Сергеев М. Д. / Произведения

Сибирь

 

Она была не только каторгой,

Не только лютою каргой.

Она была пунктирной картою

И неоткрытою тайгой.

Она была землей немереной,

Мечтой для тех, кто бос и наг,

И новой долей непроверенной

Для хлебопашцев и бродяг.

Она манила неизвестностью,

В снега упрятана по грудь,

И люди из обжитых местностей

В нелегкий уходили путь.

Шли в Зауралье, в Прибайкалье ли,

В кедрач врубались топором.

И вот за падями, за далями

Вставал в распадке первый дом.

А рядом – на поляне крошечной,

Что у тайги отторжена, –

Зерно в сырую землю брошено,

Земля рожает, как жена.

И перед мужиками строгими

Лес отступает навсегда:

Дома становятся острогами,

И вырастают города.

Но, поклоняясь России-матери,

Что утвердилась здесь навек,

Шли дальше первооткрыватели

Туда, где не был человек.

Потом Сибирь вставала срубами

Среди колхозного села,

Заводов трубами и клубами,

Землею пахотной была,

Текла дорогами железными,

Вдевала реки в постромки

И разговаривала песнями,

И открывала тайники.

Уже – прославлена героями –

Звалась жемчужиной страны,

Уже в ней города построены

И реки в ней покорены.

Но, поклоняясь отчизне-матери,

Как повелось из века в век,

Шагают первооткрыватели

К вершинам неоткрытых рек,

Идут неторными дорогами

К алмазным россыпям нетроганым…

Таков уж русский человек!

 

Река Ока

 

От Волги с Камой далека,

Уралом отгороженная,

В Сибири есть своя Ока,

Своя Ока,

Своя река –

Студеная, таежная.

В ней путь не ищут корабли,

Но то реку не мучает.

Зато тайга на полземли

Стоит над ней дремучая,

Зато, как грузчика спина

Под тяжестью осажена,

Несет работница-волна

Кряжи в четыре сажени.

И если приглядишься ты –

Увидишь: сплавом молевым

Уходят в дальний путь мосты,

Дома под кровом толевым,

В подарок людям из глуши,

В тяжелых бревнах спрятанные,

Плывут заводов этажи,

Плывут шелка нарядные.

И этих вот стихов строка

На тех листах размножена,

Что подарила нам Ока –

Своя, сибирская река,

Студеная, таежная.

 

Дорога

 

Трое ушли в тайгу,

Оставив следы на снегу,

Цепочкой – за следом след,

Но это не тропка, нет.

За ними отправились сто –

Тропа пролегла меж кустов,

Тропа, не какой-то след,

А все ж не дорога, нет.

Дорога пройдет напрямик,

Навеки тайгу расколов,

Смешав паровозный крик

И осенний лосиный зов.

Дорога пройдет пряма,

Как совесть у тех, троих…

Она расставит дома

В дебрях, вчера глухих,

Она под себя подомнет

Все тропы и все следы…

Трое идут вперед

По самому краю беды.

Уже последний кусок

Разделен на сто частей.

Трое идут на восток,

И никаких гвоздей!

Затянуты пояса,

Надежд на спасение нет…

А в дневнике – Бирюса,

Трасса ведет на Тайшет.

Расчеты туннелей, мостов

Рядом в дневник легли

С тяжестью гордых слов:

«Сделали все, что смогли…»

 

Трое ушли в тайгу,

Оставив следы на снегу,

Цепочкой – за следом след,

Но это не тропка, нет.

Зато на веки веков

Разбудит предгорья Саян

Пронзительным криком

гудков

В таежных просторах глухих

Дорога Тайшет – Абакан,

Как память о тех, троих.

 

Комары

(шутка)

 

С каждой маленькой веточки,

С каждой былины

Выходил на бомбежку

Народ комариный.

Налетел, словно тать,

Налетает на гостя.

С окровавленной шеи

Мы снимали их горстью.

Были руки у каждого

В собственной крови,

Что текла

Из раздавленных туч

Комаровьих.

Но они все звенели,

Они все звенели

И кружили над нами,

И поедом ели.

Налетали то сзади,

То слева,

То справа…

Погодите ужо –

И на вас есть управа!

Вот пройдет здесь дорога

По нашему следу,

Люди в гости друг к другу

Сквозь чащу поедут,

Задымятся костры,

Станут сушей болота –

Отпадет у вас, подлых,

Кусаться охота.

