будь здоров. 
Забрались мы на баржу и начали выгружать эти чёртовы арбузы. Настроения никакого. Ну что это за работа, если ни одного съесть нельзя. Я кидал, кидал Вовке арбузы, потом говорю:
– Если я сейчас этот арбуз не кокну, уйду отсюда. Это же просто издевательство какое-то.
– Ты чего, Сергач? – говорит Вовка. – Валерка увидит, он же пришибёт.
– Авось не пришибёт, – говорю я, а сам поднял арбуз, да и выпустил его из рук. Он – бац! И напополам. А красный! Семечки из него чёрные так и посыпались. Валерка увидал такое дело, даже онемел. Ну, думаю, сейчас он мне как заедет в лоб! А он подходит, за плечо меня взял и говорит:
– А ты ни чё, паря, смелый, – берет арбуз и в сторону его откладывает. Потом другой поднял и – трах им о борт! И тоже рядышком положил. Обернулся к пацанам, и говорит:
– Если кто наябедничает, держись у меня!
Да кто ябедничать будет? Всем же арбуза охота. Тут как раз Барбарис по трапу поднялся. Мы сразу работать так начали, что арбузы только замелькали. А Валерка важно докладывает ему:
– Дядя Шалва, тут вот два арбуза разбитых лежат. Их куда деть?
Барбарис посмотрел на арбузы, потом на нас, потом снова на арбузы и говорит:
– Ладно, сегодня вы по-божески. Всё равно же кокать их будете. Но если кроме лопнувших, вы мне ещё попортите товар, выгоню. Арбуз вам не барбарис. Хотя тоже красный. Не больше десяти, ясно? И так вона, сопли-вопли распустили. Мне потом перед вашими родичами зачем отвечать?!
Ох, как славненько было! Мы тут же работу бросили, уселись, где попало и давай арбузы есть. Они холодные, сок так и бежит с подбородка под фуфайку, а мы их едим, едим и никак наесться не можем. С берега заканючили:
– Ребя, нам дайте, а? Чего вы сами да сами!
Валерка, оглядываясь, выбрал арбуз побольше, позвал Вовку, они его вдвоём слегка прижали к бору, он – тресь, и трещина пошла. Мы его осторожно с трапа спустили пацанам. Те тоже на камни уселись, и давай его делить.
Сидели, сидели мы, Санька вдруг спрашивает:
– А вы знаете, что арбуз это ягода?
Вовка как раз поднимал здоровущий арбуз, чтобы поудобнее сесть. Он как услыхал Санькино заявление, аж хрюкнул, и арбуз у него из рук так и шмякнулся в мелкие дребезги. А сам он упал на арбузы и ну хохотать. Мы тоже все в лёжку смеёмся.
– Чё, чё, арбуз? – через смех спрашивает Валерка.
– Ягода, вот чё! – повторяет Санька.
– Я-го-да-а! Ха-ха-ха! – заливаемся мы. А Санька покраснел, насупился, вот-вот заревёт.
– Ой, мамочка родная! – хохочет Вовка. – Я-го-да-а-а! На кустиках растё-ё-ёт! Её ещё в корзиночку собирают и стаканчиками про-да-ю-ю-т!
Мы как представили, что арбузы продают стаканами, пуще прежнего хохотать стали. Лежим, подняться не можем. И про арбузы забыли. 
– Сам ты ягода, – говорю я Саньке сквозь смех. – Та, которую на ночь есть нельзя.
У нас такой ягоды на гольцах полно. Водянкой называется. На таком тоненьком стебельке растёт. Вроде черёмухи. Если её стакан хотя бы съешь, ночью без аварии не обойтись, это точно. Её ешь, ешь, сколько влезет, а потом весь день в туалет бегаешь.
Санька услыхал, как я его обозвал, губу закусил и с баржи убежал. А мы смеёмся, сил нет. Надо же такое придумать: арбуз – ягода. Ничего себе ягодка – вдвоём не поднимешь. Если бы он был ягодой, разве такой большой был бы? Да никогда!
Тут Барбарис из трюма вылез. Видит: мы смеёмся до упаду, арбуз расколотый возле Вовки валяется, да он ещё в него сапогом заехал и лежит, ногами дрыгает. И тут как шуганёт нас Барбарис с баржи:
– Пошли вон! – говорит. – Помощники! Арбуз не барбарис, сказано было!
Мы враз смеяться перестали. А потом, на берегу, Валерка говорит:
– Пусть этот Санька завтра в школу не приходит – увижу, прибью!
И у нас на Саньку такая же злость взялась – из-за него же нас вытурили! И арбузов не наелись, и теперь в очереди в магазине стоять надо. Умник нашёлся, ягодник-овощевод! Мы с Вовкой тоже собрались поколотить Саньку. Друг – другом, а нечего друзей подводить!
Дома я вспомнил эту историю и говорю маме:
– Мам, знаешь, чё Санька сегодня удумал? Заявил, что арбуз – это ягода. Ох, и хохотали мы над ним, ужас! Нас даже за это дядя Барбарис с баржи выгнал. Ну, ничего, Санище. Завтра он от нас за это получит!
– За что же? – спрашивает меня мама.
– Как за что?! – удивился я. – За ягоду свою, конечно! Из-за неё же нас выгнали.
Тогда мама молча встала и пошла в комнату. Приносит оттуда толстую энциклопедию, чего-то поискала и подаёт мне:
– Читай, – говорит.
Я прочёл. Там было написано, что арбуз действительно ягодоподобный. 
Я и рот раскрыл.
 
История с категорией

Уже две недели мы готовились к приёму в пионеры. Хлопотное это дело, я вам скажу. Во-первых: учиться пришлось так, чтобы не то чтобы двоек, троек не было. Во-вторых, на уроках сидишь как мышь, не пошевелись, не пискни. А торжественное обещание учить?! Это вам не стихи, это штука важная. Почти как присяга у солдат. Нам Витя так и сказал: «Тот, кто обещание торжественное нарушит, все равно, что предатель». Кому же предателем быть охота?!
Я каждый вечер со Светищей торжественное обещание учу: «Я, Чернов Сергей, вступая в ряды пионерской организации перед лицами своих товарищей торжественно клянусь горячо любить свою родину, жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином России, всегда выполнять законы пионеров»!
Я его рассказываю, а она по бумажке смотрит и замечания делает. А ещё каждый вечер мы галстук завязываем. Поначалу у меня ничего не получалось. Я его как шнурок у ботинка завязывал, бантиком. А надо так сделать, чтобы оба кончика галстука были равнёхоньки, завязывались на аккуратный квадратик посредине. А на спине треугольник должен остаться ровный.
В общем, забот хватает. Витя каждый день, да через день собирал нас после уроков и рассказывал, какими мы должны быть. А самое любимое слово у него – категория. Он всегда говорит: «Надо, чтобы вы по всем категориям подходили».
Вовка один раз у него спросил – что такое «категория»? Витя сказал, что это значит «по всем статьям надо подходить». Тут мы все втроём заспорили – что значит «по всем статьям»? Санька говорит, что статья – это когда в газету пишут. А Вовка доказывал, что статья – это когда хулиганов садят в тюрьму. Мы по радио слышали передачу. Так там говорили, что хулигана посадили по какой-то там статье. Но ведь это нам ничего не подходит?! 
А потом и Санька задачку подсунул, будь здоров. Приходит он ко мне, когда мы с Вовкой уроки готовили.
– Здорово, – говорит, – пацаны. А что я вам щас сейчас скажу!
– Ты сначала разденься, а потом говори, – сказал Вовка.
Санька пальто снял, валенки скинул и за стол к нам сел.
– Ну, говори, – сказал я. – Чё тянешь?!
– Вот вы салют научились отдавать?– спрашивает Санька. 
– Ну, научились, – ответили мы с Вовкой.
– А что он означает, знаете?
– Ничего он не означает. Это как у солдат – они честь под козырёк отдают, а мы так. Вот и всё, – пробурчал Вовка, списывая у меня задачу.
Санька поёрзал минуту. Потом выдаёт: 
– Пионерский салют означает, что пионер всегда общественное ставит выше личного. Поэтому руку выше головы и поднимают. Значит, выше меня.
– Сам придумал или вычитал где? – спрашивает Вовка.
– Ничего не придумал! – обиделся Санька. – Мама мне сказала.
– А почему же Витя нам ничего не говорил? – спрашиваю я.
– Может он не знает? – растерялся Санька. 
– Это Витя-то?! – вскинулся Вовка. – Да много ты понимаешь?! Наш вожатый всё на свете знает. 
– И что ты этим хочешь сказать? Про салют? – снова спрашивает Вовка у Саньки. – Что?!
– Ничего, – Санька ещё больше растерялся. – Я просто вспомнил, как Витя говорил, что мы должны по всем категориям подходить. А мама говорит, что общественное – это тоже категория. Вот я и пришёл.
Час от часу не легче! С этими категориями с ума можно сойти!
– А она тебе не говорила, что такое «общественное»? – спросил я у Саньки.
– Не-а! – потупился он. – Я не спросил, я сразу к вам побежал. 
– Лопух! – кратко выразился Вовка. – Больше ты не кто. Теперь соображай тут. Эх, ты, Санюра!
– А давайте у мамы спросим! – предложил я. – Я ей щас сейчас на работу позвоню и спрошу.
– Давай! – обрадовались Вовка с Санькой.
Я позвонил маме на работу. Она сказала, что вопрос этот интересный и ещё сказала, что это значит, что когда тебе хочется что-то делать для себя, а ты делаешь другое для кого-то, то это и значит общественное выше личного.
Честно говоря, мы не очень-то поняли. Это что же получается? Например, мне хочется читать книжку или в футбол играть, а меня заставляют мыть посуду, так это и будет общественное? Как-то не слишком вяжется с пионерами.
– Вот если бы я в кино собрался, а тут приходит ко мне милиционер и говорит: «Надо ловить бандита», вот это да было бы! – размечтался Вовка. – Я бы сразу не пошёл в кино. Вот и была бы категория. А так?! – и он махнул рукой.
– А помните, – говорит Санька, – мы металлолом собирали?
– Ну и что? – спрашиваю я. – Подумаешь. Где же тут категория?
– А вот где! – замахал руками Санька. – Мы же хотели тогда идти на рыбалку. А пошли металлолом собирать.
– Сравнил! – закричал Вовка. – Это же лучше было, чем рыбалка. Мы же тогда больше «ашников» насобирали. Нет, Санюра, тут не то. 
Загрустили мы. Сидим, вспоминаем, когда мы общественное выше личного ставили.
– Может, когда шишки в лесу собирали для лесника? – робко спрашивает Санька.
– Ничего себе! – говорю я. – А деньги кому платили – дяде Васе? Сам же на них маску купил.
– Ну и что? – не сдаётся Санька. – Мы же не сами придумали с шишками. Нас же всем классом в лес погнали.
– И никто нас не гнал, – говорит Вовка. – Не выдумывай. Не хотели – не пошли бы. Можно было бы в футбол поиграть.
– Можно было бы, но мы ведь пошли?! – не унимается Санька.
– Да брось ты! – Вовка злиться начал. – Тут что-то серьёзное надо, а ты всякую ерунду вспоминаешь.
– Ерунду-ерунду, – забурчал Санька. – Сами вспоминайте тогда.
Долго мы тогда сидели. Всё придумывали, и ничего не получалось. Вовка даже вспомнил, как его мать заставляла идти за молоком, а он не хотел, потому что лук делал. Ну, так это домашнее. Какое же здесь общественное? Для дома не считово. Так мы не до чего и не додумались. А потом пришла мама с работы и говорит:
– Вместо того, чтобы дома сидеть да лясы точить, пошли бы да и двор вымели. Весь снегом завален. Весна на носу, все зальёт.
– Обожди, – говорю я, – мама. Тут у нас вопрос очень сложный. Мы потом сделаем.
– Личный вопрос? – спрашивает мама.
– Как это? – Вовка на маму уставился.
– Он только вас касается? – улыбнулась мама.
– Да, только нас, – отвечаю я. – Мы тут тот вопрос решаем, что я тебе по
телефону звонил.
– Это я поняла, – говорит мама. – Поэтому и спрашиваю. 
Мы опять ничего не поняли и смотрим на маму. А она продолжает: 
– Ответьте мне, пожалуйста, кто пользуется нашим двором?
– Как кто? – удивились мы. – Все. Все кто к нам приходит. Вовка, пользуется, Санька, девчонки другие.
– Значит, пользуемся мы всем обществом, так? – спрашивает мама и улыбается.
– Так, – хором отвечаем мы.
– А раз так, то и убирать двор дело общественное! Вот вы не хотите сейчас идти убирать его?
Мы помялись, а потом Санька честно говорит:
– Не-а!
– Вот-вот! – почему-то обрадовалась мама. – Значит, сейчас вы личное ставите выше общественного. Вам не хочется, а нам на-до! Как быть?
– И это так просто?! – поразился Вовка.
– Так просто, – согласилась мама.
– Так я тогда каждый день эту категорию выполняю! – закричал Вовка. – Мне много чего делать не хочется, а я делаю!
– Стоп-стоп-стоп! – остановила его мама. – Тут ещё разобраться надо. Одно дело, когда тебя мать заставляет, а другое, когда ты идёшь делать, хотя тебе и не хочется. Но ты знаешь, что делать надо! Вот так-то, товарищи октябрята! Запомните – НА-ДО!
Мы запомнили и до вечера чистили двор. Хотя нам и не хотелось.
 

День повиновения

Сегодня Витя Антипин снова нас собрал после уроков и объявил:
– Так вот, ребята, сегодня во всех пионерских отрядах нашей школы объявляется День повиновения родителям. Совет дружины решил, что и на третьи классы он тоже распространяется!
И он стал нам рассказывать, что мы должны делать дома, как себя вести. В конце сказал, чтобы мы назавтра принесли в класс записки родителей, где бы они нам поставили оценки за поведение дома. Расписали наши поступки, и, как в дневнике – тут пять, а здесь – два!
Честно говоря, сообщение такое нас не слишком обрадовало. Тем более, что Витя добавил, что оно, поведение это, будет учитываться при приёме в пионеры. Мы только крякнули при таком известии. Ну, мало ли что дома бывает?! Нельзя же, в конце концов, всё в одну кучу сваливать!
Саньку после школы сразу забрала мать, а мы пошли к Вовке домой. Идём по улице и размышляем, что бы нам такого сделать, чтобы завтра пятёрки в школу принести. Вовка говорит:
– Знаешь, Серёга, надо сделать такое важное, что б матери сразу нам пятёрки поставили.
– Легко сказать! – говорю я. – Ты попробуй, угоди им! То то – не то, то сё – не то! Чё, сам не знаешь, чё ли?!
– О том и речь, что надо сделать этакое грандиозное что-то, что мы никогда не делали. Вот тогда они удивятся и сразу – бац! И пятёрочки!
Стали мы вспоминать, что мы такого никогда не делали. Вроде всем дома занимаемся. И дрова колем-носим, и полы моем, и посуду. И двор метём. Тут Вовка остановился, хлопнул меня по плечу и кричит:
– Серёга, я придумал! Мы ж дома как все это делаем?
– Как? – спрашиваю я.
– Обыкновенно! – отвечает Вовка. – Но только когда нас заставят. Так?!
– Ну, вообще-то, так, – согласился я.
– А щас сейчас мы прибежим и сами дома сделаем генеральную приборку. Сначала у меня, потом у тебя. Матери придут с работы, а дома чистота. Вот тебе и пятёрочки! Здорово?!
Пришли к Вовке и с ходу за приборку. Я с пылесосом, Вовка за мной с тряпкой пыль протирает. Быстро мы полы отдраили, принялись за посуду. Самое противное дело, я вам скажу. Девчоночье. Тарелки скользкие, как жабы. А тут ещё кастрюля суповая попалась. Но мы ничего, терпим. Вымыли всё, протёрли полотенцем, в шкаф составили. Что теперь ещё делать? Вроде все?!
– Вовк, а что твоя мать ещё делает, когда генералит? – спрашиваю я.
– Ковры хлопает, – отвечает он. – Пыль протирает.
– Ну, – говорю я, – ковры нам не вытащить. Давай их пылесосом почистим.
– Давай, – говорит Вовка.
Достали мы снова пылесос, начали ковры пылесосить на стенке. Тут Вовка предлагает:
– Давай ещё шторки на окнах пропылесосим.
Но только Вовка хобот поднёс к шторине, она – ф-ф-ы-ы-р! и засосалась в трубку. Вовка кричит:
– Отдирай шторину!
Я его не понял и как дергану её. Она – раз! И отскочила с прищепок. И гардина чуть не слетела.
– Что ты наделал! Вахлак! – заорал Вовка. – Из хобота её выдирай!
Выдернул я шторину из хобота пылесоса, глянул – мама родная! Её как-будто телёнок пожевал! Вот так прибрались! Вовкина мать придет, таких «пятёрок» наставит, бежать некуда будет!
Правда, Вовка быстро выход нашёл. Притащил покрывало, разложил его на полу, утюг включил и говорит:
– Мы её щас мигом выгладим. Первый раз чё ли?!
Только мы успели маленько шторину прогладить, Вовкина мать приходит. «Ну, всё»! – подумал я. – «Привет всему. Сейчас она нам даст». 
А мать в комнату заходит, увидела нас и спрашивает:
– Вы что это делаете?
– Вот, мам, – отвечает Вовка, – мы тут приборку делали и немного шторку помяли.  Сейчас выгладим и повесим. Ты ругаться не будешь?
Это Вовка ловко сказал! Я думал, он врать начнёт, а он сразу признался. Так, иногда, лучше бывает.
Вовкина мама оглядела комнату, видит – кругом чистота и порядок, заулыбалась и говорит:
– Ну и помощнички у меня сегодня! Что это на вас накатило?
– А мы теперь всегда так будем, – не задумываясь, брякнул я. – Мы же уже взрослые.
– Да?! – как будто удивилась Вовкина мама. – Ну, тогда ладно. Пойдёмте, я вас чем-то угощу. А шторку, Вовка, оставь, я её сама привешу.
Вышли мы на кухню. Там на столе... виноград! Ц-е-е-е-ла-я сетка! Вот это да! Я столько ещё и не видал никогда. Мы тут с Вовкой про всё сразу забыли. Попробуй не забудь, когда столько винограда.
Сели мы за стол, ждём. А Вовкина мама вытащила две кисточки, помыла их под рукомойником и в тарелку:
– Ешьте, – говорит, – помощнички мои. 
Сама села напротив нас и глядит, как мы есть будем. А виноград! Он такой жёлтенький был, длинненький, и бока у него тугие и блёсткие, как у заварника, что мать на днях купила.
– Да, это виноград, – говорит Вовка. И взял ягодку.
– Ну, это же прямо виноградище, – говорю я. И тоже ягодку оторвал.
– Такого виноградища я никогда не ел, – снова говорит Вовка, и снова отрывает ягодку.
– Да, – говорю я, – это прямо-таки виноградура какая-та, а не виноград. 
И съел ещё одну ягодку.
Тут мать Вовкина рассмеялась и пошла ужин варить, а мы с Вовкой всё виноград щиплем. Щипали, щипали, даже веточки все обсосали. Потом давай косточки грызть. Они почти как черемуха были – во рту так вязко после них. Съели мы всё и сидим, на тарелку смотрим. А чего туда смотреть? Там только веточки раскорявились, и больше никакого винограда.
– Я бы сто тысяч таких кисточек съел, – говорю я Вовке.
– А я бы, – отвечает Вовка, – сто миллионов сто тысяч раз по стольку. И ещё бы попросил.
– А когда я вырасту, я буду себе только виноград покупать. На завтрак. На обед и на ужин.
– И даже ночью его можно запросто есть, – говорит Вовка и смотрит на мать.
– Да его весь день, и очень даже запросто, можно есть, – говорю я, и тоже смотрю на Вовкину маму. А та картоху чистит и на нас ноль внимания.
– Давай ещё попросим, – предлагает мне Вовка.
А мама его услыхала и говорит:
– Потерпите, после ужина я вам его весь отдам.
Мамочки вы мои, это что же, вечер уже?! Я так и спрыгнул с табуретки. Что же я тут рассиживаюсь?! Вдруг моя мама тоже виноград купила? Да там Светища быстро с ним разделается. Я уж и про День повиновения забыл, и про всё на свете. Давай быстренько собираться.
Тут Вовкина мать встала, открывает буфет и достает кисточку, и протягивает её мне:
– На, – говорит, – Серёжа, на дорогу тебе.
Я ей спасибо сказал, фуфайку натянул и на улицу выскочил.
На улице холодяка была, у меня сразу пальцы заколянели. Я хотел варежки надеть, а тут же виноград. Сначала я решил засунуть его за пазуху, потом думаю – он же такой нежный, тут же лопнет и всё. Тогда я положил кисточку в варежку, руки в карманы и понёсся вперед по улице. Забрался на Школьную горку и вспомнил, что мне ведь виноград дали на дорогу, а я несусь, как угорелый, и даже съесть его забыл. Ничего себе история! Достал я кисточку, она такая красивая и девять ягодок на ней: я их вмах пересчитал. Вот эти три я съем сейчас, решил я, три съем на Блиновке, а еще три докончу около Шепелиных, и домой. 
Тут я подумал, что вдруг мать не купила винограду. Тогда может быть, съесть три ягодки, а остальные принести домой? Как раз по три выйдет. Светища увидит виноград, начнет выпрашивать, а я так ей – нате, мол, кушайте на здоровье, мне не жалко.
Идея мне понравилась. Съел я три ягодки и помчался дальше. Варежка по коленке постукивает, постукивает, а я бегу и думаю, как дома покажу варежку и спрошу – чё это у меня там есть. Никто в жизнь не догадается. Тогда я достану кисточку и все так и упадут.
Здесь я как вкопанный остановился: а вдруг мать купила виноград? И тогда никто на мою кисточку и внимания не обратит. Подумаешь, кисточка, там сколько угодно винограда будет. Я так расстроился, что вытащил виноград и съел ещё три ягодки. Посчитал – три осталось. Ни то, ни сё. Тогда я ещё одну съел, а две оставил на всякий случай: что как мать не купила. Хоть по ягодке дам.
Но тут у меня в голове что-то хрустнуло, и я стал думать про другое. Тётя Валя мне дала виноград на дорогу? На дорогу. Она же не сказала, чтобы я домой его нёс. Если бы домой, она бы больше дала. А то, что там – две ягодки! Их проглотишь и не заметишь. Вон мы с Вовкой сколько съели, и хоть бы что. Так я думал, думал и не заметил, как скушал все остальные. Я на это обратил внимание, когда кисточку стал в варежку прятать. Ну, что теперь делать? Мне даже нехорошо стало. Это, что, выходит я жадина-говядина, солёный огурец? Себя успокаиваю – я же всегда делился. А тут только мне дали и никто об этом не знает. И не узнает, если я сам не болтану.
Так я и решил, и вмиг домой прибежал. Залетаю домой, там печка топится, Светища уроки делает, а на столе только грязная посуда стоит. И винограда не видно.
– Во, – увидала меня Светища, – танцор примчался. Мам, Серёга прибежал! 
Я ей язык показал, фуфайку скинул и шасть к буфету. Пусто. Значит, мать не купила винограда. Я так и сел возле буфета. И так мне стало обидно, так обидно, что чуть не расплакался. У Вовки есть сегодня виноград, а у нас нет. Сижу, горюю,
Тут мама выходит:
– Набегался, герой, – спрашивает. – А чья сегодня очередь посуду мыть?
Вот всегда так – у человека горе-несчастье, а они со своей посудой! Тут я и вспомнил про День повиновения. Да что же я за несчастный человек такой! Винограда нет, свой не донёс, ничего дома не сделал. Что я завтра в школу принесу. Так мне жалко себя стало, просто ужас. А мама говорит:
– Вода горячая на плите. Вымоешь, потом я вам что-то дам. 
– А что дашь? – вскинулся я. Но мама только улыбнулась и ушла к себе в комнату. Ну вот, теперь стой и думай, что она такое принесла. Уж наверняка не виноград. Он бы в буфете стоял.
Тогда я решил быстро вымыть посуду – может это зачтётся в День повиновения? Да ещё потом ведро помойное вытащу, дров принесу. А посуды – целая гора. И тарелки, откуда-то шесть штук взялось, и стаканов куча, и сковорода, и кастрюля. Совсем расстроился я. Надо же, у Вовки посуду мыл, так ещё и дома приходится. И чего я такой невезучий. Домыл я посуду, вытер её полотенцем и к матери в комнату:
– Мам, я посуду вымыл.
– Вот и молодец, – говорит мама, и вязание своё в сторону откладывает. – Света! – позвала она, – иди-ка сюда.
Пришла Светка. А мама берёт сумочку свою, открывает её и достает из неё... апельсин.
– Вот, – говорит, – меня сегодня угостили.
Светища схватила фрукт первая и кричит:
– Чур, я делить буду!
А у меня вдруг слёзы из глаз брызнули. Стою, всхлипываю. Мама всполошилась:
– Да ты что, сынуля, что случилось?!
А я только рукой машу, и остановиться не могу. Потом убежал к себе в спальню, упал на кровать и рёву дал. Мама со Светкой прибежали, успокаивают меня. И тогда я им все и выложил: и про День повиновения, и про виноград. Светища сразу на меня обиделась:
– Жадина, – говорит, – говядина, солёный огурец, по полу валяешься, никто тебя не ест.
А мама всё выслушала, потом вздохнула и сказала:
– Не хорошо то, что ты сделал, но хорошо то, что ты признался. Это даже лучше, что такое случилось.
И пошла к себе в комнату, принесла листочек бумаги и написала: «Мой сын вчера совершил неблаговидный поступок. Но он имел мужество признаться и поэтому я ставлю ему за поведение пять. Потому что честный человек может совершать ошибки, но он их исправляет. А нечестный, совершая ошибки, нарочно обманывает остальных».
Я ещё минут пять поплакал, а потом мы пошли все втроём есть апельсин.
 
