Байбородин А. Г. / Произведения
Таёжные побаски
Диво
– В досельно время я, паря, охотился. Ага... Зверя промышлял. С ружья кормился. Да... Всю тайгу излазил вдоль и поперёк. Но, паря, шибко не люблю, когда байки заливают. Выпьют, наплетут сто вёрст до небес и всё лесом. А сами живого зверя в глаза не видали. Один дак заливат: я, бает, охотился в позато лето, дюжину мерлушек добыл. Бабе на шубу. От, трепло осиново, соврёт и глазом не сморгнет... Оне же у нас не водятся, мерлушки-то... Оне же в Америке живут. Я по телевизеру видал...
А на охоте, паря, такое случается, что и без бредни диву даёшься, да... Вот у меня случай был... вроде о девяносто первом годе. Я о ту зиму соболя промышлял... И прикатили ко мне в зимовье из цирка аж из московского. Ага... На вертолёте, паря, прилетели. И прямо мне... Я же тут по Сибири, почитай, первейший охотник, с почётной доски не слажу. Ага... а наградили меня доской почёта по башке. Башковитый я, паря...
Ладно, короче, ближе к ночи, прилетают ко мне из московского цирка. Прямо в зимовье. Сидим, это, с комиком, чай швыркам... а эти циркачи, паря, с ножом к горлу пристали: добудь им живого медведя – и всё... Десять тысяч посулили. Пять на бочку – задаток вроде. У их денег, как у дурака махорки.
Но и чо, паря, совместился, клюнул на долгие рубли. Попутал меня леший... Ладно... А незадолго перед тем надышал я берлогу – кумушка легла. Медведица, в общем... Но и чо, паря, пошёл будить... Беру жердину покрепше, лиственишну, смолой смазал. Густо смазал-то... Ладно... Замастрячил снасть, пошёл кумушку будить. А циркачи в деревню улетели, в залёжке ждут с медведицей...
И вот, значит, пришёл я к берлоге с Туманом, лайка зверовая. Ну, обмёл куржак. Успела, кумушка, надышала, аж вся дыра-то... цело похотники... снежным куржаком взялась. Ладно, паря, размёл куржак, в цело-то жердину сую. Сую, сую, сую... Проснулась моя бравая да спросонь-то хлоп одной лапой по жердине – лапа и прилипла, хлоп другой – и другая лапа в смоле завязла.
А дальше, паря, дело привышное. Завалил жердину на плечо и повёл Марью Иванну в село. Ежели медведь – Михаил Иваныч, то медведица же – Марья Иванна... Иде-от, дорогуша... как тёлка на поводу. А куда денешься?!
Ладно... И вот, паря, веду Марью Иванну, собаки-и уливаются. В деревне-то. Так и норовят Марью Иванну за пятки ухватить. Марья Иванна огрызатся, а собаки пуще кружат и лают. Ага... Я собак-то шуганул, и дальше топам. А тут сельповская лавка по дороге. Дай, думаю, заскочу Марье Иванне гостинец возьму – конфеток або пряничков... Хошь и медведица, а тоже вроде баба звериная, до конфет охочая. Привязал Марью Иванну к палисаднику, а сам скоком в магазин. А там, паря, давка. Народу полом, охальны бабы, тут ишо доярки с фермы набежали. Годом да родом средство от перхоти выбросили, а тут ишо и кариес без сахара... Короче, ближе к ночи, бабы давятся, всем кариес охота. Без очереди не пушшают, дескать, в кои-то веки кариес выкинули... Опять же народ боится, как бы через задний ход не ушло по блату. Бают, СПИД забросили, весь по начальству разошёлся. Кругом блат, паря... Ладно, занял очередь, стою... И то-око, паря, очередь подошла, слышу, ёкарный бабай, Марья Иванна ревёт. Я ноги в горсть, вылетаю из лавки... Ёкарганэ, Марья Иванна с привязи сорвалась и-и-и вдоль по Питерской подула! Эка пятки засверкали. Но, смекаю, пропал мой калым, плакали мои денюжки горькими слезьми…
