Устинов С. К. / Произведения

ИЗЮБР НА МАРЯНЕ

Почти сразу за поселком Еланцы начинаются гористые степи. Мы едем по широкой голой долине. Речки, даже ручейка крошечного здесь нет. Но по краям долины кое-где видна вода. Это редкие здесь озерки с талой водой. Скоро сюда прилетят огари – красные утки. Снега нет и в помине, его не стало уже в марте, а сейчас середина апреля. По долине веером расходятся следы автомашин, на сухой, изломанной шинами траве, след будет виден очень долго, особенно, если прошел трактор на гусеницах.

Кое-где громоздятся вылизанные дождем и ветром, потрескавшиеся от морозов остатки скал – останцы. Вид их до того древний, что кажется, попал ты в отдаленную эпоху и вот сейчас из-за тех вон обломков скал, щелкая зубами, вылезет какой-нибудь ящер.

Шофер Гена Ложкин по каким-то признакам улавливая общее направление к Байкалу, уверенно берет повороты, спрямляет путь. Я спешу на длительные полевые работы и радостно уезжаю из дымного, усталого от зимы города. У меня с собой две палатки, спальный мешок, бинокль, фотоаппарат, кинокамера «Киев-16», продукты, спиннинг, дневники.

Далеко за Сармой, почти напротив Хужира, мы сворачиваем налево в глубину узкого распадка и, найдя маленькую, уютную полянку, останавливаемся.

Красная палатка – склад продуктов, почти рядом с ней – зеленая, мой дом на два месяца, а может, и побольше, как дела пойдут.
В двадцати шагах от палаток, выплескиваясь на низкие берега, спешит к Байкалу узенький – в метр – ручеек. Но спешит-то напрасно: сил до моря не хватает. Выйдя из гор, ручей уходит в нагромождения камня и пропадает, растворяется в нем, не добегая до Байкала.

Выше моего лагеря лежит огромное голубое поле наледи, она намерзала всю зиму и теперь питает мой ручеек холодной и светлой водой. И чудное там зрелище: проснувшийся весной ручеек, пропилил в этой глыбе толщиной в два метра извилистую траншею до дна. Из метрового поля наледи торчат ветви ивы, ольхи, жимолости и зеленеют набухшими почками! Скоро, еще во льду по пояс, они распустят крошечные зеленые упругие листики. Я буду фотографировать их.

Ночь была холодная, а утром полетел густой – хлопьями, как в октябре, снег. На земле он быстро стаивал, но на палатках, на коре деревьев с северной стороны лежал до полудня. Ручеек к ночи спадает, на берегах, на свисающих в воду ветвях и траве намерзают сосульки. Банка, поставленная доить из березы сок, наполнилась за день, а ночью замерзло не только в ней, но и сам, сбегающий сок, замерз толстой желтоватой сосулькой.

Геннадий уехал, я остался один. И задача моя – дважды в течение суток подниматься в горы и наблюдать за пасущимися на остепненных склонах марянах изюбрами и медведями. И тех, и других здесь много, они кочуют, а мне надо узнать, куда и сколько зверей уходит, кто и сколько их остается здесь на лето. Звери выходят на маряны и хорошо видны даже издалека: желтые пятнышки – изюбры, темные – медведи.

Учет численности животных – важная задача в охотничьем хозяйстве. Работа эта не простая, звери чуткие, осторожные, как сосчитать их в тайге? В определенное время животные с больших территорий собираются на ограниченных участках, иногда и на открытых. Горные поляны у нас, в Восточной Сибири, именно такими местами и являются.

Живу на моей поляне уже несколько дней. Просыпаюсь в два часа ночи. Час уходит на подъем на выбранное заранее место, где затаившись наблюдаю за животными до восьми-девяти часов утра. В это время звери покидают маряны и уходят в глубину леса на дневной отдых. Ухожу и я. Вечером я снова на горах, изюбры опять появляются, и в сумерках, уходя к лагерю, я все еще вижу их четкие силуэты на фоне темнеющего неба по вершинам грив.

Время утренних наблюдений продолжается до восьми-девяти часов. Звери уходят, и я спускаюсь к своим палаткам. Вечером около восемнадцати часов я снова па избранном месте. Точка наблюдений выбрана удачно: очень широкий обзор, сам же я прячусь в скалах на вершине и меня – неподвижного – зверю заметить невозможно.

