Байбородин А. Г. / Произведения
Святой Наум наставит на ум
Бредил Ванюшка школой уже с весны, когда снег ещё не сошёл, но по солнопёкам, на проталинах проклюнулись оповестники весны – цветы-прострелы, похожие на желтоватых, голубоватых пушистых цыплят. И потом всё лето жил в нетерпеливом и счастливом выжидании осени. Впереди светило нечто неведомое, волнующе красивое, должное круто и празднично переменить его жизнь, обрыдшую своим однообразием, когда день ото дня не отличишь. Вот почему, перекинув через плечо сшитую матерью на руках холщовую сумку-побирушку, куда уложил книжки и тетрадки, сломя голову побежал учиться. Рубленная ещё при царе-косаре, школа о два класса почернела матёрыми венцами, вросла в землю, но к сентябрю её подмалевали, – выкрасили наличники, колоды, рамы, двери и полы, отчего школа, принарядившись, стала походить на моложавую старушонку. Ванюшка едва открыл дверь, тяжёлую, набухшую сыростью. К двери, чтоб сама закрывалась и не выстужалось тепло, подвесили через блок увесистую гирю. Переступив через исшорканный, но подкрашенный порог, парнишка очутился в узких сенях, где белели две печки и две высокие двери в классы, подле которых поджидали учеников две учительницы: весёлая румяная и сумрачная чернявая. И хотя так желал Ванюшка попасть к весёлой и румяной, но угодил в руки чернявой, а та решила выбить из парнишки лишнюю дурь. Не прошло и двух недель, как Ванюшка остыл к учению: учителка бранила, ребятишки шпыняли, – пужливый рос, тележного скрипа боялся, да и простофиля был добрый. И лишь зацвёл таёжный хребет за поскотиной жёлтым, малиновым, бурым осенним цветом, парнишка и вовсе бросил учение. Бывало, под конвойным взглядом матери наладится утром в школу, уложит в холщовую сумчонку азбуку, букварь и тетрадки, упакует в ситцевый мешочек чернильницу-непроливашку. Да нет бы в школу бежать, завернёт на озеро, сумчонку заховает под лодку и тетрадки изрисовывает или с дошколятами потешается. Бывало, даже подсобляет хоронить мух... Как и бывало на Сёмин день, вырежут парнишки из репы гробик и, упокоив там пойманных мух, весело вопят, утирая слёзы: «Мухи вы мухи, Комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя съешь...». Зарыв муший гробик в сырой песок, поминают, чем Бог послал, что из дома прихватят.
А уж полыхал вечерними зарницами месяц зоревик. Утрами светилась седая паутина на приозёрном лугу. Тревожно гоготали деревенские гуси, охлопывали крыльями линялую мураву, тоскливо глядя, как таборятся гуртами дикие гуси, и, загнув над озером прощальный круг, уплывают в небесную синь. И гаснущим эхом доплывал с высоких небес на осеннюю землю птичий голос: прощай, Матушка-Русь, я к теплу потянусь...
Если на озере ни души, чешет Ванюшка прямиком на рыбозаводской конный двор, где конюшил дед Кузьма. Заберётся на приморённую рыбачью клячу, едет по деревне, похваляется, – вместе с дедом гонят табунок к озеру на водопой.
– Приучайся, Ваня, с конями обращаться, – поучал дед Кузьма. – В ранешню пору как раз на Сёмин день чадо подстригали и на коня сажали.
Дед Кузьма сам расписывался крестиком и парнишку к учению не понужал: неча мозги засорять и душу смущать; мол, деревенскому парню, коль лошадёнку запрягать наловчился, больше и учиться нечему.
– Но, может, подучи ещё заветное слово мученикам Флору и Лавру, чтобы отчитывать коней, ежли занедужат, – толковал Ванюшке дед Кузьма. – Так это говорилось: мученики достохвальные, всечестные братья Флор и Лавёр, услышите всех притекающих к вашему заступлению, и как при жизни вашей вы исцеляли коней, так и теперь избавляйте их от всяких недугов... Бывало, занедужит кобыла жерёбая, отчитаешь её, святой водичкой обрызгаешь да ладаном окуришь, – недуг с кобылы как рукой сымат. Ожеребится – и жеребёнок ладный. Флор да Лавёр до коней добёр. Во как, Ванюха-кобылье ухо. А учёба чо?! Не будь, Ванюха, грамотен, а будь памятен. Так от...
В школе путние ребятишки хором зубрили: «Пришла весна, настало лето, спасибо Ленину за это», а Ванюшка со святыми Флором и Лавром да дедом Кузьмой учился хворых кобыл молитвой отчитывать.