А чо вышло-то, мне потом растолмачили мужики... Постаивала Марья Иванна тихо-смирно, никому не мешала. А тут, как на грех, мужики на крылечке сели, бутылку открыли и давай из горла понужать. А мужики, паря, нездешние, к главному охотоведу прилетели изюбрей стрелять. Начальство охальное: сам президент на пару с американским... Дебил Клином, или Убил Клином, запамятовал, паря... А с имя... как его, дай бог памяти... Ворон или Хривой Ворон, леший его знат. И вот, паря, сидят они подле лавки, выпивают. Говорят, встреча без галстуков. Как ишо штаны не сняли, с их бы сталось... Да ладно бы вино лакали принародно да помалкивали в тряпочку, а то ить шары бесстыжие залили и давай баланду травить. А у их слова да через слово мать-перемать, лаются, как сапожники. А Марья Иванна шибко не любит, когда матерятся. Ладно... Терпела-терпела, да и терпелка вся вышла: сорвалась с привязи, дала президентам по плюхе да и помёт пометелила в тайгу. Там хошь медведи не матерятся, Ага..,
А мужики-то... Мужики-то, паря, лежат ни живы ни мертвы и пахнут небраво. У их же медвежья болесь приключилась... А я гляжу, Марья Иванна улепётыват. Гляжу, паря, и думаю: «Ладно, беги, моя бравая, беги-и-и. А то пришлось бы, как дурочке, на лисапете кататься, народ смешить. В цирке-то…»
А циркачи-то, паря, что задаток сунули, требуют деньги взад. А кого требовать, когда денюжки уже тю-тю, улетели? Я на их пороху, дроби купил, вдруг придётся тайгу оборонять? Партизанить... Оне же, американцы, зазря-то не будут шариться в тайге. Чо-то измыслили, шаромыги ишо те... Може, тайгу удумали к рукам прибрать... под полигоны? А наш президент... полодырый же... всё отдаст – не жалко. Не родно, дак не больно... Но пусть сунутся в тайгу, я, паря, их отпотчую, дроби-то всажу в стегно, век будут помнить...
Медведь-ухажёр
...А вот говорят, дескать, раньше мужики на медведя с рогаткой ходили. Без ружья... А я, паря, ухватом медведя взял... Да... По молодости, помню, прихожу домой, гляжу... мама родная – медведь с моей бабушкой сидит! Выпиват и закусыват. Как порядошный... Телевизер глядят – вся-аку срамотишшу. А Михайло Иваныч ишо и песню 6озлат, дескать, трутся медведи задом о земную ось...
Ну, ладно, трись, хошь затрись, а пошто в моих тапках-то?! А я, паря ши-ибко не люблю, когда медведи в моих тапках... А возле печки ухват стоял, чугунки вынать. Ну, схватил я тот ухват – и на медведя. Поучил маленько, чтоб чужи тапки не одевал. Ежели ты к порядошной женчине идёшь, дак и бери свои тапки. Тебе их там никто не припас...
Обиделся Михаил Иваныч, стал в отместку всяки пакости творить: то поленницу дров раскатат, то на крышу залезет и шапку на трубу оденет – печку топишь, весь дым в избу. А тут на Крещенский сочельник дверь водой облил – дверь за ночь-то и примёрзла. Я утром выйти не могу. А у меня в деревне как раз бизнес навернулся, бодучему козлу рога спилить... А я выйти не могу – дверь приморожена. Бизнес мой прахом и пошёл. Я, конешным делом, смикитил, чьи это проделки. Накатал «телегу» на медведя, милиция и загребла Михайло. Уличи подметал как миленький... Хошь и медведь.
Любвеобильный глухарь
Третиводни одно ботало коровье бренчит по телевизеру: дескать, красиво глядеть, как глухари токуют, как любовные песенки плету. Ага, красиво... Хвост распушил, песню затянул, браво, а тут охотник бах, и прощай любовь... Вот и в жизни такая же петрушка: то-око это, вроде затокуешь, вроде глухаря, жена по башке скалкой, тёща – сковородником, тесть – сосновой орясиной, какой ворота подпирают. Вот и потокуй...
А глухарь, когда поёт, он же – глухой, паря, глухарь глухарем, ничо не слышит. Но видит. Охотника высмотрит, укрылит, а на собаку, паря, и глазом не ведет. Хошь лай, хошь задайся. Ишо и дразнит, артист...
Случай был... Однажды по зиме махнули мы в тайгу с дружком, Федя звать. Художник... А Федя – и охотник, и шишкабой, и ягодник, и черемшатник, и грибы собирать мастак. Помню, в Рождественский сочельник лютые морозы, а мы с Федей бродим в сосняке, рыжики ищем. Версты три отмахали по тайге, гляжу, Федя лапой в сумёте порыл, рыжик выкопал, потом другой, да так мы с им корзину рыжиков и напластали. Ага... Мы же и рванули в тайгу рыжиков посмекать. Фединой жёнке страсть как рыжиков захотелось, хошь из-под земли выкопай и на стол выложи.