К нам на помощь придет,

На подмогу

Наука,

Из тайги вас прогоним

Волной ультразвука,

И предъявит вам

Жестокий тогда ультиматум

Тот, кому подчинился

Раскованный атом,

Тот, кем создано чудо

Двадцатого века,

Что несет через космос

Хвалу человеку.

Вам летать,

Вам кружить,

Вам звенеть до поры…

 

Мы идем.

Нас едят комары.

 

Рабочие руки

 

Резкий голос сирены

был чист и высок.

На мгновенье застыли

строители,

гости.

И до самого неба

взметнулся песок,

Словно брошенный вверх

великанскою горстью.

И когда

постепенно

утих камнепад

И бетонная пыль

постепенно

осела,

В котловане вода

отшатнулась назад,

Но пробиться

река в котловане не сумела,

И тогда подрывник

Итыгин Василь

К Ангаре,

посиневший уже от натуги,

Подбежал,

отряхнул с себя серую пыль,

Протянул ей на помощь

рабочие руки.

Им –

шершавым –

такая преграда мала.

Вырвал камень,

в песке желобок проложил он,

И живая вода

за руками пошла

И забилась,

как кровь в человеческих жилах.

По-хозяйски она обошла котлован,

Перемычки

крутыми плечами раздвинув,

Унесла в Енисей,

Унесла в океан

И строительный мусор,

И рыжую глину.

Вдоль крутых берегов,

Вдоль бетонных быков

Заспешила она

От излуки к излуке,

Чтобы славить отныне

во веки веков

Всемогущие руки,

Рабочие руки.

 

Деревня Матёра

 

Острова с носами острыми,

Избы тесные впритык…

Но Матера не на острове –

Под Матерой – материк.

В ней дома стоят кондовые –

Не дома, а терема,

Точно пряники медовые

В ней расписаны дома.

Все с узорными балясами,

С полосатыми воротами –

Рушниками опоясаны,

Ясной радугой обмотаны.

Не для славы, не для почести,

Не для красного словца, –

Те дома, как тяга к творчеству, –

От конька и до крыльца.

Знать, хозяева не ленятся

Резать тес, узор точить.

А по берегу – в поленницы

Солнца сложены лучи.

И по-сказочному пестрая –

Словно Китеж-град возник –

Та Матера не на острове –

Под Матерой – материк.

Материк, тайга с валежником,

 Гордых рек лихой разбег,

Та земля, где стать художником

Может каждый человек.

 

Когда загорелась тайга

 

Строителю «трассы юности» –

высоковольтной линии Иркутск –

Братск – Алексею Бородинову

и его товарищам

 

Ты что-нибудь слышал

О «трассе юности»?

Она пролегла

От Иркутска до Братска.

Ее по тайге

Через версты и трудности

Два года вело

Комсомольское братство

Тайга

Комсомольцев

Встречала неласково:

Мошку насылала

Кусучею тучею,

Хлестала

Холодными,

Мокрыми сучьями,

Ложилась на трассе

Болотами вязкими,

Бросала в атаку

То реки,

То горы…

Но выше деревьев

Вставали опоры,

Текли провода

По железным плечам их,

И люди – сражались,

И люди – крепчали.

Вела их дорога

К Падунским порогам…

 

Однажды

Тайгу

Всколыхнула тревога.

Должно быть,

Окурок был брошен горящий,

И ветер раздул эту искорку

В пламя.

Но вдруг

Среди ночи

Запрыгали

В чаще

Слепые зверьки

С огневыми хвостами.

И вот уже –

Ветви ломает и корчит.

И вот уже –

Пламя несется со свистом

Туда, где в палатке –

Четыре рабочих,

На трассе живущих

Бульдозериста.

Сжимает кольцо

Огневая атака,

Палатке грозит

Бедой неминучею.

И пламя ползет

К металлическим бакам,

В которых

Хранится

Для трассы горючее.

Огонь наступает

Упорно,

Зловеще.

Дышать невозможно

От дыма и смрада.

Но можно свернуть

И палатку,

И вещи,

Уйти на машинах

Из этого ада.

Но, значит, тогда

На участке не скоро

На плечи фундаментов

Станут опоры,

Моторы

Заглохнут,

Замрут без движенья…

 

Так что ж вы, друзья?

Принимайте решенье!

 

Тревога!

Тревога!

Тревога!

Тревога

Сзывает людей

На тушенье пожара.

Когда к четвертым

Подоспела подмога,

Уже телогрейки

Дымились от жара,

Уже на руках –

Пузыри от ожога…

Тревога!