Перископ с помадкой

Нам нужно было сделать полную экипировку к понедельнику. Так сказал нам вожатый Витя, потому что наш героический третий «Б» находился в состоянии войны. Война с третьим «А» классом должна была начаться завтра. Мы строили снежные крепости, вели разведку, захватывали пленных. Но для победы было ещё далеко.
Поэтому Витя приказал делать экипировку – мы должны были быть готовыми к выступлению в любую минуту.
Куда и зачем выступать – мы не знали. Но раз Витя так говорит, значит, так оно и есть. Наш вожатый знает всё. И мы, как настоящие солдаты, должны безоговорочно ему верить. 
Мы, это Сашка, Вовка и я. А завалились мы ко мне: у меня мать была на гольце. Голец это такая гора: снизу она зарастает кедровым лесом. Потом растет стланик, ещё выше мох, а сама вершина горы голая. Только каменная плитка там. Вот поэтому и зовут эти горы гольцами.
Мама поехала проверять, как работают буровые вышки. Геологи там полезные ископаемые ищут. Приедет вечером. Светка в школе торчала. На продлёнке. В доме только Анька у печки грелась, да Шах на диване дрых. Он нас у дверей встретил, облизал всех и снова на диван запрыгнул. Пёс зимой вообще ленивым стал. Да и нам играть с ним некогда было – надо было экипировку готовить.
А дело это оказалось очень сложным. 
Честно говоря, мы не совсем поняли, что такое «экипировка». Поэтому Саня вытащил у меня из шкафа материну энциклопедию, и мы, залегши возле печки в большой комнате, стали изучать это странное, но такое звучное и завлекательное слово.
Оказалось, что всё, что солдат на себе носит, это и есть экипировка. Вовка сразу сказал, что у нас нет оружия. Шапки есть, фуфайки есть, валенки есть. А оружия нету.
Мы загрустили. Утром надо быть на войне, а у нас даже завалящейся доски нет, чтобы пестик или саблю выточить. Представляю, третий «А» весь в оружиях и полной экипировке, а мы с голыми руками. Было от чего загрустить.
Стали мы энциклопедию дальше листать. Хотя, что толку – мы могли сейчас разве что рогатки сделать. Это без проблем – за огородом роща берёзовая. Рогаток пруд пруди. Но разве это оружие? Хулиганство сплошное. Правда, Санька сразу предложил пращу сделать: мы картинку нашли. Там какой-то воин в юбке крутил тряпку, а в тряпке камень замотан. Саня объяснил, что если потом один конец тряпки резко отпустить, то камень далеко летит и убивает противника. Мол, давайте так же. Только не камнями, а снежками кидаться. 
Ерунда какая-то получалась. Словно мы дикари с тряпками. Да нас вся школа засмеёт, явись мы в таком виде.
Тупик был страшный.
И тут Санька внезапно говорит:
– Ребя, я совсем забыл. Я ж у матери банку сгущёнки спёр! 
Вовка аж подпрыгнул: 
– Ну, ты, Саня, и вахлак! Чего молчал-то столько?! Давайте лучше съедим по-быстрому, пока никого нет. Серя, хлеб тащи!
– А я думал, мы сгущёнку в экипировку возьмем, – вздохнул Саня. – Как неприкосновенный запас. Вдруг, нас окружат, и еды не будет.
Вовка почесал в затылке.
– Хм-м, наверное, ты прав, Санюра. Оставим на завтра. Действительно, вдруг пригодится? Да и Вите покажем, что мы экипировку собрали. А то совсем фигово будет, если мы без ничего придём. Ну, и чего остановились? Давай дальше книжку листать. Вдруг что придумаем, кроме пращи этой фиговой.
Стали мы дальше листать книжку. 
– Во! – говорит вдруг Саня. – Смотрите. Помадка!
– И чё? – не понял я.
– Давайте из сгущёнки помадку сварим! – выпалил Саня. 
– Зачем? – не понял Вовка. – Мы и так сгущёнку за милый мой сожрём.
– А помните, как нам в детском саду на хлеб помадку мазали? – мечтательно протянул Саня. – Так классно было. Сидишь с куском хлеба, тётя Марина идёт с банкой и ложкой намазывает тебе хлеб. Красотища!
– Ты бы ещё ясли вспомнил! – не отставал Вовка. – Горшок свой с цветочком. Серёга, помнишь, у него горшок с цветком на дне был?
Но мне Санькина идея понравилась.
– Слышь, Вовка, а ведь Санюра прав! Помадки на дольше хватит. Чего сгущёнку эту пить? За раз всю банку надо будет съедать.
– Почему? – не понял Вовка.
– Да дырки в банке не закроешь, если оставлять на потом. Так в карман и запихивать будем?
Вовка подумал и согласно кивнул головой:
– Тогда давайте её варить.
Мы все видели, как наши мамы варили помадку. Дело не хитрое – кастрюля с водой да на плитку. 
Пошли мы на кухню. Нашли кастрюлю. Вовка воды туда набуровил, я из тумбочки плитку электрическую вытащил. Поставили мы её на печку. Тут с припечка  спрыгнула Анька. Обнюхала кастрюлю и рядом улеглась: печь с утра выстыла, а тут плитка включённая. Тепло.
– К морозу, – авторитетно заявил Саня – Кошки всегда к теплу лезут, если на завтра мороз будет.
Ну, мы это и без него знали. Поэтому я воткнул штепсель в розетку, и мы пошли снова энциклопедию смотреть.
– Анька! – рявкнул Вовка дурашливо. – Остаёшься за старшего!
Кошка глаз левый приоткрыла, посмотрела на Вовку как на придурка, вытянулась на спине, и снова в клубок свернулась. Ей наша помадка по барабану. Вот если бы рыбки…
Почти сразу в книжке мы наткнулись на то, что привело нас в дикий восторг. Точнее будет, наткнулся умный Санька. Он у нас самый умный. У него мама учительница и заставляет Саньку много читать. Вот он-то эту штуку и углядел!
– Ребя, – шепчет он, – вот что нам нужно!!! Ни у кого такой штуки вжисть не будет!
И тычет пальцем в картинку. Мы сначала с Вовкой не поняли, что за механизм нарисован. Труба какая-то изогнутая в три погибели. Стрелки какие-то.
– Втолкуй! – пихнул Вовка Саню в бок. – Не фига не понятно. Что за перископ такой?
– Как это вы не знаете, что такое перископ?! – удивился Санька.– Совсем книжек не читаете.
– Неее, Серега, ты как хочешь, а я щас Саньке в лоб заеду! – возмутился Вовка. – Ты чё ломаешься? Тебя по-русски спросили – что за … такая твой перископ?! 
Вовка опять так сматерился, что я аж оглянулся: вдруг дома кто есть? Тогда нам, точняком, порки не избежать. Вовка – рудницкий. А там все шахтёры живут. И все матерятся. Вот Вовка и научился. У нас, в разведке, мало матерятся. Да и мать меня уже пару раз так воспитывала, когда я Вовкины слова повторял, что до сих пор кое где при воспоминании жечь начинает.
– Давай, Санюра, рассказывай, – примирительно сказал я. – Не все такие умные, как ты.
– Понимаете, это такая штука на подводных лодках бывает, – говорит Саня. – Чтобы через неё смотреть. Ты сам под водой, выпихиваешь перископ наружу и смотришь. А тебя не видно при этом.
– А нам с этого какая радость? – спрашивает Вовка. – До лета ещё дожить надо. И подводной лодки у нас на Витиме нет.
Но я всё сразу понял. И хлопнул Саньку по спине. Тот чуть носом в книжку не ткнулся:
– Молодец, Саня! – заорал я. – Это вещь так вещь! 
– Пацаны, я так не согласен, – заныл Вовка. – Рассказывайте, давайте!
Мы с Санькой начали наперебой рассказывать Вовке, что к чему. Оказывается, перископ штука очень полезная не только на подводных лодках. Оказывается, можно сидеть в окопе, выставить перископ над ним и всё видеть! А тебя никто не видит. И пуля не попадёт.
– Так мы можем в снег зарыться, хреновину (тут Вовка опять сматерился) выставить из снега и незаметно подкрасться к «ашникам»?! – заорал Вовка. И тоже хлопнул Саню по спине. – Ну, ты Саня, молоток! Ну, умник! Вот это у нас экипировочка будет! Вот Витя обрадуется-то!
Вовка заплясал по комнате. 
Шах башку ошалело поднял, хотел тявкнуть, но и это ему лень было. Он просто зевнул, и отвернулся к спинке дивана.
Вовке такое поведение псины не понравилось. Он спихнул Шаха на пол и уселся сам на диван, взгромоздив энциклопедию на колени.
Шах от этой наглости набычился, и попёр на Вовку. Схватил его за ногу и стал стаскивать с дивана. Он считал диван своей собственностью на всю зиму. И не мог стерпеть посягательств на спокойный сон.
Но мы решили, что Шах сам обнаглел. И оттащили его за хвост. Пёс, сообразив, что с троими нами ему не справиться, поворчал для виду, даже тявкнул, и, утробно вздохнув, рухнул рядом с диваном, всем видом показывая, что вынужден смириться с насилием.
Я сбегал к себе в комнату, нашёл тетрадку и карандаш, и мы стали срисовывать схему перископа. Умный Санька предложил не только общий вид срисовать, но и каждую деталь. На это у нас ушло много времени. А заодно мы уяснили, что сделать такую штуковину будет довольно сложно. Предположим, три трубки мы склеим из газет. Потом наклеим белую тряпку, чтобы не видно было в снегу. Это не проблема – столярный клей есть, обматывай газеты вокруг швабры и клей. А вот как туда воткнуть два зеркала и где эти зеркала взять? Где найти два увеличительных стекла? Задачка!
Сидим, грустим. Потом Вовка говорит:
– Предположим, увеличилки у меня есть. Разберу фильмоскоп. Не проблема. Помнишь, Серёга, летом мы выжигалки делали из этих луп?
Было дело. Вовка выкручивал увеличительные стекла из фильмоскопа, и мы в солнечный день у него на завалинке, на фанере, выжигали разные фигуры.
Одну деталь нашли.
Тут Саня говорит:
– Я у матери стащу из сумочки зеркальце. У неё есть маленькое. Попросим деда Шалая, он нам отрежет сколько нужно.
– Молоток, Саня! – обрадовался Вовка. – А как вставлять будем?
– Придумаем, – решил я. – Надо сначала все детали собрать. А потом что-нибудь придумаем.
– Это хорошо! – потянулся на диване Вовка. – Чё сидим, братцы? Давай, Саня, двигай домой. И я к себе двину. За увеличилками. Представляете, чо будет завтра? Подкрадываемся мы к «ашникам», они ничего не видят. А мы тут кааак жахнем по ним! 
И Вовка громко захлопнул книгу. Словно из пушки ахнул! Мы даже с Саней ничего не поняли. А ещё мне показалось, что наш Шах как спал на боку, так лёжа на боку и подпрыгнул выше дивана. Потом встал на четыре лапы, и ошалело башкой вертит
– Ты чего?! – завопил перепуганный Саня. – Чего так хлопаешь?!
– А я чо?! – заорал Вовка. – Это не я! Это чо-то на кухне бахнуло.
Кухня!
Мы все забыли про помадку!!!
Рванули мы на кухню. А там!..
Лучше бы мы этого не видели.
С потолка, с печки, с Аньки, которая сидела у двери на улицу и которую била крупная дрожь, свисали коричневые сосульки. В кастрюле, что теперь валялась на полу, воды не было. Банка из-под сгущёнки, расшиперившись, как неизвестная зверушка, висела на оконной занавеске. 
Бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно!
Шах подошел к Аньке, покрутил головой и осторожно лизнул. Кошка, было, подняла лапу, чтобы отмахнуться от щенка, но передумала, и покорно подставила бок, чтобы Шах её облизал. Тому того только и нужно было: когда ещё представится возможность бесплатно помадки поесть.
А мы стояли и ничего не могли понять. Но догадывались, что вся эта история нам боком выйдет – кухне требовался капитальный ремонт.
Потом, вечером, когда под чутким руководством мамы, мы отскребали помадку с потолка, нам популярно объяснили, что мы должны были присматривать за варкой. Что нельзя, чтобы выкипела вода. Что банка взорвалась потому, что вода выкипела. Что в банке поднялось какое-то давление. Что мы полные балбесы – это уже моя сеструха Светка вставила, – и что если ничего не умеем, лучше бы и не начинали.
Жаль, но с перископом у нас в тот день ничего не вышло. И с экипировкой. Зато мы научились варить помадку и белить печку.
А перископ мы всё равно сделаем: куда он от нас денется?!
 
Разведка боем

Война шла уже два дня. Как только заканчивались уроки, наш третий «Б» в полном составе нацеплял красные погоны с синей буквой «Б» поперёк. Это чтобы не перепутать, кто свой, а кто чужой. Поэтому и третий «А» нарисовал у себя на погонах свою букву. Это они у нас слямзили. А у меня ещё красовалась и большая звезда – я был майором. Вовка нацепил себе целых четыре звезды, думал, если звёзд больше, то главнее будет. Потом разобрался, да уж поздно было. А Санька наш так рядовым и остался. Вечный тюха-матюха. Он и погоны-то когда делал, пыхтел, пыхтел и умудрился их на спину приладить. Ему Витя Антипин тогда сказал: «Ты, Арутинов, это специально сделал»! 
Витя Антипин – наш командир и вожатый из шестого «Б». Он нам всем нравится. У него даже кобура настоящая есть. Мне мама тоже сшила кобуру, но разве она настоящая? Так, тряпичная.
Сегодня мы пришли в школу пораньше – я, Вовка и Санька. Дело было серьёзное – только вчера мы с Вовкой обсуждали, где крепость у «ашников», как заявляется Санька, и объявляет, что обнаружил её. Они хитро очень придумали. На гольце, что против посёлка, есть одно местечко, выступ такой скалистый. Как козырёк. А под ним пещера. Если вход ветками перегородить и закидать снегом, то рядом пройдёшь и ничего не заметишь. И сверху не подберёшься – козырёк тот метрах в трёх над пещеркой. Да ещё стлаником порос, не продерёшься без шума. Ну, а снизу – всё как на ладони.
Побежали мы ко мне домой. Я у мамы бинокль взял. Вышли на крыльцо, и давай глядеть. Смотрел я, смотрел, ничего не вижу. Потом вдруг заметил – кто-то у той пещерки копошится. И тут мы Борьку Хайрулина узнали. Всё ясно – «ашники»! Так и есть. Это они нас здорово объехали. Из нас никто там крепость не догадался соорудить. Попробуй их оттуда теперь выковыряй. Полдня будешь воевать без толку. Загрустили мы. И вдруг Санька говорит:
– Ребя, может, на них с выступа налететь? Сверху? Как Суворов через Альпы?
Вовка на него поглядел обалдело, и отвечает:
– Ты чего, Саня, совсем чокнулся?! Гляди, высота какая. Запросто шею свернёшь. Будут тебе тогда Альпы. Не, ребя, надо по-другому. Надо нам завтра раньше «ашников» туда забраться. Пока они в школе будут.
– А кто тебя с уроков отпустит, интересно знать? – спрашивает Саня.
– Да, кто отпустит? – поддакнул я.
– Факт, не отпустят, – согласился Вовка. – Но ведь можно удрать.
– Ну, уж нет, – сразу пошёл на попятную Саня. – Я не могу. Мне потом мать такую войну устроит!
Это правда. У Саньки мать учительница. Ему никак нельзя. 
– Слушайте, пацаны, – тогда говорю я. – Давайте лучше завтра пораньше в школу придём и всё Вите расскажем. Он, может, чего придумает получше. 
– Давай, – согласились пацаны.
И вот мы пришли в школу чуть свет. Чуть ли не первыми. Ждали, ждали, маялись, а Витя всё не шёл. Наконец появился. Мы сразу к нему. Он сначала обрадовался нашим новостям, а потом задумался:
– С уроков удирать нельзя, это я вам сразу говорю. Надо придумать что-то другое.
– А чего нельзя-то? – пожал плечами Вовка. – Подумаешь, всего-то один урок.
– Я тебе покажу «подумаешь»! – рассердился Витя. – Ты, Геращенко, эти штучки брось!
– Брось, брось, – забурчал Вовка. – Тут брось, а там «ашники» нам нос сделают.
– Не сделают, – говорит Витя. – У «ашников» сколько уроков?
– Четыре, – отвечает Санька.
– А у вас?
– Тоже четыре, – говорю я.
– Ну, тогда чего голову ломать? – обрадовался Витя. – Уроки кончатся, вы галопом туда. Надо просто «ашников» обогнать. Ясно?
– Ясно! – ответили мы хором. И Вовка тоже. Он хотя и несогласный был, но Витю уважал.
– Тогда слушай мою команду! – говорит Витя. И встал по стойке смирно. – Вовка, Серёга и Саня назначаются разведгруппой. Задание – произвести детальную разведку и обнаружить пути подхода к укреплению противника, чтобы создать предпосылки к захвату крепости. Это на случай, если вы опоздаете, – пояснил Витя.
– Если же опередите «ашников», задача односложная – захватить крепость и держаться до подхода основных сил.
Мы стояли не шелохнувшись. Витя так здорово командовал, что нам захотелось тут же помчаться на штурм крепости. 
– Старшим группы назначаю майора Сергея Чернова!
Это меня, значит. Я немедленно загордился и выпятил грудь. Вовке такое дело не понравилось, и он рот открыл, чтобы возразить. Но тут Витя добавил: 
– Начальником штаба назначается капитан Геращенко!
Вовка тоже загордился. Мы немного погордились перед Санькой, который так и остался рядовым, а тут и звонок прозвенел.
Первый урок мы отсидели нормально. Вовка с Санькой напропалую чертили схемы захвата крепости, а я сидел и думал, что надо обязательно с собой взять: бинокль, само собой, что за разведка без бинокля?! Оружие и верёвку бы.
На перемене Санька умчался в буфет, а мы с Вовкой стали прохаживаться по коридору. Ходим таинственный и гордые. Ни на кого не глядим, чтобы тайну не выдать. А она так и просится наружу. И тут нам с Вовкой одна и та же мысль в голову пришла. Мы молча посмотрели друг на друга и со всех ног бросились в буфет – Саньку предупредить: ну как он проболтается? Тогда всё! Тогда пиши пропало! Но Саньке не до тайны было, он пирожки ел. Нам даже обидно стало. Вовка забрал у него пол-пирога, сунул в карман и говорит:
– Хватит жрать-то! И без того пузо наел, ремень лопнет. А ты подумал, что нам в разведку пища нужна? Чем там питаться будем? Если трое суток сидеть придётся?!
– Какие трое суток? – спрашиваю я. – Мы же сегодня их разбомбим!
– Быстрый какой нашёлся! – возразил Вовка. – А если нас окружат, и основные силы пробиться не смогут? Тогда что? А? И чего тебя командиром назначили?! Вот если бы меня...
– Ну-у-у, и что тогда? – обиделся я.
– Ничего, – отвечает Вовка. – Да я бы уже сейчас удрал в крепость. А то дождёмся, пока «ашники» туда залезут.
– Витя же сказал, что с уроков удирать нельзя, – неуверенно возразил Санька.
– Подумаешь, Витя, – говорит Вовка. – Всего-то один урок, будто не сбегали никогда.
Сбегать-то мы никогда ещё не сбегали. Тут Вовка подзагнул. Но упрямый – ужас. Что сказал, то и будет делать.
– Давай лучше отпросимся, – предложил я.
– Так нас всех и отпустили, – фыркнул Вовка. – Держи карман шире. Нет, вы как хотите, а я сбегу с последнего урока.
– Тогда я отпрошусь, – решил я. – Скажу, что зубы заболели, Саньку всё равно не отпустят, так он к нам позднее придёт, по горе. А мы с тобой, Вовка, первыми туда залезем. Идёт?
– Идёт! – обрадовался Вовка, которому совсем не хотелось одному сбегать с уроков.
Тут опять звонок прозвенел, и мы пошли на урок. Весь урок мы перемигивались. Потом Вовка шепчет:
– Серёга, ты давай, делай вид, что зубы болят. Людмила Павловна увидит и спросит. Может, раньше отпустит.
– Не мельтеши, – говорю я. – Я на переменке подойду. Скажу, что в буфете зуб сломал. У меня как раз во рту осколок торчит. 
– Молоток! – обрадовался Вовка. И показывает большой палец.
Мы еле дождались конца третьего урока. Людмила Павловна отпустила меня, и мы с Вовкой, пробравшись в раздевалку, схватили одежду, и давай Бог ноги.
Заскочили ко мне домой, взяли бинокль, Вовка из холодильника кусок колбасы вытащил. И через пять минут мы уже топали к крепости.
– Здорово как будет! – сказал Вовка, поводя на ходу из стороны в сторону биноклем. – «Ашники» придут и ахнут: мы уж тут как тут. Сидим в их квартире. Битте-дритте, пожалуйста!
– Ага! – согласился я и забрал у Вовки бинокль. И стал смотреть на крепость. И почему-то она перестала мне нравиться. Показалось мне, будто кто-то там уже есть. Шевелится между веток. 
– Вовка, – говорю я. – Туда кто-то забрался.
– Ну да! – подпрыгнул Вовка. – Дай-ка сюда! 
Он долго рассматривал крепость, потом опустил бинокль:
– Всё, – говорит, – приехали! Захватили нашу крепость. Я же говорил, надо было раньше! Эх ты!
Мне тоже обидно стало: так хорошо задумали, с уроков удрали, и нате вам, всё впустую. Потом мне в голову мысль пришла:
– Слушай, Вовка, а что Витя говорил? Если не захватим крепость, провести разведку и подготовить захват. Надо знаешь, что сделать? Мы её стороной обойдём и залезем на выступ. Они ни в жизнь не догадаются, что мы там, над ними. А когда наши на штурм пойдут, мы их сверху снегом закидаем. Здорово?
– Здорово! – обрадовался Вовка. – Это ты ловко придумал. Я бы не догадался. Это хорошо, что Витя тебя командиром назначил, – вдруг признался он. 
И мы потопали. Лезли в гору, как слоны. Гора крутая, снег глубокий. Если в него провалишься, то по пояс. Запарились мы. Но до цели почти добрались. Вид отсюда – закачаешься! Всё как на ладони. Школа малюсенькая кажется. Лошадь, словно божья коровка, ползёт. И крепость слева от нас. А в ней ...Славка Якушев из шестого «А», вожатый их. Сидит себе, посвистывает, тоже с уроков сорвался. Тут и думать о том, чтобы крепость захватить не стоит. Он нас одной левой выкинет. Приуныли мы. Сидим на снегу, грустим. Потом Вовка говорит: 
– Чего мы как куропатки уселись? Пошли на выступ. Чего-нибудь придумывать будем. Может, и впрямь, по-суворовски? Только ползком надо. А то Славка увидит. Тогда хана.
Поползли мы сначала на четвереньках, чтобы быстрее было. Куда там. Ноги-руки в снег проваливаются по самую грудь и лицом в снег то и дело тыкаешься. Потом на пузе поползли. Вовка ползёт быстро-быстро, я за ним еле поспеваю. Только снег от нас в разные стороны. Вмиг мы оказались на выступе. А с него ничегошеньки не видно. Сплошная стена заснеженного стланика.
– Вот это да! – шепчет Вовка, и ногами сучит от восторга. – Это же получше их пещеры. Тут нас никто не найдёт!
– Это точно! – кивнул я головой, а потом подумал: а зачем нас кому-то искать? Ведь это мы ищем. Вовка даже глаза вытаращил, когда я ему это сказал:
– Верно, – говорит, – А давай дырки проковыряем в стланике и будем вниз смотреть.
Только я сказал «давай», слышим, внизу зашумели, захохотали. «Ашники» явились, не запылились. Ну, всё, опоздали мы! Теперь и своим ничем не поможем, и сами тут закукуем. А пока я размышлял, как быть, Вовка целую дырищу пробуравил и меня зовёт шёпотом: «Серёга, ползи сюда. Здесь знаешь как здорово!»
Подполз я к Вовке, стал в дыру смотреть. Прямо под нами «ашники» вышагивают, снежки готовят, смех их чего-то разбирает. Наверное, думают, что их никто отсюда не вытурит. Нет уж, раз мы разведчики, то должны что-то предпринять.
Стали мы думать. Ничего в голову не идёт. Тут внизу затихли, а потом шум случился. Закричали внизу. Мы к дыре бросились, глядим, наш отряд на штурм пошёл. Не дождался нас Витя, повёл всех прямо в лоб. Другое что тут придумаешь? Эх, был бы с нами Санька, мы бы его связным сделали, послали бы предупредить. И где он только шарахается?! Даже обидно стало – внизу наши пропадают почём зря, а тут сиди, в гляделки играй. 
Вдруг Вовка как вскочит, как сделает зверские глаза да как зашипит:
– Серёга, я придумал!
– Чего?
– Надо стланик раскачать, весь снег им на голову и ухнет! Наши подскочат, а мы сзади заорём и спрыгнем. В сугроб-то чего не прыгать? Не Альпы же!
Я от радости чуть не завопил. Ну и молодчина Вовка! Как рассчитал всё здорово.
Залезли мы на стланик, давай его раскачивать. Внизу притихли, понять ничего не могут – ветра нет, а кусты ходуном ходят. Задрали головы, смотрят. Не успели они сообразить, как снег вниз рухнул. За ним Вовка. За Вовкой я. Летим и орём. Внизу пацаны тоже заорали и врассыпную. От нас. Мы ухнули в сугроб, а сверху на нас ещё пласт снежный навалился. Я ничего сообразить не могу. Темно. Где верх, где низ, ничего не ясно. Подо мной кто-то барахтается. Потом чувствую, меня за ногу дёргать стали да и поволокли куда-то. А где она, нога-то – сверху или снизу? Вдруг – бамсь! вот он свет, вот они «ашники», вот мой начальник штаба: капитан Вовка. А из-под меня Славка Якушев выползает, отфыркивается. Это, значит, я на него верхом сел.
Тут давай мы разбираться – кто победил? С одной стороны, мы вроде как в плену, а если с другой – получается, что мы всё равно, что взорвали эту крепость. Кричим друг на друга, руками машем. Пока спорили, наш доблестный третий «Б» на бруствере возник. Видят, кругом «ашники», а посредине, на сугробе, мы с Вовкой сидим. Витя сразу сказал, что победил третий «Б», проявив смелость и личный героизм. И показал на нас с Вовкой. А Якушев молчал. Сидит, шею трёт. Согласился, выходит, с Витей. А куда тут денешься?!
Мы сразу гордыми стали. На ноги поднялись, отряхиваемся, улыбаемся. Глядим, и Санька подоспел. Пыхтит, как маневровый паровоз. Отдувается. А когда слегка отдышался, голову кверху задрал, потом на нас поглядел и говорит:
– Вы что, ребя, и впрямь, как суворовцы? Ну, чудо-богатыри! 
Я гордо улыбнулся, а Вовка голову поднял кверху и побледнел вдруг. Я поглядел туда же – мама родненькая! Ну и высота! И мы оттуда сверзились?! У меня коленки враз подкосились, и я плюхнулся на сугроб. Вовка рядом шлёпнулся.
– Ничего себе! – сказал Вовка.
– Запросто можно было без головы остаться, – говорю я.
– Мне вы точно шею свернули, – добавил Славка. 
И все засмеялись. А мы с Вовкой сидим и молчим. Предложи нам сейчас кто-нибудь сигануть оттуда, ни за что не спрыгнули бы. Хоть выставь ящик мороженого.
Тут к нам снова Санька подсел:
– Ребя, – говорит, – вы меня простите, пожалуйста, меня мама задержала в школе. А так бы я успел. И с вами бы сиганул. Вот честное слово! – и он забожился.
 – И тут вот ещё чего, – он осторожно посмотрел на Вовку, – Тут, Вовк, Людмила Павловна сказала, чтобы завтра твоя мама в школу пришла... 
Я своей маме тоже скажу. Вдвоём им, поди, веселее будет.
 
Первый раз в первый класс

Мы с Вовкой сидели возле печки и выстругивали из доски себе пистолеты. Я делал маузер – самый командирский пистолет, а Вовка быстро смастерил «ТТ» и прилаживал к нему гвоздь, чтобы дырку под шомпол в дуле прожечь, как бывает у настоящего. «ТТ» у него какой-то корявый вышел. У Вовки всегда так – спешит, спешит, а нужно как следует, аккуратно делать. Это же пистолет, а не игрушка-финтифлюшка какая-то! 
Вовка свой гвоздь в печку толкал, толкал, никак приладить не мог. То он у него в поддувало провалится, то ляжет на полено, которое не горит. Я с сочувствием смотрел на его мучения, да как нечаянно чиркну ножом себе по пальцу! Кровь как брызнет! Я вскрикнул, и палец в рот запихал. Вовка тут и говорит:
– Ну вот, Серёга, всегда так! Теперь кто пистоль делать будет?!
– Нищио, я шам шделаю, – это я так прошамкал, потому что держал палец во рту. Потом вынул его, смотрю – только кожицу около ногтя срезал, а крови-то почти и нет. 
Вовка в комнату сбегал, носовичок притащил. 
– На, – говорит, – завяжи.
– Ну, его, – отмахнулся я. – Мешать будет.
– Ну и... – тут Вовка такое слово сказал, что если бы моя мама услыхала, она бы выпорола меня, а потом целый вечер пилила бы. Она прошлым летом подслушала, как мы с Вовкой на Бычке матом ругались, когда рыбу ловили. Ох, что потом было! Вовка на меня неделю дулся: «Чо твоя мать так больно дерётся?!»
И я с прошлого лета больше и не матерился. Не то, чтобы мать боялся, а даже и не знаю почему. Не нравилось. Вовка меня за это еще маменькиным сыночком прозвал. Пока я ему по кумполу на Блиновке не съездил. У нас в посёлке горка есть такая, Блиновка называется. Ровная на вершинке и стлаником проросла. Мы на ней каждый год войну устраиваем: разведские на рудницких. Потому что посёлок на две половины делится: в одной живут геологи-разведчики, в другой половине те, кто на шахтах-рудниках работают. Рудницкие, значит. Вот мы, пацаны, собираемся весной и воюем. У меня сабля была деревянная. Тяжёлая-претяжёлая. Мне её дед Шалай выстругал. Как настоящая была. А ещё я щит сделал. Спёр у мамы крышку от бачка, продырявил гвоздем дырки, и верёвочки в них вставил. Классный щит получился. Как в книжке про Спартака.
Вовке в прошлом году дядя Коля тоже саблю сделал. Отковал из толстой проволоки алюминиевой, здоровенную такую. Я Вовку просил-просил, чтобы мне такую же отковал, а он зажилился. Вот с ней он на Блиновку и припёрся. Давай за рудницких драться. А я разведский… 
Начали. Вовка всё на меня наскакивает и маменькиным сынком обзывается. Это он меня разозлить хочет. Так-то мы дерёмся понарошку. Злил он, злил, скакал со своей железкой, а потом как ею трахнет меня по голове. Ой, как больно стало!.. Ну, Вовища, держись: я-то понарошку воюю, а он меня по башке. Я ему тогда тоже ка-а-ак съезжу по кумполу щитом. Тут такой звон пошёл по Блиновке, что я подумал, будто Вовкина голова разваливается. Потом мы сели на землю и ревём вдвоём: у него шишка, а у меня ещё больше… Тут и война кончилась. Рудницкие победили. А мы все ревём. Пацаны давай над нами смеяться: – «Рёвы-коровы!!!» Тут Вовка как соскочит, давай своей саблей махать, я за ним, и у нас снова война получилась. Только теперь мы с Вовкой уж вместе были. 
И маменькиным сыночком он тоже больше не обзывался. Да я и не обижался за это – к Вовке уже давно привык. Мы с ним и в детский садик вместе ходили. И в школу вместе пошли, в первый класс. Только до школы я тогда, первого сентября, так и не дошёл… История прогремела на весь поселок. И я целую неделю был главным героем. 
А дело было так. 
Школа у нас новая, красивая, двухэтажная. И тогда первого сентября её только открывали. Был прекрасный солнечный день. После вечерней грозы небо казалось промытым, как окна. Я весь вечер боялся, что гроза будет и утром. И в школу меня не пустят. И линейки с букетами цветов не будет. Всю ночь ворочался. А утро получилось замечательным – теплым и приветливым.
Проснулся я рано. Светка ещё спала, а мама на кухне готовила завтрак. Быстро умывшись, я дёрнул маму за рукав и строгим голосом потребовал:
– Мам! Опоздаем! Давай уж одеваться!
Мама засмеялась и показала на часы – было только восемь часов утра. Линейка в школе назначена была на десять. Что теперь делать эти два часа?! 
Я перебрал несколько раз свой ранец. Проверил все учебники, тетрадки. Пенал посмотрел и снова наточил карандаши. Чернильницу хотел долить чернилами, но мама отобрала её. Сказала, что первую четверть мы будем писать только карандашами.
И на все эти действия у меня ушло всего полчаса!!! Когда же, когда же в школу?!
Тут Светища проснулась. Начала тоже в школу собираться. Косички свои бантами украшать. Фартук белый ей мама погладила. А мне мама принесла в комнату форму! Серая фуражка с кокардой! Серая гимнастёрка с карманами на груди. Брюки серые. И, главное, ремень с бляхой!!! Я хотел тут же всё надеть, но мама сказала, что нужно сначала всем позавтракать, а потому уже одеваться.
Наконец, мы собрались. Мама поправила мне ранец за плечами, дала букет цветов, и взяла меня за руку. Светка ухватила её за другую руку. И мы пошли в школу! 
Весь посёлок был в цветах. Почти из каждого двора выходили мамы и папы с ребятами. И все шли на пригорок в центре посёлка, где красовалось новое здание школы. Был тут и Вовка, приятель мой. И Санюра с отцом – мама у Саньки работала учительницей, и, видимо, в школу ушла раньше. Встречать будет нас там. 
Шли мы так по дороге. Весело и шумно. Пока не дошли до ограды школы. Вернее, до ряда ям, которые выкопали для столбиков будущей ограды. Но столбики ещё не успели закопать. И теперь на месте ямок после вчерашней грозы были обычные лужи. Проходя мимо них, мама сказала:
– Серёжка, смотри, не наступи в лужу!
– Ага, – ответил я, и … бодро топнул по луже новеньким ботинком! Ну, кто же откажет себе в таком удовольствии?! Настроение прекрасное, лужи красивые, жизнь впереди самая интересная… 
Потом Вовка рассказывал, как у него рот открылся: шёл впереди Серёга с мамой и сестрой, и вдруг исчез, а в луже только фуражка плавает и сверху букет цветов! А я, словно подводная лодка, погрузился под воду, без всплесков и брызг – раз, и нет! 
Этим погружением первое сентября для меня и закончилось. Не буду рассказывать, каким я вынырнул. Как мы бегом, с плачущей и смеющейся мамой возвращались домой. Как она пыталась быстро выстирать и высушить форму, погладить её. И как всё равно не успела это сделать. Как я плакал и ненавидел весь мир и тех строителей, которые вырыли эти проклятые ямы-лужи. Главное – не было у меня праздника! Не было первого урока! И прозвище на следующий день мне хотели дать «подводник». Но Вовка пресёк эту попытку: дал в лоб первому же шутнику! На том история и закончилась. А потом посёлок неделю гордился моим погружением. Обсуждал во всех подробностях. Легенда обо мне разошлась по всем окружным посёлкам. После начались трудовые школьные будни, и моё приключение стало забываться…
…И вот мы сидим рядышком возле печки и делаем себе пистолеты. 
У меня пистолет ничего получился. Дуло длинное, ровное. Рукояточка с насечкой, чтобы из руки не выскальзывала. А Вовка свой пистолет в боковине прожёг! Делал дырку и гвоздь наставил косо. Он у него из дула с боку и вылез. Сидит и меня ругает:
– Это всё ты, Серёга, из-за тебя всё! Колупался со своим, нет, чтобы другу помочь. Надо было тебе подержать мой пистолет, я бы тогда ровно гвоздь поставил.
 Он всегда так – сам сделает, а кто-то виноват. Но я не обижаюсь. Я стал помогать Вовке снова прожигать дуло. Гвоздь в печке накалил и начал протыкать дыру с другой стороны. Тыкал, тыкал, дым вкусный пошёл. Потом гляжу, а гвоздь и у меня не из дула вылезает… Расстроились мы с Вовкой – пистолет-то совсем испортили, стрелять точно не будет, и, главное, доски под рукой больше нет. Повздыхали с Вовкой, да и пошли домашнее задание делать: война войной, а уроки по расписанию!
 