Маряна (или убур) – это, по-бурятски, степной участок на склоне среди леса. Он хорошо прогревается солнцем, и на нем зелень появляется намного раньше, чем в лесу, где снег лежит дольше. В укромных от ветра уголках на солнечных склонах сейчас уже и цветы появились. Цветут медуницы, ирисы, калужница болотная и, уж конечно, прострелы, сон-трава. Она здесь двух расцветок: есть цветы почти фиолетовые и почти желтые. Очень редко встречаются белые. И повсюду эдельвейсы, они спускаются с гор до самого берега Байкала.

Чуть позже, в начале мая, разливается по перелескам сиреневое море даурского родо-дендрона – багульника. Еще позднее все вокруг моей поляны в белых кистях соцветий спиреи, а вот уже распускаются и цветы черемухи. В сумерках над полянкой появляется летучая мышь, одна, других нет. Вернувшись с гор и разведя огонек, я жду ее каждый вечер, и она появляется.

Находясь на своем наблюдательном пункте, в бинокль я разглядываю в горах группы изюбров, почти каждый день вижу одного-двух, а то и больше медведей. Я определяю состав групп, пол, возраст, изучаю поведение изюбров и медведей, их питание, перемещения. Козуля есть в этих горах, по ее очень мало. Правда, в последние годы стало заметно, что зверь этот расселяется вдоль побережья Байкала на север. А может быть, он просто возвращается на прежние свои территории, откуда был изгнан деятельностью людей, браконьерством, которое сейчас поутихло, поскольку организована неплохая охрана.

Вот пасутся на склоне девять изюбров, широко разбрелись, но чувствуется, что это постоянная группа. Звери совсем спокойны, они провели здесь ночь и на сто рядов про-слушали, осмотрели и пронюхали окружающее пространство.

Я видел их еще вчера вечером, по они были па другом склоне, теперь же подвинулись севернее. Я наблюдал, как они преодолевали глубокий овраг, полный снега. Группа подошла сюда цепочкой. Впереди идет крупная, явно беременная, самка. На снег, чувствуя возможность провалиться, она вышла осторожно. Прошла, пробуя – постукивая перед ними ногами (то одной, то другой попеременно) крепость слежавшегося, сильно занастившегося снега, но на середине оврага все же провалилась по брюхо. Можно было бы и вернуться, но идти надо вперед вон в те синеющие горы, на север – там спокойнее, много зеленой травы, и там она родилась на свет. Сильными рывками изюбриха выбралась на сухой пригорок, и за ней, кто осторожно, кто суматошными прыжками, перебрались все остальные. Среди них два молодых бычка. Они тотчас же затеяли игру, начали толкать лбами друг друга, совсем, как телята. Постепенно заря разгорается, скоро из-за Святого Носа встанет солнце. Звери потихоньку собираются поближе друг к другу и подаются к вершине горы. Они уже не кормятся, а как-то бесцельно топчутся, явно не решаясь на что-то определенное. Стоят, поворачивают головы, настораживаются – их беспокоят многочисленные звуки начинающегося дня, встающее солнце. Наконец вперед выходит та же крупная изюбриха. На прямых ногах, медленно, почти вплотную подходит к опушке и принюхивается к лежащему перед ней пространству. Не пахнет ли из леса медведем, каким другим врагом, не хрустнет ли там сучок под ламой. Наконец, минуты через три-четыре самка решительно входит в лес, и там она останавливается еще несколько раз, смотрит, слушает. За ней в явно успокоенных позах устремляются все ос¬тальные. Прошлогодки влетают в лес в озорной скачке, подпрыгивая бочком. В это время встает солнце.

Пройдя метров двести-триста в глубину леса, звери ложатся. Там раскинулась старая гарь, в которой звери спокойно ждут вечера. Днем на маряне изюбры почти не бывают.