Тревога!

Тревога!

Тревога!

 

…Они

Обо всем позабыли на свете,

Когда на огонь

Повернули машины.

Горячий,

Сухой,

Искромечущий ветер

Тянулся упрямо

К цистернам с бензином.

И, значит,

Нельзя

Ни уйти,

Ни сдаваться,

Хоть знаешь,

Что вспыхнет бензин –

И спасешься едва ли.

 

Но четверо

Против огня устояли.

Ему создавая

Преграды,

Препоны,

Машины метались,

Как дикие кони,

Вокруг бензобаков

Кольцо расчищали…

А вдруг между тем

Расправлялся с вещами.

И вот

От палатки –

Лишь пепла немного…

Тревога!

Тревога!

Тревога!

Тревога!

 

Ты что-нибудь слышал

О «трассе юности»?

Она пролегла

От Иркутска до Братска.

Ее по тайге

Через версты и трудности

Два года вело

Комсомольское братство.

Построена в срок

Удивительно малый,

Несет она ток

К Падуну от Байкала.

А четверо,

О которых рассказано выше,

Горячих сердец повинуясь

приказу,

Идут сквозь тайгу

Рядом с теми, кто вышел

Строить

Новую

Трассу.

 

Ягодка

 

Это случилось  не  в  сказке про

Чиполлино.  Ягодку  я  встретил

в  одном из  колхозов Аларского

района, Иркутской области. Вот

как это произошло.

 

Короткий отдых.

Ночью заново

Девчонкам выходить на труд.

– Моя фамилия? – Ахмедзянова.

А имя? – Ягодкой зовут.

И мы стоим оторопелые,

И все невзгоды – пустяки

Пред этой девочкой умелою,

Пред нежным именем таким.

Как будто встала сказка новая,

Что не успел еще прочесть.

– Откуда ты?

– Из Черемхово я,

Из школы номер двадцать шесть.

– Поди послали папа с мамою?

Какой судьбою занесло

Тебя, красивая, упрямая,

Сюда, в сибирское село?

И я представил:

В день рождения

Задумались отец и мать,

Шло меж роднею обсуждение,

какое имя дочке дать.

А дочь лежала рядом с мамою

И заливалась в три ручья.

И мать спросила:

– Что, упрямая,

Что плачешь, ягодка моя?!

Ровней дыхание над зыбкою.

К окну прилип полночный мрак.

И вдруг отец сказал с улыбкою:

– Что? Ягодка?!

Да будет так!

И вот

Под зноем и под ливнем

Сквозь весен звон и крик пурги

Шла в мир девчонка с этим именем,

Едва печатая шаги.

А после – палочки в пакетике,

В портфеле – книг короткий ряд:

Здесь вся премудрость арифметики,

Глубокомыслье букваря.

Потом – в строю

Под красным знаменем,

Потом – легли пути круты

Сквозь наипервые экзамены,

Сквозь наипервые мечты

И через те минуты самые,

Где всхлипнешь, грусти не тая,

А мама спросит:

– Что упрямая,

Что плачешь, Ягодка моя?

Так день за днем

Под ветром зимним,

Под пенье птиц,

Под звон весны

Росла девчонка с дивным именем,

Хозяйка юная страны.

И ей ли, ловкой да умелой,

Томиться в городе,

Когда

В полях сейчас по горло дела,

В полях гудит,

Шумит

Страда.

Стояла дочка перед мамою:

– С друзьями еду в поле я.

Спросила мать:

– Куда, упрямая,

Куда ты, Ягодка моя?

Короткий отдых.

Ночью заново

Девчонкам выходить на труд.

– Моя фамилия? – Ахмедзянова.

А имя? – Ягодкой зовут.

И видя, как она с подругами

Лопатит желтое зерно,

Как под ее бровями-дугами

Два ясных солнца зажжено,

Подумал, между прочим, я тогда,

Что юных украшает труд,

Не нашего, мол, поля ягодка,

Не скажет ей рабочий люд.

Пусть день за днем

Под ветром зимним,

Под пенье птиц,

Под звон весны

Растет девчонка с добрым именем,

Хозяйка юная страны

 

Шпалы

 

Память

 

Полюбил я песню с детства

«Во Лубяни»,

Увлекался с малолетства

Голубями.

Это в Туле было,

В Барнауле,

Говорил я сизокрылым:

«Гули-гули».