Горький след мандарина

Я украл мандарин.
Целый ящик мандаринов стоял возле дивана. Я его увидел сразу, как только прибежал из школы. Вернее, я знал, что он там будет стоять. Сегодня в магазине продавали мандарины, и я видел уже на дороге оранжевые кожурки на белом снегу. Но нам придётся ждать ещё два дня – только через два дня будет Новый год. И тогда мама достанет из-за дивана заветный ящик, и мы будем по одному съедать мандарины. Будем, замирая, снимать с них папиросную бумажку, разглаживать её, и прятать друг от друга подальше. Потом уже через эти бумажки мы будем переводить картинки. 
И кожура будет легко лопаться под нажимом пальца, и от пуповинки побегут лохматые трещинки, и мы будем складывать ошкурки в кучки, а потом выпросим у мамы свечку и будем пшикать на неё кожурками. А если мама не даст свечку, будем пшикать в приоткрытую дверцу печки. И сок будет вспыхивать малюсенькими звёздочками.
А косые дольки, прозрачные, с двумя зёрнышками в мякоти, тихонько, но со звоном в ушах, лопаются на языке, и ты сидишь, зажмурившись, и долго держишь кусочек во рту, высасывая всю мякоть, и с ужасом думаешь, что вот ещё маленько, и это чудо кончится. И от неожиданности вдруг прикроешь свою долю рукой, а мама скажет: «Не жадись, всем хватит». Но разве можно поверить этому? Как хватит, когда их всего-то ящик? А нас трое. Да ещё кто-нибудь обязательно в гости придёт. И мама обязательно поставит на стол вазу, и в ней будут лежать чудо-плоды, и все станут брать их. И, не понимая толком этого чуда, начнут есть их.
Но когда это ещё будет?
Крышка ящика была приоткрыта, и я видел белые, приплюснутые шарики мандаринов, лежащие на мягкой, невесомой стружке. Улучив момент, когда в комнате никого не оказалось, я сунул руку в ящик и выхватил хрустящий папиросной бумагой мандарин, содрал бумажку и сунул его за пазуху. Бумажка удобно скомкалась в кулаке, я запихнул её под шкаф – что там ей сделается, потом расправлю. А маленькое тёплое солнце перекатывалось теперь у меня по животу, то спереди, то сбоку, оттопыривая вельветовую курточку.
У меня почему-то вспотели ладони. Я их поминутно вытирал о штаны, но они всё равно были мокрыми.
Я не мог съесть мандарин тут же. И тяжесть небольшого плодика сковала меня по рукам и ногам. Я уселся в уголок дивана, засунув руки в карманы, не зная, что делать дальше. И тут почувствовал, как от меня исходит аромат этого мандарина. Он выбивался из-под воротничка курточки и забивал, казалось, все привычные запахи квартиры. Со страху я не понимал, что гораздо сильнее пахнет весь ящик, который стоял у моих ног. Мне чудилось, что запах моего мандарина стоит надо мной столбом, и совершенно ясно было – он вот-вот меня выдаст. И тогда позора не оберёшься.
Мандарин пах всё сильнее. И для того, чтобы заглушить этот запах, я начал ходить по комнате, широко размахивая руками, и петь свою любимую песню про «Варяг».
– Все вымпелы вьются и цепи гремят..., – горланил я на весь дом, то и дело перегоняя непослушный мандарин с бока на живот, уминая его под ремень, – последний парад наступает. Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»…
Но тут встряла моя сестра Светища.
– Мам, а Серёга опять жмётся! – ехидно заявила она.
– И ничего я не жмусь, – испуганно завопил я. – Всё-то ты, Светища, выдумываешь!
– Жмёшься, жмёшься, – задолдонила она, – мам, ну он же жмётся!
– Серёжка, иди быстро в туалет, – откликнулась с кухни мама, – стыдно, такой большой, а всё тебе напоминать надо!
– Не хочу, – заявил я, незаметно кулаком загоняя мандарин под ремень.
– Ага, вот опять! – заметила мой жест Светища. – Мам, он сейчас в штаны напрудит.
– Серёжка! – мать появилась в дверях. – Тебе сколько раз повторять – марш на ведро! Танцор!
Это она меня всегда так называет. Потому что, когда я хочу в туалет, то почему-то всегда сначала долго брожу по комнате, уминая живот кулаком, и как бы пританцовывая. А после пулей лечу по своим делам. Но ведь сейчас мне никак невозможно идти на ведро. Ведь как только я спущу шаровары, мандарин выкатится из-под ремня!
На улицу! Как только я сразу не сообразил!?
И я, не раздумывая больше, накинув фуфайку и сунув ноги в валенки, выскочил в сени.
– Дождался! – услыхал я вслед голос матери. – Дров там прихвати, танцор! 
Мороз через тонкое трико сразу ухватил меня за коленки, полез под распахнувшуюся фуфайку, но живот мой грел мандарин. Скатившись по давно не чищенным ступенькам и, успев про себя удивиться, почему это мать мне сегодня не сделала внушения за это, я сиганул к поленнице, на ходу доставая из-за пазухи мандарин. В ранних сумерках он волшебной звёздочкой, ярко-оранжевой, горел у меня на ладони. Он даже дышал, и его пористая кожура сразу же слегка покрылась инеем. Я легонько погладил его, ощущая ещё его теплоту, и колупнул пальцем пуповинку. И тут на крыльцо выскочила Светка. От неожиданности я сунул мандарин в сугроб, нанесённый у поленницы и, мгновенно спрятал руки в карманы фуфайки.
– Мам, а мам, а Серёжка стоит – руки в карманы и не думает нести дров, – закричала Светка.
– Да чо ты врешь, Светища?! – испуганно заорал я, и торопливо начал набирать на сгиб руки полешки. – Чо ты все врёшь да врёшь?!
– И ничего я не вру, мам, – продолжала ябедничать Светища.
Но мама, видать, шуганула её, раздетую, и, показав мне язык, Светка убежала в дом. А я, набрав дров, заметил, куда сунул мандарин и поплёлся к дому. Потом съем, решил я. Вот ещё раз «на двор» попрошусь, и съем.
Дома мать заставила меня снять все бутылки, которые висели у подоконников, и собирали талую воду изо льда на стеклах, и слить воду в умывальник. А ещё потом мы сели делать ёлочные игрушки. 
– Завтра после школы, – сказала мама, – дядя Юра нам привезет ёлку. У вас когда утренник? – спросила она меня. Дядя Юра, это мамин водитель и наш друг.
Не дав мне ответить, в разговор встряла Светища: 
– У начальных классов утренник будет тридцатого в десять часов утра.
«У начальных классов!» – передразнил я про себя Светищу. Сама-то только в пятый перешла. Ну и я через год в него перейду. Мне очень хотелось перейти в пятый класс. У Светки такие красивые учебники, задохнёшься. А у нас что? Арифметика да чистописание. Из-за него одного в школу ходить не охота. 
А собирали мы длинную цепь из снежинок. Чтобы потом повесить её через всю комнату. 
Мама достала разноцветную бумагу и белые салфетки. Мне дали салфетки. Круглыми ножницами я отрезал концы у белых кокончиков. Это так Светка салфетки складывала. Их складываешь всё время пополам, а потом получается такой кокон. Ты ему сверху кончик отрежешь, по бокам ещё треугольников понастрежёшь. Потом развернёшь салфетку, и такая снежинка получается! Большая-большая. Я бы и сам мог кокончики сворачивать, но Светища всегда самое интересное захапает.
А потом мама дала нам цветные полоски, и мы давай клеить из них колечки. Склеим по колечку, отдадим маме, а она их своей полоской соединяет. И так много колечек собирается. И цепь потом – через всю ёлку и через всю комнату. А на ней будут болтаться наши снежинки и бумажные рыбки, и верблюдики.
Так мы делали игрушки, и я не заметил, что уже вечер. Посмотрел в окно: матушки, темень-то какая. А мандарин мой! Я подхватился со стула и бросился в кухню.
– Ты чего это, взополошенный? – удивилась мама. – Опять, что ли досиделся? 
– Ага, – ответил я, не попадая ногой в валенок. – Я на двор сбегаю.
– Чего уж на двор? – сказала мама. – В ведро вон давай. На улице холодина какая стоит.
– Ничё, я быстро, я не замерзну, – ответил я.
– Ну, смотри, твое дело, – сказала мама. – Беги, только быстренько. 
На улице вызвездило, но мне сегодня не до звёзд было. По глубокому снегу тёмной полосой шла к поленнице тропка, и я, поднимая высоко ноги, чтобы не черпануть в валенки снег, бросился к сугробу. Там, где я сунул мандарин, в сугробе темнела дырка. Долго искать мандарин не пришлось. Я вытащил его наружу. Он в темноте показался чёрным-пречёрным, и мне было очень жаль той его бывшей солнечной теплоты. 
Мандарин стал холодным и твёрдым, как льдинка. Я попробовал колупнуть его ногтём, но ноготь только скользнул по непослушной теперь кожуре.
«Ничего, я тебя отогрею», – прошептал я, и стал дуть и дышать на мандарин. Потом запихал его под фуфайку. Он ожёг меня таким холодом, что я тут же вытащил его обратно. «Ничего», – сказал я сам себе, – «мандарины можно есть и холодными». Но кожура не поддавалась, и я попытался зубами сгрызать её.
Мороз давно уже опалил мои колени, и они стали такими же деревянными, как и мой мандарин. А я всё ещё возился с ним. Наконец, мне удалось откусить маленький кусочек. 
Он был горьким.
Таким горьким, что у меня побежали слёзы из глаз. А с губ моих на снег капал горький сок. 
Я держал в руках умерший мандарин.
 
ЧАСТЬ II

Маленькая повесть о Шахе и его друзьях

Появление Шаха

Мать Санькина купила ему новую книгу про животных. В ней было очень много картинок. Там были и дикие животные, и домашние. Очень полезная штука.
Сегодня Саня пришёл ко мне с этой книжкой, как и договаривались. Мы уселись на диван. К нам тут же с одной стороны запрыгнула наша Анька, кошка, которая жила с нами, наверное, столько же, сколько и я живу. С другой стороны в ноги улёгся Шах. Он вырос уже в порядочную псину. Зимой старался жить дома. Сколько мать его не гоняла на улицу, он там делал такой несчастный вид, что у матери таяло сердце, и она его сразу запускала в квартиру.
Санька отодвинул Шаха чуть в сторону, на что тот глухо и недовольно пробурчал.
- Серый, а ты помнишь, как этот наглец у вас появился? – спросил Саня, крутанув у Шаха хвост.
Шах лениво клацкнул зубами, пугая Саню, и нагло вытянул лапы в половину дивана, поджимая хвост под себя.
Ещё бы я не помнил! Это целая повесть о том, как щенок прижился у нас, и как он жил и живёт до сих пор.
Мы сидели со Светкой за столом и играли в «Чапаева». Я всё время выигрывал, а Светка хлюздила: то пальцем шашку подтолкнёт, то перевернёт её незаметно. Нет, хуже некуда с девчонками в «Чапаева» играть! Только нервов одних целую телегу испортишь. Хотел я уж ей по затылку заехать, но тут дверь открывается и в дом мама входит. И несёт что-то под мышкой. Мне сначала показалось, что котёнка. Я ещё подумал – зачем нам вторая кошка, когда одна у нас уже есть? А мама дождевик сняла и ставит на пол... щенка! Нас из-за стола как ветром сдуло. Это же надо – щенок! Теперь у меня будет своя собака!
– Вот, – говорит мама, – подобрала на улице. Стоит бедняга один, а вокруг целая свора собак. Загрызли бы. Пришлось отнять. Пусть у нас живёт. Вы как, не возражаете?
Ну, взрослые иногда как спросят, хоть стой, хоть падай. Кто же от собаки отказывается?! Мы как закричали со Светкой «ура!», мама даже уши ладонями закрыла. А этот пёс сразу лапы раздвинул и лужу у двери учинил.
– Это он со страху, – говорит мама.
– Конечно, – согласился я, – тут любой испугается, если столько собак на тебя нападёт.
– Да нет, – улыбнулась мама, – это он вас испугался. Уж слишком вы жутко орёте. Кто только за ним прибирать будет? Если одна я, то я его тут же назад отнесу.
– Чур, не я! – ответила Светка и присела у щенка, – У меня посуда.
Посуда, предположим и у меня есть. Я её каждый день мою. Ну и что с того? Менять же собаку на какую-то посуду – это бред настоящий! Поэтому я ничего не стал говорить, а взял тряпку у двери и стал подтирать лужу. А щенок потоптался чуть-чуть и поковылял к печке. Идёт, а его из стороны в сторону так и заносит. И худущий же он был. Все рёбра видать. И раскраска интересная – в клетку. Я таких никогда не видел. Клетка рыжая, клетка чёрная. Как доска шахматная, на которой мы в «Чапаева» играли.
Только я лужу подтёр, а Светка уже схватила щенка и на диван с ним уселась. Сидит, люлькается с ним. Меня прямо злость взяла – как убирать, так я, а как играть, так она?! Нет уж! Надо по-честному. И вообще, нечего собаку по рукам таскать. Это не кошка. Собака должна быть в строгости. Поэтому я у Светки стал щенка отбирать. А та не отпускала. Так мы с ней и разодрались. Я её за косу схватил, а она меня за чуб. У меня даже слёзы на глаза накатились. Больно же! Тут мама в комнату заходит и говорит:
– Если вы не прекратите, я унесу щенка!
– А чего он дерётся? – кричит Светка.
– А ты чего чужого щенка хватаешь? – кричу я. – Как прибирать, так тебя нет. И вообще, собаки – это не девчоночье дело.
– Ну, хватит! – прикрикнула на нас мама. – Хватит, говорю! Как не стыдно! Ещё собаке имя не придумали, а уже делите. 
И забрала у Светки щенка к себе на колени:
– Садитесь лучше, имя придумывать будем.
Я ещё на всякий случай пихнул Светку в бок и к маме уселся. Светка с другого бока примостилась. 
Думали мы, думали, потом Светка спрашивает:
– Мам, а это девочка или мальчик?
Мама посмотрела на щенка и отвечает:
– Мальчик, по-моему.
– Ну, тогда давайте и назовём его Мальчиком, – предлагает Светка.
– Нашла имя! – фыркнул я. – Давайте пусть лучше Джульбарс. Я из него потом овчарку сделаю.
– Овчарка из него не получится, – засомневалась мама, – это, кажется, лайка. Хотя, кто его сейчас знает?! 
И погладила щенка. И мы тоже погладили. А он свернулся у мамы на коленях, положил голову ей на руку и дрыхнет. Только время от времени вздрагивает и лапами перебирает. Словно бежит куда-то.
– Это ему снится, как его собаки дерут, – пояснила мама. – А я предлагаю назвать его Шариком. Ведь если это лайка, он потом пушистым станет и толстым, как шарик. Чем не имя, а?
– Да н-у-у, – протянула Светка. – У нас Шариков половина посёлка. Пусть будет Гаврош.
Это она недавно по радио постановку слушала о Гавроше. О мальчике одном. Я тоже слушал. Имя, конечно, ничего себе. Героический был пацан во Франции. Но я хотел сам придумать. И вот смотрел я, смотрел на щенка, ничего интересного в голову не шло. Потом случайно на стол взглянул, а там доска шахматная. Как раз, как щенок, в клетку. Я и говорю:
– Давайте назовём его Шахматы. Ни у кого такой клички нет.
Светка на меня дико взглянула и давай пальцем у лба крутить. А мама спрашивает:
– А почему Шахматы?
– А потому, что он как доска шахматная – в клетку.
Тут мама на стол посмотрела, на щенка, потом на меня и рассмеялась.
– Тогда пусть уж лучше будет Шах, а? Тоже имя шахматное, но и царское одновременно. Властный, сильный. Как вы думаете?
Мне эта кличка сразу понравилась. Потому что почти я её придумал. И потому что она короткая и красивая. 
А Шах продолжал спать и не знал, что теперь у него есть имя.
 
Первый подвиг Шаха

Шах быстро освоился в доме. Уже через две недели он стал круглым. Ещё бы не стать таким! Мать его с утра покормит, в обед мы со Светкой свои тарелки к нему сплавим. Потом Вовка с Санькой придут, печенья приволокут, или Светкины подружки конфет натащат. Он только успевал переваривать. А что не успевал, то под диван носом запихивал. Про запас. Мама говорила, что он так ест потому, что до этого наголодался. Вот и не верит, что всё это ему, и никто у него ничего не отнимет.
Теперь после школы мы с Вовкой и Сашкой всё время пропадали у меня дома. Даже про домашние задания иногда забывали. Дошло до того, что мама снова пригрозила отнести Шаха на улицу. Но мы этому не слишком поверили.
Больше всего мы любили играть с Шахом в мячик. Сядем втроём: Санька, Вовка и я на пол, ноги расставим, и давай мячик катать. А Шах за ним носится. И смешно на него тявкает. Поймает мячик, пузом на него ляжет, а тот из-под него – круть! И Шах носом в пол. Потом снова вскочит и за мячом. Хочет зубами ухватить, а тот большой, не даётся. Вот Шах и начинает рычать и сердиться. Припадёт на передние лапы, хвост задерёт и заливается. А нам того только и надо. 
– Хорошая собака получится, – говорит Вовка. – Охотничья. Видишь, как здорово лает!
– Ага, – согласился Санька. – Его надо будет сразу на белку учить охотиться. Или на соболя. На дерево загонит, тут мы с ружьями. Бах! – и вот тебе добыча.
Мы захотели тут же начать учить Шаха. Вовка залез на диван с мячиком, я оттащил Шаха за шиворот, а потом командую:
– Ищи, Шах, ищи!
Тот головой вертит, ничего понять не может.
– Рано, – говорит Санька, – наверное, маленький он ещё.
– Ничего не рано, – упёрся Вовка. – Если хочешь знать, собак с самого детства учить надо. А то пустобрех вырастет. Ты его, Серёга, мясом корми и на верёвку сажай, чтобы злей был.
– Ты лучше с дивана слезь, – посоветовал я. – И мячик Шаху отдай. Не видишь – не хочет он сегодня учиться.
Мы ещё немного погоняли мячик, потом Шах устал и улёгся посреди комнаты спать. А мы пошли надувать шарики, потому что завтра было праздник Первое Мая. Нам надо было много шариков надуть, на всю нашу октябрятскую звёздочку. Это Витя, наш вожатый, всем задания раздал: кому цветы клеить, кому флажки делать, а нам шарики. Мы на сборе решили, что наш третий «Б» должен быть самым красивым в колонне.
Я взял у мамы из шкатулки нитки, чтобы завязывать шарики, и мы приступили к работе. Надували, надували, аж голова кругом пошла. А их всё мало.
– Это ж сколько надо воздуху, чтобы всё надуть, – говорит Вовка.
– Много, – отвечает Санька. – Ты лучше дуй, не спрашивай. А то мы так и до ночи не справимся.
– Ребята, а что если нам насос велосипедный приладить? – спрашиваю я. – Быстрее будет, наверное.
– Вот здорово! – закричал Вовка, которому порядком надоело это занятие.
Притащили мы насос, вставили трубочку в шарик и давай качать. А шарик ни с места. У него бока то надуются, то сдуются. Один шип получается. И ничего больше. Мы, видимо, громко насосом шипели, потому что Шах проснулся и к нам пришел. Увидал он, что на полу сплошные мячики катаются и ну за ними прыгать. Лапой ударит, шарик как подпрыгнет, Шах за ним, а мы со смеху под стол свалились. Удержу нет, как хохочем. А Шах всё пуще за шариками носится. Такую кутерьму поднял, что наша кошка Анька на печке проснулась. Голову вниз свесила и смотрит так презрительно: дурень, мол, малахольный. Что с него взять?!
Тут глядим мы, Шах поймал шарик за пипку. Удалось! Морду поднял, а она у него через резину зелёная, как у жабы. Мы уже и смеяться не можем – стонем. Шах давай головой мотать. Шарик болтается, по ушам ему хлопает, щенок по комнате с ним носится, пытается зубами крепче перехватить.
– Счас бахнет, – пообещал сквозь смех Вовка. – Вот увидите.
А Шах как раз надумал лапами шарик удержать. Ляпнул сверху по нему, тот к-а-а-к бабахнет!
Ой, что тут было! Анька бедная с печки сверзилась и кастрюлю на себя опрокинула. Шах на задницу уселся, головой вертит, понять ничего не может – только что шарик был тут, в зубах, а сейчас лишь зелёная тряпка осталась. Обиделся он ужасно. Рыкнул на остатки шарика и пошёл к дивану. А мы сипим уже, сил нет не только смеяться, но и говорить.
Потом Санька отдышался и говорит:
– Вот это собака! Шарик – как из пушки лопнул, а пёс и не испугался. Не, Серёга, охотничий пёс! Чес слово!
Будто я и сам не знаю. Отхохотались мы, стали доделывать, что не успели. Шах у дивана лежит, на нас подозрительно смотрит. И на шарики ноль внимания.
Сделали мы всё, Вовка предлагает:
– Чо, погоняем мячик?
А нам чего-то не хочется, надоело. Решили на улицу идти, а то скоро вечер, а мы всё дома сидим.
– Ну, не хотите, как хотите, – сказал Вовка, и пнул мячик в комнату.
Шах словно этого только и ждал. Свечкой взмыл в воздух. Потом навалился грудью на мячик. И заурчал. Мы сначала ничего не поняли – чего это он вдруг? Потом глядим, а мячик вдруг стал съёживаться. Шах на него сверху давит, а тот всё морщится и морщится. Я схватил щенка за шиворот, хотел оттащить, а мячик вместе с ним едет. Это ещё что такое? Оторвал я всё-таки щенка от мячика, гляжу, а в мяче рваная дырища!
– Вот это пёс! – восхищенно закачал головой Вовка. – Всем псам пёс. Это же надо – мячик прогрызть. Даже я такое не смогу! Эх, мне бы такого пса! – позавидовал он. – Я бы из него человека сделал!
А я стоял и гладил Шаха. Как же, ему бы такого! Нетушки, мой Шах самый лучший. 
 
Второй подвиг Шаха, или Как он заболел

Вот, наконец-то, каникулы!!!
Наш боевой третий «Б» в полном составе выскочил на крыльцо школы и заорал такое «ура», что стаю голубей будто волной смыло с крыши.
Нет, вы не представляете, что такое каникулы! Это же, это же... Да что там объяснять?! Каникулы – это каникулы и всё!
Я мчался через весь посёлок, зажав табель в руке и размахивая им как флагом. За мной нёсся Вовка, а где-то за ним пыхтел Саня. Мы с Вовкой вихрем взлетели на крыльцо, рванули дверь в дом и с порога закричали:
– А у нас-то пятёрочки! А у нас-то пятёрочки!
Мама сидела на корточках возле печки. На наш крик она обернулась и сказала:
– Тише, тише, не надо так громко.
Мы опешили. Как тише, когда у нас каникулы?! У человека, можно сказать, настоящие каникулы, а ему говорят «тише»? А мама говорит: 
– Шах заболел.
У меня внутри всё так и замерло. Как заболел?! Да разве собаки болеют? Это же тебе не люди. Мы забыли о табелях и каникулах, кинулись к печке так, что даже лбами с Вовкой стукнулись. А тут дверь открывается, и Санька появляется на пороге:
– Ур-а-а-а! – кричит, – каникулы!
Мы на него зашикали, руками замахали, он обалдел, головой закрутил и тоже к нам к печке подскочил.
Шах лежал на своей подстилке и тяжело дышал. Я потрогал его носик – он был сухой и горячий. Вовка тоже потрогал и посмотрел на меня. Санька говорит:
– Это ещё ничего не значит. Может, он чего объелся и теперь спит.
– Сам ты спишь! – сказал Вовка. – Много ты понимаешь. Это самый тот признак, что собака заболела. Даже, тётя Валя? – он посмотрел на маму. Та кивнула головой:
– Правильно, Вова. Только я вот не знаю, что с ним.
А Шах открыл глаза и стал смотреть на нас. Глаза у него такие тоскливые были, что у меня в носу защипало и плакать захотелось. Я начал гладить щенка по голове и приговаривать:
– Шах, Шахчик, тебе больно? Чо у тебя болит? Ты скажи, мы поможем. Шахчик мой, не болей, а?
Тут я слышу, Санька носом захлюпал, жалко ему собаку стало. Как будто нам её не жалко.
– Хватит ныть, – разозлился Вовка. – Нытьём тут ничего не сделаешь. Надо врача звать.
– Это ты правильно говоришь, – сказала мама, и пошла звонить по телефону. Она долго с кем-то разговаривала, а мы в это время всё гладили Шаха. Потом решили его поить. А он головой крутит и не хочет воду пить.
Вдруг дверь открывается и влетает Светка. Табелем размахивает. Радостная. Но мы ей эту радость разом подпортили. Собака тут еле дышит, а она орёт как оглашённая. Светка сразу в слёзы, давай Шаху конфету развертывать. Глядим, он конфетку лизнул пару раз, и глаза закрыл. И вздохнул тяжело.
– Всё, помер! – всхлипнул вдруг Санька.
– Я тебе сейчас помру! – вскинулся Вовка. – Чо ты всё каркаешь, Саня?! Просто глаза закрыл пёс. Устал от тебя.
Из комнаты мама вышла:
– Вот что, – говорит. – Шаха надо марганцовкой поить. Мне сказали, что скорей всего он отравился. Ему надо желудок промыть. Сейчас мы растворчик сделаем и будем лечить.
Мы все бросились в кухню помогать маме. Я чайник с водой схватил. Вовка ложку из буфета достаёт, Светка зачем-то полотенце притащила, а Санька стакан держит. Мама принесла какую-то коробочку, а в ней порошок. Тёмный и мелкий-мелкий. Она его чуть-чуть в стакан бросила, потом воды туда налила, и вода стала розовая-розовая. Совсем как газировка «Барбарисовая». Вовка даже спросил:
– А нам пить её можно?
– Если отравишься, придётся, – улыбнулась мама. – Только не советую этого делать, отравляться.
Пошли мы Шаха лечить этой «газировочкой». Глядим, а возле него сидит наша кошка Анька. Смотрит так на псину неодобрительно. Наверное, думает, что тот представляется, чтобы такую розовую водичку выпросить. Ей-то не дают. Я Аньку ногой отодвинул и поднял Шаха себе на колени. А он тяжелый и живот у него как мячик раздутый. Упругий. Ну, всё понятно – точно отравился. Анька недовольно хвостом крутанула и ушла в комнату. А мы стали поить Шаха. Мама ему пасть руками разжимает, Вовка ложкой марганцовку вливает в глотку. Пес глотать не хочет, выплевывает её. Напоили кое-как, уложили на подстилку. Светка полотенцем его вытерла и укрыла тряпками своими.
– Ну вот, – говорит мама. – Теперь Шаха надо поить через каждые два часа.
Мы тут же вызвались это делать, потому что очень хотели, чтобы Шах побыстрее выздоровел. Мама подумала и согласилась. Вовка с Санькой быстренько домой сбегали, отпросились у своих родителей и прибежали ко мне ночевать.
Мы перетащили Шаха ко мне в спальню и стали дежурить. Вовка всё норовил почаще попоить щенка, думал, что тот так быстрее поправится. Но мама заругалась, и поставила нам часы, чтобы мы по ним следили.
Мы только два раза успели щенка напоить, как он вдруг начал вставать. Санька хотел не пускать его. Думал, что это у него всё равно, что постельный режим. Между прочим, противная штука. Лежишь себе целый день и никуда сбегать нельзя. Поэтому мы на Саньку закричали, чтобы он над собакой не издевался, и отпустил того побегать. Потому как неизвестно ещё что лучше для собаки – лежать или бегать. По нам так лучше бегать.
А Шах наш встал, посмотрел на нас осоловело, чуть отошёл от подстилки и... сделал огромную лужу!
– Видишь? – говорит Вовка. – А ты не хотел отпускать его.
– Вижу, – отвечает виновато Санька. – Откуда я знал?
– Откуда, откуда, – передразнил я его. – Знать надо, не маленький.
Шах ещё подальше отошел и.. как наделал такую кучу, что нас оторопь взяла. А тому хоть бы что. Развернулся и пошёл себе. Как будто и не болел вовсе. И на нас ноль внимания.
Светка увидела такое дело, да как заорёт:
– Мама, а Шах опять нагадил!!!
– Чо орешь?! – зашикали мы на неё, потому что мама не любила, когда Шах дома пачкал. – Уберём сейчас.
Но тут вошла мама. Увидела Шахову беду и не рассердилась ни капельки:
– Ну, значит, дело на поправку пошло! – говорит. – Это хорошо.
Из кухни и Анька заявилась. Покрутилась возле маминых ног, хвост задравши, потом уселась и стала смотреть на Шаха. А мама почему-то ещё раз посмотрела на Шаховы дела, потом вышла из комнаты и скоро снова вернулась.
– Т-а-а-к, – говорит, – Шах. А теперь расскажи – из-за чего твоя болезнь  приключилась?
Мы так на маму опасливо посмотрели, – что это с ней? А она продолжает:
– И не стыдно тебе, а? Я тебя спрашиваю, собака паршивая!
А Шаху словно всё до лампочки. Улёгся возле дивана и щурится.
– Ещё и щурится! – возмутилась мама. – Бесстыдник! Вы знаете, что он натворил? – спрашивает она нас.
– Не-а, – хором ответили мы.
– Я сегодня Шаху и Аньке купила рыбы. Дала им по куску. Остальное в сени положила. Так этот вот оболтус нашёл пакет и всё слопал! И никакое у него не отравление было. Он просто нагло обожрался! Саша был прав! Это же надо – два килограмма рыбы съесть!
Мы уставились на Шаха. Да, это собака! Слопать два килограмма рыбы и хоть бы что. Так это он, выходит, лежал, отдувался, а мы-то лечили его! То-то он пить не хотел. Не в куда пить было. 
А Шах лежал и на нас добродушно поглядывал. Наверное, он так и не понял, что мы его лечили. Думал, что мы его после рыбы отпаиваем. Ну и псина!

