Петров П. П. / О жизни и творчестве

В МЕСТАХ ОБЕЩАННЫХ СВОБОД НЕСЛЫХАННАЯ ДЕСПОТИЯ

Новый роман иркутянина Александра Лаптева «Бездна» посвящён Петру Петрову. К сожалению, сегодня мало кто знает, кто это. Поэтому в начале беседы мы попросили писателя пояснить современникам, кем же был Петров и почему эта фигура лично его так захватила.
– Если коротко, то Пётр Поликарпович Петров – это очень хороший писатель, герой гражданской войны, зачинатель и организатор литературного дела в Восточной Сибири. В конце двадцатых годов Петров активно сотрудничал с Горьким (и даже переехал по его настоянию в Москву, где прожил два года, после чего вернулся в Иркутск). Петров стоял у истоков создания иркутской писательской организации, а также журнала «Сибирь», он был делегатом первого съезда писателей Сибири (в Новосибирске, 1926 г., а также первого съезда советских писателей (Москва, 1934).
За 10 лет литературной деятельности Петров опубликовал поэму, четыре крупных романа, пять повестей, рассказы, очерки, статьи и воспоминания. Книги его издаются до сих пор! В прошлом году московское издательство «Вече» напечатало два его романа, «Борель» и «Золото». Его роль в становлении сибирской литературы трудно переоценить.
Петров родился в 1892 году в глухом таёжном селе Енисейской губернии, в бедной крестьянской семье. Получил обычное для того времени образование – окончил два класса церковно-приходской школы. Вплоть до 1915 года жил в своём селе и делал всё то, что делали его отцы и деды – пахал землю, собирал урожай, ходил на охоту в присаянскую тайгу и думал, что так будет всегда. Но грянул первая мировая – Петрова отправили в окопы на передовую. А через три года, в семнадцатом, случились сразу две революции – февральская и октябрьская. Это самым решительным образом повлияло на судьбу будущего писателя. В марте 1917 года он был избран в Канский совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов; в октябре избирается делегатом Первого Всесибирского съезда Советов Сибири, на котором был избран в состав ЦИК «Центросибири». А в декабре семнадцатого в Иркутске вспыхнуло восстание юнкеров. П.П. Петров был среди защитников Белого дома, в котором располагались ревком, штаб красной гвардии и сама «Центросибирь». Во время десятидневных боёв (когда стояли сорокоградусные морозы), погибли почти все защитники Белого дома (по количеству жертв эти события занимают второе место в России, уступая лишь аналогичным боям в Москве). Петру Поликарповичу повезло: он остался жив и сразу подался в партизаны, благо, он хорошо знал тайгу, умел в ней выживать. Два года он воевал в партизанской армии А.Д. Кравченко и П.Е. Щетинкина: боролся с Колчаком, белочехами и всеми теми, кто был против большевиков. В марте 1919 г. Петров был избран председателем Объединённого Совета Степно-Баджейской партизанской республики, он также был членом агитотдела знаменитой 5-й Красной Армии (освобождавшей Иркутск от белогвардейцев). В 1920 г. в его жизни наступает крутой перелом – Петров был направлен на учёбу в Томский университет. Вскоре он переводится в Красноярск и поступает в Институт народного образования. После окончания института в мае 1923 г. несколько лет работает инструктором Енисейского союза кооператоров в Красноярске, завучем красноярского детдома водников.
Первые литературные опыты относятся к 1925 году. Появляется поэма «Партизаны», опубликованная в журнале «Сибирские огни» и имевшая шумный успех. Воодушевлённый этим успехом, Петров пишет повести и романы. Главная тема – революция, гражданская война, борьба нового с отжившим. Петров всеми помыслами, всей судьбой своей на стороне революции. Он приветствует решительные преобразования, верит в новую жизнь и в нового человека. За эту веру он проливал свою кровь. Этой верой пропитаны все его произведения.