На снегу ли

Спал потом,

На берегу ли, –

Я солдатом стал

На памятном рассвете,

Принимал в себя осколки я

И пули

И орал на перевязках в лазарете.

Но в бреду,

Не знаю,

Наяву ли

Мне из детства доносилось:

«Гули-гули».

Я по жизни шел

С открытыми глазами,

Шел нехожеными тропами,

Сквозь замять,

Бородою обрастал,

Копил мозоли

И хранил,

Не расплескав,

Живую память.

Как прожил бы без нее,

Скупой и щедрой,

Без нее,

Хранящей выстрелы и ветры,

Губы девичьи,

Мальчишечьи забавы,

Голубей моих

С надутыми зобами.

Сквозь пургу ли

Проходил я,

Сквозь тайгу ли,

Оставляя новостройки

За собою.

Малость малую из этого

Смогу ли

Позабыть я,

Если все давалось с бою.

Если землю мы

Сердцами согревали,

Магистрали пролагали

Через чащи

И в палатках спали,

Будто на привале,

Как солдаты перед боем

предстоящим.

Дни уходят,

Дни слетают

Голубями,

Но доносится из детства

«Во Лубяни».

Чтоб меня

Любые бури не согнули,

Мне доносится из детства:

«Гули-гули».

 

Шпалы

 

Мы шумели лесами.

Теперь мы лежим под колесами,

Над крутыми откосами,

Под снегопадом и росами.

Нам знакомы деревни,

Мы входим в столицы устало.

Мы уже не деревья:

Мы спины,

Мы плечи,

Мы шпалы.

Это так нелегко:

Поездов беспокойные рейсы,

И в жару – не напейся,

В мороз – у тепла не согрейся.

А поэты поют

Не про нас –

Про гудящие рельсы.

Нам всегда тяжелей,

Но на песню, увы,

Не надейся.

Мы покоя не просим,

Мы легкого счастья не просим,

Мы горды, словно горы,

Что держать и тучи и просинь,

Мы врывались в грозу,

Мы прошли через войну и горе.

Пусть лежим мы внизу –

Разве мы не похожи на горы?

Ваш домашний очаг,

Каждый в чаще родившийся город

Мы несли на плечах –

Разве мы не похожи на горы?

Города на Двине

мы связали с Амуром навеки.

Мы течем по стране –

Разве мы не похожи на реки?

Мы б шумели лесами,

Но кто бы лежал под колесами,

Над крутыми откосами,

Под снегопадом и росами,

Кто бы нес на себе

Поезда из огня и металла?

Мы гордимся собою:

Мы спины,

Мы плечи,

Мы шпалы!

 

Совесть

 

«Ты, – говорят мне, – между прочим, олух:

Есть у тебя профессия – филолог,

А ты летишь, спешишь, воображая,

Что без тебя не снимут урожая!»

Что мне ответить им?

Что им ответить?

Они не дети,

Нет, они не дети…

Поскрипывает поезд тормозами,

Партийная опять командировка…

 

…Опять Донбасс встает перед глазами,

Макеевка встает перед глазами,

Барак,

За ним – трамвая остановка.

Трамваи ходят медленно и редко,

В трамваях разговор про недород.

И первая на свете пятилетка,

Далекий,

Трудный, Тридцать третий год.

 

Нет в городе ни воробья,

Ни голубя,

И не гнездятся в городе грачи.

И умирает женщина от голода –

На остановке девочка кричит.

Все громче крик ее

И все невыносимее,

А мать лежит опухшая и синяя,

А мать лежит, цветным платком прикрытая,

Ей все теперь на свете все равно.

Но есть еще и злобные и сытые,

Гноят в амбарах сытое зерно

И думают: мы приползем на корточках,

Прося у них,

Заглядывая в рот.

А мать приносит хлебушка по карточкам.

Он жжет меня,

Он горло мне дерет.

И я его в карман сую неловко,

Тайком стащив у матери ключи:

Там женщина лежит на островке,

А рядом с нею – девочка кричит…

 

…Поскрипывает поезд тормозами,

Конец маршрута.

Степи.

Целина.

А девочка стоит перед глазами,

Она – как совесть,

Как судья она.

Мы с ней проходим мимо гор зерна

И мимо первой борозды, проложенной

В степи, и необжитой, и нехоженой, –

Двадцатый век наш проводник в пути!

Идем сквозь вас,

Советчики дотошные,

Сквозь ваши взгляды и улыбки пошлые.

Мы рады, что у вас мы не в чести.

 

О, если бы я мог вернуться в прошлое,

Чтоб маму этой девочки спасти!