Идет май, и звери хорошо освоились на марянах, но я четко вижу, как сложившиеся группы постепенно двигаются на север вдоль побережья. Сюда они пришли осенью или в начале зимы. Значит, я наблюдаю регулярную сезонную миграцию. Многие животные, копытные прежде всего, зиму и лето проводят на разных участках. Это гарантирует им рав-номерное использование кормов, не истощается кормовая база на одном месте. Но вот за несколькими крупными самцами я заметил иное: они всегда появлялись в одном и том же месте, в вершине большой маряны, кормились на опушке, часто и подолгу просматривая и прослушивая пространство вдали и вокруг себя. Это был «цвет» популяции – красивые, полные сил производители. Как бы осознавая свою значимость, свою ответственность за продолжение изюбриного рода, они берегли себя, выходили очень поздно и еще до солнца скрывались в темном лесу. Рассмотреть их отсюда было невозможно, количество отростков на рогах не просматривалось, но сами рога были очень крупными. Мне просто необходимо было увидеть их ближе, но идти туда надо было за несколько часов до выхода их на маряну, и я решил по¬позже предпринять эту экспедицию.
Самки же, особенно в группе, намного беспечнее: освоившись на маряне, они почти не контролируют окрестность. Оно и понятно: беременной изюбрихе требуется больше травы, а ее еще не так много на маряне. Кроме того, в их поведении просматривается демонстративная беззащитность. Услышав ворочающего камни медведя, изюбрихи не уходят по-спешно в лес, как это делают самцы, а следят за ним по звукам.
Но вот медведь (мне это видно с противоположного склона узкой долины) надолго затих. Он лег на брюхо и что-то делает передними лапами, мотает головой. Изюбры его больше не слышат, и это самое опасное. Они прекращают кормиться и насторожились: где он? В группе ощущается тревожность. Изюбриха даже немного спускается по склону в сторону медведя и осторожно заглядывает вниз – нет, не видно! Но вот медведь поднялся и пошел вдоль склона. Он изюбров не видит, но они его сразу услышали и головы повернули на звуки медвежьего хода. В группе воцаряется спокойствие. Медведь подошел к одиноко стоящему дереву, обошел его вокруг, принюхиваясь к коре. Затем поднялся на задних лапах и несколько раз деранул кору. Это он отметил свой участок. Исследователи давно знают, что разные животные особыми приемами метят свою территорию, свой индивидуальный участок. Другие звери этого же вида «уважают» отмеченный соседом участок. Медведь же наш после отметки резко крутнулся на задних лапах и стал спускаться на дно распадка. Там я потерял его из вида.
На маряне я вижу сейчас в нескольких группах двадцать одного зверя, но есть три одиночных изюбра. Они далеко, и я не могу разглядеть их. Это, скорее всего, беременные самки, потому что им не нравится уходить далеко от опушки. Вот кормятся четыре изюбра: самка, прошлогодок по-видимому, и два самца – один очень крупный. В этой группе наблюдал я, как воспитывается у молодых изюбров «уважение» к старшим. Склон маряны крутой, и ровных площадок совсем мало, где можно было бы отдохнуть. И вот молодой бычок углядел впереди такую площадку, поспешил туда и залег. Но ненадолго. К нему, не спеша, подошел взрослый бык. Он немного постоял тут, заинтересованно поглядывая, обошел лежавшего и вдруг ударил его в бок передней ногой. Бычок отскочил и обиженно оглянулся, взрослый же – лег на его место. Он лежал минут двадцать, затем встал и начал кормиться.

За ВСЕ время наблюдений я насчитал сто двенадцать изюбров и двенадцать медведей. Конечно, животных различить трудно, мно¬гих я посчитал дважды, а то и трижды. Но ведь речь идет не столько о их численности, сколько о наблюдениях за образом жизни, составом популяции, поведении. Это позже, когда группы и одиночки примелькаются, начнешь отмечать характерные признаки того или иного зверя. И я считаю, что в ту весну видел я восемьдесят пять изюбров и восемь медведей.

В дождливую или ветреную погоду звери на маряны не выходят, они кормятся в лесу или лежат подолгу. Но если с утра был дождь, а к вечеру разъяснило и устоялось безветрие, из всех окрестных лесов животные выходят на маряны.

Однажды в надежде близко увидеть тех четырех красавцев изюбров решил я подняться на вершину самой высокой маряны и заночевать на опушке у огонька. Огонек я разложил уже в полных сумерках, устроился на земле около него и решил прикорнуть пару часов. С противоположного склона доносились звуки: что-то крепкое стукнуло, негромко взвизгнул камень-плитняк, но которому ступило копыто или лапа. Звери бродили по марянам, не обращая внимания на мой огонек. Вскоре при полном безветрии, тихо зашуршала-зашелестела тонкая кора сосны над головой. Я не дремал еще и с интересом стал думать о том, что бы это означало. Вскоре с вершины распадка долетел тяжелый, глухой рев. Я не успел сообразить, что это такое, как рывком налетел сильнейший ветер. Мой огонек веером расстелило над землей, и я едва успел его загасить. Это налетела сарма – грозный ветер, который срывается с гор к Байкалу. Он страшен не только в лесу, когда падают, как спички, сломанные или даже вырванные с корнями деревья, но и на просторе моря. Тогда нередки случаи гибели судов и людей.