Шах-мухолов

Мы с Вовкой сидели на веранде и делали мушки. Собрались завтра идти с утра за хариусами. А хариус, известное дело, на мушку жадный. Шах рядом валялся и теребил кончик лески. Он подрос изрядно, вытянулся и хвост у него колечком стал завиваться. Большая псина получилась.
А мушки у нас выходили на загляденье. Мы у моей мамы ниток набрали шерстяных, у петуха хвост обкорнали, и сидим, крючки обвязываем. Мушка – она ведь пушистой должна быть, чтобы по воде скользила, а не тонула. Работа эта тонкая, потому как рыба не дура, она сразу подделку увидит.
Я на Вовку погляжу – он сидит, язык высунет и будто им помогает. Но помалкиваем, говорить некогда. Сделаем мы так мушку и на занавеску вешаем.
Шаху надоело леску теребить. Встал он, потянулся, головой вертит – чтобы ещё такого поделать? А мы на него ноль внимания – не до него. Он покрутился, покрутился у ног, сходил, Аньку обнюхал, что на пороге грелась. Та на него пошипела чуть-чуть, чтобы отстал. Совсем щенку заняться нечем. Тоска зелёная. И тут до Шаха муха докопалась. Летает вокруг и жужжит. Шах одно ухо поднял и давай за мухой следить. А та ему взяла, да и на нос села. Шах как зубами клацкнет! Мы даже вздрогнули, так он громко щёлкнул. 
А мухе хоть бы что. Опять вокруг летает. Шаху это здорово не понравилось. Он сначала гавкнул на неё. А что ей «гавк», она, может быть, и не слышала его. Так, шум один. Тогда Шах улёгся на пол, уши навострил, и следит за мухой. Та полетала, полетала и снова захотела на Шаха сесть. Понравился он ей, что ли? Заходит она на посадку на ухо Шахово. Только примостилась, Шах лапой как даст по уху, муха вверх взвилась, и была такова. Мы работу бросили, смотрим, как щенок с мухой воюет. А тот злиться начал. Муху по веранде гоняет.
– Он щас всё здесь перевернет, – говорит Вовка.
– Не перевернёт, – отвечаю я.
А муха взяла да и села на торшер, что в углу веранды стоял. Шах с размаху прыгнул на неё, торшер – кряк! И на Шаха! Тут Шах вообще взбесился: носится по веранде, лает, лапами абажур с головы срывает, на всё натыкается. Бросились мы с Вовкой собаку спасать, стащили абажур. Шах сел и ошалело башкой вертит – то ли муху ищет, то ли в себя после торшера прийти не может. А муха исчезла куда-то, не жужжит больше.
Ну, всё, подумал я, теперь успокоится. А Шах вертел головой, вертел и узрел что-то. Уставился так внимательно, уши опять навострил, голову то влево, то вправо наклоняет. Потом припал на передние лапы, тихонько гавкнул и стал подкрадываться к окну. Мы с Вовкой сначала не поняли, что такое он заметил, куда крадётся. И вдруг видим, наш Шах как рванёт на занавеску, где мушки наши висели! Подпрыгнул и зубами за край тюля уцепился, и дерёт его книзу. Здесь уж не до шуток стало. Подскочили мы с Вовкой, как заполошенные: он же сейчас крючков наглотается, и каюк ему придет! 
Схватили Шаха, и давай у него занавеску отнимать. А тот не отпускает, треплет из стороны в сторону. Занавеска оборвалась и накрыла Шаха с головой. Мы вообще перепугались. Я Шаха за пасть схватил и стал зубы ему разжимать, Вовка занавеску тянет. Тут Шах выпустил её, я только выпрямился, а он снова рванулся и ... завизжал! Глядим, а у него одна мушка на носу повисла. Вонзилась в самый кончик и висит как настоящая муха. Шах от неожиданности сперва подпрыгнул, потом давай по носу скрести. Навалились мы на щенка, зажали ему лапы, Вовка крючок из носа одним рывком и выдернул. Шах взвыл, как пароходная труба, а потом заскулил – больно!..
– Ничего себе хариус попался, – перевёл дух Вовка.
– Да, – говорю, – это тебе уже как таймень, а не хариус.
– А мушечки у нас получились что надо, – говорит Вовка. – Даже Шах ошибся. Завтра с рыбой будем.
– Запросто, – согласился я.
А Шах лежит на полу и нос лапой трёт.
Не стали мы пока привешивать занавеску на место – вдруг Шах опять прыгать задумает. Сели снова мушки делать. И слышим – муха тут как тут. Вновь жужжит. Бьётся в стекло и жужжит. Мы на Шаха поглядели. Тот голову поднял, на муху смотрит. А сам ни с места.
– Умная псина, – обрадовался я. – Одного раза хватило.
Но тут Анька, что всё это время на шкафу от кутерьмы пряталась, возьми и спрыгни прямо на подоконник. Умостилась там, потом лапой махнула и придавила муху в уголке рамы. Как и не было той. А сама оглянулась на Шаха, хвостом пару раз дёрнула и в окно уставилась. Что, мол, с этого дурня возьмёшь? Даже муху и ту поймать не может. А ещё собака!
 
Шах и Машка

Мы с Санькой собирались пойти за грибами. На Динамитке, говорили, появились уже маслята. Санька книжку приволок про грибы, и давай доказывать, что если маслят ещё нет, то вполне можно собирать молодой дедушкин табак. И в книжку тычет, – мол, вполне съедобный гриб. Но что-то у нас никто такие грибы ни в жизнь не собирал. Пообещал я Саньку накормить его грибами, если не отстанет и сговорились мы пойти с утра пораньше – пока народу в тайге мало.
Но вернувшаяся вечером с работы мама такую новость сообщила, что я не только про грибы забыл, но и про всё на свете. 
Подходит она мне и так невинно спрашивает:
– Серёжка, хочешь завтра со мной на голец поехать? На всю неделю?
Ну, разве можно когда-нибудь понять этих взрослых?! Так спокойно и просто спрашивает: «Хочешь ли?» Хотел бы я пацана того посмотреть, который бы на голец отказался ехать! Разве ненормальный какой-нибудь… 
Я так от радости завопил, что Анька с печки спрыгнула, а Шах из комнаты прибежал и вокруг меня начал носиться. Давай мы с ним обниматься и радоваться. Ему ведь тоже хочется на голец. Это тебе не по посёлку гонять, на собак соседских брехать. Это же тебе настоящая тайга. Там и медведи есть.
– Мам, а медведи на гольце есть? – спрашиваю я. 
– Есть, – отвечает мама и загадочно улыбнулась. – А ты что, испугался?
Ну, и сказанула! Да кто летом медведей боится?! Они летом никого не едят. Вот зимой – это да. Если медведя зимой разбудить, он всех пожрёт. Такой злой спросонья.
Весь вечер мы собирались в дорогу. Я целый рюкзак набил. Правда, мама почти всё из него потом выбросила. Говорит, зачем тебе на гольце удочки и машинки? Странный человек. Что там, речки рядом, что ли, нету? Но с мамой лучше не спорить. Ещё не возьмет с собой. Я просто крючки в карман сунул. И леску.
Светку мы оставили у бабы Зины, соседки, а сами утром поехали на голец. Посадили нас в кузов грузовика. Там, конечно, тоже хорошо ехать, с мужиками, только вот ничего не видно. Дорога пылит, а над головой и по бортам сплошь брезент. Мама сразу с мужиками специальный разговор затеяла, про всякие там скважины, буры и другое. А мы с Шахом улеглись на мешки и незаметно уснули.
Проснулись, когда машина уже остановилась. Обидно стало – всю дорогу продрыхли, ничего не видели.
Голец – это гора такая. Лысая наверху. Там ни одного кустика на вершине. Только плитняк серый. И мох белый. Ягель. Его лошади не едят, а только олени. Но у нас олени не водились. 
Мы до самой лысины не доехали, а остановились на склоне. Тут стояли четыре домика. У самого леса. И мачта высокая с антенной. И ещё вышка. А на ней трубы. И мотор эти трубы крутит. А они в землю врезаются. Я сразу побежал к вышке, смотреть, как трубы землю сверлят. Мама кричит мне:
– Серёжка, сначала поешь иди!
Какая там еда! Я что, за этим сюда приехал?! Шах за мной несётся, хвост кольцом закрутил. Пробежали мы уже почти мимо всех домиков, как вдруг Шах как затормозит, шерсть у него на загривке дыбом встала, и зарычал он. Я тоже затормозил. Чего это он? А Шах повернулся и к крайнему домику помчался. Я за ним. Потому что, если я потеряюсь, он меня сразу найдёт, а если он – как я его искать буду? Это же не наш посёлок.
Подбежали мы к домику, и тут я увидел... медведя! Самого настоящего медведя. Только маленького. Он лежал возле завалинки и банку из-под сгущёнки грыз. Шах голову к земле пригнул, набычился, хвост дыбом стоит, клыки скалит и рычит. А я стою, весь обмер. Ну, как этот медведь сейчас с банкой закончит и меня начнёт жрать?! Хоть он и маленький, но и я не большой. Как раз ему под силу. Слопал же Шах два килограмма рыбы. А тоже маленький был.
Медведь вдруг встал, заурчал и к нам пошёл. Шах отскочил от него и лаем залился. Броситься боится, кругами наяривает, потом к моим ногам прижался. А у меня в глазах потемнело. Все, думаю, сейчас медведь меня есть начнёт.
Тут из домика мужик выходит. Увидел нас и засмеялся.
– А я-то думаю, кто тут шум-гам поднял. А это Серёжка с Шахом прибыли. Да вы не бойтесь. Это Машка. Она уже ручная. Четвёртый месяц, как без мамки живёт. Погибла мать-то её, – и мужик подошел к нам. А я все равно стою и молчу. Кто его знает, какая она ручная, эта Машка. Может, это она к нему ручная, а ко мне вовсе даже и нет, откусит чего-нибудь.
– А мы вас давно ждём. Валентина Яковлевна всё обещалась ещё на той неделе нагрянуть.
Валентина Яковлевна – моя мама. Она – старший геолог. Ей все эти мужики подчиняются.
Это что же получается? Значит, мать целую неделю знала, что сюда поедет, что здесь есть медведь, а не мне говорила?! Мне до того обидно стало, что я чуть не заплакал. Только вот мужика стыдно. А он говорит:
– Ну, давайте знакомиться. Я – дядя Гриша, а это – Машка. Вас мы знаем, наслышаны про ваши подвиги.
Это всё мама. Наверное, наговорила глупостей с три короба.
Шах к моей ноге жмётся, дрожит весь, но лаять не перестает.
– Ишь ты, – говорит дядя Гриша, и Шаха хотел по голове погладить. Тот зубами, не глядя, клацнул – дядя Гриша еле руку успел отдёрнуть. 
– Молодец! Только ты к хозяину-то не жмись, не жмись. Нападать надо на зверя, хозяина защищать. И ты, Серёга, не бойся Машку. На, возьми сахару и дай ей. Она это дело страх как любит, – он достал из кармана куртки большой кусок колотого сахара и протянул мне:
 – Умеешь зверей кормить?
Я головой кивнул, сахар взял, положил на раскрытую ладонь, а дать Машке боюсь. Как будто руку кто к боку привязал. А медведь стоит рядом с нами и смотрит спокойно. И на Шаха вообще внимания не обращает. Ждёт, пока я ему сахар дам. Тогда дядя Гриша взял мою руку и вперёд вытянул. Машка носом в ладонь ткнулась. Он у неё тёплый, а язык шершавый-шершавый, как бумага наждачная, и горячий. Слизнула она сахар, похрустела чуть и снова смотрит – ещё просит.
– Ну, вот и познакомились, – сказал дядя Гриша. – Теперь надо Шаха знакомить.
Вытащил он снова сахар из кармана, взял Шаха на руки и подносит к самому медведю. Шах рвётся из рук, царапает дядю Гришу. А тот приговаривает:
– Молодец, Шах, умница. Хорошая собака, – и сахар медведю суёт.
Я тоже подошёл немного, встал за дядю Гришу и стал Шаха по голове гладить. Но тот всё равно шерсть ерошил и рычал. А Машка его всего обнюхала, даже лизнула в нос. Этого Шах вытерпеть не мог, как рванулся и выскочил из рук. Кувыркнулся на земле, отбежал о нас, сел и обиженно залаял.
– На первый раз хватит, – сказал дядя Гриша. – Ничего, за неделю подружатся. А потом вы медвежонка в посёлок повезете. В Иркутск отправлять надо. В цирк. Поедешь, Машка?
Медвежонок голову задрал и на дядю Гришу уставился. Тот засмеялся, взял медведя за загривок, и мы пошли чай пить. А Шах на улице остался. 
Мама на гольце с утра уходила с геологами в тайгу, а мы – я, Шах, Машка и дядя Гриша – оставались на базе. Дядя Гриша работал на вышке. Она называется «буровая». Потому что землю буравит, опуская в неё длиннющие трубы. Потом их достают из земли, из труб вынимают камни и песок, и смотрят – есть ли в земле слюда. Дяде Грише помогал ещё один механик, они целыми днями работали. Так что нам никто не мешал, и мы делали всё, что заблагорассудится.
С Машкой мы быстро подружились. Она оказалась добродушной и весёлой. Я её перестал бояться, потому что она еще и попрошайкой была жуткой. Подойдёт ко мне, носом в руку тычется – сахар выпрашивает. А Шаху понравилось её за хвост кусать. Хвост у Машки был малюсенький, сразу даже и не заметишь его. Шах подкрадётся сзади, кусанёт за хвост и дёру. Машка рыкнет, крутанётся на месте, лапами замашет, а Шах уже далеко, заливается радостно – что, мол, взяла?!
А ещё мы каждый день ходили за шишками. Знаете, как с Машкой ловко шишки добывать. Шишки ещё зелёные, но если их сварить в котелке или запечь в костре, то вкуснятина, лучше не придумаешь.
Пойдём с утра в лес. Шах бурундуков гоняет, а мы с Машкой ищем кедр с шишками. Найдём его, я Машке говорю:
– Давай, Машка, покушаем!
Той два раза повторять не надо. Сразу уцепится лапами за ствол и вверх. Да так шустро, совсем как монтёр на столб электрический залазит. Заберётся на самый верх и давай ветки с шишками обламывать. А мы их внизу с Шахом собираем. Наберём побольше, и зовём Машку вниз. А она не хочет спускаться. Тогда мы делаем вид, что домой пошли. Она видит такое дело, шурсть вниз, и вот уже тут, на земле, за нами ковыляет. Ходит она так интересно – как баба с коромыслом, переваливается с боку на бок. Идёт, идёт, вдруг муравейник найдёт, и давай его рыть. Он для неё как для нас мороженое. Мне мама говорила, что муравейники разорять нельзя, муравьи полезные. А Машка ведь этого не понимает. Тогда я Шаху на Машку показываю, он подкрадывается к ней, за хвост – тяп! И бежать. Машка вякнет недовольно и трусцой за Шахом.
Так мы целую неделю и жили привольно. Жаль только, что Саньки с Вовкой не было с нами. Вовку родители к родственникам отправили, а Саньку мать не отпустила бы – она за него боится: Санька, хоть и толстый, но часто болеет. Вот она и беспокоится, понятное дело.
Я за неделю кучу всяких красивых камней насобирал для школьного музея. А однажды даже золото нашёл. Пошли мы втроём рыбу ловить – на ручей в распадке. Шах с Машкой в нём сразу купание устроили, всю рыбалку мне испортили. Я с ними немного побегал, потом решил крепость из песка построить. Песок в ручье белый, чистый-пречистый. Сначала сухой идёт, а потом, когда углубишься, темнеет и мокреет. И вот гляжу, блеснуло что-то. Я ладошкой зачерпнул песок, вытаскиваю на солнце, а наверху, на кучке, крупинка жёлтая лежит и блестит блеском. У меня так все и захолонуло внутри – золото! Мы в музее видели его. Оно точно таким же было, что и у меня на ладошке.
Вот это находка! Ну, думаю, мама обрадуется! Это же почище слюды будет. Сбегал я домой, притащил миску алюминиевую и давай песок промывать. Я в кино видел, как старатели в лотках золото мыли, вот и я так же стал действовать.
Сижу, рою песок, и мою его в ручье. А крупинок всё больше и больше. Тут Машка с Шахом увидали, что я что-то рою, примчались ко мне, давай помогать. Шах прямо с головой в песок ушёл, так зарылся. Высунет голову, посмотрит на меня недоуменно – что тут искать? – и снова роет. А Машка рядом возится, будто берлогу себе копает. До самого вечера мы золото мыли. А потом прихожу я к маме в избушку, да как бухну миску на стол. А в ней золото! Ну, думаю, сейчас мама обрадуется. А она взяла шепотку крупинок, посмотрела их на свет, подула зачем-то и говорит:
– В ручье нашёл?
– Да! – отвечаю я гордо.
– Молодец! – похвалила мама. – Только это не золото. Это...
И она такое мудрёное слово сказала, что я до сих пор выговорить не могу. Это минерал такой, иногда рядом со слюдой встречается. Я сначала расстроился, а потом подумал: ну и пусть не золото, всё равно интересно!
А через день мы уезжали на Колотовку. После обеда пришла машина за нами. Мы уложились, дядя Гриша надел на Машку ошейник и цепочку и дал её мне:
– Держи, Серёга, – говорит. – Ты ей сегодня будешь за хозяина. Так что бывай здоров! Приезжай ещё!
А мне так не хотелось уезжать! Вот бы все каникулы на гольце прожить! Саньку с Вовкой сюда, построили бы шалаш и жили как индейцы. Я даже поплакал тихонько в кузове, чтоб никто не видел.
Шах и Машка улеглись у моих ног и заснули. Они всю дорогу так и продрыхли: Машка на боку, а Шах ей голову положил на лапу и посапывал, как на перине. А я всё переживал, что мы уезжаем и неизвестно, попаду ли я ещё хоть раз на голец. И тут же решил стать геологом. Как моя мама.
Выгружались мы возле конторы. Только я спрыгнул из кузова, а за мной Шах с Машкой, как со всех сторон, со всего рудника, наверное, к нам примчались собаки. Окружили нас и стали лаять на Машку, рваться к ней. 
Самые смелые почти набрасывались на неё. Машка от такого приема ошалела, прижалась к забору и дрожмя дрожит. Сидит, глазами маленькими лупает, не понимает, за что на неё злятся. Она же ничего такого не сделала?! Я тоже к забору прижался и не знаю, что делать. Мама с шофёром пошли в контору. Оставалось только пропадать.
А собаки всё наглели и наглели. Шах поначалу только огрызался да порыкивал, а потом не выдержал: видит, что нас зажали со всех сторон и озлился напрочь. Как кинется на самого большого пса. Тот от неожиданности даже сел. Никак не ждал, что щенок может так нагло бросаться на взрослых псов. А потом как схватит Шаха за загривок, да как крутанёт в воздухе. Тот всеми лапами замахал и шмякнулся метра за два. Визжит, но вскочил и снова на собак ринулся. Я стою, рот раскрыл, смотрю, как мой Шах с настоящими собаками дерётся. Совсем как взрослый пёс. 
Вдруг меня как дернёт кто-то за руку, я чуть не упал. А это Машка Шаху на помощь пошла. Рычит, словно взаправдашний медведь, волочёт меня на цепи за собой. Тут уж я благим матом заорал. Это что же такое делается?! Если Машка лапами махать начнет, то и мне конец придёт. Или собаки нечаянно загрызут – они ж разбираться не станут. А чтоб цепь отпустить, у меня ума не хватило. Так и еду по земле за Машкой.
На мой крик из конторы люди выскочили. За ними мама. Бегут, кричат, руками машут. А нам уж не до них. У нас настоящий бой идёт. Собаки по мне, как по земле носятся. Машка их и зубами рвёт, и лапами. Я вслед за ней мотаюсь. Моего Шаха завалил огромный пес, и ухо ему отгрызает. Тот уже и визжать не может, один писк стоит, но лапами рвёт псу брюхо. Потом вдруг всё стихать стало, кто-то вырвал у меня из рук цепь, за плечи поднимает. Тут мама налетела, стала ощупывать меня, а сама плачет и целуется. А у меня ни одной царапины, только штаны на коленке порвал. Зато у Шаха ухо совсем загнулось и кровь капает. Машка рядом стоит и ему ухо зализывает. И время от времени на собак порыкивает – те в отдалении встали и не уходят.
Мы привели себя в порядок. Мама взяла Машку на цепочку, и мы пошли домой в сопровождении всей стаи. 
Вечером за Машкой приплыл катер. Мы долго прощались с медвежонком, а Шах лежал у её ног и никого посторонних не подпускал. Пришлось маме увести его в конуру, а на Машку надеть намордник, потому что когда Шаха уводили, она сразу забеспокоилась, заурчала, хотела идти вслед за ним. Но тут рабочие взяли её очень крепко за цепь, и повели на катер. Мы со Светкой бежали по берегу и плакали. Потому что хоть и говорила мама, чтобы мы будем приезжать в Иркутск, в цирк, смотреть Машку, но Иркутск, далеко, а Машки рядом больше не будет...
Шах два дня ничего не ел, всё Машку искал. Оставит чашку свою, ходит по двору и землю нюхает. Потом поскулит, поскулит и ляжет возле конуры. Он вдруг стал таким взрослым, что мама взяла и привязала его на цепь. И прицепила к проволоке, которую мы протянули через весь двор.
Машку мы больше так и не увидели. Может, она и в самом деле в цирке выступала, а, может, сбежала. Вот бы она пришла к нам! Как бы здорово мы зажили – Шах, Машка и я...
 
Третий подвиг Шаха,
 или Как он Тумана победил

Когда Вовка вернулся от родственников, я рассказал ему про голец, про Машку, про то, как Шах с собаками дрался, какой он смелый и сильный. Вовка здорово жалел, что не ездил со мной на голец, не видел медвежонка, не видел, как Шах дрался. А ещё я рассказал, что Шаха тот пёс победил. И мы тут же решили учить Шаха драться. В самом деле, – что это за дела, если твою собаку побеждают всякие посторонние псы?
Отцепили мы Шаха, и давай с ним бороться. А он не хочет с нами драться. Прыгает, как глупый, лижется и всё. Тогда Вовка говорит:
– Давай, Серёга, бери его за передние лапы. Будем учить подножку делать.
Поднял я Шаха за передние лапы, а Вовка его за заднюю лапу как дёрнет! Шах ляпнулся на землю. Лежит, понять ничего не может. Это что за дела такие? Он с нами играет, а мы его об землю шмякаем? Соскочил и на нас с тявканьем. Мы только этого и ждали. Гоняется он за нами по двору, а мы – то Вовка, то я, улучим момент, когда он подпрыгнет, хвать его за заднюю лапу и на землю. Шах поначалу только пуще прежнего прыгал. А потом понял, что его легко и просто побарывают, и стал задние лапы широко ставить. Только мы его хотим за лапу дёрнуть, а он в сторону – прыг!
– Получается! – заорал Вовка. – Скоро совсем научится!
А Шах в это время подскочил к нему, за ногу схватил да как дёрнет! Вовка на землю загремел.
– Ничего себе! – обрадовался я. – Вот это даёт!
– Ага, – говорит Вовка. – Тебе даёт, а я чуть не расшибся. Он мне всю ногу разодрал. 
И штанину задирает. А там, точно, царапина здоровущая. У самой щиколотки. Вовка на неё посмотрел, послюнявил, и ему сразу расхотелось Шаха учить.
– Ну, его, – говорит, – дозлим, сожрёт к бесу.
Шах вокруг носится, доволен. Гляжу, он на меня искоса поглядывает. Оценивает так. Не успел я ничего сообразить, как тоже на земле оказался. Сижу, за ногу схватился. А Шах над нами стоит, ухмыляется. Во всю пасть.
– Ага, – обрадовался Вовка, – так тебе и надо. Научили на свою голову.
Пока мы до крыльца добирались, Шах ещё не раз пытался за щиколотки нас схватить. Теперь мы уже в сторону отскакивали да ноги поджимали, а не он. Загнал нас Шах на крыльцо и разлёгся внизу, язык вывалил. Потом давай лапой по земле стучать: чего, мол, вы? Пошли, ещё поборемся.
– Как бы ни так! – сказал Вовка. – Не дождёшься. Иди вон, с собаками борись, нашёл дурачков.
Да, ученичок нам попался! Вот и тренируй таких. Потом тебя же и съедят.
И надо было такому случиться, что у Ревякиных, соседей наших, в это время здоровенная псина – Туман, с цепи сорвался. Бегает Туман по улице, обрывком цепи гремит, на всех кидается. За минуту всю улицу очистил. Он дурной, хозяева его почти не кормят и всё время на цепи держат. Вон он такой злой и получился.
Мы с Вовкой на крыльце сидели, от Шаха отмахивались. У Ревякиных дома никого нет, все на работе. У нас тоже, только мы с Вовкой. Да ещё Шах по двору носится. Он как услыхал Туманов брех, так сразу и стал носиться. Подбежит к забору, встанет на задние лапы и в ответ гавкает. Или голову под калитку засунет – у него там целая нора прорыта. Его же мама тоже иногда на цепь сажает. Вот он себе отдушину и вырыл, чтобы на собак лаять.
А Туман услыхал, что Шах лает и – к нам. Мы глазом моргнуть не успели, как он одним махом перелетел через забор и остановился перед Шахом. Пасть ощерил, шерсть на загривке задралась, и слюна капает с клыков, рычит злобно. Он выше Шаха был и здоровее. Мы как увидели такое дело, заорали на него, чтоб со двора уматывался. Туману хоть бы что. Стоит, злится, вот-вот на Шаха бросится. Вовка в Тумана палку кинул, да толку никакого. А Шах ни капельки не испугался. Не стал ждать, пока на него кинутся, сам вперёд рванул. Сшиблись они, только пыль столбом пошла. Ну, всё, решили мы, заест Туман Шаха. Куда же тому устоять против такого взрослого кобеля. Визг во дворе, рёв, пыль клубится. Потом из этой пыли Туман выскочил, за ним Шах. Опять у него ухо повисло и кровь сочится. Не везёт Шаху с этим ухом, откусят когда-нибудь.
Мы сидим на перилах, не знаем чем помочь собаке: вниз спустишься, Туман нас самих съест и не подавится. Зверюга зверюгой. Кричим только сверху на него. Да что толку с нашего крика? Собаки и не слышат нас, собой заняты. 
Туман начал кругами вокруг Шаха ходить, готовиться к прыжку. А тот снова не стал ждать, опять вперёд рванул. И они опять сшиблись, и опять в пыли покатились. Но на этот раз первым выскочил Шах. Весь такой напружиненный, уши вдоль головы прижал, и пасть не хуже Тумана щерит. Тут мы одну вещь интересную приметили – когда Шах кидается, он не лает. Просто рыкнет и всё. Это он уже потом визжит, от боли.
Туман снова начал свои круги кружить, но уже осторожнее стал, не рыпается. И тут мы обалдели: Шах снова прыгнул на соперника, но в последний момент пригнул голову и ухватил Тумана за заднюю лапу. Точь в точь, как мы его учили. Мы с Вовкой чуть с крыльца не свалились от восторга. «Вот это пёс!»
А Шах рванул Туманову лапу со всей силы. Тот, не ожидая такого приёма, кувыркнулся вверх лапами. И здесь Шах вцепился ему в глотку. Мы только хрип услыхали. Не сговариваясь, пулей слетели вниз и помчались к собакам. Шах рвал Туману глотку, всё сильнее вгрызаясь в шкуру. Туман уже начал сучить лапами по земле, когда нам с Вовкой удалось за ошейник оттащить Шаха в сторону. Туман остался лежать на земле, тихонько поскуливая. Шах почти сразу успокоился, улеглась шерсть, но мы на всякий случай увели его в конуру и закрыли. А сами вернулись к Туману. Тот ещё немного полежал, и, пошатываясь, побрёл к калитке. Вовка вперёд забежал, открыл её и выпустил собаку. Туман ещё немного прошёл и в пыль улёгся на дороге. Дышит тяжело. Ничего себе Шах его отделал! Мы хоть и гордились своим псом, но и Тумана жалко стало. Нельзя же до смерти драться. Мы всё это Шаху рассказали. А он лежал и на нас смотрел, как будто всё понимал, но согласиться не мог. У них, у собак, наверное, свои законы – звериные. Раз ты первый начал, так и получай за всё по полной. А Туман начал первым: Шах к нему не приставал.
Вечером к нам пришел Ревякин. Ему кто-то рассказал, что Шах порвал Тумана. Вот и пришёл он к маме ругаться. А мама позвала нас и спросила, как было дело. Мы всё по-честному рассказали. Но Ревякин всё равно сильно ругался и грозился Шаха прибить. Тогда мама сказала, чтобы он уходил из нашего дома. Нечего приходить и ругаться, если всё было по справедливости. Надо лучше за своей собакой следить. Так они и поругались. 
Мы с Вовкой ушли в наш сарай и стали обсуждать драку. Потом Вовка говорит:
– Теперь за этим Ревякиным следить надо. А то он нашего Шаха запросто прикончит. Видал, какой он с собой топорик носит?
– Не посмеет, – не согласился я. – Его Шах быстрее прикончит. 
 – Всё равно, – возразил Вовка, – нехороший человек твой сосед. Ну, подумаешь, подрались собаки. Чего теперь ходить и ябедничать?!
А кто его знает, зачем? Попробуй, пойми этих взрослых. Но мы этим же вечером зарыли лаз под калиткой и укоротили у Шаха цепь: во двор сосед зайти не посмеет, а больше к Шаху у него доступа не будет!
 
