Суворов Е. А. / Произведения

ГОЛОС МУРАВЬИНОГО ЦАРЯ

Шурке четыре года. Он достаточно наслышан о лесных чудесах, о разных зверях, о птицах, которые живут в лесу и спят в своих домах. Но сколько он ни вглядывается в го­родском парке сквозь ветви берёз, тополей и акаций, не вид­но птичьих домов, и в его глазах сомнение. Он ждёт сумерек, реденький парк густеет, и мы с Шуркой осматриваем ветви деревьев. 
— Здесь живёт птица? — спрашивает Шурка,  когда видит толстую ветку,   окружённую густой   листвой, —  что-то вроде крыши над веткой. 
Я соглашаюсь с ним и говорю, что бывают гнёзда низко над землёй, а то и совсем на земле. 
— Покажи, — просит Шурка.
— Это далеко — в большом лесу.
— Пошли туда,— настойчиво предлагает он.
— Это очень далеко, нужно ехать на поезде.     
— На пассажирском? Ну, поехали?
— Сейчас нельзя.
— Почему?
— У меня дела.
В конце лета сообщаю Шурке: 
— Едем в деревню! Туда, где большой лес... Помнишь?
— Помню.
— Собирайся.
Он хватает меня за руку, половина дороги домой полу­чается у него бегом. 
— А  где  такси? — останавливается   он   перед   домом. — Надо же  скорее.  Никуда  не уходи, — предупреждает  Шурка. — Подожди такси.  А я пойду за чемоданами.
— Донесёшь?
Шурка оглядывается: на его лице удивление, что я спра­шиваю об этом. 
— Я же всё могу, я — сильный... 
У подъезда он ещё раз оглядывается и громко,— так, что слышно соседям, кричит: 
— Не уезжай без меня! 
Четыре часа мы едем на скором поезде. 
...За Троицком к дороге плотно подступают берёзы, со­сны, в низинах берега извилистой таёжной реки украшает тёмно-зелёная ель. Промелькнут кружева полей и снова — лес, лес, лес... Берёзовая ветка хлестнёт по автобусу, ка­чается, будто машет рукой. Шурка провожает её глазами, тихонько, чтобы никто не слышал, спрашивает: 
— В этом лесу все живут? 
«Все» — это звери и птицы, которых знает Шурка по рас­сказам, картинкам, видел в зверинце и в цирке. 
Красное вечернее солнце расплавило Саяны, перекрасило дальнюю тайгу и небо, когда автобус пришёл на свою по­следнюю остановку — Бабагай. Только мы с Шуркой вышли из автобуса, бежит к нам навстречу тётя Пана — высокая, тоненькая, волосы светлые. Смеётся — увидела нас. 
Мы страшно удивлены: 
— Как ты могла узнать, что приехали?
— А в письме писали!
— Про день там ничего не сказано...
— Я бегала к каждому автобусу!                                                     
После ужина  Шурка  идёт смотреть  в  пригоне поросят. Они маленькие,   резвые,   ни одного из  них  он  не  может поймать и от восторга хохочет. Он помогает тёте Пане загнать с улицы корову, выбрать с гряды огурцы, приносит в избу дрова. Никто не заметил, как Шурка выскользнул из избы, — пошёл знакомиться с Бобиком, огромным рыжим псом, привязанным из-за нас на короткую цепь. Спохвати­лись, когда у Бобика с Шуркой уже вовсю развивались дру­жеские отношения: Шурка сидел на земле и кормил Бобика хлебом. 
— Теперь не страшно, — сказала тётя Пана. 
Бобик озабоченно пролаял на нас, видимо, взволнован­ный тем, что у него хотят отобрать нового приятеля, кото­рый вполне его устраивал.
— Ты что?! — испуганно   крикнул    Шурка,    потому   что Бобик сидел рядом и оглушил Шурку своим лаем. 
