Сергеев М. Д. / О жизни и творчестве
"НЕ ОТДАВАЙТЕ СЕРДЦЕ СТУЖЕ...: история жизни иркутского поэта Марка Сергеева"
Гольдфарб С.
4 апреля
Итак, новоиспечённому студенту старейшего сибирского вуза исполнилось всего 16 лет. Впрочем, это сейчас, когда наши собственные дети и в 20 беззаботные существа, шестнадцать кажутся уж совсем детским счётом. На самом деле тогдашние подростки являли собой публику вполне ответственную и серьёзную. Была другая жизнь - почти на выживание, голодная и всё ещё по-революционному жестокая. К тому же шла война, мальчишки тогда взрослели быстро.
Именно в это время Марк начал писать первые стихи. Поэтические опыты делались ещё в школьные годы. Но кто не пишет стихи в детстве?
Вероятно, не без влияния отца он выбирает геологический факультет Иркутского госуниверситета. Вступительное сочинение на экзамене по литературе на тему «Безумству храбрых поём мы песню» Марк напишет в стихах. Абитуриентов тогда в университет принималось мало, и потому даже ректор знал каждого в лицо. А тут такой случай - неординарный! Именно ректор университета Н.С. Шевцов убедил Марка стать филологом. Ректору молодой человек отказать не мог.
В 16 лет из-под его пера выходит поэма «Кисет». Разумеется, военной тематики. Марк Сергеев вспоминал позднее: «Солдат, потерявший семью в первые же дни войны, омертвел от горя, оледенел, единственное, чем он жил, - месть фашистам, захватчикам, зверям. Когда уходил он на фронт, дочка подарила ему голубенький из простой ткани кисет, вышитый ею. Вот и всё, что осталось у солдата на память о доме, о жене, о дочке. И вот сибирские ребятишки готовят подарки на фронт. И девочка-иркутянка кладёт в посылку голубенький, вышитый стебельчатым узором кисет. И он приходит на передовую, к солдату. И суровый боец, принимая из рук политрука подарок, не может сдержать слёз.
Поэма понравилась нашему профессору Марку Константиновичу Азадовскому, он рекомендовал её в альманах «Новая Сибирь», но кто-то из поэтов, кажется Анатолий Ольхон, решил, что публиковать её не надо.
Вдруг ранней весной - открыточка из газеты «На боевом посту»: «Дорогой Марк, Ваши стихи одобрены редакцией. В одном из ближайших номеров мы их опубликуем. Желаю Вам успешной службы. С товарищеским приветом. Георгий Марков». И они были опубликованы ...
В этой истине нового мало,
Только знает каждый боец:
Если есть у разлуки начало -
Значит, есть у неё и конец.
Значит, будут когда-то
мгновенья
И свиданий, и свадеб,
и встреч
Тех, кто смог и в труде,
и в сраженьях
В сердце верность
и дружбу сберечь.
...Вообще-то после девятого класса в университеты не брали. Но тут случай особый. В связи с призывами в Красную Армию выпускников школ были открыты курсы по подготовке в вуз именно для девятиклассников. Вероятно, этим воспользовался и Марк.
В университете он проучился чуть больше года - с 1 сентября 1942 по ноябрь 1943 года, когда его призвали в армию.
Мы очень мало знаем, как прожил этот предфронтовой год студент Марк Гантваргер. Доподлинно известно немногое. Что-то мы можем только домысливать, о чём-то догадываться и предполагать.
Вот что писал он сам: «В шестнадцать лет я стал студентом филологического факультета Иркутского университета. По вечерам вместе с лисихинскими ребятишками в оборудованном на военный лад корпусе кирпичного завода изготовлял противотанковые мины, умудрялся ещё играть в самодеятельности, по наследству принял на свои плечи огромную - восемь метров длины - и сердитую стенгазету БОКС (Боевой орган комсомольской сатиры) из рук ушедшего на фронт Юзека (фамилию я не помню, ибо, когда я стал студентом, Юзека уже не было). До меня её возглавлял Леонид Лихтарников, ныне доктор физико-математических наук; когда и его призвали, редактором стал я. При передаче мне трёх кистей, коробочки красок и нескольких ватманских листов, чудом ещё уцелевших, я сказал: «Что ж, газета наша - как мобилизационный пункт. Теперь очередь за мной».