 

Пульс планеты

 

Сегодня журналисты и поэты,

Живущие вблизи и вдалеке,

Все люди на любом материке

Прислушайтесь, как бьется пульс планеты.

Прислушайтесь: в Америке трущоб

И небоскребов, вставших на Бродвее,

О светлом мире говорит Хрущев

С трибуны Генеральной Ассамблеи.

Прислушайтесь: раскат… еще раскат…

Не гром пролил полнеба на дубравы –

То в Конго иноземные войска

Вершат свою неправую расправу.

И, как наседка, хмурый Пентагон

Яйцо войны высиживает в Бонне,

Но рвутся цепи на руках колоний,

И всей планете слышен этот звон.

 

Сегодня журналисты и поэты,

Фотографов несчисленная рать,

Чтоб все потом потомкам передать,

Прислушайтесь, как бьется пульс планеты.

Рассвет качает синяя волна,

Задумалась тайга о листопаде.

И солнце над кипеньем Падуна

Уселось на железной эстакаде.

Здесь ветер опускает повода

И мчится над стремительным потоком.

Но знают люди: дикая вода

Отсюда потечет электротоком.

Машины с хлебом трактами пылят,

И мирно дышит добрая, простая

И необыкновенная земля,

Сквозь чащу городами прорастая.

И вся она – движение труда,

И вся она – в дерзании и силе:

На полюсах сыны ее живут

И в космосе дороги проложили.

У времени – особые приметы.

Все люди на любом материке,

Живущие вблизи и вдалеке,

Прислушайтесь, как бьется пульс планеты.

 

Уберите спички

 

Плакат висит на белой стене,

Пожарный плакат на белой стене:

Девчонка бежит по белой стене,

Пылают ее косички.

И белое платье в алом огне.

Два слова багряных на белой стене:

«Уберите спички!»

 

И мне припомнился ад на земле,

И дети, прибитые пулей к земле,

И бомбы в застывшей от ужаса мгле,

И те, что на перекличке

Не встанут: они зарыты в земле,

В большой и доброй зарыты земле.

Чтобы поняли люди на всей земле –

Уберите спички!

 

Но снова в руинах лежат города,

В Нью-Йорке фашистам сказали: да!

Ползет вдоль границ глухая беда,

К странам ища отмычки.

На что вы надеетесь, господа?

На мяса пушечного стада?

На Бонн, что готов нашить, как тогда,

Эсэсовские петлички?

Но воля народов земли тверда!

А вы не сгорите в огне, господа?

Пока не поздно еще, господа,

Уберите спички!

Уберите спички!

 

Пражские соборы

 

прошлое упрямится соборами,

В наши дни вонзясь крутыми шпилями,

Словно к платью новому с оборками

Украшенья древние пришпилены.

И тореными проходит бродами

Через реку времени бездонную

Ликами святых длиннобородыми,

Горестной и нежною Мадонною,

Глаз ее таинственною влагою,

Трубами органными, поющими…

Прошлое еще владеет Прагою –

Городом, нацеленным в грядущее.

В нем от смерти спас соборов золото

Не Христос, придуманный от немощи, –

Парень из Иркутска или Вологды,

Ни в богов и ни в чертей не верящий.

И сказал: живите веки вечные

Над рекою Влтавой быстротечною

памятники горю человечьему

Памятью таланту человечьему.

 

Пепел Лидице

 

Сколько в жизни дорог протянется,

Сколько разного в них увидится…

Только в сердце навек останется

Пепел Лидице.

Пепел Лидице!

 

Разве это забудешь?

Где уж там!

У дорожной крутой излучины

Не деревня,

А чешка девушка

На фашистском костре замучена.

Светит солнце совсем обыденно,

Грустный ветер золы касается –

Это ноженьки, ножки Лидины,

Это белые руки красавицы.

 

На нее, ни в чем не повинную,

Чтоб кровью ее насытиться,

Насылали огонь лавиною,

Самолеты бомбили Лидице.

Не туман на рассвете виден нам,

Не роса – приглядись получше:

Это косоньки – косы Лидины,

Это слезы ее горючие.

 

Словно Феникс, опять из небыли

Стала Лидице над дорогою,

Будто немцы здесь вовсе не были,

Будто горе ее не трогало.

Только горе забыть немыслимо,

Не простить смертельной обиды нам –

Вон закат на окнах бесчисленных

Лег запекшейся кровью Лидиной…

 

Сколько в жизни дорог протянется,

Сколько разного в них увидится,

Только в сердце навек останется

Пепел Лидице.