Ладно, идём по тайге, смотрим: мама родная – глухарь на сосне |посиживает и токует что есть мочи! Прямо уливается. «От, – думаю, – бесстыдник-то, а... Тоже мне, ухарь-купец... Порядошные глухари по весне оттоковали, любовь справили, а этому всё мало. Уж январь на пороге... И откуль здоровье берётся?! Опять же, на свежем воздухе живёт, ягодой кормится...» Ладно... Послушались мы, послушали глухариную песнь, но добыть же, паря, охота, дичь же... А как добыть, коли ружья нету?! За ружьишком надо в Ботало бежать... И тут я припомнил: глухари же, паря, любят собак дразнить. Хлебом не корми дай подразнить. Припомнил я это дело и говорю напарнику:
– Федя, выручай, побудь собакой! А я дуну в деревню за ружьишком.
– Не хочу быть собакой, – заерепенился Федя. – Да и не умею, грамотёшки мало...
– Ничо, не боги горшки обжигают, освоишь. Слушай: встал на карачки, ползи под лесину и лай. Лай, лай, пока не охрипнешь... Понял?.. Да погромше лай!
Согласился. Встал на четвереньки – и-и-и давай лаять. Да так браво лает, похлешше собаки. Я ишо подумал, буду на охоту брать заместо собаки... А глухарь ни-изко к Феде спустился. Думат, собака... Сидит на ветке и дразнит Федю, и дразнит...
Ладно... А я в деревню ходом. Пока туды-сюды слетал, напарник мой аж охрип, но мало-мало тявкат. А глухарь-то, глухарь-то, паря, не попускатся, дразнит и дразнит. Думат, собака... Тут бы я и добыл глухаря, да Федя лаять перестал. Обезголосел напрочь... Глухарь-то пригляделся: но, паря, дак это же не собака, это же Федя – и улетел.
Улетел... Дак оно и ладно, что улетел. Жалко мне стало птицу... Вот я теперичи и не кормлюсь с ружья, больше на ягоды да на кедровый орех налягаю. За черемшой ишо бегаю. Жить-то надо, а жить-то не с кем…
Росомаха-воровка
Я пошто не охочусь?.. Зверей жалко... Но, паря, росомах не жалею. Не, росомах не жалко. Така пакость!.. Така пакость! Прости мя, Господи... Помню, мы с баушкой летовали на Байкале. А молодые были, то-ока поженились. Обвенчались круг ракитова куста...
И вот, значит, в избе ночевать душно. Ну, мы с баушкой в сенях и спали. Свежей травы постелим – красота... И вот спим себе, никому не мешам, да только чую, что-то тёмное через нас с баушкой пролетело! А у нас в сенях окошко слуховое, без рамы, без стекла. Вот оттуда и… Ну, пролетело да пролетело, мало ли чо по ночам летат.
Ладно... А в сенях стояла корзина с яйцами... Дак, это, я утром-то глянул: мама родная – все яйца повыпиты! Тут и следы звериные, и кало. Ну, я же охотник – следы посмотрел, кало понюхал: ну, точно, она, подлюга, забралась... росомаха! Дак чо, холера, удумала, гвоздиком проткнёт яйцо и выпьет. Так всю корзину за ночь и уговорила... Да... На другу ночь я опеть поставил корзину с яйцами. Легли мы с баушкой, приставились, будто спим... Пришла, милая. И тока, это, росомаха за яйца-то взялась, начала их гвоздиком протыкать да пить, тут я её и прищучил... Да, паря... Хотел на мясо, да мясо у ей псиной пахнет... На цепь посадил. Похлешше собаки лаяла. Избушку караулила...
Но это уже, паря, друга история. Ежели отпотчуешь винцом с хлебцем, може, и поведаю.
Наглый кабан
Не-е, я теперичи бросил охоту. Так, иногда, ежели какой зверь шибко досаждат, жить мешат... Но, помню, случай был... У меня избёнка на Байкале. Подле самого леса. И вот, паря, кабаны дикие понавадились в огород. Тын разворошили и всю картошку повырыли. Как Мамай прошёл... Я уж потом тын починил, а на тычины жестяные банки повесил, чтоб бренчали и пугали...
Потом кабаны и вовсе обнаглели, по крыше стали бегать – всю проломили. Хулиганьё, варначьё... Пришлось попужать ружьишком. Ага. А в лес пойдёшь по грибы – но, паря, всё кругом изрыто кабанами. Все грибницы разорили...
А тут ко мне родня нагрянула. Неделю гостили... А им же охота в лес сбегать, маслят пособирать. Охота, да кабанов боятся. А с имя девушка была, отчаянная, кабаном не испужаешь. Ну, и пошла. Корзину обабков напластала. Пришла... Спрашиваю:
– Кабанов-то видела?
– Видела, – говорит, – одного. Из-за дерева вышел и кричит: «Дэушка, иды ко мне!» Ну, я его и отправила подальше, а сама домой пошла... А больше никого не видела.
1993–1998 гг.