Бобик не ожидал такого решительного поведения от ма­ленького гостя и просто не знал, что делать — продолжать так хорошо начавшееся знакомство или тут же прекратить сердитым урчанием. Недовольно взвизгнув, он метнулся в одну, другую сторону, веселее взглянул на Шурку, лёг перед ним, положив голову на огромные лапы, и посмотрел Шурке прямо в глаза: мол, не кричи на меня, я же тебе ничего плохого не делаю! Шурка обнял его за шею, и мы все поняли: нам тут больше делать нечего и ушли с крыль­ца в избу. 
Через два дня зашумели сосны около нашего дома, в «гнилом углу» над Харгантуйским болотом сделалось тем­но, и полил дождь. Неделю мы не могли выбраться в лес. Даже Шурка просыпался утром с теми же словами, что и взрослые: «Дождя нет?». По два, три раза на дню он со­бирался в лес: надевал свои резиновые сапоги, плащ с ка­пюшоном, заполнял карманы хлебом, горохом, огурцами, но его отговаривали: «Придёшь из лесу мокрый, как мышь, из воды... Дождь осенний, холодный, простынешь». 
Кое-как дождались солнца. 
В первый день далеко решили не ходить: Шурка уста­нет и ничего в лесу не увидит. Напрасно мы так решили. Прошли Песочную гору, Глубокую падь, только хотели пообедать на поляне, слышим: где-то далеко на нашем пути гудок, похожий на музыку, — как будто легковая машина сигналит. Я-то знаю: нечего здесь делать легковой машине, да она и не пройдёт — кругом лес, колодник, есть дорога, так она завалена деревьями. На пастушеский рожок непо­хоже... Что бы это могло быть? Я подумал-подумал и хотел махнуть рукой, но, вижу, Шурка ведёт себя по-другому: си­дит, не шелохнувшись, прислушивается. Гудок повторился. Точно такой же и как будто на одном месте! Я даже расте­рялся: не могу объяснить Шурке, что это такое? 
— Пошли посмотрим,— говорит Шурка. 
Я прикидываю: мы отошли от деревни километра на два, до того места, где гудок, неизвестно сколько идти. Но не мо­гу же я сказать: «Не пойдём», — да и самому не терпится узнать, что за музыкальные сигналы появились в нашем лесу. 
Шли мы, отдыхали без счёту раз и, наконец, потеряли уверенность: не слыхать гудка, куда идти? Лес шумит, птицы кричат, дятлы   до последнего   долбят,   не улетают...
А мы ничего не можем посмотреть, идём, как заколдованные, и гудок как в болото провалился. 
— Может, вернёмся? — говорю. 
Сели под сосной, пообедали во второй раз, обсудили, как быть дальше. Договорились: ни у кого не спрашивать, сами узнаем, кто дудел. 
Домой пришли перед вечером. Тётя Пана обрадовалась, когда нас увидела. 
— Я вас жду, жду... Идёмте, все уже на столе. Что в лесу новенького? 
Мы с Шуркой переглянулись: что делать? Пришлось наполовину признаться: сказали, что встретились в лесу с каким-то непонятным зверем. Что за зверь — сами не знаем. Когда хорошенько разглядим, — расскажем. 
Тётя Пана покачала головой и сказала, разламывая вкусный пирог с рыбой: 
— В лесу всё можно встретить... 
Утром, когда солнце съело росу, мы уже за Глубокой падью. Ведро с собой взяли, тётя Пана просила грибов при­нести. 
Около мухомора у нас с Шуркой получилось разногла­сие. Я говорю: 
— Не стоит его брать — собачий гриб.
Шурка не соглашается:
— Возьмём. Отдадим Бобику.
Положили мухомор в ведро.
Лес около деревни не очень дикий: всегда выйдешь к полю или к широкому болоту — оно тянется вдоль синего Индона, зарастающего огромными зелёными шарами ку­старников и тонким высоким березником. Насобирали ры­жиков, маслят, сыроежек. Несколько грибов развесили на деревьях — пригодятся: белка подберёт или ещё кто-нибудь. Поставили ведро в берёзах, приметили, на знако­мую тропинку вышли: дудел же кто-то вчера — надо узнать. 