Пепел Лидице!

 

В городе сносят заборы

 

В городе сносят заборы.

Видишь:

Ломают заборы!

Слышишь,

Как рушат заборы

Парни

С ащартом, с задором!

 

Заборы падают нехотя,

Каменные, как скалы,

С решетками из металла,

Отжившие, словно перхоть.

Им уже не подняться,

Не заслонить собою

Солнце,

Цветенье акаций,

Домов витые узоры…

Прошлого длинные пальцы,

Протянутые в сегодня,

Опутанные спекуляцией,

Таящие быт «домостроя»,

Хватит хвалиться собою,

Хватит гордиться судьбою,

Хватит стоять вам, заборы!

 

Кого вы боялись, люди,

Зачем вам глухие заборы?

Видите:

Полной грудью

Дышит раскованный город.

Деревья размяли мускулы,

Свежесть вдыхают жители,

А что касается мусора –

Выметем злое и пошлое,

Цепляющееся за прошлое,

Таящее чувств обнищание,

Сердца-сундуки,

Запоры.

 

Эй, трепещите, мещане:

В городе сносят заборы!

 

Последний круг

 

Вдыхая воздух,

не замечаем мы,

как он тяжел,

упрям

и упруг.

Но посмотрите:

гонщик отчаянно

завершает

последний круг.

Его

упорство ведет человечье,

Сердца юного

непокой,

а сжатый воздух

давит на плечи

тяжелой

невидимой рукой.

Воздух

хотел закончить игру бы,

но видит:

дело идет к концу,

и он с размаху

нагло и грубо

ветром

парня бьет по лицу.

И кажется

не оторвать колес ему,

но гонщик

всю волю

вложил в бросок,

и синий ветер

совсем по-песьему

улегся

у натруженных ног.

И тишина

взорвалась по кругу,

гудит взволнованный стадион!

Гонщику

носом уткнулся в руку

воздух,

которым им побежден.

 

Ночь в Хайте

 

За окнами тревожный лепет,

Листвы осенний непокой,

Мальчишка думает и лепит –

Мужает глина под рукой.

Она стремиться, что есть мочи,

Угнаться за его мечтой.

А он нахмурился,

Бормочет:

– Не то…

Не то…

Опять не то…

С обеда опустели стены

Двух классных комнат APJ?

Калит фарфор вторая смена,

Еще не зная ничего,

Еще завод плывет во мраке,

Сны бродят в избах по полам.

Мальчишка ищет новый ракурс.

И вновь фигура пополам!

И вновь ложатся капли пота

Росой на лоб его крутой,

И все не ладится работа –

Не то,

Не то,

Опять не то…

И снова, как намек, из кома

Является жизнь свои черты.

Как это чувство мне знакомо!

Лишь шаг как будто до искомой

Все завершающей черты.

Но только шаг лукав и сложен:

Поищешь, сгонишь семь потов

И скажешь сам себе:

– А все же

Не то,

Не то, Опять не то.

…Калит фарфор вторая смена,

Пылают печи в темноте.

И что с того. что нет Родена

И нет Коненкова в Хайте.

Поутру восхищенный лепет

Повиснет в школьной мастерской…

 

Мальчишка думает и лепит –

Мужает глина под рукой.

 

Лыжни

 

Ходил я дальними и ближними,

К домам привязанными на ночь,

Пургой зализанными лыжнями,

Вдруг исчезающими напрочь.

 

Еще судьбу слагая начерно,

Я сам не ведал, что вначале

От стольких бед и неудач меня

Чужие лыжни выручали.

 

Они вели меня без выкрутов,

в жизнь направляя, как положено.

А я-то думал: все достигнуто,

И целиной иду нехоженой.

 

А жизнь меня учила разуму,

Покуда я бродил вслепую,

И отдала она не сразу мне

Тропу свою, а не чужую.

 

Мчать целиной – нет лучшей участи,

Преграды не считая лишними,

И знать, что кто-то жизни учится,

Покинув старт твоими лыжнями.

 

Ветка мимозы

 

Ленинградская зима

 

Зима меняла окраску,

Буквально творя чудеса:

Она становилась ласковой

Ровно на полчаса.

Она голубей обманывала,

Весной притворяясь.

Машины ее размалывали

И обращали в грязь.

То да она лютой стужею,

Дыханием ледяным

Вставала над каждой лужею,

И воздух густел, как дым.