Четвёртый подвиг Шаха

Санька со своей мамой отправились в санаторий, и мы остались втроём: я, Вовка и Шах. Посёлок почти вымер: кто в отпуск уехал с родителями, кто в пионерский лагерь, кто по родственникам. 
Делать было решительно нечего. Жара стояла сильная.  И мы пропадали в Витиме. Даже рыба не ловилась – казалось, что она вся ушла на глубину, чтобы там, в холодной проточной воде, отоспаться. 
С утра, выпросив у матерей по куску хлеба с маргарином и свистнув Шаха, мы мчались на берег реки. Не далеко от моего дома на Витиме была небольшая, но очень замечательная песчаная бухточка. Слева её ограждал каменный мыс под названием Бычок, который вдавался далеко в реку, а справа стрелка Второго острова. Вода здесь всегда прогревалась, течения почти не было. И все пацаны, обычно, купались как раз тут. Мужики и взрослые парни любили купаться по другую сторону Бычка. Там была стремнина и большая глубина. Можно было нырять с самодельной нырялки. И выныривать уже далеко-далеко: течением пловца быстро утаскивало вниз по течению реке.
Прежде чем купаться, мы перебрались вброд на Второй остров и стали искать стрелки молодого дикого лука. Вовка наткнулся на семейство саранок, и мы нарыли корешки цветов, которые жаренные на костре, были вкусным дополнением к чёрному хлебу с маргарином и крупной солью. Они напоминали картошку, только чуть сластили. Их можно было запросто есть и сырыми. Тоже ничего себе на вкус. А ещё корешки этого цветка здорово помогают при порезах. А уж ноги мы резали за лето много-много раз.
Накопав корешков и нарвав пучки лука, мы устроились под раскидистой черёмухой с ещё зелёными ягодами и приступили к завтраку. Шах, между прочим, был всегда недовольным нашей едой: лук он не ел, от саранок нос воротил, а хлеба нам и самим мало было. Поэтому он удирал от нас и мчался в росший рядом лесок. Гонять белок и бурундуков. Между прочим, бурундук кусается страшнее собаки. Прошлым летом мы с Вовкой вздумали поймать бурундука. Для школьного зооуголка. Заранее присмотрели в лесу место, где бурундуки часто бегали, набрали кедровых орешков и пошли охотиться. Мы чего придумали? Нашли пару пеньков, на которых можно сидеть, проложили к ним дорожку из просыпанных орешков и уселись на пенёчки. В ладошки тоже набрали орехов. Это чтобы, когда бурундук найдёт нашу тропку, шёл по ней и утыкался в ладонь с орехами. Тут его за шкирку и лови.
Затаились мы, ждем. Зверушка не заставила себя ждать. Сначала бурундук вспрыгнул на поваленное дерево. Оглянулся. Почесал брюшко лапкой, подёргал носиком и мелкими перебежками стал приближаться к дорожке из орехов. За ним было потешно наблюдать. Найдёт орешек, возьмет передними лапками и себе за щеки. Да так быстро, что щёки раздуваются как мячик. Он же не ест всё сразу, оставляет про запас. Через пять минут у него щёки стали шире мордочки. Он сел на хвостик, оглянулся, а потом мгновенно скрылся в буреломе.
– Всё! Убежал! – вздохнул Вовка. – Больше не придёт. Много орехов мы насыпали.
– Придёт! – уверено ответил я. – Бурундуки запасливые. Вот он в своё гнездо и таскает запасы.
Не успел я ответить другу, как зверёк появился снова. И прямиком на ореховую дорожку. Так он путешествовал ещё три раза. И, наконец, почти вплотную приблизился к моей ладони. Ещё каких-то парочку сантиметров. Я затаил дыхание, показалось, что вообще перестал дышать. Вот острые коготки коснулись моих пальцев. Бурундук поднял голову, посмотрел мне в глаза, схватил очередной орешек, и ловко засунул его себе за щеку. Потом зверёк почти полностью сел мне на ладонь. 
Пора!
Я резко сжал ладонь, пытаясь ухватить бурундука за шею. Лучше бы я этого не делал!!! Зверушка мгновенно впилась зубами мне в ладонь между большим и указательным пальцами. Я завизжал на весь лес и со всей силы махнул рукой. Бурундук по дуге улетел куда-то в лес, а я свалился с пенька. Мне показалось, что из ранок на ладони хлестал настоящий фонтан крови! Ну и зубы у этого зверя! Он прокусил ладонь насквозь!
Вовка с выпученными от страха и непонимания процесса глазами подскочил ко мне.
– Серый, ты чо бурундуками кидаешься?! – испуганно спросил он.
У меня слёзы на глаза навернулись – больно ужасно. Зажал руку между коленей, сел на мох и как китайский болванчик качаюсь, слово вымолвить не могу. А кровь между пальцами так и капает. Потом с Вовкиной помощью перетянули мне ладонь носовым платком, да и пошли домой. Не солоно хлебавши. Но запомнили на всю жизнь – не зная броду, не суйся в воду. Интересно, а что запомнил бурундук? Он, наверное, в своём племени останется навсегда как первый лётчик-космонавт, увидевший свою тайгу сверху. Я очень надеялся, что бурундук приземлился благополучно. Он же не хотел летать – это моя вина была.
В общем, пообщались с живой природой… 
В тот день на реке народу вообще почти не было. Шах, устав шлындать по кустам, забрался по самую шею в реку и стоял там, высунув длинный красный язык. Вообще, с ним классно купаться. Мы ещё плавать как следует не умели. Разве что по-собачьи, подгребали руками под животом и безумно хлобыстали ногами по воде. Но могли ухватиться Шаху за хвост и проплыть с ним несколько метров. Правда, собака стремилась утащить нас по очереди на глубину. Но это мы сторожили – как только ноги переставали доставать дно, тут же разворачивались, и, поднимая фонтан брызг, плыли, как могли, к берегу.
Вовка наделал бутербродов из хлеба с маргарином и дикого лука. Посыпал солью. Только хотели перекусить, как появилась Светища. Ей тоже надоело на крыше веранды книжки читать. Решила искупаться. Присела рядом с нами, и с ходу хапнула у Вовки его бутерброд:
– Не жадись! – буркнула она Вовке, хотя тот даже ещё и рот открыть не успел. И стала жевать. В это время на берегу появился Андрюха Попов, который перед собой катил огромную надутую камеру от грузовика. Вот это да! Вот это здорово! Можно будет на ней плавать как на спасательном круге!
Вовка, увидев камеру, заорал «Ура!!!» и помог притащить «спасательный круг» к нашему лагерю.
Мы угостили Попова бутербродами. Он не стал отказываться. Поели мы быстро и начали спихивать камеру в воду. Шах крутится рядом, солнце сияет, река тёплая и белый песок. Простое человеческое счастье – что ещё нужно летом?
Спихнули мы камеру на воду, уселись на бортики и только хотели отчалить, как Светища запросилась к нам. Ей, видите ли, тоже захотелось прокатиться! Почему бы и нет? Мы потеснились, и Светка уселась рядом с Вовкой. Шах недовольно носится по берегу – ему-то места нет?! 
Попов оттолкнулся от берега подобранной на песке веткой, и камера плавно закачалась на воде. Блаженство! Сверху солнце палит, ноги в прохладной воде, грести не надо – течение потихоньку вращает наш «корабль», и мы плывём себе и плывём. Шах, увидев, что мы уплываем, смело ринулся за нами. Загребает лапами, а Светища его ещё и подманивает за собой. Так мы блаженствовали очень долго. Камера крутилась почти на одном месте, не удаляясь далеко от берега: я ж говорю, течения в заводи не было почти никакого.
В это время снизу по реке, из-за мыса вырвалась моторка. Она пронеслась мимо нас метрах в десяти, и Вовка заорал нашу с ним любимую песню про «Варяг»:
Все вымпелы вьются и цепи гремят 
Наверх якоря поднимая,
Готовятся к бою орудия в ряд,
На солнце зловеще сверкая.
Я подхватил было, но тут камеру ощутимо подкинуло на волне, и я чуть не кувыркнулся с бортика. «Вот было бы дело!» – подумалось мне, и я судорожно попытался ухватиться за скользкую резину. И тут случайно взглянул на Светку. Глаза у неё были как блюдца и рот начал открываться в предстоящем крике. Не успел я подумать – «Чего это она?!», как Светка закричала:
– Мамочка моя, мамочка!!!
Орать было отчего. Волна от моторки, ударившись о каменные рёбра мыса Бычок, вернулась к нам, и нас одним рывком вынесло на течение! Камера тотчас набрала скорость, и мы понеслись прямо к водоворотам, которыми так славился каменный мыс. Каждый из нас знал, что в этих воронках утонуло немало местного народа. Кто пьяный, кто с дуру. И наш «корабль» неумолимо нёсся к бурлящим кругам на воде.
Мы пропадали! Совершенно точно и бесповоротно. Кричать и звать на помощь было бесполезно – посёлок пустой, на берегу ни одной живой души. Мне казалось, что пальцы мои впились в тугие и скользкие борта камеры. Сердце остановилось, а в голове билась одна мысль: «Ну, всё! Ну, всё!»
И тут раздался Вовкин крик:
– Шах! Шах!!! Ко мне!!!
Я осторожно оглянулся, боясь сдвинуться хоть на миллиметр. Оказалось, что мы про Шаха забыли, а он про нас – нет! Ему надоело догонять нас вплавь, и он выбрался на берег. И теперь бежал за нами во всю прыть, грозно при этом лая, будто ругая нас. Он выскочил на мыс Бычок и с разгона прыгнул в воду. В самый водоворот. Несколько секунд его даже не было видно.
– Утоп! – всхлипнул Андрюха. Но вдруг голова собаки появилась из воды, и Шах сделал несколько судорожных гребков лапами. И снова скрылся под водой, которая крутилась винтом. Наша камера слегка накренилась, её потащило к центру водоворота. В это время вынырнул Шах. И головой так шандарахнул в борт камеры, что мы все чуть не слетели в воду. Не знаю, какие усилия потребовались псине, чтобы вырваться из воронки. Наверное, его просто раскрутило под водой, и вынесло на поверхность. А тут сверху наш «корабль». Удар его морды в камеру спас нас. Получилось так, что в тот момент, когда камера хотела скользнуть в водоворот и начала движение по кругу, Шах ударом своей башки придал нашему «кораблю» дополнительную скорость. И мы просто вылетели из воронки на обычное спокойное течение. 
– Снимай майку! – продолжал командовать Вовка. Это он орал уже на Светищу. Та не поняла зачем, но сдернула её мгновенно. Хотя и стеснялась уже ходить при нас полуголой. А я не понял – зачем Вовке майка? С ума он сошёл, что ли?! А Вовка снова стал звать Шаха. Тот подплыл совсем близко к камере, и Вовка сунул ему майку в пасть:
– Вези, Шах! Вези миленький! – стал просить мой друг собаку. – Тащи на берег!
И умный пес всё понял! Вцепившись клыками в Светкину майку, Шах начал буксировать нас к далекому берегу.
– Помогайте! – тут уже закомандовал Попов, и, свесившись через бортик, стал подгребать руками.
Мы со Светкой тоже перегнулись к воде, и кое-как начали помогать. 
Сколько времени прошло, я не помню. Помню только тот восторг, когда ощутил под ногами дно…
Мы лежали на песке и плакали от пережитого страха и радости спасения. А рядом сидел наш верный Шах и грустно смотрел вдаль, на медленно уплывающую камеру – никто из нас не подумал о ней после того, как вылезли на берег… 
Потом Шах зевнул, отряхнулся, и подался по своим делам. Он так и не понял, что совершил свой очередной подвиг!..
 
Шахматное семейство

Шах стал уже совсем взрослым кобелём. И мама теперь привязывала его постоянно на цепь, чтобы он не хулиганил и не рвал соседских собак: он не прощал никому высокомерного к себе отношения. И поэтому любой взгляд в его сторону от чужих псов для него означал вызов на бой. Что и случался тут же. Без лишних собачьих разговоров. 
Но иногда Шах рвал цепь или ошейник и удирал со двора по своим псовым делам просто так. Он мог носиться целый день неизвестно где и неизвестно с кем. Мы иногда определяли его место только по внезапному шуму очередной битвы: опять Шаху кто-то не понравился. Тогда мы мчались на место драки и уволакивали упирающуюся собаку во двор. При этом нещадно его ругая – нельзя же быть таким драчуном.
И вот однажды Шах нас снова здорово удивил!
Сидели мы на крыльце и соображали – чтобы такого придумать? Заняться было не чем. Разве что сходить в лес да бруснику прошлогоднюю пособирать? Сейчас она сладкая-сладкая. И на пригорках, где снег давно сошел, ее бывает много. На том и решили. 
 Хотели Шаха с собой позвать. А его на дворе не оказалось – сбежал куда-то. Посвистали его. Тишина. Умчался по своим делам. 
Только вышли из калитки, смотрим – летит наш пёс. Лишь пыль столбом за ним. Подскочил к нам, навернул два круга и в ноги тыкается. Потом отбежал на несколько метров, остановился, и на нас оглядывается. На морде отчётливо видно нетерпение: мол, чего стоим? Пошли! 
Куда это идти?! Нам совсем в другую сторону, в лес. А Шах ещё и рявкает на нас нетерпеливо! 
И мы повернули за Шахом. Так и шли: Шах отбежит на десять метров, останавливается, и поджидает нас. Потом дальше топаем.
 Привел он нас в заросли стланика, что рос на опушке Блиновки, пригорка в посёлке. Сначала мы не поняли – чего мы тут не видели? Заросли как заросли.
А потом!..
Около выгоревшего во время прошлогоднего пожара пня лежала на боку Жулька. А рядом, утыкаясь носами в живот, копошились … пять маленьких пушистых щенят!!! 
– Ребя! Вот это д-а-а! – заорал Вовка и кинулся к Жульке. Та недовольно повернула морду в нашу сторону и громко зарычала. Даже наш Шах неодобрительно гавкнул на Вовку. 
Это была собака Шатохиных, которая пропала почти месяц назад. Валерка Шатохин долго искал свою псину: она просто ушла со двора. Мы даже переживали за него, потому что представить не могли – как бы у нас вдруг пропал Шах?! 
В посёлке все называли собаку просто Жулька. А Валерка Шатохин звал её Джульеттой. Честно говоря, ничего особенного Жулька из себя не представляла. Обычная дворняга. Где-то в родове у неё, похоже, был кто-то из овчарок, потому что морда породистая. Но телом и статью – обычная шавка. 
Шавка шавкой, а щенятки были просто замечательными!
– Тише, тише, миленькая! – забормотал Саня, и присел возле Жульки. – Какие холосенькие!  – засюсюкал Санюра. – Какие лапушки славненькие!  – и погладил одного щенка по голове. Тот оторвался от матери, поднял свою пушистую голову и уставился на неведомое для него существо, мешающее принимать пищу. Тут и мы с Вовкой уселись на корточки и начали гладить щенков. Жулька внимательно оглядела всех нас, подвигалась всем телом, отряхивая щенков с себя, потом встала и потрусила куда-то.
На хозяйстве остались мы и Шах. Тот немедленно плюхнулся на землю возле весёлой компании, и щенята, пошатываясь и спотыкаясь, пошкандыбали к нему. Они сначала тыкались носиками в Шахово пузо, но не найдя требуемого, затеяли возню между собой и довольным Шахом. Щенки ползали по нему, кусали уши псу, а тот осторожно отмахивался лапами. Потом щенята стали бороться друг с другом, потешно теребя хвосты и кувыркаясь через голову. Мы зачарованно наблюдали за ними. 
А Шах продолжал блаженствовать.
– Пацаны! – внезапно зашептал Вовка. – А ведь, похоже, это шаховские дети! Он нас сюда приволок познакомиться с ними. Вишь, какой довольный и гордый!? Папаша!
Точно! Так оно и есть! Скорее всего, Шаху не терпелось похвастаться своим потомством. Перед кем ещё хвастаться-то?! Вот он и позвал нас, когда Жулька разрешила: щенки уже подросли, не опасно. А сейчас он играл со своими детьми, чтобы мамка сходила по своим делам, покушала. И ей спокойно – дети под присмотром, и Шаху весело. И нам тоже.
Мы загордились нашим псом. Поразобрали щенят на руки и тут же установили, что все рыжие – мальчики, а серые два – девочки! В маму. 
Тут и мама вернулась. Щенята бросились к ней, но Жулька не торопилась кормить их. Она села рядом с развалившимся Шахом и сверху вниз рассматривала своих детёнышей, ленивым движением лапы иногда отодвигая особенно настырных. Она отдыхала. Щенята недовольно повизгивали, не понимая такого поведения матери. Потом они примостились под боком у Шаха, поворочались, и засопели – умаялись играть. Жулька тут же легла поодаль, положила морду на передние лапы и стала смотреть куда-то вдаль, думая свои собачьи думы.
И мы задумались – что нам делать с таким кладом? Куда девать малышей? Домой щенят нам точно не разрешат взять: у меня есть Шах, Санюрина мама почему-то терпеть не может домашних животных, у них даже кошки нет. У Вовки тоже всё под большим вопросом.
– Давайте Валерке расскажем, что Жулька с детьми нашлась, – предложил Саня. – Пусть он думает, что с ними делать.
– Ага! – возразил Вовка. – Будет он тебе думать, как же. Бросит в лесу и всё. А во-вторых, это шаховские дети. Самим думать нужно.
Вовка был прав – дети Шаха, а, значит, мы должны ему помочь. Недаром он нас позвал познакомиться со своим семейством. Думала же собака о чём-то?
Проблема была неразрешимой. 
Для начала мы придумали сделать шалаш. Где Жулька с детьми могла бы прятаться от дождя и солнца. Это было проще простого. Вовка побежал домой за топориком. А мы с Саней пока рвали траву на подстилку. Собаки поглядывали на нас, но не вмешивались – наверное, понимали, что мы не в игры играем.
Вскоре застучал Вовкин топор. Он рубил молодые осинки, чтобы сделать остов шалаша. Правда, сначала он размахнулся так, что шалаш должен был получиться размером с хорошую избу. Санька ему быстро пояснил, что чем меньше будет размер шалаша, тем теплее будет в нём Жульке и щенкам.
Сверху осинок, составленных в ряд в виде буквы «Л», мы накидали лапник от стланика. Потом натрусили побольше травы в шалашик, чтобы щенячья постель была помягче. Затем Вовка осторожно, косясь на мамашу, взял на руки самого большого рыжего щенка и аккуратно перенёс в построенный домик. Жулька покосилась на Вовку, но ничего «не сказала». А даже наоборот: встала, выгнула спину, потянулась, отряхнулась и … вошла в шалаш! И развалилась там, выставив свои соски на всеобщее обозрение. Мол, «где вы там, обедать пора»!
Мы обрадовались и по очереди перенесли малышей к мамке. Они тут же заёрзали, зачмокали, отпихивая друг друга. И потом затихли. Слышно было только чмоканье и дыханье засыпающей Жульки.
– Пошли отсель! – прошептал я. – Пусть отдыхают!
И мы тихонько тронулись в обратный путь. Шах поднялся, обнюхал шалаш, поглядел на спящее семейство, и побежал за нами.
Вот так у нас и появились свои «шахматы», как, смеясь, сказала мама, когда мы ей рассказали про детей Шаха. Днями мы пропадали в лесу, играя со щенками, на радость Шаху и Жульке, ведь они могли теперь тоже бегать по своим делам, оставляя детей под нашим присмотром. Так мы и жили остаток лета. К осени щенята окрепли и незаметно влились в общую стаю поселковых собак. Жаль только, что отца своего, нашего Шаха, они быстро забыли…
 
Как дикий зверёк
 из меня человека делал

Мама пожаловалась, что к нам на веранду, в кладовку, повадился какой-то зверь. И жрёт наши зимние припасы! Зверёк не большой, ест мало, но портит много.
Мы со Светкой пошли посмотреть. И обнаружили, что зверёк погрыз ящик с брусникой – мы всегда собирали много ягоды и ссыпали её в фанерный ящик из-под папирос. Туда вёдер десять запросто входило. Зимой она смерзалась напрочь. Мы наламывали себе по миске ягоды, выпрашивали у мамы банку сгущёнки, заливали бруснику, добавляли снег и у нас получалось ягодное мороженное. Так-то мороженное в жизни мы видели редко. Только когда мама ездила по делам на базу и привозила в стаканчиках пломбир. У нас в посёлке мороженое почему-то не продавалось. А ещё мы любили набрать ягоды в карманы фуфайки и ходить в кино. Сидишь, кино смотришь, а сам из кармана ягоды таскаешь.
Так вот этот зверёк прогрыз ящик и таскал себе ягоды. А ещё он погрыз мясо куриц, что мать купила и развесила под стрехой кладовки. Погрыз и мешок с мукой. Да многое чего ещё. 
Светища сразу решила, что это обыкновенная мышь. Но я не слышал, чтобы домашние мыши ели ягоду. Она ж кислая? Муку – куда не шло. А ягода вызвала сомнения. 
Я оделся потеплее, кликнул с собой Шаха, и мы пошли на разведку. В огород. Потому что я решил, что зверь мог приходить только оттуда. Не по крыльцу же он, через веранду, в гости по ночам ходит?
В огороде чистый белый снег. Словно лист тетрадки. На нём любой след останется. Обошли мы с Шахом вокруг кладовки всё. И, видим, вот они, следы звериные. Две тонких строчки. Будто кто-то на маминой машинке простынь сшивал. Из снега. Таких следов мы ещё не видели. Заячьих сколько угодно. Мелкие стежки мышей-полёвок знаем. Знаем, как ворона или сорока по снегу ходят. Даже лисий след мне мама показывала. А это какой-то не понятный. А если след не понятный, значит, мы не знаем, кто это. А если не знаем, кто это, то как ловить?
Я сбегал домой за тетрадкой и карандашом и срисовал каждый следок: получилась красивая картинка. Одна лапка у зверя идёт чуть вперёд, вторая её как бы догоняет. И от задних лап такой же получается отпечаток. Между следами почти тридцать сантиметров: я карандашом измерил. Зверёк не бегает как собака, а прыгает. Отсюда и такая ровная строчка. Потом заметил, что за задними следочками будто ложбинка в снегу намечена.
– Ага, – подумал я. – это зверушка с длинным хвостом. А кто у нас с длинным хвостом? Соболь! 
Вот так номер! К нам в кладовку соболь повадился! Да это ж можно как заработать, если его поймать?! У нас, бывало, охотники ловили живых соболей. В силки или на сеть. И сдавали в зверопромхоз. Мама говорила, что больше ста рублей зверёк стоит! Четыре велосипеда купить можно!!!
Я помчался в дом, сообщить новость маме и Светке. Вот они обрадуются!
Но мама остудила мой пыл сразу. Сказала, что соболь хищник, что ему в лесу рябчиков и мышей хватает. Да и осторожный он – в дом к людям не полезет. Похвалила меня за то, что я срисовал следы на снегу, и посоветовала найти их в энциклопедии. 
Я вытащил книгу из шкафа и уселся на диван. Искать название зверушки. Светка потеряла всякий интерес ко мне, и занялась своими девчоночьими делами. Шах прокрался в комнату и устроился рядом на диване. Положил башку на валик, глаза вроде прикрыл, а сам ушами стрижёт: мать его днём шугает к двери. Это ночью он фон-барон, на диване спит. Нас за это часто соседи ругали: что за пёс, который в доме живёт?! Неженка. Но нам Шаха было ещё жалко. Молодой. Мама пару раз послушала соседей, оставила пса на улице. Так на него без слёз смотреть нельзя было. Весь в куржаке, усы сосульками повисли, дрожит. Лапы под себя подбирает. Мать тут же сжалилась. И с тех пор Шах зимует с нами. 
Я, наверное, часа два листал книгу. Во-первых, трудно искать то, не знаю что. Во-вторых, энциклопедия очень интересная сама по себе. То и дело я начинал читать какую-нибудь заметку, забывая, зачем, собственно, листаю книгу. И тут, наконец-то, наткнулся на следы. Похожие на те, что я сам нарисовал. Заметка называлась «Горностай».
– Мам, нашёл! – крикнул я. – Иди, смотри! Это горностай к нам ходит!
Мама вошла, вытирая руки о передник.
– А, что, вполне может быть. Горностай – зверёк хитрый, смелый, никого не боится. Вполне, вполне, – мама присела на уголок дивана, легко сталкивая Шаха на пол. Тот было хотел рыкнуть, но вовремя осёкся – он уже давно ознакомился и с мокрым полотенцем, и с половой тряпкой, и даже со шваброй. И это ему, наверное, не сильно нравилось. Поэтому он обиженно посопел, попереминался с лапы на лапу, да и поковылял на кухню. 
Мы прочитали всю заметку о горностае. О его повадках, его аппетитах. О том, что из его шкурок шьют мантии для королей. Но там не было ни слова написано о том, как его ловить. Зато отмечено, что он ест полевых мышей. Тут мама и говорит:
– Вы заметили, что у нас в кладовке мышей не стало? Я ещё думала: куда они подевались? Не наш ли горностай их отвадил?
– Запросто, – говорю я, – мог. А его-то самого как отваживать, он все запасы у нас поест.
Мама почесала мизинцем бровь.
– Хороший вопрос, Серёжа. Но тут я плохой советчик. Может быть, подождём деда Савелия?
Ой, про него-то я совсем забыл! У меня же есть дед, настоящий охотник. Прошлой зимой приходил к нам. На лыжах! На таких широких, специальных. Шкурой обитых. Чтобы по снегу не скользили назад, когда в горку идешь. 
Два дня дед у нас гостил. Учил меня всяким охотничьим премудростям. И так интересно рассказывал про свою работу: как он зверей ловит, как в зимовье зимой живёт, какие бывают волки и медведи. Когда книжку читаешь, не так интересно, слушать лучше.
И я вспомнил, что дед показывал, как ловушки делать на мелкого зверя. Он даже где-то в тетрадке мне схему нарисовал.
Я кинулся в комнату, где мы со Светкой жили, и стал рыться в своём столе в поисках той тетрадки. Нашёл!
Стоило мне взглянуть на схему, как я тут же всё вспомнил. Потому что устройство очень простое. Берутся две узкие дощечки. В каждой вырезаются до середины толщины дощечки пазы. Так, чтобы, когда дощечки складываешь этими пазами друг на друга, получается одна длинная дощечка одинаковой толщины. Она и называется плашка. Затем берётся ещё одна палочка (дед называл её поводок), длинной сантиметров тридцать, и в ней вырезают неглубокую выемку по толщине плашки. Снасть готова! Теперь нужно поводком соединить плашки, а на верхний конец ловушки положить тяжёлое бревнышко или полено. На кончик поводка крепится приманка. Зверушка дёргает приманку, палочка соскакивает, плашки как бы переламываются и падают. За ними падает бревно и стукает зверька по голове или по спине. Вот тебе и добыча! Никаких капканов не нужно. Дед Савелий учил, что сначала надо по лесу побродить, посмотреть, где зверёк часто ходит. Он себе, как человек, тоже тропинки нахаживает. Кому же охота каждый раз по целине прыгать? Вот на этой тропинке и ставят снасть.
Дело оставалось за малым: теорию претворить в практику. Весь вечер на кухне я готовил снасти. Потрескивала печь. Тихо играло радио. Мама готовила ужин, а Светка чего-то вышивала, усевшись с ногами на стул. Я сидел на низенькой скамеечке у дверки печи, и строгал дощечки. Рядом устроились кошка Анька и верный Шах. Было тепло и уютно. И мне представлялось, как я поймаю горностая. 
С первого раза у меня с плашками не получилось. То они подламываться не хотели в пазах, то полено сваливалось, то вообще не понятно что получалось. Мама несколько раз предлагала перенести всё изготовление на завтра, потому что «утро вечера мудренее». Но я упорно строгал. Делал и переделывал. И сделал! Ловушка работала безотказно!
– Вот! – гордо сказал я, и показал маме, как ловко срабатывает хитрый прибор. Полено с грохотом упало тогда, когда ему было положено падать. Анька, или недовольная грохотом, или подозревая, что я могу её в подопытные определить, подняв хвост, смылась к маме в спальню. А мама похвалила меня за упорство.
Назавтра мы с Шахом собрались на охоту. Лыж, как у деда Савелия, у меня не было. А снега тогда навалило много. Поэтому я натянул сверху валенок брюки, чтобы снег не попадал в валенки, зацепил Шаха за ошейник верёвкой, и мы пошли в тайгу через огород, по следам горностая. Вернее, побрели. Бедный Шах проваливался до пуза, но упорно рвался вперёд. Он очень любил гулять. Денёк выдался на славу: ярко голубое небо, морозец и безветренно. Дымы от печных труб прямыми столбами подпирали небо. Нам было весело вдвоём, и мы предвкушали удачу от охоты. 
Перебравшись через тын, прошли метров сто и решили с Шахом, что этого хватит. Стёжка следов была хорошо видна. Она и вправду была похожа на тропинку. Горностай не мудрил – ходил к нам как на работу одной дорогой. На ужин и на завтрак. Когда дома никого не было, а Шах дрых на диване.
Начав устанавливать ловушку, я сообразил, что не взял с собой никакого полена. Нам с Шахом пришлось долго бродить по лесу, чтобы под глубоким снегом найти что-нибудь подходящее. Шах рыл носом снег, словно бульдозер. Он не понимал, что я ищу, но видел, как порой разрываю снег. Вот он и стал мне помогать. 
Наконец, нашли торчащий обломок неизвестного происхождения. Метра полтора в длину. Тяжёлый. Приволок я его на место ловли. Кое-как настроил плашки: дома было легче. Потому что и теплее, руки не стыли, да и полено не круглое, с плашки не соскальзывало. Приманку я сделал вкуснейшую – спёр в кладовке куриную лапку. Потому что в энциклопедии было написано – горностай любит птиц и мышей. Мышей у меня не было. 
Собрались мы домой идти. Огляделся я, а вокруг горностаевых следов наших с Шахом – как слон натоптал! Какой уважающий себя зверь теперь по тропинке пойдёт?! Пришлось обломить ветку стланика и замести следы за собой. Получилось в лучшем виде. Словно тут никто и не бродил.
Утром следующего дня мы пошли проверять ловушка. Она была пустой! Я даже расстроился. Проверил плашки, приманку. Всё было сделано правильно. 
Точно такой же «улов» ожидал нас и на второй день.
На третий день пошёл снег, и мы с Шахом не ходили проверять ловушку. Да и следов в огороде не стало. 
А на четвёртый день под рухнувшей корягой мы увидели … сидящего горностая!!! Живого и невредимого. Заметив меня и собаку, горностай встал в боевую стойку и зашипел как змея. Шах оторопел, да и я тоже! Маленький да удаленький зверёк! Тут горностай перешел на другой «язык»: сначала зачирикал как синица, а потом два раза пролаял!!! Почти как Шах, когда тот был малым щенком. Надо было видеть Шаха! Он сел себе на хвост и крутил головой. Как так? Какой-то мелкий зверь осмеливается на него тявкать?! И Шах рявкнул в ответ. Да так, что горностай чуть не подпрыгнул: голос у Шаха был будь здоров.
Меня любопытство разобрало: почему горностай не убегает, и почему его не придавило бревном?! И ещё возник вопрос – что делать дальше?!
Обойдя вокруг ловушки под пристальным взглядом зверька, я всё понял! Понял, почему горностай не убегает, почему он подпрыгнуть не смог от лая Шаха. Бревно исправно сработало, когда зверёк потянул на себя приманку, и рухнуло как положено было. Однако горностай оказался проворным, и увернулся. Но не успел убрать хвост! Вот его-то и придавило. И попал бедный зверёныш в нашу простую ловушку. 
Шах уже начал злиться. Он не понимал, почему это мелкое животное явно его не боится и не обращается в бегство? Собака припала на передние лапы, которые под тяжестью массивной головы немедленно провалились в снег. Шах мордой, по самые брови, окунулся в белый покров. Это было уморительно. Горностай лаял, крутясь на одном месте, а Шах принялся носиться вокруг, тряся заснеженной башкой. 
Но надо было что-то предпринимать. Я уселся на торчавший неподалеку берёзовый пенёк, и некоторое время наблюдал за атаками Шаха на горностая. Мне стало жалко этого красивого и смелого зверька. Но я не знал, что делать. Вспомнилось, что говорил дед Савелий: если тебе звери для жизни, для пропитания, не нужны, не бей их! И одного зверька не бей – все равно шапку не сошьёшь и богатым с одной шкурки не станешь. Зверя жалеть нужно!.. 
От этой мысли мне сразу стало легко и радостно. Я поймал верёвку, что была прицеплена к ошейнику Шаха, и подтянул псину к себе. Усадил рядом и говорю:
– Знаешь, Шах, давай отпустим его. Смотри, какой он смелый и замечательный. Мы его сейчас попросим, чтобы он больше к нам хулиганить не приходил, и отпустим. Зачем он нам? Как думаешь?
Шах поднял голову, глядя мне в глаза, словно пытался что-то понять. Потом снова гавкнул на горностая. А тот присел на задние лапки и настороженно смотрел на нас. Наверное, тоже кумекал: что эти два странных существа задумали. А я уже всё решил. Встал с пенька и поднял настрой, бревно наше. Горностая как ветром унесло. Он молнией взлетел на ёлку, что рядом росла, и сверху уставился на нас.
– Слушай, малой! – снизу сказал я строго горностаю. – Ещё раз у нас появишься, плохо будет. Понял?!
Постояли мы с Шахом, послушали, как стрекочет высоко на дереве отпущенный нами зверёк, да и пошли домой.
Дома я не стал ничего говорить о наших приключениях. Сказал только маме, что выследил горностая. А Светке предложил сделать горностаю кормушку в лесу. Зима, снега много, мышей ловить трудно. Вот он к нам и повадился. А если мы его будем подкармливать, то и зверю хорошо, и нам без ущерба. Тем более, что он нам всех мышей извёл.
Светка обрадовалась, а мама улыбнулась и погладила меня по голове:
– Может, Серёжка, из тебя и не выйдет хороший охотник, но человек из тебя может получиться хороший. 
 