Через час ветер мгновенно утих. Начинало светать. С близкого дерева понеслась характерная песня козодоя, этакий разнотональный приглушенный трескоток. Казалось, малень-кий моторчик завели, будто в дальнем деревенском клубе кино показывают.

Как известно, опытные байкальцы скорое приближение сармы предсказывают, глядя на тяжелые тучи, быстро сползающие в верховья ключей с их вершин – перевалов на Ленскую покать от Байкала. Но вот с того, случая несколько раз я угадывал скорое приближение грозного ветра по тому тонкому мелодичному звону – шуршанию лепестков коры на соснах. Они начинали шелестеть, тре петать при полном безветрии, иногда задолго до урагана.

Что же я увидел за два месяца ежедневных наблюдений утром и вечером? За сто двадцать наблюдений я насчитал восемьдесят пять изюбров, среди которых сорок восемь самцов и тридцать семь самок. Звери постепенно уходили все выше в горы и на север – внизу у подножий склонов травы со временем уже подсыхали. С середины июня зверей на марянах стало намного меньше, но зато в течение педели я наблюдал одних и тех же четырех рогачей, тех самых. С удлинением светового дня звери сдвигали и время своих выходов на маряны – им нужны были только сумерки, в лес они уходили почти за час до восхода солнца. У одного из них панты на концах рогов образовали розетку – корону из нескольких отростков.

И вот однажды около двух часов ночи, когда высоко стояла полная лупа и разливала по склонам свой молчаливый шелковый свет, на солонец пришла вся эта четверка. Четыре крупных сильных чутких пантача ходили в пятнадцати шагах от меня. Я едва дышал, боясь спугнуть: все укрытие мое – три нетолстых валежины, за которыми я лежал на животе. Самок на этом солонце я видел многих, они суетились, толкались, гремели камнями, нервничали. Эти же стояли, как отлитые из благородного желтовато-серого металла, и ждали, когда наестся самый крупный с розетками на копчиках рогов. Они остались в этих горах и не пошли на север вместе с остальными. Звери ели по очереди. Вдруг, когда уже стало светать и я начал различать получше, изюбры рванулись с места и умчались к вершине распадка. И тут же я услышал громкое ворчание медведя, который бежал снизу прямо на меня. Но не добежав метров двадцать, он всхрапнул как-то по-особенному (я понял: он «схватил» мой запах), с испугом, и полез на крутой каменистый склон. Забравшись метров на тридцать, медведь, силуэт которого я теперь хорошо видел на фоне светлеющего неба, остановился и стал пристально вглядываться в мое убежище. Так ничего, видимо, не поняв, медведь ушел дальше по склону. Рассвело. Я поднялся на гребень, разделяющий два ключа. Там, на опушке, стояла невысокая сосна, а на ее вершине сидел ворон. Меня он допустил необычно близко, и я недоумевал, отчего он не улетает. Лишь взглянув на корни дерева, я понял, в чем дело: там затаился зайчонок, и ворон караулил его. Совсем как в «Сказках дядюшки Римуса»: братец Лис загнал в дупло братца Кролика и поручил, пока сбегает за топором, братцу Сарычу покараулить его.

Оглядывая в бинокль окрестности, на длинном языке снежника я увидел два параллельных медвежьих следа. А вот и сами звери. На участке крутого падения ключа об-разовалась наледь, верхний слой стал скользким – не удержишься. Получился замерзший водопад высотой около восьми метров.