Дарила наряд из инея

Деревьям – бери, носи!

А люди прятали синие,

Простуженные носы.

И падали шкурки заячьи

На хрусткую жухлую медь,

Чтобы земля, замерзаючи,

Сумела себя согреть.

И вновь становилась доброю

(Что вы! Я ли строга?),

И падали капли дробные

В распахнутые снега.

Висели закаты агатовые,

Сводя голубей с ума.

А люди, смеясь, отгадывали

Загадки твои, зима.

 

Ветка мимозы

 

Может, так и должно быть?

Не знаю…

Возможно.

Где-то пенится ветер

Над снежною пылью

дорожной,

Где-то вьюги сгибают

Свои лебединые шеи

И дома за сугробами

Точно укрылись в траншее.

Хулиганят морозы,

Хватают прохожих морозы…

 

А в Москве на углах –

Золотистое пламя мимозы,

Золотое сиянье,

Посланье грядущего лета.

Я несу тебе ветку,

Прикрыв под полою от ветра,

Я несу тебе чудо –

И сумерки желты от света,

Я несу тебе песню,

Которой не жить без ответа.

А пурга взбеленилась,

Толкает,

За плечи хватает…

Я несу тебе солнце,

А вдруг твое сердце оттает?

Твое зимнее сердце оттает!

 

*  *  *

Ты видела, как расцветает багульник?

Все происходит так:

Каждая почка на хрупком рассвете

Раскрывает кулак.

И вырываются вдруг наружу –

Пока еще невелики, –

Презирая снега и стужу,

Лиловые огоньки.

Будет еще зима колобродить,

Снегом обдаст навесным,

Но уже ни за что

Никакой непогоде

Не погасить

Весны!

 

*  *  *

А капели пели а капелла,

И волна билась, а кипела,

И весна, шаля напропалую,

Людям раздавала поцелуи

И, лучи раскинув веерами,

Распускала косы вечерами,

Уводила парами за город

И звала за реки и за горы.

Журавли курлычут

с небосвода,

Будто бы приветствуют кого-то

За рекой, как песня, голубою.

Может, это даже нас с тобою.

…Только к нам

придет весна не скоро:

Просто есть такое слово –

Ссора!

 

Весеннее

 

Я знаю:

дело скверное –

сидеть в квартире топленой,

когда весна над скверами

гнездится в каждом тополе.

Гляди:

снега не стаяли,

но белизна их

тронута

и птицы,

птицы стаями

летят от горизонта.

Пойдем!

Пальто отброшены

до новой стужи в отпуске.

Пойдем

месить калошами

зари веселой отбрызги.

Сердца, как будто зяблики,

встревожены,

растаяны,

а если и озябнем мы, –

погреемся в трамвае мы.

Усядемся,

проедемся,

с окраинами встретимся.

Кондуктор удивляется,

показывает пальцем:

– Должно быть, ненормальные –

туда-сюда катаются!

Подходит гусем важным,

вопрос вставляет ловко:

– Куда вам ехать, граждане?

– Какая остановка?

Мы глянем на кондуктора –

глаза весною мечены –

и скажем мы кондуктору:

– Конечно же,

 конечная!

 

Первый дождь

 

Над нами небо было синее,

Над нами солнце было сонное.

И плыло облачко гусынею.

Пушистою и невесомою.

Потом ему, видать, наскучило,

Что знойный день плетется волоком,

И не гусынею, а тучею

Внезапно обернулось облако.

А после – разбросало зеркальца,

Смеясь, поило землю водами.

И вдруг погибло,

Чтобы сделаться

Весенними тугими всходами

 

Тайга

 

Тайга научит кланяться

Невежу и разиню.

 

Машина шла дорогою,

Похожей на каракули.

Деревья-забияки,

Березы и осины

Хлестали нас по спинам,

Носы и лбы царапали.

тайга научит слушаться

Невежу и разиню.

Чего, мол, зря шатаетесь,

От скуки рты разиня.

Заслон зеленый, верный

На край дороги выставив,

тайга велела кланяться –

И мы сгибались истово.

Так от нахальных веток

Оберегая зрение,

Мы молчаливо кланялись

и сняли подозрение.

Тогда тайга поверила –

Зашевелила кронами

И тайны нам поверила,

И стала благосклонною.

Вот пики в землю воткнуты

И, на ветру качаясь,

Становятся дремотными

Цветами иван-чая.

И чтобы к нам подладиться,

Смирить с тайги замашками,

Встаю поляны в платьицах,

Расцвеченных ромашками.