Вьётся пеньковая верёвочка, вьётся, а приходит и конец: не долго парнишка отлынивал от школы, прохлаждался на озере или конюшил на пару с дедом Кузьмой. Вначале парнишку размалевали в школьной стенгазете: он там на пару с дедом Кузьмой задом наперёд, чтоб смешно и обидно вышло, запрягает древнюю клячу. Потом грянула прямо на дом чернявая учительница, потолковала с глазу на глаз с матерью, и та вечером наладила больному сынку жаркую баню. Поставила в угол на весь вечер, а утром, будто непутёвого бычка на поводу, отвела за ухо в школу.
А тут ещё один грех добавился... Чернявая учительница дотошно выясняла, кто бедно живёт, чтобы выдать катанки и телогрейки, и нищеброды угрюмо затаились.
– Что уж бедных нету? – скривилась учительница. – Все богатые?
Девчушка, что сидела с Ванюшкой на одной парте, замахала ручонкой.
– Аня Байбородина, тебя записать?
– Нет... Вот Ваня Краснобаев бедно живёт.
Ванюшка тут же плечом и локтём смахнул Аню на пол, за что был выставлен из класса. Дома ещё и мать высрамила:
– Голь перекатная, а туда же... Лишние тебе были телогрейка с валенками...
Отец за столом, со вздохом глядя на нерадивого сынка, стал поминать своё учение.
– Чего уж вам нынче не учиться?! Сыты, одеты, обуты, да и так не гоняют, как нас... Бывалочи, сидим на лавке, все за одним столом. Учитель важно, чисто гусь, у доски похаживат, сердито головой поваживат, наставляет на ум, что пророк Наум. В ранешнее время как раз и шли в учение на пророка Наума, с начала декабря... Ну сидим, зубрим азы. А вицы – прутья тальниковые – в деревянной кадке торчат, отмокают. Опробовал я эти вицы... Хоть и смалу смекалистый был, всё на лету ловил, но шибко баловный рос... Помню азбуку зубрили, за учителем вторили: аз – били меня раз; буки – набрался муки; верендеи
– мухи в квас залетели; ер, еры – упал дедушка с горы; ер, юсь – сам подымусь; ижица – вица к гузну движется... К моему... – отец засмеялся. – Как-то додумался, живую мышь в школу приволок и учителю в сундучок сунул. Он там книжки держал... Учитель сундучок открыват, а оттуль мышь – прыг...
– Отец, – укорила мать. – Ты чему парня учишь?!
– Так ить выпороли, мать, – оправдался отец. – Тут уж сам Бог велит выпороть. Дознался, зараза, потянули Варвару на расправу. Пришлось порты скидавать да на лавку ложиться... Досталось нам учение... А уж как Закон Божий, дак и вовсе страху натерпишься. Боговы слова хором учим, а батюшка, дородный такой поп с нашего прихода, коршуном скрадыват. Ему, заразе, мало, что мы сидим тише воды, ниже травы, муха пролетит – слыхать. Нет, паря, ему надо, чтоб повторяли за ним Боговы слова с чувством, с толком... Бывало, иной парнишка зырк в окошко, либо в носу начнёт колупать – батюшка тут как тут. «Бес тебя, дескать, смущат, от Бога отводит. Счас, мол, буду из тебя беса изгонять...» И хвать огольца за ухо, да так крутанёт, что бес с перепуга и даст драпу, сбежит. А у парнишки аж темно в глазах. А батюшка ишо и приговариват: дескать, бью не ради мучения, а ради спасения... Испытал на своей шкуре... – отец с весёлым удивлением потеребил себя за ухо, словно оно, памятливое, и через полвека зажглось вдруг тогдашней болью. – Во как учили... Но зато теперь хошь среди ночи подыми, молитвы от зубов будут отскакивать. «Отче наш» скажу, сроду не споткнусь. А уж полвека минуло...
Ванюшка пил чай, воображая отцово учение...
Воет и скребётся в избу одичалая пурга, крутит снег, унося его вихрем в поднебесье. В горнице тепло и тихо, и светит лампадка в красном углу у божницы, и свет её таинственно мерцает в образах, и лики Спаса и Царицы Небесной и святых угодничков оживают в неземном и дивном мерцании. Уютно и красно посвечивают угли в челе русской печи; в затейливо кованом светце, потрескивая, горит смолевая лучина, роняет искры в деревянную кадушечку с водой. У окна, расписанного синеватыми ледяными узорами, похожими на кедровые лапы, долгий стол, желтеющий сосновой, дожелта выскобленной столешницей; а за столом – белый как лунь строгий батюшка под заунывный посвист пурги сказывает ученикам «Отче наш»...
– Вот так учились, Иван. А ить рвались в школу, чтоб грамотёшку осилить... Сейчас-то не учёба, сплошная малина. А ты хотел на флоте капитаном стать. Тут надо учиться да учиться... Но ежли не хочешь учиться, завтра пойду в «Рыбзавод», оформлю тебя помощником конюха. А лучше пастухом – баран пасти.
Долго Ванюшка не мог уснуть, переживал о своей судьбе. А ночью привиделся ему капитан в белом кителе, обветренный как скалы, на белом корабле посреди синего моря. Утром парнишка решил, что надо учиться