Медведи забавлялись. Взберутся по кромке на самый верх, сядут друг против друга и, разевая пасти (рева не слышно, ключ рядом шумит), размахивая передними лапами, быстро соскальзывают вниз. Затем какими-то суетливыми прыжками поднимаются наверх, и все повторяется. Так медведи играли около часа. Иногда они ложились на бок или на спину и съезжали в таких позах. Весь рыхлый поверхностный слой полульда-полуснега они свезли вниз, и катание превратилось в полет с крепким ударом о камень в нижней части водопада. Иногда кто-нибудь из них взлетал на этот камень и кружился на нем. И мне думалось: все, что делают медведи в цирке, в той или иной степени они удачно проделывают и у себя «дома». Вдруг медведи насторожились, глядя вверх по распадку, и вскоре оттуда показался такой медведище, что эти двое по сравнению с ним выглядели медвежатами, хотя были они взрослыми. Один из них с деланно отвлеченным видом побрел вниз по распадку, другой быстро поднялся на полсотню метров по склону, постоял там, выглядывая из-за валежины на пришельца, и занялся тонкой осинкой. Он пригнул ее передней лапой и переступил затем задней ногой так, что стволик оказался пропущенным у него под брюхом. Теперь медведь, медленно идя к вершинке пригнутого деревца, стал поедать его листья. Большой медведь потолкался тут, но «катушка» его не заинтересовала. Звери разошлись в разные стороны.

Прошли чудесные дни полевых работ. Вернувшись в свой институт, я занялся изучением полученных наблюдений и установил не очень-то отрадную картину. Изюбрей много, но мало приплода. Популяция стареет и ничего хорошего ждать от этого не приходится, воспроизводство приостановилось. Изюбр полигам, за период гона один полноценный произ-водитель может покрыть несколько самок. Когда же в популяции много самцов, в раз-множении участвуют и слабые, приплод от них нежизнестойкий, к осени много прибылых гибнет. Мы рекомендовали охотничьему хозяйству усилить добычу самцов. Такой отбор – промысловое изъятие, как говорят охотоведы, – будет стимулировать восстановительный потенциал популяции, здоровее будет потомство, уровень выживаемости молодняка повысится. Эти вопросы остро встали перед охотничьим хозяйством, поскольку промысел ведется почти стихийно, без всякой направленности, без учета задач воспроизводства в отношении всех охотничьих животных. Чтобы выправить положение, необходимо се-лективное изъятие.

Поражает обилие дичи в странах Европы. На тысячу гектаров угодий в Германской Демократической Республике, Чехословакии, Венгрии, Швеции сотни охотничьих животных, всем хватает и места, и кормов. Их и добывают сотни тысяч по стране. У нас же, в Восточной Сибири, скажем пять лосей на ту же тысячу гектаров тайги – мечта охотоведов.

В чем видится решение проблемы? Для научного охотоведения загадок здесь нет, надо только как следует взяться за дело. Есть два пути, ведущие к одной цели. Во-первых, рациональная охота, основа ее – селективный отбор, что означает добывать не всякого зверя, который попал на мушку, но того, который стар, чем-либо неполноценен, а также того, который подлежит добыче с целью выравнивания структуры популяции. В одном районе, например, надо побольше добывать самцов, в другом — самок, молодняка. Неожиданностью для несведующего может стать рекомендация ученых-охотоведов добывать и молодняк. Но теперь, в последние годы — это азбучная истина. Добывание определенного количества молодняка и самок оздоравливает популяцию, повышает ее жизнестойкость, усиливает размножаемость. Конечно, такие рекомендации нужны для конкретных, исследованных популяций. Второй путь – охрана. Она складывается из абсолютной – это заповедники – и временной – заказники и резерваты, где охота запрещена временно или ограничена.  В Прибайкалье создано три заповедника, два из них в Бурятии. В Иркутской области действует пока один, второй – в стадии организации. Создаваемый Прибайкальский природный национальный парк будет иметь в составе своей территории абсолютно охраняемые участки, те же заповедники по сути. Кроме того, в этом регионе около тридцати заказников. Так что охрана животных, с этой точки зрения, ведется благополучно. Но важно усилить борьбу с браконьерами, и эта работа ведется нарастающими темпами. У изюбра на маряне хорошие перспективы.

Однако успокаиваться охотоведам оснований пока нет. Недавно проведенные управлением охоты заседания межведомственной комиссии показали, что и промысел, и охота спортивная ведутся хаотично, в них преобладают тенденции случайности, нет выборочности и тем более — селективности изъятия копытных из популяций. Решено улучшить это дело за счет введения нормированной добычи. Это приведет к оздоровлению популяций, к улучшению воспроизводства диких копытных. Одновременно берутся под охрану места сезонных скоплений копытных, такие, как районы выхода изюбра на маряны