Пятый подвиг Шаха

Шах уже совсем в настоящую большую собаку превратился. Грудь широкая, лапы почти как у меня ладонь. Его все собаки в посёлке начали уважать. Он стал сильным и не редко бывает на улице. Хотя обычно сидит на цепи. Но иногда рывком скобу из конуры вырвать может да удрать через забор. С собаками общаться. Зимой это ему вообще запросто было – снегу почти до верхушки штакетника. Тогда собаки сразу врассыпную от него. В общем, настоящим Шахом среди собак стал. И всех невест поотбил…
Перед Новым Годом надумали мы с Вовкой из Шаха ездовую собаку сделать. Прицепили ошейник, к нему две верёвки, а верёвки эти к санкам. И стал таскать нас Шах не хуже заправской лошади. Он и двое санок утаскивал. Тогда мы все втроём катались – Санька, Вовка и я. Кстати, это Санька идею подкинул. Он в книге вычитал про ездовых собак и картинку нам приволок, как собаку запрягать. Вот мы и стали по руднику гоняться. За нами другие пацаны начали собак запрягать, да куда им до Шаха!
Однажды Санька заболел, и мы с Вовкой решили снова покататься на Шахе, каникулы же, чего нам сидеть. День солнечный, небо синющее, снег искрится, хрустит сам собой. 
Запрягли Шаха в санки и понеслись. А где лучше всего кататься? Конечно, на речке. В посёлке разве разгонишься? То машина, то лошадь, то кошка через дорогу рванёт. А Шах хоть нашу Аньку и любит, от чужих кошек просто звереет – с ним можно и в забор вляпаться с разгону.
Свернули мы на Витим. Летим, радуемся жизни, от радости песню орём, любимую:
– Наверх вы, товарищи, все по местам.
Последний парад наступает!
Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает…
Мы эту песню с Вовкой часто в красном уголке исполняем. Дядя Витя, киномеханик, нас всегда с Вовкой на кино пускает. Когда он меняет бобины с плёнкой, минут пять, мужики в зале курят, а дядя Витя нас на лавку поставит и говорит:
– А сейчас известные певцы Вовка и Серёга исполнят любимую песню про «Варяг».
И мы с Вовкой исполняем её. Мама говорит, что никакого слуха у нас вообще нет, но зато орём с душой и очень громко. Всем нравится. Так каждые выходные в клубе и становимся артистами.
Вот орём мы и орём песню, вот уже и Витим, и снег от Шаховских лап в лицо. И красотища кругом. А Шах из-за нашей песни всё шибче надбавляет. Таким галопом летим, что дух захватывает! 
Потом смотрим – мама моя впереди появилась. Обрадовалась нам, бежит навстречу, руками от радости размахивает. Ну, ещё б не радоваться, когда два таких героя летят как на тачанке. 
Подлетели мы к маме, а она нас обоих с Вовкой схватила, почему-то, в охапку и сорвала с санок. Я так об лёд головой треснулся, что взвыл. И на маму рассердился – чего это она так?!
Сел на лёд, шапку ищу, шишку на голове тру, и вдруг вижу, что Шаха нет, а впереди какая-то яма и в ней вода. Откуда тут яме взяться? И мама у этой ямы колготится. Вовка тоже ничего не понял. Мы к маме подбежали посмотреть – что она у ямы делает? Подскочили, смотрим, а это не яма никакая, а вовсе прорубь. Воду брать да белье полоскать. И мама оттуда Шаха вытаскивает. А санки – одни в проруби, другие оторвались, и на другой стороне проруби валяются. Тут мне нехорошо стало. Я прямо где стоял, там и сел. И Вовка рядом шлёпнулся. А мама отцепила от Шаха веревку и нас давай пороть. И приговаривает что-то. Плачет и приговаривает, плачет и приговаривает. И порет.
Уже дома она рассказала, что ходила на речку полоскать бельё. Сидит, простынь отжимает, вдруг слышит нашу боевую песню. Оглядывается, а Шах прямо на неё летит во весь опор. Мы-то думали, что он от песни пуще понёсся. А это он маму увидал и к ней рванул. Мы же ничего не глядели, ездой наслаждались. Так бы и въехали в прорубь. Хорошо, что мама не растерялась – навстречу побежала. Успела нас с санок сорвать. А Шах затормозить не успел и прямо в прорубь бахнулся. Меня до сих пор мороз по коже продирает, как вспомню. Не, пусть лучше мать каждый день порет, чем налимов кормить.
А на речку кататься мы больше не ездили.

ЧАСТЬ III

ВОВКА – УКРОТИТЕЛЬ ВОЖАТЫХ

Стрекозолёт

Честно говоря, я не очень хотел ехать в этот лагерь. Дома остались Шах, Вовка, Светка, Санюра. Да и как не крути, в лагере нет той свободы, что есть дома. Пугало, что тут нужно ходить строем, просыпаться под звук горна, бежать на зарядку, подметать дорожки и совершать ещё множество совсем не нужных пацану дел.
Хотя, конечно, вожатые придумывали массу интересных игр, викторин, обещали разные походы в тайгу и в горы. 
Но первые три дня я откровенно скучал по дому, по своим друзьям. А потом в лагере появился … Вовка! Он нарисовался на пороге нашей палаты во всей своей красе: в шортах, из которых торчали ободранные колени, с белым не стриженым чубом, с улыбкой вампира: ну, держитесь, сейчас повеселимся!
Я от радости заорал «Ура!!!» и кинулся к Вовке.
– Привет, пацанва! – поздоровался мой приятель с жителями нашей палаты.
Мальчишки уставились на него. Надо сказать, палата у нас подобралась смирная, сплошные отличники и тихони. Многие из 9 человек, что населяли комнату, носились с сачками за бабочками и кузнечиками, морили их и насаживали бедняг на иголки. А потом хвастались друг перед другом добычей. Другие собирали гербарий из листьев и травинок. Поэтому боевой клич моего друга привел их не только в замешательство, но и нагнал страху. В лагере божьих одуванчиков, как я называл своих соседей по койке, назревала паника. Многие поняли, что спокойная жизнь закончилась.
Вовка немедленно подтвердил это. Даже не поздоровавшись со мной, он отобрал у сидящего на кровати возле двери Мишки стрекозу, которую тот ещё не успел насадить на иголку. Потом у другого мальчишки забрал какую-то травинку:
– Сейчас будем делать вертолёт! – заявил Вовка. Он аккуратно взял стрекозу за туловище, потом откусил от травинки небольшой кусочек и тихонько вставил его стрекозе сзади в туловище. 
– Тут главное не повредить нашу модель, – пояснил Вовка. – Поэтому тихо и спокойно делаем ей руль.
Проверив положение травинки, Вовка отпустил стрекозу. Та взмыла с ладони, но улететь не смогла: былинка не давала ей набрать скорости, и стрекоза стала кружить по комнате, напоминая вертолёт, заходящий на посадку. 
Все пацаны уставились на это дивно дивное. А стрекоза продолжала кружить и кружить.
– Ей же больно! – вдруг подал голос Мишка, мой сосед по койке. 
– Ага, больно, – кивнул головой Вовка. – Ей больно, когда ты её на иголку насаживаешь, палач! А так организм у неё не повреждён. Полетает да и отпустим. А у вас тут в пруду лягушки есть?! – безо всякого перехода вдруг спросил Вовка. 
– Есть! – ошарашено ответил я. – Тебе зачем?!
– Пойдем из них непотопляшки делать! – ответил изобретатель стрекозолёта. Он поймал стрекозу, выдернул травинку, а потом, не дожидаясь никого, бросив сумку с вещами на пустую кровать, Вовка вылетел за дверь. Я за ним. Стрекоза вылетела в окно.
Начиналось веселье!
Несколько пацанов потянулись за нами. Им, видать, тоже осточертели гербарии и строгая дисциплина лагеря. Да и хотелось посмотреть – что такое лягушка-непотопляшка?
Примчавшись к пруду, который был недалеко от столовой, мы остановились на берегу. А Вовка, сбросив сандалии, забрёл по колено в воду. И замер. На широких листьях ещё не распустившихся кувшинок, сидели молодые лягушки и, раздувая щёки, разговаривали между собой. Некоторые из них неохотно спрыгнули в воду, напуганные взбаламученной Вовкой волной. Но тут же вернулись на солнышко, на листья кувшинок.
Вовка осторожно нагнулся над зелёным листом, на краю которого сидела небольшая лягушка, и быстрым движением руки схватил её поперёк туловища.
– Есть! – радостно заорал он. – Сейчас, моя хорошая, мы с тобой эксперимент делать будем.
Он снял с головы панамку, накрыл ею лягушонка и положил на берег. Панамка тут же начала подпрыгивать: лягушонок был напуган и пытался вырваться из внезапного плена. 
Вовка оглянулся вокруг и сорвал длинную камышинку. Обломав оба кончика, он продул ствол и, запустив руку под панаму, вытащил на свет лягушку. Та брыкалась всеми лапами и смешно таращила глаза.
– Так, – задумчиво произнёс мой друг. – Осталось подкачать воздуху. 
– Куда подкачать? – спросил я почему-то шёпотом.
– В лягушку, – ответил Вовка, и повернул лупоглазую к себе. Несколько секунд что-то высматривал, а потом осторожно воткнул камышинку прямо в зад лягушки! Возмущение у той было неподдельным! Она попробовала выскочить из ладони, но Вовка её держал крепко. Затем он взял камышинку в рот и несколько раз глубоко выдохнул воздух прямо в лягушку! У той заметно округлились бока. 
Проделав эту операцию, Вовка опустил лягушку в пруд, вытащив при этом из неё былинку.
Распластавшись на воде, лягушка попробовала удрать, нырнув под листья кувшинок. Но не тут-то было! Воздух, попавший ей прямо в желудок, лишил её возможности погружаться. Бедная лягушка смешно отталкивалась всеми четырьмя лапами от воды, и скакала по водной глади как жук-водомер. Она удрала на середину пруда, так и не сумев нырнуть.
– Тебе не жалко? – спросил тут Мишка.
– Лягушку? – уточнил Вовка. – А чо с ней будет? Попрыгает, воздух из неё выйдет. Я ж ей живот не протыкал. Это ты своих букашек на иголку накалываешь да на солнце сушишь. А мы мирные люди. Да, Серёга?!
Я на всякий случай кивнул головой, не переставая наблюдать за лягухой. Та по-прежнему пыталась скрыться от нас под кувшинками. Но раздутый живот не давал ей этой возможности.
– Люпална идёт! – вдруг громким шёпотом прокричал кто-то из пацанов.
И правда, к пруду широким шагом направлялась вожатая нашего отряда Людмила Павловна, или сокращено Люпална.
– Всё, сейчас начнёт воспитывать, – покачал я головой. – Её хлебом не корми, дай нотации прочитать.
И точно! Не успев подойти к пруду, Люпална строгим голосом начала атаку: 
– Почему вы тут собрались в то время, когда наш отряд собирает сосновые шишки для отрядного самовара? Кто вас сюда отпустил?! Что вы тут делаете, хотела бы я знать? 
Тут Мишка возьми да ляпни:
– Вова лягушку надувал, а мы все смотрели.
– Какую лягушку? – вытаращила глаза вожатая. – Как надували? Зачем надували?
– Зелёную лягушку, – ответил Вовка. – Вона, прыгает по воде. 
Люпална уставилась на лягушонка, который, между прочим, уже наполовину сумел погрузиться в воду. Всё ж таки воздух потихоньку из него выходил.
– Кто вам позволил мучить бедное животное! – закричала во весь голос Люпална. – Изверги! Кто это придумал?! Отвечайте немедленно!
– Ну, я придумал, – признался Вовка. – А чо тут такого? Попрыгает, попрыгает да и поплывёт. Мы ж не калечили её. Просто интересно было…
– А если бы тебя так надуть?! – визгливо вскрикнула вожатая. А мы с Мишкой прыснули: представили Вовку с соломинкой и надутого как воздушный шарик. 
– Вы ещё смеяться будете?! – обиделась Люпална. – Вот я вам посмеюсь! Вот вы у меня сегодня на совете отряда отвечать будете. Ещё пионерами называетесь – поснимаем галстуки, тогда узнаете, как над животными издеваться!
– Это вообще-то амфибия, а не животное, – пояснил тут умный Мишка. Но Люпална только ещё больше распалилась. Она стала топать на нас ногами, а потом погнала в корпус. Мы так и не досмотрели – как скоро лягушке удастся нырнуть? Но про себя решили – эксперимент нужно довести до конца и узнать: сколько времени лягуха может прыгать по воде. Иначе, зачем животинку мучить?!
Вечером нас разбирали на совете отряда. Мы сидели в Красном уголке. А Люпална со старшей пионервожатой лагеря Галиной бегали перед столом и пропесочивали виновных. Больше всех, конечно, досталось Вовке. Вожатая как только не обзывала его. И палачом, и вредителем, и лжеучёным! Про учёного нам сильно понравилось. Потому что в школе Вовка больше троек никаких оценок не получал. Только по физкультуре у него были пятёрки. А тут сразу стал учёным. 
Но кончилось всё плохо: нас наказали. На три дня отрядили в лагерную столовую чистить картошку и не взяли в поход на гору. 
Весь поздний вечер, лёжа в койках, мы обсуждали – что плохого сделали? Ни стрекоза, ни лягушка не пострадали. В отличие от кузнечиков и бабочек. Так и не поняв причину, решили плюнуть на всё и придумать что-нибудь новое. Впереди ещё был целый сезон. И он обещал стать интересным. Потому что появилась целая дружная ячейка: Вовка, я и Мишка. Жаль, что Санюра остался в посёлке. Его здесь точно не хватало!
И тут случилось такое, что вскоре про наш эксперимент не только забыли, но ещё и похвалили нас перед всем лагерем.
 
Ночной бой

Мы уже почти заснули, когда услышали в районе нашей столовой непонятный шум и чьё-то ворчание: окно было открыто, и через марлю, которая была натянута против комаров, всё хорошо было слышно.
– Чо это за фигня? – недовольно пробурчал Вовка. – У вас тут каждую ночь так спать не дают?
– Да это, наверное, Тарзан кость на кухне украл, – прошептал Мишка. – Вот и урчит от удовольствия. 
Я засомневался. Ни один пёс не сумеет открыть дверь сначала в столовую, а потом ещё и в кладовую. Что-то тут было не так. И у меня такая мысль в голове мелькнула, что в животе стало холодно-холодно и захотелось срочно сбегать «по-маленькому». В старших отрядах давно рассказывали, что когда-то в лагерь забрёл медведь и съел пол-отряда малышей! И вот теперь зверюга пришёл за нами!
Услышав мою версию, Вовка подпрыгнул на кровати:
– Да брось ты! Настоящий медведь?! А помнишь, как мы с тобой удирали от такого?! 
Да, было дело. Мы с ребятами и с моей мамой ходили за малиной. И наткнулись на настоящего медведя, который тоже собирал ягоду. Со страха мы умчались в одну сторону, медведь в другую. Жути натерпелись!!!
– Серёга, помнишь, почему тот медведь от нас удрал? – спросил меня Вовка.
– Конечно, помню! – ответил я. – Мы ж вместе с мамой орали как бешенные, а она ещё в ведро колотила что есть мочи. Зверя пугала. 
– Ну, и чего мы тут тогда сидим? – страшным шёпотом прокричал Вовка. – Ждём, пока зверь придёт к нам и нас сожрёт? Тазики есть какие?
Тазиков не было. И энтузиазма тоже – идти на медведя с голыми руками мог только Вовка! Мне совсем не хотелось быть героем. А мои новые приятели давно уже попрятались не только под одеяла, но и подушками придавились: не видят и не слышат!
– И чо делать будем?! – поскрёб затылок неугомонный Вовка. – Надо же что-то делать?
– Может, вожатую позовём? – послышался из-под подушки Мишкин шёпот. – Пусть она придумает что.
– Ага. Давай позовём. Мы из неё приманку сделаем! – зловредно прошипел Вовка, не простивший Люпалне наказания. – А сами удерём, пока он её есть будет?
– Не-е, так нельзя! – сказал честный Мишка. – Давай спать. Медведь посопит-посопит, да и уйдёт. Чего ему тут делать?!
Но у Вовки свербило. Он не мог спокойно лежать в кровати, когда за окном происходило нечто таинственное.
– Серёга! А чо за избушка справа от столовой? – зашептал снова Вовка. Видимо, он что-то уже замыслил. Я поёжился, представляя, как мне придётся помогать приятелю в его авантюре.
– Это не избушка, – зашипел я в ответ. – Это душевые так отгорожены. Там бочки на столбах, днём вода от солнца греется. И мы моемся.
– А тазики там есть? – не унимался дружок.
– Были, – вспомнил я. – Жестяные. 
Вовка резко сел на кровати:
– Во! То, что нужно! 
«Ну, всё!» – промелькнуло у меня в голове. Прощай, мама, прощай свет! Я понял, что придумал приятель. А задумал он, наверняка, такое: пробраться к душевым, взять тазы, найти палки и пойти в атаку на медведя, грохоча в тазики! 
– Ты сдурел, Вовка! – во весь голос сказал я, забыв, что вокруг спят пацаны. – Я не пойду! Один раз повезло, почему ты думаешь, что и сегодня нам повезёт?! А если он попрёт на нас? Куда бежать будем в темноте? 
– Серый, ты дурак, да? – зашумел Вовка. – Ничего не понимаешь! Медведь же тоже в темноте будет! Он себе спокойно что-то ест. Ничего не видит. Ничего не думает. А тут из темноты грохот и вой! Любой испугается. Вот он и рванёт от нас!
– Вообще-то, звери в темноте очень хорошо видят, – вмешался внезапно Мишка. Он, оказывается, не спал и нас слушал. – Поэтому незаметно к нему вряд ли подберёшься.
– Ну, хорошо! – не сдавался Вовка. – Ну, ладно! Мы тогда с двух сторон зайдём. Ты, Серёга, к примеру, пойдёшь прямо на него. Он тебя увидит, морду поднимет, станет думать – кто это ночью по лесу шарахается? А тут мы с Мишкой сзади как заорём, как загрохочем в тазики!!!
– Не понял!? – зашевелился под одеялом Мишка. – А когда это я согласился с вами на медведя идти?
– Здрасьте! – возмутился Вовка. – А чо тогда обсуждаешь с нами? Я на него тут планы строю, а он уже в кусты?! Не, так нельзя. Говори: с нами или без нас?!
Тут уж меня зацепило – ведь я тоже пока не давал согласие на это безумие. Но только я разинул рот, чтобы сказать об этом другу, как он ошарашил меня вопросом:
– Серый! А ты динамку с собой взял из дома?
Динамка, это такой фонарик. У него есть рычаг, на который нужно часто нажимать кистью руки, тогда загорается лампочка. Чем сильнее и быстрее давишь на рычаг, тем фонарик ярче горит. В корпусе фонарика спрятана динамо-машина. Вот она, вместо батарейки, и вырабатывает ток для лампочки. Штука полезная и безотказная. Мы без неё, обычно, никуда не ходили. И, конечно, фонарик лежал у меня в тумбочке. О чём я и сообщил Вовке.
– У меня тоже динамка с собой. Поэтому план такой: ты, Серёга, с двух рук жужжишь динамками и освещаешь зверя. Во-первых, он сразу перепугается, потому что не поймёт – какие-такие два ярких глаза вдруг на него смотрят из темноты?! Во-вторых, он ослепнет. Ведь если кому из нас сейчас в глаз фонариком посветить, то вмиг ничего вокруг видеть не будешь! И, в-третьих, мы с Мишкой орать начнём и колотить палками. Как думаете – что сделает медведь?
Я подумал, что он нас просто сожрёт, но не успел ничего сказать, потому что Вовка торжествующе закончил:
– Правильно! Нормальный медведь от неизвестного чудовища дёру даст!
И Вовка победно посмотрел на нас.
Я вдруг понял, что отступать нам с Мишкой некуда. Или в пасть к медведю, или Вовка нас будет считать трусами. Что лучше, было не ясно. Пасть медведя казалась, всё же, более призрачной. Я ж помню, как медведь удирал от нас, испугавшись громких звуков. Могло и тут тоже самое случиться. А вот Вовкино презрение… Оно было страшнее и неминуемее. Он ведь вот он, рядом, Вовка-то! А медведь где-то в темноте. И ещё не известно было – он ли за окном сопит и чавкает.
Мы долго надевали с Мишкой кеды. Руки сами не желали завязывать шнурки. Потом куда-то девались майки. И уже тогда, когда у Вовки почти кончилось терпение, мы были готовы.
Палата спала. Или пацаны делали вид, что спят. Даже сопения не было слышно. Мы на цыпочках пробрались к двери, и вышли в темень…
Пока мы добирались мимо корпусов к душевым, где должны были захватить тазики для охоты, я вспомнил, что это будет моя третья встреча с настоящими медведями. Самая первая и незабываемая была с маленькой медведицей Машкой. Которую мы с Шахом привезли с гольца. Вот бы её встретить, размечтался я. Интересно, вспомнила бы она меня или нет?! Наверное, вспомнила бы. Мы ведь целую неделю жили вместе, лазали за кедровыми шишками, купались в ручье, вместе ели сгущённое молоко…
В душевых тазиков не оказалось. Но там было несколько жестяных леек, которые, как сказал Вовка, ещё лучше подойдут – их удобней за дужку держать левой рукой, а правой колотить палкой по бокам лейки. Палки в лагере не валялись на земле, поэтому нам пришлось втихаря отдирать рейки от стенок душевой. Наконец вооружившись, мы стали красться в сторону столовой. К тому месту, где слышали сопение зверя.
Лагерь был погружён во тьму. Только на верандах наших корпусов тускло светились лампочки, да у флагштока на центральной площадке горел под железным колпаком неяркий фонарь. 
Лагерь спал. И только трое чересчур непоседливых его обитателей ползли искать приключения на свой собственный хребет.
Прижимаясь к земле, мы проковыляли гусиным шагом мимо нашего корпуса и тихонько приблизились к лагерной столовой. Здесь не было никого. Лишь у входа слегка поскрипывал ржавый колпак фонаря. Лампочка в нём была разбита из рогатки неизвестного героя ещё пару дней назад. Это сейчас было нам на руку. Да ветерок дул нам в лицо, относя возможный запах в лес.
– Это здорово! – заметил про ветерок Вовка. – Зверь ни за что не учует нас. А чем вообще-то так воняет тут? – спросил он без паузы.
– За столовкой помойка, – прошептал Мишка. – Там ящики для отходов стоят. Туда повара всё выливают и выбрасывают.
– Ага, – мотнул в темноте головой Вовка, и мы пошагали дальше. Завернули за угол дома и опешили: возле невысоких ящиков с отходами копошились … три зверя!!! Два маленьких и один большой. Прямо гигант!
Честно говоря, думать тут было некогда. Мы закричали. Вернее, сначала заорал Мишка. Он как стоял на карачках, так и сел на зад, и заорал. Даже заверещал. Как пила на пилораме. И лейку из рук выпустил, и она закувыркалась к зверям. Тут Вовка загрохотал в свою лейку и так завизжал, что меня аж к земле пригнуло. А я почему-то завжикал динамкой-фонариком и тоже закричал. Два луча света уперлись в зверей, и мы увидели, что это были два маленьких медвежонка (совсем как моя Машка!) и их мама. Видно было, как детёныши подпрыгнули на месте со страху и рванули в лес. А за ними, оглядываясь, скаля клыки и ворча, заковыляла мамаша. Всё заняло несколько секунд, но мы не могли остановиться. Я продолжал светить, хотя кисти рук отнимались от усталости, Вовка барабанил по железяке, а Мишка уже не орал, а плакал навзрыд.
Мы даже не сразу сообразили, почему вдруг вокруг стало светло, и откуда взялись какие-то люди. Какой-то дядька отнимал у Вовки его дубинку, вожатая Галя выкручивала мне руку, отбирая фонарик, а Люпална поднимала с земли Мишку и гладила его по голове. Рядом толпились плохо одетые взрослые и сбились в кучку наши товарищи, тараща глаза и ничего не понимая…
Потом, утром, было целое следствие. Нас спрашивали поодиночке и вместе. В разных комнатах. Пытались выяснить – что мы делали ночью на помойке и как мы остались живы. 
К обеду разобрались во всём и нас повели к начальнику лагеря, Виктору Михайловичу. 
Тот долго и сурово глядел на нас. Молчал. Потом вздохнул и сказал:
– По-хорошему, мне нужно выгнать вас из лагеря. Так будет спокойней для нас. Лягушки будут нырять, а медведи не будут ничего бояться. Да и вертолёты из стрекоз делать будет некому. Никто не спалит наш клуб и не нальёт синьки в бачок с водой в душевых кабинках.
Но что-то мне подсказывает, что без вас будет скучно! Что, вернувшись в посёлок, вы постараетесь что-нибудь взорвать или спалить. Там же за вами приглядывать будет некому?
Мы покорно закивали головами – в посёлке действительно осталось мало народу: геологи уехали «в поле», то есть, на гольцы, искать полезные ископаемые. Другие взрослые разъехались в отпуск. Поэтому варианты, описанные директором, были близки к истине: в нашей практике уже были и пожар, потушенный Санькой, и шпион, которого так и не поймали, и тонули мы однажды.
А в лагере информация была поставлена на высоте: кто-то уже всё рассказал начальнику и про опыты с лягушкой, и со стрекозой.
– Поэтому я решил. Вы остаётесь в лагере. Сейчас, немедленно, тут же, торжественно обещаете мне, что ничего не сожжёте, ничего не разрушите и не сбежите в Африку! Что будете тише воды, и ниже травы … насколько хватит вашего разбойного характера. А мы будем присматривать за вами. Учтите – наказание будет быстрым и жёстким. Ясно?
Тут мне показалось, что глаза у Виктора Михайловича блеснули, и мне подумалось, что он бы тоже был не против погоняться за лягушками, устроить охоту на росомаху или построить снежную крепость.
– А за то, что прогнали медвежье семейство… Вечером, на линейке, всё решим.
Конечно, мы пообещали Виктору Михайловичу быть паиньками и маменькиными сынками. Правда, мне опять показалось, что начальник наш не поверил ни одному нашему слову!
На вечерней линейке, возле флагштока на центральной поляне, выстроился весь лагерь. Прозвенел горн, играя вечернюю поверку. Командиры отрядов доложили старшей пионервожатой об итогах дня и наличии пионеров в отрядах. А потом Галя всё доложила начальнику лагеря.
Виктор Михайлович принял рапорт старшей пионервожатой, сделал несколько шагов влево и вправо, а потом заговорил:
– Сегодня ночью трое пионеров девятого отряда самовольно покинули корпус и отправились на охоту на медведей!
Строй замер. Многие слышали уже о ночном переполохе, но не все знали правду.
– Вооружившись подручными материалами как то: лейка – две штуки, дубинка – две штуки, фонариков – два …
…Строй сдержано захихикал…
– Эти герои двинулись на шум, который раздавался в районе столовой. Утром мы обнаружили там следы трёх особей: два медвежонка и их мамаша, медведица. Видимо, население лагеря питается очень хорошо и много пищи остаётся в ваших тарелках, а повара выбрасывают её на помойку. Вот медведи и пришли полакомиться. Три наших богатыря, подкравшись на расстояние прямого выстрела, устроили такой грандиозный шухер, что слышно было, наверное, в посёлке, а медведи, скорее всего, всё еще бегут от страха.
… Строй уже хохотал во всё горло…
– Более того, половина лагеря готова была бежать вслед за медведями – такого страху нагнали наши герои на всех. Когда мы примчались на место битвы, то долго не могли разоружить богатырей.
В общем, грубейшее нарушение дисциплины налицо. И я хотел отправить ребят домой. Однако выяснилось, что мы кое-чего не знали. Не слышали легенду о том, что когда-то медведь, якобы, пришедший вот так в наш лагерь, съел полсмены пионеров! И вот Сергей, Михаил и их вожак Володя, услышав медведей, не задумываясь, решили этой ночью встать на защиту всего лагеря! Хочу сказать прямо: затея была глупая, но благородная!
Тут Виктор Михайлович добавил торжественности в голосе:
– Поэтому, не взирая на такое грубое и глупое нарушение режима, я хотел бы сказать большое спасибо этой троице! За смелость, за безрассудность, за то, что они, вообще-то, спасли лагерь. Ведь не исключено, что кто-нибудь мог просто так захотеть погулять по лагерю под луной и налететь на медведицу с медвежатами в любом месте лагеря! А медведица всегда защищает своих малышей! Спасибо, ребята! Ну, а об остальном мы с вами уже договорились?!
Тут весь лагерь кинулся качать нас, крича от восторга. Но в очередной момент, когда я спускался с небес на землю, мне в ухо шепнула Люпална:
– Ну, Сергей, теперь держитесь! Я с вас глаз не спущу. Вы у меня как миленькие из лагеря вылетите! Я не позволю вам дурачить всех нас!
В общем, праздник кончился, не успев начаться: воевать с пионервожатой очень 
нехорошо. Но это будет ещё завтра, а сегодня мы ложились спать героями.
 