Я как увидел на берегу поваленные деревья, срезанный кустарник, глубокую свежую канаву вдоль русла и невдале­ке экскаватор, поблёскивающий стёклами,— так сразу и по­нял вчерашние гудки. 
— Экскаватор!— кричит   Шурка,   будто   лучшего  друга своего встретил. Старается вперёд прийти, падает в кочках. В городе Шурка   любил   смотреть,   как   работает   на  реке экскаватор. Даже в кабине один раз побывал. 
Подошли — ни одного человека. Стрела замерла. Узнали потом: экскаваторщики   десять   дней   работали  с рассвета и до темна, а сегодня домой уехали. 
— Что он делает?— спрашивает Шурка.
— Болото осушает,— говорю я без особой  радости.
Я вырос на этой речке, помню её с Шуркиных лет, каж­дый год приезжаю сюда. 
— Что же это, Шурка, такое: скоро нашей речки не бу­дет. Давай последний раз искупаемся.
— Давай.
Разделись мы. Вода холодная, но теплее, чем в Ангаре. Искупался я, окунул Шурку, растёр покрепче майкой. Солнце выглянуло, и мы быстро согрелись. 
Нашли своё ведро с грибами, снова опустились к реке, по кочкам да по брёвнам пошли вдоль реки домой. 
Достал я Шурке самый большой лист водяной лилии... 
Каждый день мы провожали реку. Стояли на мостике, обмывались до пояса индонской водой. Здесь же, около мостика, Шурка оплакал смерть стрекозы. Сначала он ду­мал, что стрекоза живая, когда увидел её на трилистнике, наполовину затопленном водой,— река прибыла от дождей. Шурка осторожно протянул руку, ожидая, что стрекоза сейчас улетит... Взял её за крылья и принёс показать мне. Но радость его исчезла — стрекоза лежала на Шуркиной ладошке без движения. Шурка сел и заплакал. 
— Почему она не летит... Зачем она утонула... 
Недалеко от деревни, за молочной фермой, мы искали шампиньоны. Лес здесь редкий, видно далеко, и мы не боя­лись потерять друг друга. 
Слышу громкий протяжный Шуркин крик. 
Иду.
Шурка стоит в густой зелёной траве — высоко над ним вздрагивают желтовато-белые метёлки пырея. Он просит идти осторожнее,— оказывается, в полуметре от него про­ходит муравьиная дорога. Раньше мне приходилось наблю­дать за жизнью муравьев, и я рассказываю: 
— Вон те, с добычей, с хвоинками,   с кусочками засохшей смолы, торопятся домой.
— А эти  просто так бегают?— спрашивает  Шурка  про самых подвижных, смелых муравьев.
— Это — разведчики.   Их   ещё    называют    охотниками. Они разыскивают добычу, показывают фуражирам, а теперь ведут их домой, муравью нельзя сбиваться со своей дороги, иначе он заблудится и погибнет. Они по одному жить не могут.
Идём к смолистым разросшимся соснам. Под одной из них — муравейник с высоким правильным куполом. Осто­рожно касаюсь ладонью купола, отхожу в сторону, и мы с Шуркой по очереди нюхаем муравьиный спирт. 
— Они рассердились? — спросил Шурка. 
Он издали, с невысокой колодины, смотрел на встрево­женный муравьиный дом. 
Я объяснил: 
— На   крыше   до   самой   темноты   находятся   муравьи-наблюдатели. Даже если  не трогаешь их,  а  только  наклонишься над муравейником, они поднимают тревогу. Сейчас
сюда прибегут солдаты. Давай-ка уходить, пока нам от них не попало. Уж они-то умеют постоять за себя! 
Шурка соскакивает в траву с гладкой колодины, с во­сторгом оглядывается на муравьиный дом. 
— У них всё есть? 
Мне ничего не нужно выдумывать, потому что у малень­ких, очень трудолюбивых обитателей леса и в самом деле есть всё, и я отвечаю: 
— У них свои дома, дороги, станции, тоннели... И в гости они ходят, если живут
по-соседству... А если   дружба кончится, то   дорога   между   муравьиными   домами   зарастает травой...