Вот ещё один сюжет из его воспоминаний, из которого ясно, как и чем увлекался, возможно, один из самых юных студентов университета: «Писательская организация ютилась в узкой, длинной, насквозь прокуренной комнатке в редакции «Восточно-Сибирской правды». Её многолетний руководитель Иван Молчанов-Сибирский, другие известные сибирские писатели служили в газете Забайкальского фронта «На боевом посту», в Чите, но неделями жили в Иркутске. Ведь и здесь стояли воинские части, из которых нужно было делать репортажи. Должность ответственного секретаря исполнял Анатолий Ольхон. Я к тому времени уже знал: чтобы чего-либо добиться в поэзии, нужно читать Пушкина, что я и делал с большой радостью. Шестнадцатилетний студент-первокурсник филфака, я решил тогда, в 1942-м, перечитать ещё и всех лучших поэтов России, поэтому в фундаментальной библиотеке брал книги по алфавитному каталогу.
По средам комната набивалась под завязку, дым стоял как в «камере окуривания». Противогазов не было. Здесь разбирались рукописи маститых и немаститых, здесь читали стихи и сам Анатолий Ольхон, и Иван Молчанов-Сибирский, и Иннокентий Луговской, нечасто, но решалась показать что-либо из нового Елена Жилкина - она тогда свою первую книгу готовила, которая затем и вышла в Улан-Удэ. Мне доставалось по первое число, теперь понимаю, что поделом, но и я не оставался в долгу; помню, набросился на какое-то стихотворение Константина Седых, который тогда ещё не перешёл окончательно в прозаический цех. Ну и выдали мне наши кержаки!».
Но это были поэтические среды. Практиковались ещё и литературные пятницы. М. Сергеев, кажется, не пропустил ни одной, пока не ушёл на фронт.
Теперь начнём домысливать сами. Вот, к примеру, 30 июня 1941 года литературно-музыкальный кружок университета организовал вечер, посвящённый 144-й годовщине со дня рождения А.С. Пушкина. Мы знаем, что Марк Сергеев всегда тяготел к творчеству великого русского поэта. Он вполне мог быть на этом вечере и даже участвовать в постановке. Или, допустим, 27 января 1943 года. В этот день в вузе состоялся митинг, на котором было зачитано сообщение Совинформбюро о прорыве блокады Ленинграда, о разгроме фашистов под Сталинградом, на Дону, Северном Кавказе и под Воронежом. Наверняка был, слушал, возможно, и выступал. А в марте в Иркутске открылось совещание сказителей и фольклористов Сибири, созванное университетом. Разве не логично, чтобы студент-филолог побывал и тут?
Иркутский критик и учёный В.П. Трушкин был старше М. Сергеева на пять лет. Он тоже являлся студентом университета той военной поры. В одном из интервью на вопрос, какие они были, студенты военной поры, профессор ответил: «Так сразу, наверное, трудно сказать. Обыкновенные люди были, конечно. Но дело в том, что, когда началась война, естественно, многие юноши ушли в армию, и не только юноши, но даже и девушки...
Да... Вот так... Всё это было очень искренне. Вот вы спрашиваете - какие? Не в порядке хвастовства - действительно так было. Это было, вероятно, в 43-м. Очень тяжёлый был год - в бытовом отношении. Нам ведь давали всего по 400 граммов хлеба и суп, если это можно супом назвать: несколько капустинок плавало и всё...».
Эта голодная студенческая пора действительно была тяжёлым испытанием для молодых людей. В своём дневнике 20 мая 1942 года В.П. Трушкин оставил такую запись: « Голодовал (впрочем, я весь год жил впроголодь, так как хлеба получал, как и все студенты, по 400 г в сутки; в столовой кормили и кормят супом из ржаных галушек, и причём только по одной тарелке на завтрак, одной на обед, одной на ужин). Купить в городе что-нибудь из продуктов исключительно невозможно; картофель, например, за 100 рублей ведро, и не найдёшь».