Хозяйка их – притворщица –

Мелькнет зеленой блузкою –

И не тайга, а рощица

Лопочет древнерусская.

С березовою прелестью,

Что в сердце нежность вызвала,

С грибною теплой прелестью,

Что памятна нам сызмала.

И вдруг – не роща: кронами

Стоит, небес касается

Под солнечной короною

Сибирская красавица.

Овеянная ветрами,

Отражена озерами,

Украшенная кедрами

И хвойными узорами.

Не поведет и веткою,

Заворожит – не стронешься…

 

Красу увидишь редкою –

Такой и сам поклонишься.

Буксир

По воде темно-серой с накрапами,
отряхнув дождевую пыль,
пароходик зашлепал лапами,
точно лапчатый гусь поплыл.
И такая в его движении
горделивость была видна,
что качала его с уважением
на ладони своей волна
И под небом, иссеченным бурями,
там, где тучи нахмурили лбы,
он один себе плыл, покуривал,
дым выталкивая из трубы.
Резал ветер над рябью нервною,
разговаривая с рекой.
И казалось ему, наверное, —
он один на земле такой.

*  *  *

Застал июнь с тобою нас врасплох.

Пушистый снег, летающ и летуч,

Клубился, поднимаясь из-под ног,

И падал наземь из зеленых туч.

И, как пушинки, легкие слова

Метелью летней замели сердца.

И было так: кружится голова,

Июнь счастливый длится без конца.

…Мы рядом, но за тридевять земель

Меня зовет, влечет за новью новь.

 

Была ненастоящая метель,

Была ненастоящая любовь.

 

Стихи о счастье

 

*  *  *

Хорошо,

Когда крыша над головой,

Если дождь,

Если град покрупнее гороха.

Крыши нет – а шалаш?

И шалаш ничего.

А палатка?

Палатка и вовсе неплохо.

Если ж даже костром

Не согрет твой ночлег,

А на небе –

Грозовый, сумрачный полог,

Хорошо,

Если рядом с тобой – человек:

Делит хлеб,

Делит путь,

Что нелегок и долог.

Можно жить без уюта,

Вдали от жилищ,

Выйдя в поиск с друзьями,

Взбираясь на Ушбу,

И любой чистоплюй

Будет жалок и нищ

Пред тобой,

Понимающим счастье как дружбу.

 

 

*  *  *

Тайга

протянула на дружбу

ладонь,

Но,

рвясь в полумрак лесной,

Машина,

как необъезженный конь,

Брыкалась

весь день

подо мной.

Она

то прыгала до вершин,

То круто

падала в падь,

Чтоб хитрый замысел

довершить,

Свалить меня,

потрепать.

И было

железной ее душе

Попросту невдомек,

Что счастье

на дальнем ждет рубеже

В сплетении

трудных дорог.

 

*  *  *  

Не может быть счастье

квартирой без окон и света.

Где липкая сонность,

где время свернулось котом.

Не может быть счастье

затиснутом в вазу букетом.

Ты это поймешь,

но такое случится потом.

И ты позабудешь

все наши размолвки и беды,

и ты разберешься:

в сумятице будней и лет

есть правда дерзанья,

есть правда борьбы и победы,

а правды покоя,

а правды забвения –

нет.

Магнит

 

Стали листья тревожными,

Стали жестче закаты.

Ходит месяц стреноженный,

Ходит месяц за хатой.

Неказистый, горбатенький,

Травы щиплет и лижет…

А моря, как лунатики,

Рвутся к звездам поближе.

Волны вышли на игрища,

Волны кружат и бесятся.

Ах, какая же силища

У Горбатого месяца!

Он в капронные нити

Всю запутал округу,

Он сердца намагнитил,

Чтоб тянулись друг к другу.

И со мной – непонятное,

И со мной – необычное:

Сердце манит в прохладные

Города голубичные.

И закаты и дни там

Бродят в травах по пояс…

Я кусочек магнита,

Там – мой северный полюс.

 

*  *  *

Вода зелена, как трава,

На палубе – брызги росы.

Уходят назад острова –

Прожитые часы.

Плывем, расплескав рассвет,

Буруны вскипают злы,

Река пароходный след

Завязывает в узлы.

Но память моя крепка,

И ей узелки ни к чему,

И ты понапрасну, река,

Зовешь меня на корму.

Где кедрам ветер, звеня,

Надел облака набекрень,

Там ждет не дождется меня

Еще непочатый день.