Раз картошка, два картошка…

Хотя мы стали героями лагеря, тем не менее, Люпална заставила нас отрабатывать эксперимент с «лягухой» на кухне. Одна благодарность не смогла перекрыть два нарушения.
С утра нас занарядили на чистку картошки. Если кто-нибудь когда-нибудь чистил два мешка картошки сразу, то он её жареную уже есть не сможет! Перед нами высилась целая гора грязных клубней. Мы даже не знали, как приступить к такому титаническому труду: к обеду требовалось почистить как минимум мешок. Повара будут варить суп. Хорошо хоть на второе в меню значились макароны по-флотски. Зато на ужин было картофельное пюре! Сколько нужно начистить картошки на сто с лишним ртов, никто из нас не знал. Да, если честно, и знать не хотел! 
Но делать было нечего. Вовка поудобней перехватил ножик и в две секунды сделал из клубня кубик: с шести сторон обрезал кожуру, и бросил первую чищеную картофелину в бак с водой.
– Не думаю, что повара нас похвалят за такую чистку, – покачал головой здравомыслящий Миша. – Почему-то мне кажется, что нас за это отругают. Этак половина картошки в ошурки уйдёт. Так и есть нечего будет.
– А мне-то! – захорохорился Вовка. – Мне-то что? Я сюда, между прочим, отдыхать приехал, а не на кухне вкалывать. Рабовладельцы! – внезапно заорал он. – Сатрапы!!!
Дружба с Санюрой часто благотворно действовала на Вовку – он узнавал много новых слов и пользовался ими всегда метко. Но мне не хотелось сейчас поддерживать приятеля, потому что куча картохи не уменьшалась, и криком тут делу помочь было нельзя: никто не придёт, и никто не поможет. За стенами кухни была тишина: лагерь ушёл на Витим купаться, а кто-то пошёл в поход на гольцы. И только удалая троица была прикована к баку с водой и куче картошки. Слабо утешала мысль, что тому мужику, которого за эксперименты сожгли на костре, было значительно хуже. Фамилию я его не помнил, а Сашки рядом не было: он бы вспомнил сразу.
Оставалось только чахнуть и погибать. И чистить, чистить, чистить…
В тишине, прерываемой сопением и шипением злого Вовки, прошёл час. Или два. Часов у нас не было. Я пытался определить время по количеству очищенной картошки, но насколько это было точным, никто не знал.
– Если мы сейчас что-нибудь не придумаем с этой картошкой, я лопну, взорвусь или взорвусь и лопну. И разнесу эту кухню на атомы! – завёлся Вовка. – Мишка, ты умный! Давай, придумывай что-нибудь, ботаник!
– Здравствуйте! – возмутился Миша. – Ты лягушку надул, нас наказали, и я же должен что-то придумать? Ну, ты даёшь!
 – Я вот одного не пойму, – начал качать права Вовка. – Мы летаем в космос, слушаем радио, книжки печатаем, а чистилку для какой-то картошки придумать не можем?! Уму непостижимо! 
– А что тут придумаешь? – пожал я плечами. – Мы ж не Кулибины. Это он бы придумал быстро, как клубни в две секунды делать очищенными. 
Я вытащил новую картофелину и принялся срезать с неё кожуру округлой спиралью. Уж что-что, а чистить картошку меня дома научили ещё с детского сада.
Тут Мишка почесал затылок и сказал: 
– Пацаны, а у нас в кружке «Умелые руки» я видел дрель.
– И что? – не понял Вовка.
– А то! – ответил Мишка. – Я вот подумал: нас на уроках труда учили точить дерево на станках.
Я забыл сказать, что Мишка был на класс старше нас. Он учился в пятом классе, а мы с Вовкой только перешли в четвёртый. И в четвертом классе, на уроках труда, уже можно было точить из берёзы скалки, толкушки для картошки и прочие замечательные вещи.
– И что? – повторил заинтересовано Вовка.
– А то! – повторил Мишка. – Можно попробовать закреплять картофелину в патроне дрели и быстро её обтачивать ножом. Чем не токарный станок?!
– Ну, голова! – восхитился Вовка. – Так. Где у нас тут «Умелые руки»?
Через несколько минут Мишка и Вовка притаранили на кухню дрель. И стали соображать, как закреплять картошку в патроне? Каждая картофелина была неправильной формы. И в патрон не умещалась. 
Ребята крутили-вертели дрель, мучительно придумывая – как крепить картофелину? Пробовали насаживать на сверло. Но сверло свободно крутилось в картошке, проворачивая дыру, и картоха не держалась на нём, стоило только надавить на плод.
– Вилкой попробуйте! Закрутите в патрон черенок вилки и насадите картошку, – посоветовал я.
– Кулибин! – обрадовался Вовка. – Дарвин ты мой! – воскликнул приятель и хлопнул меня по спине.
Причём тут Дарвин, я не понял. Тот по изобретениям был, вроде, не очень. Всё про обезьян рассказывал и как из них человек получился.
Вовка тут же сгонял в мойку, нашел алюминиевую вилку с тремя зубцами и стал отламывать ручку. Минут через десять трезубец был готов. Я тоже бросил чистить картошку и стал наблюдать за процессом. Что толку чистить: если прибор заработает, почистим быстро. Если нет – лишние полчаса нас не спасут. 
И вот конструкция была готова. Мишка прижал дрель к столу, Вовка насадил картофелину на трезубец, приготовил нож и приказал:
– Запускай!
Мишка нажал на кнопку. Дрель завизжала, картошка завертелась. Вовка прикоснулся ножом к кожуре. И … картошка разлетелась по всей кухне, а Вовка чуть не отрезал себе палец! Фокус не удался.
– М-да! – огорчённо почесал затылок техник-испытатель. – Только вилку зря угробили. Теперь ещё за неё попадёт.
– Ребя! Надо по-другому делать, – заметил умный Мишка. – Нужно не ножом. Нужно грубым напильником шкурку снимать. Тогда всё точно получится.
Вовка ошалело поглядел на Мишу:
– Быть тебе, Кулибин, Пифагором!
И тут же умчался за напильниками, которых было великое множество в кружке «Умелые руки».
Уже через какой-то час мы начистили первое ведро картохи. Работа шла споро: Мишка держал дрель, я насаживал картошку, а Вовка крупным напильником, рашпиль называется, снимал шкуру. Оставалось только потом кончик у картофелины обрезать и в бак её с водой. Что я с удовольствием и делал. 
В общем, совсем быстро мы закончили задание, прибрали дрель в шкаф, чтобы никто не нашёл наше изобретение и сдали повару бак с идеально очищенными картофелинами. Тётя Варя долго вертела картошку в руках и всё не могла понять – как можно ножом так обработать кривые и косые картохи? Но мы не стали делиться опытом: нам ещё предстояло повторить сей подвиг вечером. А кто её знает, что сможет придумать Люпална, если прознает про наш секрет?!
Освобождённые и гордые мы вылетели из кухни и тут же напоролись на вожатую. Видимо, она шла проверять нашу работу.
– Это вы куда помчались, шустрики? – воскликнула Люпална. – А кто задание будет выполнять?!
– Мы уже! – отрапортовал Вовка.
– Что уже? – не поняла Люпална.
– Уже всё сделали! – скромно пояснил Миша.
– Стоять здесь! – приказала пионервожатая. – Я проверю!
Через пять минут она появилась на крыльце. На её лице была написана растерянность. 
Мы молча торжествовали. Ей сказать было нечего. А нам нечего было ответить.
Довольно переглянувшись, мы рванули к Витиму: догонять то, что упустили, пока воевали с картохой.
 
Белая черешня

В субботу у нас был родительский день. С утра на речном трамвае в лагерь приехали мамы и бабушки, дяди и тёти «спецконтенгента» нашего «поселения».
После того, как нас наказали за научные эксперименты, Вовка прозвал наш пионерский лагерь спецпоселением, а нас всех спецконтенгентом. Это он нахватался у рудничных мужиков, многие из которых в своё время отбывали наказание в специальных колониях и тюрьмах. После освобождения они нанимались на работу в артели и в шахтах добывали слюду. У нас весь посёлок делился на две части: рудник и «разведка». В «разведке» жили геологи и прочие жители, что не работали в шахтах под землёй. А в руднике – рудничные. Шахтёры, шофёры, механики и другие работяги. Поэтому часто наш посёлок называли просто рудник.
Ко мне приехала мама. Одна. Светку с собой не взяла, хотя, честно говоря, я по сестре за неделю соскучился. В жизни мы с ней постоянно дерёмся. По разным пустякам. Но вот я впервые уехал из дома надолго и понял: мне без неё скучно! Может быть, потому, что ругаться и драться было не с кем. А может потому, что люблю я эту рыжую! Хотя и воюем регулярно.
Не знаю, когда мама успела встретиться с Люпалной, но, судя по суровому виду, с которым она вела меня за руку на опушку, что была недалеко от пристани, мне предстояло выдержать очередную бурю. Это будет пострашнее разборок с любой пионервожатой в отдельности и со всем советом отряда вместе взятыми. Мою маму все мужики боялись. Она была старшим геологом геологической партии. А в партии только мужики и моя мама. Она такая маленькая, что когда садится на коня, издали можно подумать, что скачет первоклассница. Но я на гольце слышал, как она командует! Ей бы в руки револьвер и саблю. И настоящий Гайдар из книжки будет.
А револьвер у неё был. Ей можно было носить его на ремне, в кобуре, но она его в рюкзак запихивала. А на плечо вешала карабин – чтобы от медведей защищаться. Револьвер мама иногда разрешала мне чистить. Вынимала пули из барабана, учила разбирать пистолет и потом шомполом и тряпочками чистить его. Мы даже несколько раз с ней в лесу стреляли в пни! Это было так здорово! Наган тяжёлый претяжёлый. Стрельнешь, а он из рук выпрыгивает. Я его двумя руками держал. Мама метко стреляла, а у меня не получалось пока.
Мы сели на опушке. Мама поставила сумку рядом с собой, между нами. Помолчала, глядя на меня, а потом спросила:
– Чем тебе помешали медведи?! 
Я понурился. Отвечать было нечего. Медведи мне не мешали. Пошёл за компанию с Вовкой.
– Ты всегда будешь такой? – спросила мама.
– Какой? – ответил я.
– Несамостоятельный. Тебя позвали, ты пошёл. Тебе сказали – ты сделал. Своя-то голова у тебя есть?
– Есть, – ответил я и почесал затылок. – Куда ж ей деться?
Мама осуждающе покосилась на меня:
– Эх, и что мне с тобой делать?
– Кормить! – нахально заявил я. Потому что вдруг понял: маме очень не хочется меня ругать. Но ведь она, наверное, обещала Люпалне «проработать моё поведение»? Вот и выполняет обещание. – Ты что вкусненького привезла? 
Мама шлёпнула меня по загривку и засмеялась:
– Бандит с большой дороги! Ох, и в кого ты у меня такой?!
– В тебя, – буркнул я. – Больше не в кого.
Это была правдой, потому что отца я не видел и не помнил. Он ушёл от нас, когда я был совсем маленький. И мама воспитывала нас со Светкой одна. Таких пацанов в посёлке было много – «безотцовщина» обзывали нас. Но не зло. И помогали, чем могли. У меня, к примеру, со второго класса была обязанность: один раз в неделю навозить воды домой. Это значит, что нужно было идти на конюшню. И дядя Коля, матерясь на свою и мою жизнь, помогал мне выбрать самую смирную кобылу, запрягал её в бочку, и вручал мне вожжи. И мы с лошадью отправлялись в далёкий и страшно увлекательный путь. 
Бочка была на двести литров. Её укладывали в двуколку летом, или в сани зимой. В бочке была вырезана прямоугольная дыра, и к ней прилагался черпак: ведро на длинном черенке. Чтобы воду можно было черпать из реки. 
Я садился на край бочки, брал в руки вожжи, взмахивал ими, легонько стукая по бокам кобылы, и она не спеша начинала движение. Мы спускались с горы, проезжали почти половину посёлка и по широкой песчаной дороге выезжали на пляж на Витиме. Летом было хорошо: лошадь с удовольствием забредала до пуза в реку, бочка почти полностью погружалась в воду. И черпать ведром её было быстро и приятно. Можно было даже понырять с бочки в речку, поплавать. Сделаешь два таких рейса, и порядок – семья с водой. 
Не то зимой. Холодно. Прорубь нужно сначала почистить от наледи. А она сама глубокая! Толщина льда на Витиме бывает больше метра. И вот ведром черпаешь воду, черпаешь, и кажется, ни конца, ни края нет этому процессу. Набрать двести литров воды – полдня. И никуда не денешься – из мужиков дома только я. Дрова колоть я. Чистить тропинки во дворе и пару раз в неделю чистить крыльцо с девятью ступеньками тоже я. И к тому же Светища ещё умудряется так заканючить, что мне доводится и посуду мыть. Поэтому мы с ней часто дерёмся!
Пока я размышлял, мама доставала из сумки разные домашние вкусности. Сушки, которые только она могла делать такими мягкими и рассыпчатыми, что с чаем их можно было съесть хоть сто штук. Банка любимой помадки. Конфеты «Забава» целый кулёк. И невиданную невидаль! Поллитровую банку с компотом из белой черешни!!!
Какая там помадка с сушками!? Это же черешня! Мне только раз довелось попробовать эту ягоду. К маме приезжала подруга из Ленинграда и привезла банку такого компота. Мы тогда всей семьёй делили по ягодке эту прелесть. А тут целая банка! И только мне! И … маме.
Я уже больше ничего не видел, что мама доставала из сумки. Смотрел на банку и ждал, когда мы её откроем. Но мама сначала решила меня покормить. Расстелила платок, на нём появились яйца вкрутую, котлета, редиска с нашего огорода, ещё какая-то зелень. И бутылка газировки «Барбарисовой». Всё это, конечно, было бы очень нужно и вкусно, но рядом стояла банка с белой черешней! Она затмевала всё!
Понимая, что маму вряд ли уговоришь сразу начать еду с черешни, я накинулся на яйца и котлету: быстро очистил одно яйцо, посолил редиску и вместе с котлетой всё стал запихивать в рот.
– Вас что тут, не кормят?! Ты чего так жадничаешь? – удивилась мама моему рвению к поеданию. 
– Мы-мым-мы-м, – бурчал я, запивая котлету газировкой. И мотал головой, пытаясь проглотить непомерный кусок котлеты и редиски. – Мы едим. Много едим. Просто скоро линейка. Надо успеть, – наконец смог я говорить, и потянулся за банкой с черешней.
– Да потом съешь! – всплеснула руками мама. – В палате. Чего так давиться?
Но я представил, как придётся делить одну банку на десять человек. Мне чуть плохо не стало!
Мама сжалилась надо мной и стала открывать компот. Однако случилось так, что у неё в сумке не оказалось открывалки. Даже обыкновенного перочинного ножа не было! Она растерянно крутила банку в руках, не зная, как открутить крышку. Пропал компот. Я уж готов был заплакать – когда не нужно, перочинный нож всегда был со мной. А вот сейчас?! Сейчас его тоже у меня не было – он спокойно лежал в тумбочке возле кровати…
Мама стала прятать банку с компотом в сумку:
– Ладно, сына, ты действительно в палате съешь его! Видишь, нечем открыть? Ну, рассказывай, как вообще тут живётся? Кое-что я уже знаю, – улыбнулась она. – Но меня интересует общее впечатление.
Я бездумно смотрел на Витим и безумно хотел черешни. И практически не слушал маму. Я ещё верил в чудо. Верил, что если хорошо захотеть, то обязательно чудо случится. И оно случилось! У самой воды я заметил светлую металлическую полоску. Не говоря матери ни слова, я соскользнул с опушки прямо на береговую гальку и выдернул железяку из-под камней. Это была старая стальная блесна. Крючок оторвался, вот какой-то рыбак и выкинул сломанную блесну за ненадобностью. Может, щукам эта блесна теперь и без надобности, но мне-то она ой как нужна! Её тонко обточенный хвостик как нельзя лучше мог сыграть роль открывашки.
– Мам, дай, пожалуйста, банку с компотом! Я её открою. Хоть попробовать бы, а?
Мама покачала головой, но спорить не стала. Она вынула банку компота из сумки и протянула её мне.
Я перевернул банку вниз крышкой, поставил на платок и острым хвостом блесны стал осторожно отгибать края крышки. Через минуту я услышал короткое шипение: из банки стал выходить воздух, значит, она почти открылась!
– Мам, помогай! – попросил я. – Отогни край крышки и она слетит.
Через секунду чуть желтоватые ягоды были доступны! Мама достала из бездонной своей сумки ложечку и дала её мне. И наступил праздник!
Я так увлёкся поеданием черешни, что забыл угостить маму и вспомнил о ней только тогда, когда половина банки была уже пустой. А мама сидела рядом, уперев подбородок в ладони, и смотрела на то, как я ел ягоду, успевая выпивать сок, и при этом странно и жалостливо улыбалась. Я понял, что она снова жалеет «безотцовщину».
– Мам, ну чего ты опять? На, лучше поешь черешню. Вкуснятина неимоверная!
Мама послушно взяла ложку, выловила пару ягодин, и съела их. Потом протянула ложку мне:
– Ты кушай сам, Серёженька. Ешь. Я что-то не хочу. Мне так приятно смотреть, как ты кушаешь. Совсем высох тут на солнце – кости да кожа обугленная. Ты так загораешь быстро! – покачала она головой. – Прямо завидки берут.
Про загар она правду сказала. Светка тоже днями пропадает на реке, но с неё только кожа кусками слазит – сразу обгорает. Я мне хоть бы что – почти как негр становлюсь.
Не прошло и десяти минут, как ложка сначала заскребла по дну банки, потом пусто звякнула: чудо кончилось вместе с последней ягодой…
– Всё! – сокрушенно сказал я. И перевернул банку вниз горлышком.
– Всё так всё, – согласилась мама и отобрала у меня банку. Сложила её в сумку и быстро встала:
– Идём? У вас же сейчас линейка будет. А потом концерт.
И мы пошли в лагерь. Сначала по тропинке через опушку, а потом вышли на дорожку. И тут в меня с разбегу наткнулся Вовка:
– Здрасьте, тёВаля! – закричал друг моей маме. – Ты где пропал, Серёга?! Я тебя обрыскал везде искать! – накинулся он на меня.
– Мы с мамой на берегу сидели. А что? – ответил я. – Что случилось?
– Да ничего не случилось! – орал, словно с другого берега, Вовка. – Просто мы с моей мамой вон под кедром устроились. Айда с нами печенье с помадкой есть! ТёВаль, пошлите! Мама вас тоже звала! У нас морс брусничный есть!
Я словно прирос к дорожке. Вовка звал меня есть с ним печенье, а я слопал банку вкуснейшей черешни БЕЗ НЕГО?! Будто в ледяную воду окунули меня. Такого стыда я никогда ещё не испытывал! Со своей жадностью я забыл, что мама предлагала мне угостить ребят в палате – ведь ни у кого из них не было мамы-начальника, а, значит, и не было банки с черешней. Я её слопал ОДИН! У меня на глазах навернулись слёзы. И я уже был готов зареветь, когда мама обняла меня за плечи, прижала к животу и погладила по голове. Она мгновенно всё поняла. И пожалела меня!
– Хватит тебе обниматься! – снова закричал Вовка. Он словно разучился нормально говорить. Энергия из него так и била фонтаном. – Побежали к моей маме. Поедим по-человечески. А то скоро уже горн на линейку будет.
– Пойдём, пойдём, – взяла меня за руку мама и почти потащила за бежавшим впереди Вовкой. – А черешню я завтра ещё пришлю, с трамваем, – нагнувшись, прошептала мне в ухо мама. – У нас со Светкой ещё банка есть! Не переживай так. Всякое в жизни бывает. Я тоже хороша!
У меня в груди вдруг стало горячо-горячо, а глаза опять защипало. Я так безумно люблю свою маму! Она у меня такая добрая и умная, а я такой жадный и противный. Но мамина рука опять стала гладить меня по голове, и с каждым движением руки мне становилось легче и проще. Слёзы высохли, я глубоко вздохнул, посмотрел маме в глаза: 
– Я больше так не буду делать! – пообещал я.
– Я верю, Серёжа! – сказала мама. – Побежали? – спросила она.
И мы побежали догонять Вовку.
 

Вовка-укротитель вожатых

Продолжались суровые трудовые будни нашего пребывания в пионерском лагере.
Утро начиналось с горна и барабана. Честно говоря, мне это нравилось. Нравилось, как горнист выводит строчку «Вставай, вставай, горнило! Уж семь часов пробило! Вставай, вставай, штанишки надевай!» Хотелось сразу выпрыгнуть из-под одеяла и помчаться на берег Витима, искупаться, а потом позагорать на песочке! Ведь было чудесное лето!!! Однако на соседней подушке зрела и вызревала сердитая физиономия Вовки. Он терпеть не мог подъёмов. И мне всегда корчил рожи: 
– Ну, куда ты первым всё, Серёга!? Пусть все встанут, потом и мы подтянемся.
Словно какая-то пара минут могла что-то изменить? Всё равно Люпална вытряхивает пацанов из постели, как картошку из мешка – простым движением руки срывается одеяло, вторым движением подушка отправляется в дальний угол. А потом на отрядной линейке хозяева этих постельных принадлежностей получали соответствующее случаю задание. Подметать дополнительные двадцать метров дорожки, или песок носить, или дрова колоть.
Но встать сразу было выше Вовкиных сил. Потому что это было дело принципа: или он, или Люпална!
Понятно, что я не мог бросить Вовку одного, и мы часто с ним получали наряды на работу. Самой противной была очень лёгкая работа – собирать сосновые прошлогодние шишки для костра. Во-первых, сколько их не собирай, лагерь чище не становился. А во-вторых, в костре шишки горели плохо. Это они для самовара самый раз. А для костра, надо полагать, Люпална придумала сама. В качестве наказания. 
В общем, впахивали мы так с Вовкой каждый Божий день. Кроме этого был смотр песни и строя, были различные кружки и конкурсы. Скучать нам не давали, потому что незанятая полезными мыслями голова пионера способна была на многое такое, о чем пионервожатые и помыслить не могли! 
Хотя, отмечу, было весело и здорово!
После битвы с медведями мы с Вовкой и Мишкой какое-то время были знаменитостями. И, конечно, нам хотелось продолжения славы. Потому что уже через пару-тройку дней слава эта стала тускнеть. Её затмевали другие, мирные дела. Та же рыбалка на карасей на местном озере, или готовящаяся игра в «Зарницу».
Вовка уже весь извёлся. Ему было скучно. Неистраченные за день силы крутили его в постели в узел. Он только что не скрежетал зубами, пытаясь выдумать какое-нибудь дело, что оставит наши имена в веках.
– Ребя, а вы девчонкам ужей в комнату подбрасывали? – с надеждой вопрошал Вовкин голос из темноты.
– Подбрасывали! – отвечал кто-то – А что толку? Девки поймали Витьку да в трусы ему этого ужа запихнули. Потом мы Витьку по всему лагерю ловили.
– Про лягушек не спрашиваю? – стонал Вовка.
– Было! – безжалостно отвечали пацаны. – Всё было! Им только если чёрта приволочь, тогда напугаются. Они все там ботаники и животноводы. Мы им крысу закинули в окно. Сначала завизжали, потом затихли. Заглянули в их спальню, а они эту животную печеньем кормят! Та с тумбочки хвост свесила и жрёт!!! Точно, ведьмы, а не девчонки!
– Ведьма! – заорал вдруг Вовка. – Ведьму им нужно!!! Я придумал! – продолжал орать Вовка, подпрыгивая на кровати. – Ну, всё, ну держись, девоньки!
Я понял, что Вовка придумал страшную вещь какую-то: давно я его таким радостным не видел. Наверное, только тогда, когда он учительнице в чернильницу карбиду насыпал. Та только за стол села, а тут чернила из пузырька на стол полезли пенной шапкой. Вовка весь урок в углу простоял потом, но довольный б-ы-ы-л!
– Пацаны, у кого-нибудь есть одеколон? – вдруг перешёл на шёпот Вовка. – И вата с солью?
Мы ошарашено молчали – ничего такого в палате не было. 
– Эх! – расстроился мой друг. – Придётся на завтра всё перенести. Тут важна тщательная подготовка. Но зато ведьма у нас получится, всем ведьмам ведьма!
Вовка отвернулся на бок и мгновенно уснул. А я, обиженный тем, что со мной не поделились тайной, ещё долго ворочался, пытаясь уснуть.
Утром Вовка на листочке бумаги написал список того, что требовалось для организации ночного мероприятия. Список был большим и не понятным. В него входили:
четыре папиросы «Север»;
флакон одеколона «Шипр»;
вата;
миска фарфоровая (но годится и тарелка обыкновенная); 
соль;
спички;
помада губная;
три простыни белые;
два добровольца-ведьмака.
Я понял, что роль ведьмаков Вовка отводил нам с Мишкой. Со всем остальным было не понятно: где взять папиросы и, главное, зачем? Из нас никто не курил. Хотя весной мы с Вовкой пробовали покурить берёзовые веники. Такая гадость. И мы навсегда поняли – кто курит, тот полный дурак!
И остальной набор нам ничего не говорил. На все наши вопросы, Вовка решительно отвечал: 
– Надо! Вечером узнаете!
Делать было нечего. Одеколон мы нашли быстро. Соль, тарелку и помаду с простынями – без проблем. Оставались четыре папиросы. 
Мишка вспомнил, что сторож лагеря дядя Коля курит папиросы. Только какой сорт, Мишка не знал. Пришлось идти к сторожке, где обитал сторож и караулить момент, решая – как быть? То, что сторож добровольно нам папиросы не отдаст, было ясно. А как их добыть, чтобы хозяин нас не сцапал? 
Нам повезло! Дядя Коля посапывал в тенёчке на веранде, а на перилах лежала пачка папирос «Прибой». Я успел вытащить три папиросы, когда сторож заворочался в гамаке. Мы дали дёру!
Худо-бедно, но после полдника все заказы нашего изобретателя по укрощению ведьм были исполнены. Мы стали с нетерпением ждать вечера. А, точнее, темноты.
Как не тянулось время, а сумерки наступили. Прошла вечерняя линейка и в лагере был объявлен отбой.
По палатам прошелестела бдительная Люпална. Но у нас был покой. Все сопели и старательно изображали из себя глубоко спящих пионеров. Послушных и примерных.
Вскоре всё стихло. Наконец Вовка откинул своё одеяло и полез в тумбочку за припасами. Он достал тарелку. Положил туда большой кусок ваты, вытащенной из матраца, посыпал его солью и всё залил одеколоном. Потом достал папироски.
– «Прибой» ещё лучше, чем «Север»! – прошептал он. – Видите, у него мундштук тоньше.
Мы не поняли – причем тут мундштук, но Вовка тут же нам продемонстрировал. Он оторвал у папирос гильзы с табаком, а оставшиеся трубки разорвал пополам. Затем взял две половинки и надел их на клыки верхней челюсти. Вид нас впечатлил! Таких клыков мы ещё не видели. Взяв губную помаду, Вовка нарисовал себе огромный рот. Затем он накинул на голову простынь и поджёг в тарелке кусок ваты. Эффект был потрясающим! На нас смотрела зеленовато-синяя харя с длинными клыками и чёрными провалами вместо глаз. Грубо намалёванный помадой рот до ушей казался чёрным рубленным шрамом. Если бы мы не видели всех этих приготовлений… Даже сидя рядом с этим чудищем, хотелось спрятаться под подушку. А что говорить, если его встретить внезапно?!
– Надевайте клыки, и пошли! – сказал Вовка. Нас с Мишкой упрашивать не пришлось. Мы быстро вправили себе клыки из папирос, тоже разрисовали лица помадой, накинули на голову простыни и три фигуры заскользили к двери из палаты. Выйдя в коридор, ведомые вурдалаком, мы направились в сторону комнат девчонок. Наверное, от восторга, а, может, из-за страха, Мишка слегка завыл. Я обрадовано подхватил вой, и троица из преисподней зашагала по коридору.
Вид, конечно, был ужасный! При ходьбе пламя в тарелке колебалось, и тени на Вовкином лице играли, делая его омерзительным. Рядом с ним, с вурдалаком, двигались ещё две белые фигуры, в развевающихся полотнах. И тут…
И тут в конце коридора открылась дверь и из неё появилась … Люпална! Мы совсем забыли, что она живёт за комнатами девчонок! Скорее всего, она услышала наш вой и решила выяснить – что происходит? Выйдя из комнаты, вожатая увидела три приведения. Настоящих! Воющих, сине-зелёных, с клыками и разодранными ртами. Даже на мужиков, мне кажется, это должно было произвести ошеломительное впечатление. А тут обычная вожатая!
Такого визга я раньше никогда не слышал: вожатая визжала как дисковая пила на пилораме. Люпална стала пятиться к окну, которым заканчивался коридор. По случаю летней жары, оно было открыто. Вожатая визжала и пятилась. На этот безумный звук в коридор выскочили все девчонки, и визг многократно усилился. 
Ничего подобного, думаю, даже изобретатель Вовка не ожидал! Не ожидали и мы. И в это время пятившаяся всё время вожатая спиной наткнулась на открытое окно и, не останавливаясь, вывалилась в него. Визг с той стороны стих. Зато послышался приглушённый стон. 
Перепугавшись не на шутку не столько за судьбу Люпалны (первый этаж, что с ней сделается), сколько за свою будущую судьбу, Вовка затушил тарелку, а мы сорвали простыни. Навалилась полная темнота и неизвестность. Пользуясь неразберихой и тем, что нас никто не видел и не мог узнать, мы рванули к себе в комнату.
Утром было следствие. Люпална, выпав из окна, сломала себе руку. И была отправлена в посёлок. Наша палата, а также и весь корпус, побывали в кабинете у начальника лагеря, Виктора Михайловича. К моему превеликому удивлению, никто из соседей по палате не проговорился, что в роли вурдалаков выступала известная уже лагерю троица. Пытая нас вопросами, Виктор Михайлович так и не смог доказать нашу виновность. А мы не признались. Поэтому родилась новая легенда о приведениях, которая затмила старую про медведей, что, якобы, съели половину населения пионерского лагеря. 
А источники легенды уже замышляли нечто новое, способное потрясти если не мир, то лагерь точно.
 