И ещё отрывки из воспоминаний В.П.Трушкина: «...Часто приходилось выезжать на погрузку угля в Черемхово. Корчевали пни в Кузьмихе - теперь это место затопили, там, где теперь ГЭС Иркутская. А летом 42-го фактически весь наш курс, и историки параллельно, на Байкале на острове Ольхон ловили рыбу. Работали на неводе. Тоже муторная, надо сказать, работа. 200-метровый невод забрасывался на баркасе в море... Прежде чем вытащить его на берег, надо было метров 200 или 300 верёвки, которой он был прикреплён, тянуть. Такой ворот был, вокруг него два или три человека ходили около часа, до отупления...».
Не знаю, участвовал ли Марк в этих студенческих работах, но в одном из своих первых стихотворений - «Ночной лов» - он описывал байкальскую путину как очевидец:
Баргузин зовётся
ветром смелых -
на руку погодка рыболовам,
после баргузина
(есть примета)
каждый возвращается
с уловом.
Вот канат к вертушкам
привязали,
оттолкнулись. И с прибоем
споря,
с бодрой песней вёсла
повернули
и ушли вперёд -
в ночное море.
Мы гребли одним веслом
с рыбачкой -
девушкой решительной
и смелой.
Я веслом ворочал неуклюже
и сбивался с ритма то и дело.
Мы травили невод
постепенно.
Вдруг привстали парни
на баркасе.
- Эй! Ходи! - вскричали
дружным хором
в двадцать два довольно
зычных баса.
Заходили лошади на стане -
вмиг канат вертушка
натянула.
- А теперь сильнее жми
на вёсла, -
бойкая соседка мне шепнула.
Бригадирской подчинясь
команде,
мы на вёсла жали
что есть силы,
и когда баркас причалил
к тони,-
в неводе вода заколесила.
А вдали уже заря алела,
вспыхнул известняк
на косогоре.
Ещё одной особенностью университетской жизни военной поры была эвакуация в иркутский тыл выдающихся профессоров из центра. В.П. Трушкин вспоминал: «А тут можно сказать по русской пословице - не было бы счастья, да несчастье помогло». Потому что как раз в годы войны в Иркутск приехал целый ряд очень высококвалифицированных научных работников: несколько профессоров-историков, и не только историков. Особенно мне памятен геолог и вместе с тем великолепный знаток театра, крупный специалист по Лермонтову Обручев Сергей Владимирович, профессор, сын всемирно известного академика Обручева Владимира Афанасьевича; академик Смирнов - тоже геолог; профессор-географ Миротворцев; историк Иван Иванович Белякевич...
Ещё у меня в памяти осталась работа здесь, в Иркутске, крупного учёного-эллиниста Соломона Яковлевича Лурье. На рубеже 41-42-го годов он даже был у нас деканом. Это крупный учёный...».
М. Сергеев пусть не так много, но всё же успел поучиться у этих известных российских профессоров. Впоследствии он называл своих учителей людьми светлыми и выдающимися. В их числе Марк Константинович Азадовский, Фёдор Александрович Кудрявцев, Соломон Яковлевич Лурье, Моисей Андреевич Гудошников, внучатая племянница Тургенева Ольга Игоревна Ильинская...
Молодому Марку посчастливилось бывать на их семинарах, слушать лекции, писать курсовые... Знания давались по-настоящему уникальные.
М. Сергеев вспоминал: «Небольшой группой собирались мы после лекций и диспутов, затеянных профессором Марком Константиновичем Азадовским (один из них - «О форме и содержании» - будоражил нас целый месяц, юные неофиты вступали в спор с профессорами, доказывая недоказуемую истину, что форма и содержание друг от друга не зависят).
Споры эти были полезны тем, что мы вынуждены были с азартом перечитывать уйму теоретических трудов, откапывать забытые книги литературоведов и философов. А преподаватель зарубежной литературы, как мы позднее узнали, внучатая племянница Ивана Тургенева Ольга Игоревна Ильинская, закончив лекцию, устраивала нам своеобразный экзамен памяти - игру в «известных людей».
Станислав Гольдфарб