— У них — как у нас?
— Почти так же,— отвечаю я. 
— Большие   муравьи   бывают?   Пусть   к   нам  подойдёт большой муравей?
— Сейчас его нет. Он очень занят — ушёл со своей армией лес осматривать. Но вот беда, Шурка, иногда плохие люди разоряют муравьиные дома...
— Я  буду дружить  с  муравьями,— обещает Шурка.
— Это хорошо.   Тогда   муравьиный   царь   сделает всем много подарков.  Он  позовёт в  гости  посмотреть,  как  поют и танцуют муравьи. Придёт много   зверей,   прилетит   много птиц. Бурундук и  белка    развесят   на  деревьях   фонарики, вечером на поляне будет светло.
— Пусть муравьи  споют сейчас,— просит  Шурка.
— Недавно кто-то спилил  сосну около  муравьиного дома, — ты же видел. Муравьи ни сегодня, ни завтра не согласятся петь. Ведь это они помогают вырасти  каждому дереву, кустику, каждой травинке!
— Пусть  с  нами  поговорит   муравьиный   царь!   Я   хочу услышать его голос!
— Для этого нужно чаще ходить в лес и прислушиваться долго-долго...
В густом перелеске из молодых сосен мы видели много вороньих гнёзд. Около поля на высокой лиственнице разгля­дели гнездо ястреба. В ёлочной чаще наткнулись на жильё синицы. Шурка доставал до него рукой. 
У самой тропинки — мы уже собирались идти домой — состоялось знакомство с очень маленьким и весёлым бурун­дуком. Он жил только первое лето, был любознательным и доверчивым. Мы сидели на тропинке и не сразу заметили, что бурундук интересуется нами. Он очень низко сидел на дереве, смешно таращил глаза в нашу сторону и не со­бирался бежать. Шурка протянул руку и засмеялся. Бурун­дук, уверенный в своей безопасности, продолжал смотреть на нас с прежним весёлым любопытством. Шурка оставил бурундуку хлеба. Чтобы хорошо было видно, положил хлеб на пенёк и рядом с хлебом — горсть ягод. 
Один раз мы сидели в избе и спокойно разговаривали. Работы никакой не было: сгребли и сложили в зарод зелён­ку, загородили. Выкопали и перенесли в подполье картош­ку. Несрубленная капуста около бани напоминала о надви­гающихся холодах. И вдруг среди нашего разговора — тук! тук! тук! Никого не видно, а кто-то, с перерывами, стучит, как будто в окно. Мы все притихли. Шурка подкрался к ок­ну, выглянул из-за шторы и замер. Позвал меня рукой, уступил мне место,— и вижу: огромная желтогрудая синица с упорством долбит над окном фарфоровый изолятор. Мы по очереди подходили и смотрели на странное поведе­ние синицы. 
Зачем она долбит изолятор? Что за интерес? 
Кто-то неосторожно отодвинул штору чуть больше, и си­ница улетела. 
«Да ведь эта синица — метеоролог! — восторгались мы. —  Она предупреждала нас!» 
Мы засиделись в избе и не заметили, как подкралась из тайги тёмно-лиловая туча. Она ворочалась внизу бесфор­менно и угрожающе, а сверху была отрезана как по линей­ке. Туча до последней минуты не закрывала солнце, в избе было светло — и вдруг сразу налетел ураган. Мы сначала увидели в окно, как он опрокидывает и несёт по болоту коп­ны, срывает с крыш неприбитые драницы. Мы кинулись спасать зарод. 
— Я с вами,— закричал Шурка,— я тоже хочу бороться с тучей и ураганом!
— Останься в избе!
Ветер  сорвал  с  зарода  вершину  и  немного  затих. 
Я нёс тяжёлую лиственничную лестницу, чтобы прида­вить сено с подветренной стороны. 
Под радостные Шуркины крики завершили зарод карто­фельной ботвой, добавили жердей. 
Спасаясь от дождя, мы бежали под навес.