Спички детям не игрушки

Сегодня наш отряд дежурил по лагерю. Муторное это дело – прибирать аллеи, таскать воду в душевую, чтобы к вечеру в бочках вода нагрелась и «спецконтенгент» мог отмыть свои коленки, накрывать столы в столовой, следить, чтобы все посуду за собой убрали на кухню, потом натаскать сухих веток на вечерний костёр для всего лагеря. В общем, работа на весь день. Ни искупаться, ни рыбы половить, ни за земляникой сбегать. Скучно. 
После полдника мы начали собирать топливо для вечернего костра. Это была традиция лагеря: посреди поляны, где стоял флагшток и проводились все линейки и прочие торжественные мероприятия, каждый вечер зажигался большой костёр. Всё население лагеря собиралось вокруг, пели песни, читали речёвки, в общем, веселились перед отбоем. 
Вовке надоело таскать сухие ветки и ссыпать тазиками шишки, что подтаскивали члены нашего отряда:
– Так не пойдёт! – решительно возопил мой друг. – Наш костёр должен затмить все предыдущие костры! 
«Где это он таких умных слов нахватался?!» – подумал я, а вслух сказал:
– И что ты предлагаешь? 
– Ты помнишь пожар, который мы тушили? – вопросом на вопрос ответил Вовка. – Ну, когда шпиона ловили?
Ещё бы я это не помнил! Мы тогда втроём героически спасли посёлок от пожара, что начался возле складов с бензином. Но об этом подвиге так никто и не узнал.
– Помню! – ответил я. – И что?
– В-о-о-о тупой! – протянул разочарованно Вовка. – Что сильнее всех горело тогда? 
– Что? – спросил Мишка.
– Ни что, а кто! – сказал Вовка. – Сухие сосны горели. Сильно горели. Ну, помнишь? – опять обратился Вовка ко мне.
Теперь и я сообразил. Сосны точно, вспыхивали как свечки. Их на пригорке у Динамитки было полно. Они почему-то там всегда были высохшими – стояли корявыми стволами между молодыми берёзами и стлаником, желтели своими иголками, которые почему-то с них не осыпались. Вот они-то и горели так, что близко подойти нельзя было. Просто полыхали!
– Ты видел, сколько тут возле пруда сосны засохшей? – допытывался Вовка. – Давай топор найдём, да и целыми деревьями натаскаем? Пацаны пусть ветки продолжают собирать, а мы втроём приволочём деревья!
Затея была здравая. Наш костёр мог стать все кострам костром. Однако топора мы не нашли. И пошли с пустыми руками, в надежде хотя бы веток наломать высохших. 
Но всё получилось как нельзя лучше. Деревца толщиной в руку легко выдёргивались из земли. Видимо, от пруда земля стала влажной, корни подгнивали, вот мы и стали дёргать деревья одно за другим. За каких-то полчаса мы натаскали такую кучу, что стало ясно – Вовкина идея будет реализована с блеском! Пацаны тут же кинулись сооружать огромную кучу из деревьев и веток, но Вовка предложил сделать пирамиду: внутри сухие ветки, что собрал отряд, а по кругу наклоненные вовнутрь высокие тонкие сосенки.
– Вот такой вигвам и получится! – довольно потёр руки мой друг. – Такого костра ещё никто не видел здесь. 
– Как бы нам лагерь не спалить! – забеспокоился осторожный Мишка.
– Не боись! – успокоил его Вовка. – Всё будет здоровски!
И тут к нам подошёл Виктор Михайлович, наш начальник лагеря:
– И кто же это такую чудную конструкцию придумал? – спросил он.
– Я! – чуть поколебавшись, ответил Вовка. – А чо, нормальная конструкция. Я в книге видел. Так эксимосы костры делают.
– Не эКсимосы, а эскимосы, – задумчиво поправил Вовку Виктор Михайлович, обходя по кругу нашу башню. – А во-вторых, не думаю, что они такое огромное кострище сооружали. У них в тундре сосен нет. У них там только карликовые берёзы растут. Где читал? – посмотрел начальник на Вовку. – В какой книге?
Вовка вдруг покраснел, шмыгнул носом, потом ответил:
– Ну, это, того самого, в энциклопедии. Детской. А чо!? – Он быстро взглянул на нас. – Делать в руднике всё равно было нечего. Вас же черти в лагерь унесли!
– Ты чего извиняешься, словно преступление совершил? – удивился Виктор Михайлович, а я понял, где мой друг умных словечек нахватался. У меня дома тоже целая полка таких энциклопедий в шкафу есть. Классная штука – на любой вопрос можно ответ найти! – Это очень хорошо, что ты много читаешь. Даже летом!
Я аж рот открыл! Так Вовку ещё никто не хвалил.
– Так. Так. Так-так! – бормотал Виктор Михайлович, обходя ещё раз нашу пирамиду. – Годится. Ветра сегодня нет. Всё тихо. Да и до домиков далековато. А кто поджигать будет это великолепие?
Мы даже обиделись! Стоят перед ним, можно сказать, три богатыря, а он ещё и спрашивает?! 
– Ладно, – решил, наконец, начальник лагеря. – Раз вы изобрели, вам и спички в руки! – И пошёл себе по своим делам. А мы остались решать наиважнейший вопрос – где теперь взять спички?!
– Не парься, Серёга! – хлопнул меня по плечу Вовка. – Сейчас попросим у сторожа. Он же курит, значит, и спички есть. Нам же много не нужно. Не то, что с поджигой? – И Вовка захохотал во всё горло.
А в начале лета у нас случилась дикая история. Такая, что до сих пор страшно вспоминать.
Нам с Вовкой для поджиги срочно потребовались спички. Поджига, если кто не знает, это такой пистолет. Вырезается из доски. Сверху на дуло крепится железная трубка, один конец которой намертво заклёпан. В трубке прорезается напильником небольшая запальная щель. Размером как раз со спичечную головку. В дуло соскребают несколько спичечных головок. Штук десять. Потом закладываешь дробину, пыж из бумаги и всё трамбуется – пистолет заряжен. Остаётся в прорезь вставить ещё одну спичку и чиркнуть коробком сверху. Пистолет бабахает, и дробина летит далеко-далеко! Можно даже доску пробить насквозь.
Вот такой пистолет мы и сделали. Осталось проверить его. А для этого требуется малость – спичек побольше! 
Я сбегал на летнюю кухню и нашёл коробок спичек. Но их было мало. Штук десять. Один раз можно попробовать, но пострелять не получится. Нужно было идти в магазин. Хотя не факт, что нам продадут спички. Это зависело от того, какая продавщица сегодня работала. Мы знали точно, что не Вовкина мама. Значит, тётя Маша! Она Вовке точно спичек не продаст, а вот мне может, потому что дружит с мамой. И я у них на очень хорошем счету. Не то, что Вовка – его почему-то считали хулиганом, хотя ничего плохого, вообще-то, он не делал. Ну, да разве этих взрослых когда поймёшь?
– У тебя деньги есть? – спросил меня друг, доставая из кармана три копейки. – У меня вот всё, что есть!
Я пошарил по карманам и нашёл десятикопеечную монетку. Получалось, что на одну коробку спичек у нас деньги есть. Потому что коробок спичек стоил десять копеек. 
– Айда в магазин! – сказал Вовка. – Может, у кого ещё стрельнем семь копеек. Тогда у нас будет два коробка. 
И мы побежали к магазину, который находился на берегу Колотовки, что протекала посередине посёлка. 
К нашему разочарованию, ни по дороге, ни возле магазина, мы не встретили никого знакомого. И поэтому нам пришлось довольствоваться тем, что достанется только один коробок спичек.
– Тётя Маша! – начал я, когда подошла наша очередь. – Нам спичек, пожалуйста! – попросил я. И протянул свои десять копеек. 
– Куда тебе столько? – удивилась продавщица. – Ты, что, солить собрался спички? – И она засмеялась. А за ней засмеялись в очереди. 
Я ничего не понял – что странного в одном коробке спичек? Но я ничего не успел ответить, потому что тётя Маша быстро свернула из старой газеты кулёк и наложила в него … десять коробков спичек! Мы с Вовкой ошалели. 
– Так куда тебя столько потребовалось? – снова спросила продавщица.
– Мы на рыбалку идём! – вывернулся из-за спины Вовка. – С ночёвкой. Мало ли что ночью бывает? Вдруг дождь! – рассудительно проговорил приятель.
Но нам не дали развить разговор, потому что очередь заворчала. Ну, покупают пацаны спичек много, ну и что? Тут за хлебом стоишь, за печеньем! Отпускайте их и пусть бегут!
Тётя Маша покачала головой и пригрозила: 
– Серёжка! Я у мамы вечером спрошу! Смотрите у меня! Спички детям не игрушки!
«Детям»! Это про нас-то?! Людей, которые перешли уже в четвёртый класс и вот-вот уезжающих в пионерский лагерь? Вернее, поеду только я. Вовке не успели купить путёвку, поэтому он останется в посёлке. Один. Но об этом мы пока старались не думать. Потому что план, как отмазаться от лагеря, я уже придумал. Но это было ещё впереди. А пока мы выскочили на крыльцо магазина в полном изумлении: мы стали обладателями целого богатства – десяти коробков спичек!
– Ого-го! – заорал Вовка и помчался по улице в сторону своего дома. – Ого-го!
– Ого-го! – подхватил я, и, держа двумя руками кулёк со спичками, ринулся за ним.
Целый час мы стреляли из поджиги в Вовкином огороде, укрывшись за баней. Заросшая жухлой травой, она стояла на границе двух огородов, рядом был соседский сарай, а дальше соседский дом. А ещё возле бани был удобный пень от старой рябины, на который мы ставили банку из-под тушёнки. Вот по ней мы и пуляли. 
Первому надоело стрелять Вовке. Он всегда был нетерпеливым и долго делать одно и то же дело не мог. А тут же нужно не просто стрелять, а соскребать спичечные головки в дуло, трамбовать шомполом, заряжать дробинку с пыжом, а уж потом стрелять. Ясно дело, что он захлюздил. Да и мазал он по банке чаще, чем я. Поэтому он достал очередной коробок спичек и начал запускать «ракеты». Делается это так: берётся коробок и три спички. Две из них запихиваются при закрытом коробке в боковушки, где тёрки, а третья спичка укрепляется между двумя головками установленных спичек. Как бы распирая их на манер рогатки. Затем с той стороны, где соприкасаются две головки, чиркаешь другим коробком по одной головке. Спичка загорается и выстреливает! Как ракета! Летит не далеко, но зато горит на лету! 
Вот этим и занялся Вовка. А мне тут же надоело одному стрелять в банку. Потому как интересно тогда, когда есть соперник. Поэтому я тоже вынул из кармана коробок, и стал запускать «ракеты». Теперь у нас снова началось соревнование – мы старались «ракетами» попасть в тот пень, на котором стояли банки-мишени. Спички то долетали до пенька, то падали почти под ноги. Мы так увлеклись, что не сразу заметили, что возле пенька появился сначала дымок, а потом и короткое, как вспышка, пламя. И только когда от пенька по сухой траве полыхнул не ручеёк, а целая огненная река к стенам бани, мы очнулись! Но было уже поздно!!! Баня загорелась так дружно, словно она была сложена из высохших лиственничных веток. Да и то, ей, наверное, больше ста лет было. Почти до окон вросла в землю, крыша покосилась. Мы её с пацанами в прошлом году толем перекрывали. Вот этот толь сейчас и полыхнул. С таким чёрным дымом, что мы остолбенели. Это мы потом с Вовкой вспоминали, как тушили лес на Динамитке. А сейчас мы стояли соляными столбами и ничего не делали – страх парализовал нас от пяток до макушки. Мы словно со стороны видели, как неизвестно откуда в огороде возле бани появились незнакомые мужики и стали ломать забор. Как соседка и Вовкина мама подтаскивали воду вёдрами и заливали стены соседнего сарая. Всё видели, но ничего не делали. И очнулись только тогда, когда нас Вовкина мама стала хлестать мокрой верёвкой. Вот тут-то мы взвились вольными орлами! Это ж так больно! Мы носились вокруг пожарища, но верёвка догоняла нас везде, пока мы не догадались сигануть через ограду и не умчались в ближайший лесок.
Потом меня пороли дома. Отобрали поджигу, и взяли честное слово, что больше никогда в жизни не прикоснусь к спичкам. Я пробормотал, что тогда печку топить будет Светка. За что тут же получил очередной подзатыльник!
Так и закончилась та история со сгоревшей баней. Вовку отправили под домашний арест – он сидел дома и никуда не выходил. А мама мне объяснила, почему нам так много спичек продали. Оказывается, в стране сделали какую-то реформу денег, и теперь то, что раньше стоило десять копеек, стало стоить всего одну копейку. То есть, мы вообще могли с Вовкой купить тринадцать коробков!
И вот мы сооружали теперь пионерский костёр и вспоминали наше приключение. 
Костёр удался на славу. Он загорелся сразу с четырёх сторон, потому что мы сделали четыре факела: мне, Вовке, Мишке и Виктору Михайловичу. И по Вовкиной команде одновременно подпалили сосны. Пламя взвилось вверх. Словно наш «вигвам» был полит бензином. Искры срывались с самой верхушки костра и медленно таяли, снижаясь как огненные снежинки. Весь лагерь взревел от восторга! Даже начальник лагеря захлопал в ладоши от удовольствия и потрепал Вовку по плечу:
– Молодец! Классно придумал!
Вовка тут же задрал нос, словно стал Героем Советского Союза. Подумаешь, костёр придумал. Ничего тут особенного и нет. Если нужно, я тоже что-нибудь придумаю. 
Костёр полыхал. И было красиво и уютно. Ночь словно укутала нас сгустившейся темнотой. И лишь над головами сияли далёкие звёзды, и наши искры летели к ним, сплетаясь в единое целое.
                                                              
Дети дегтярного рая

Целую неделю лили дожди. То сильно. То слабо. Мы сидели в корпусах и занимались ерундой. Кто макеты клеил, кто книжки читал, кто в шашки-шахматы играл. Скука скучная. Мы с Вовкой извелись напрочь. В первые дни, обыграв всех в шашки и «чапаева», мы взялись было читать детскую энциклопедию. Но кто ж в лагере, вдали от школы, будет её читать?! Отложили и это дело. Склеили быстро по авиамодели, накрутили резинок, но в коридоре корпуса разве можно запускать? Пустили с веранды, под дождь. Самолет и двух метров не пролетел – бумажные крылья размокли, и он шмякнулся на траву, не успев набрать высоты.
В общем, можно было вешаться. Рядом с пучками пижмы, что заготавливала наша главная повариха. Так как мы изобрели агрегат для чистки картофеля, теперь у нас был «свой» человек на кухне. И мы иногда втроём туда забегали, помочь начистить картошки да попить компоту. Честно говоря, компот был главнее, но мы ж всё-таки пионеры были!
Но, как говорила моя бабушка, всем концам когда-нибудь приходит конец. И вот выглянуло солнце. А вместе с солнцем из окрестных камышей «выглянули» тысячи комарих! Между прочим, комары не кусаются. Жалят только самки комаров. Но от этого не легче. Потому что как если представить, что ещё и комары-мужики кусались бы, всё, живых в лагере не осталось бы никого. Ведь всё население лагеря одето было словно специально для откорма этого зверья: майки с коротким рукавом и шорты. Конечно, были и куртки. Но куда в них в жару душную, что навалилась на лагерь? Про комарих это мы как раз в энциклопедии вычитали. И теперь знали об этих сволочах всё. В том числе, и как с ними бороться. Например, в книге писали, что дым от костра отгоняет мошку от тебя. Только почему-то не написали, как таскать за собой костёр и как в этом дыму дышать?! Поэтому костры Виктор Михайлович, директор нашего пионерского лагеря, отмёл сразу, как эффектный, но не эффективный способ. Вот так он умно сказал, а мы запомнили. И повторяли теперь к месту и без места.
Малышня наломала берёзовых веток, и обмахивалась ими, сидя на крыльцах веранд. Но комарам было плевать: они прорывались сквозь ветки и жалили ноги, руки, шею, лезли в глаза. Это было эффектно, но не эффективно. Потому что можно было так просидеть весь сезон с ветками. Уж лучше тогда залезть в палате под одеяло и там отлёживаться. 
Пацаны постарше решили испытать вампиров на скорость и выносливость: гоняли мяч в футбол и пионербол. Но комары легко догоняли игроков и впивались во вспотевшие части их тел. И обидно было смотреть, как вратарь, вместо того, чтобы ловить мяч, зверски изогнувшись, ожесточённо чесал себе спину. 
Лагерь пропадал. Мы знали, что через пару дней, когда солнце высушит всё вокруг, комары попрячутся в тайге. Но эти два дня нужно было продержаться. Мы были во вражеском окружении и помощи со стороны ждать не приходилось. Нужно было прорываться самим! Как-то выживать.
Виктор Михайлович только плечами пожимал, когда к нему вожатые обращались с криками о помощи: как тут поможешь? Природа, отбивался он, природа. Нужно терпеть. Мол, терпение и труд всё перетрут. Кого перетрут, мы не поняли. Но мозги наши кипели и от вынужденного безделья, и от беспомощности. 
Мишка, между нами, умную мысль высказал. Типа, если в лагере от болота мокро и полно комарья, то можно пойти в поход в тайгу. Там комаров меньше. Мы с Вовкой тут же озвучили эту идею нашей новой пионервожатой: Люпална так и не вернулась, лечилась от перелома. Но та сразу разбила этот план в пух и прах:
– Это прямо какое-то отступление будет! – заявила она. – 100 человек в поход пойдут! Армия! И где мы палатки возьмём на такую орду?! Вы не выдумывайте, давайте. Идите вон, дорожки подметайте! Комаров испугались они! 
Вот у них всегда так! Если сказать нечего, то приказать всегда найдут что. Кому эти дорожки сейчас нужны?
И тут Вовка вспомнил, что у нас летом на конюшне конюхи мазали лошадей дёгтем. Чтобы их не заедали слепни. Слепень, это вообще смерть фашистам! Зверюга! Куда до него комарью! Слепень с воем заходит на посадку на твой загривок. И так жалит, что потом шишка несколько дней держится. Мне мой дед, охотник, рассказывал, что мошка и слепни даже медведей заедали так, что те забредали в реку по самые уши и там днями вымокали. Лишь бы не вылазить под укусы этих фашистов. 
И у меня в голове тоже что-то щёлкнуло. Мне вспомнилось, как дед учил меня выгонять дёготь. Для этой цели нужны свежая берёста берёзовая, две банки пустые консервные и костёр.
– Вовка! А давай мы тоже сделаем дёготь и намажемся? – предложил я друзьям, Мишке и Вовке, с которыми сидел на перилах веранды и царапал укушенное колено.
– Мы с тобой чо, лошади чо ли? – засмеялся Вовка. – Да и где ты тут дёготь свой возьмёшь?
– А мы его сделаем сами! – гордо заявил я. – Я умею. Мне дед рассказывал.
– Мне мой дед тоже чего много рассказывал, – возразил Мишка. – Только вот ты разве хоть когда делал дёготь сам?
Сам я, конечно, смолу эту ещё никогда не делал. Но мне казалось, что это проще пареной репы. Я всё хорошо помнил и даже в тетрадку у себя схему нарисовал. И быстро рассказал друзьям принцип изготовления дёгтя. 
– Ничего страшного! Сделаю, не боись! – уверено пообещал я. – Пошли на реку. Нам нужно там костёр развести. Вовка, ты в столовке можешь хлеба с солью выпросить? А мы пока с Мишкой банки подходящие поищем.
Вовка помчался на кухню, к поварихе. А мы пошли с Михой на помойку – туда из столовой выбрасывали всё не нужное. За пять минут мы нашли четыре больших железных банки из-под тушенки. А тут и Вовка нарисовался. Приволок почти целую буханку чёрного хлеба и спичечный коробок соли. 
– Пошли! – скомандовал Вовка. – Надо быстро смотаться, пока вожатая не примчалась проверять, как мы тут дорожки метём.
И мы помчались на речку. Сделали крюк за корпусами лагеря, словно бежим по своим делам в лес, а потом свернули к Витиму. Нам, одним, без вожатых, запрещали ходить на реку. Боялись, что утонем. Но кто ж на Витиме не умеет плавать? Смешно! И, тем не менее, указ был строг и карался изгнанием из лагеря. Нас так сразу в начале сезона предупредили на линейке.
На берегу было хорошо. Ветерок сносил мошку и комаров, и тут было без них куда как спокойней.
– А почему сюда нас всех не привели? – удивился Мишка. – Смотри как тут здоровски! Никакой тебе комариной армии.
– Ага, приведи сюда нас! – фыркнул Вовка. – Кому охота целый день носиться вдоль воды, чтобы следить за всеми. Обязательно же кто-нибудь купаться полезет. Да и целый день тут не проторчать всему лагерю. Купаться ещё рано – вода после дождя холодная.
Вода и правда была холодная. Недельные дожди, наверное, растаяли весь снег на верхушках гольцов. И горные речушки, как наша Колотовка, остудили весь Витим.
Мы занялись делом. Мишку отправили в лес за дровами для костра. Вовка побежал на ближайшую косу, поискать дикий лук для еды. А я принялся готовить банки для изготовления дёгтя. И ещё поточил об камень свой перочинный ножик, чтобы нарезать берёсту с деревьев. Потому что для нашего опыта нужно было много берёсты, и нож должен был быть острым. Дело это не простое – драть берёсту. Сначала делается два круговых надреза на стволе дерева. Конечно, не старые деревья надо выбирать. А так, сантиметров десять-пятнадцать в диаметре. Расстояние между надрезами примерно полторы высоты консервной банки. Делаешь вертикальный разрез, подцепляешь кончиком ножа берёсту и скручиваешь её со ствола. Много с одного дерева нельзя снимать, чтобы оно не заболело и не погибло. Поэтому мне пришлось изрядно попотеть, отыскивая вдоль берега подходящие берёзки. Но я заготовил много берёсты. Она скручивалась в трубки, и нести её было удобно.
К тому времени, когда я нарезал материал для изготовления дёгтя, Вовка уже нарвал дикого лука, расстелил носовой платок и наломал хлеба. Можно было перекусить и приступать к делу. 
Мишка натаскал целую кучу веток и коряжин таких мокрых, словно он их из воды вытаскивал. И мы с сомнением поглядывали на неё – загорится ли наш костёр?
– Слышь, пацан! – говорит Вовка Мишке. – Ты где такого сырья добыл? Думаешь, это всё гореть будет? Мне кажется, что костёр наш скорее коптить будет, чем гореть. Ну, давай, разжигай, следопыт ты наш!
Мишка начал складывать ветки пирамидкой, так, как мы на днях складывали большой костер. Потом попросил у Вовки спички и стал поджигать мелкие сучки. Но ничего не получалось – веточки шипели, дымились и не загорались. 
– Смотри, краснокожий! – вдруг сказал Вовка. Он и правда начитался энциклопедии, подумал я. Ишь, как говорит! – И учись, пока я жив.
Вовка выбрал несколько коряжек из тех, что были выброшены рекой на берег. Достал свой перочинный нож и начал делать «ершей». Этому приему нас научил мой дед-охотник. Нужно строгать древесину так, чтобы щепочки не отслаивались от палки, а как бы закручивались. В результате получался лохматый хвостик. Так он быстро сделал с десяток щепочек и сложил их вместе в основание пирамидки.
Я в это время сбегал в ближайший ельничек и надрал мху, что рос на ёлках у корня. Накрошив мох в основание костра, и добавив туда же немного берёсты, я сказал Вовке:
– Давай! 
Костёр весело полыхнул с одной спички: сначала быстро занялись Вовкины ёршики, потом зашипела и раскурчавилась берёста, и загорелся сухой мох с ёлочек. А потом и ветки, и коряжинки. Уж что-что, а зажигать костры с одной спички нас научили давно. Всё же в тайге живём. Тут всякое бывает. 
– Ну, что, мастер? – подсел ко мне Вовка. – Показывай, что делать нужно.
А делать нужно было вот что. У одной из банок ножиком надо было отрезать верхнюю толстую кромку. Это могли сделать только сила и ловкость Вовки. Мишку я послал найти глины, а сам стал скручивать берёсту в тугой рулон. Суть метода, рассказанного мне дедом, была, на первый взгляд, проста. Берёшь две консервные банки. В одну туго забиваешь свёрнутую в рулон берёсту. Затем вставляешь банку в банку и края замазываешь глиной. Я не помнил для чего, но дед говорил, что это нужно сделать обязательно. После этого разгребаешь угли, роешь ямку и в неё вставляешь банки: вниз ту, где нет берёсты. А та банка, в которой она набита, остается наполовину над землёй. И костёр нагребаешь на банки, подкидываешь дрова и сидишь, ждёшь. 
Мы так и сделали строго по инструкции, что я помнил. Потом Вовка раздал по куску хлеба. Я посыпал свой кусок солью, набрал пучок тоненьких стебельков дикого лука и с огромным удовольствием стал есть этот бутерброд – у реки с костром вкуснее только хлеб с маслом и сахаром. Но где такие деликатесы в лагере найдёшь?!
Развалившись вокруг костра, мы болтали о том, как будет здорово, если всё получится. Как нам будет завидовать весь лагерь. О том, что надо сходить на днях на озеро и наловить карасей. Вовка то и дело тыкал палкой в костёр, словно там не банки грелись, а картошка пеклась. Да, сейчас бы печёная картошка не помешала! Не успел я додумать эту соблазнительную мысль, как наш костёр вдруг стал медленно рассыпаться, из него, сверкая искрами, как ракета, появились наши банки. Мне даже показалось, что какое-то время они замерли в воздухе, а потом по кривой траектории взмыли ввысь и улетели в Витим!
Это было так неожиданно, что мы даже вздрогнуть не успели. Всё длилось какие-то доли секунды. Просто мне показалось, что все происходило как в замедленном кино. 
Банки улетели. Костёр был разрушен. Мы были в шоке.
– Что это было? – спросил Вовка. – Это как это?!
Недолгое следствие выявило, что Мишка глину притащил, но обмазать ею банки мы забыли. Не знаю, что там в банках происходит, но, думаю, это как с карбидом. Если его напихать в бутылку, а потом туда залить воды, то начинается выделяться газ. Вода бурлит, всё это сильно воняет. А если эту бутылку через бикфордов шнур поджечь, то получается настоящая бомба! Бутылка взрывается с грохотом и огромной вспышкой. Что-то такое произошло и сейчас.
Мы снова разровняли кострище, зарядили вторую банку и тщательно обмазали её со всех сторону густым слоем глины. Потом зарыли в костёр. Знаете, как утку на костре готовят? Её нужно выпотрошить, помыть внутри всё водой, положить туда соль, дикий лук, корни саранки, картошку, если есть, и, не общипывая перьев, густо обмазать глиной. И потом всё зарыть в костёр. Через час это будет не утка, а страшно вкусная еда! Раскалываешь глиняный комок, а в нем утка в собственном соку уже без перьев – они прилипают к глине. Да-а-а, чему только мой дед-охотник нас не научил!..
На всякий случай сели подальше от костра. И стали ждать. Сколько времени нужно было, никто не знал. Решили – пока огонь не погаснет, и банки не остынут сами. Тогда и будем открывать.
Так и сделали где-то через час. 
Вытащили из земли наш глиняный комок, раскололи его, и стали ковырять банки. Нижняя банка легко выскользнула из верхней, и в ней что-то булькнуло.
– Ого! – закричал Вовка. – У нас получилось! 
И в самом деле, в верхней банке берёста скукожилась в совсем тонкий рулончик, а в нижней тягуче блестела чёрная жидкость. Мы получили дёготь! Сами! Запах нас не обманывал – уж сколько мы его перенюхали, когда катались на телегах. Дёгтем мужики смазывали и свои сапоги: они тогда вообще не промокали. Полезная штука.
– Ну, чо? – спросил Вовка. – Проводим испытание? Кто первый?
Первыми решили стать все трое. Макая пальцами в банку, мы поочередно намазали себе лица, руки до локтей и ноги до колен. Через пару минут на берегу Витима стояли три негритёнка. Чумазые до безобразия и гордые от того, что они придумали способ спасения от кровопийц-комаров. 
Те и в самом деле куда-то исчезли. Не было слышно ни одного писка. Мы попрыгали от радости вокруг костра, крича во всё горло. Потом затушили костёр водой, угли и недогоревшие ветки зарыли в песок. И помчались в лагерь.
А в лагере был сонный час! Мы про него совсем забыли. И даже остолбенели от того, что нас никто не искал. Или плохо искали. Или искали и не нашли. И теперь нас выгонят из лагеря. И способ наш никому не пригодится!
Приунывшие, мы уселись на крыльце нашего корпуса. Делать было нечего, только ждать. Спать мы идти не могли, потому что, чтобы смыть дёготь, нужна была тёплая вода и мыло. А не того, не другого у нас не было.
И тут нагрянула главная беда. Из-за угла дома показался быстро идущий начальник лагеря, Виктор Михайлович. Он сначала проскочил мимо нас. Потом словно споткнулся обо что-то, остановился, и спиной сдал назад. Оглядел нас и даже обнюхал:
– Однако-о-о! – многозначительно протянул он. – Кто придумал?
Мы подскочили с крыльца.
– Серёга! – виновато пробормотал Мишка. 
– Дёготь где добыли? – спросил начальник лагеря.
– Мы … это … того, – начал причитать Вовка, пытаясь защитить меня. – Ну, типа… вот…
– Мы сами его сделали! – выпалил я. Признаваться в том, что у нас откуда-то появились спички, что мы без разрешения жгли костёр в неположенном месте, что мы прогуляли сонный час, ужасно не хотелось. Но выхода не было. Нужно было признаваться.
Рассказ был недолог. И теперь мы стояли, понурив головы, ожидая немедленного изгнания из лагеря.
– Да-а-а-а! – протянул Виктор Михайлович. – Химики! Технологи! Фармацевты юные! И как оно вам? Ощущения? Что комары говорят?
Комары, между прочим, давно молчали. Стоило нам намазаться этой мазутой, как они исчезли напрочь! Иногда какой-нибудь сумасшедший мимо прогудит, но на посадку не заходит. Идёт дальше в поисках жертвы.
Потом мы ещё раз подробно пересказали директору всю схему изготовления дёгтя. Он почесал затылок:
– Ну, на весь лагерь, на всех нас это надо неделю гнать мазуту! Не годится! А вообще вы молодцы! Умеете знания в жизнь претворять! Но за самовольный костёр и сонный час наказаны будете жесточайшим образом! Потому как потому что. Вы только представьте, что начнётся, если все станут нарушать дисциплину? Кто-то купаться пойдёт, кто-то на рыбалку, кому-то приспичит цветы собирать. Это ж к каждому пионеру вожатого не поставишь. И дисциплина – это вообще основа общежития. То есть, общего проживания! А без неё мы станем неуправляемой ордой. Толпой недоумков. Поэтому вечером на линейке я вам своё решение сообщу. А пока дайте-ка чуток этой вашей чудо-мази. Сил уже никаких нет этих кровопийц терпеть!
И через минуту негр Виктор Михайлович продолжил свой поход по лагерю.
До вечера было ещё далеко. А дел было по горло. Например, нарезать хороших удилищ из ивняка: они из него получались крепкими и гибкими. Поскольку нам комары теперь не мешали, мы быстро подхватились и помчались к озеру, где рос ивняк. Зачем думать о плохом будущем, когда, вот оно, прекрасное настоящее рядом!