Но дальше произошло нечто выходящее за рамки понимания и обычного здравого смысла: 8 апреля 1937 года Петрова арестовывают. Его сразу начинают избивать, стращают арестом жены, обещают «вымотать кишки и подлую душонку», всячески оскорбляют и унижают. Требуют признаться в том, что он готовил теракты против правительства и готовил приход в Сибирь японцев. Но запугать бывшего партизана оказалось не так-то просто. Три года длится следствие – всё это время Петров сидит в одиночке, в которую набивают по 10–12 человек. Прогулок нет. Книг не дают. Письменных принадлежностей тоже. Зато тут же рядом – параша, которая периодически течёт от переполнения. Тут же избитые товарищи, которых утром приволакивают с допросов и бросают на пол без чувств. В таких нечеловеческих условиях Петров проводит три года! Следователям так и не удалось склонить его к самооговору (а никаких других доказательства вины Петрова не было и быть не могло; самооговор в те годы был единственным доказательством вины, вполне достаточным для смертной казни. Миллионы людей были осуждены на длительные сроки и расстреляны на основании признаний, вырванных под пыткой, под страхом уничтожения близких людей, или в силу чудовищного обмана, когда запуганному, смятенному человеку обещалось прощение в обмен на признание несуществующей вины). С Петровым дело разрешилось иначе: его отправили на Колыму по приговору Особого совещания (заседавшего в Москве и выносившего приговоры заочно, по присланным с мест следственным делам; Особое совещание для того и было придумано, чтобы давать срока в тех случаях, когда не было ни признания своей вины, ни сколько-нибудь убедительных доказательств со стороны следствия. Петров получил восемь лет. И это был не самый страшный исход: арестованные одновременно с ним ведущие писатели Иркутска – Михаил Басов, Исаак Гольдберг и Александр Балин – к этому моменту были уже расстреляны в подвалах иркутского Управления НКВД. Петров тоже был расстрелян, но уже на Колыме – за неудавшийся побег в октябре 1941 года.
А в 1957 году П.П. Петров был полностью реабилитирован. Ещё через 20 лет, в 1978-м, его имя было присвоено Иркутскому Дому литераторов. Само по себе это говорит о многом! В Иркутске жили и творили всемирно известные писатели: Константин Седых и Георгий Марков, Алексей Зверев и Гавриил Кунгуров, Франц Таурин и Анатолий Преловский. В 1972-м году на Байкале трагически погиб Александр Вампилов. Но Дому литераторов присвоили имя Петра Поликарповича Петрова. И это было не только признанием литературных заслуг писателя и бывшего партизана, но это была дань памяти погибшему товарищу, это было покаяние, желание исправить допущенную несправедливость. Хотя, конечно, исправить ничего было нельзя. Сделанного не воротишь, а сказанного не проглотишь! – гласит русская пословица. Все наши поступки и сказанные слова сразу же становятся фактом действительности, и все они имеют далеко идущие последствия, которые мы не можем ни исправить, ни представить во всей полноте. Единственное, что мы можем сделать – не повторять сделанных ошибок. Не говорить лживых слов. Не выдвигать такие лозунги и не ставить такие цели, которые ведут нас не к свету и добру, а низвергают во тьму, в преисподнюю.
Разбирая биографию Петрова, я думал также своём деде, расстрелянном в 1938-м году, и о своей бабушке, которая долгих двадцать лет ничего не знала о судьбе мужа; она прожила долгую жизнь в одиночестве, сохранив верность ему до самой своей смерти в 1995-м. Также я думал о своём отце – «сыне врага народа», «безотцовщине», жизнь которого была исковеркана в самом её начале. И ещё я думал о миллионах безвинно погибших людей в те страшные годы, о том бесчеловечном эксперименте, который был поставлен над Россией в 1917 году. До сих пор не сказано всей правды об этом жутком времени. И до сих пор есть люди, оправдывающие то, что оправдать нельзя – ни по человеческим законам, ни по Божьим наставлениям.
Всё это даёт нам повод вновь и вновь обращаться к теме сталинских репрессий. Тема эта далеко не исчерпана.
 – Где ты собирал материалы, в каких архивах, у каких людей?
 – Для того, чтобы рассказ был достоверным и убедительным, я должен был вникнуть во все детали, в мельчайшие нюансы. Поставил себе целью собрать максимум сведений о Петрове, о его аресте и о том, как он провёл в иркутской тюрьме три жутких года – с апреля 1937 по апрель 1940 года. Затем был этап во Владивосток, в знаменитый пересыльный лагерь под названием «Вторая речка» (в этом лагере в 1938-м году умер Осип Мандельштам). Из Владивостока заключённых везли огромными пароходами в Магадан, в бухту Нагаево. Там была своя транзитка – пересыльный лагерь на сопке «Крутая» (теперь на этом месте «Маска скорби» Эрнста Неизвестного). Все эти этапы и транзитки прошёл Петров. В августе 1940 года его везут в открытом грузовике на прииск им. Водопьянова. Это в пятистах километрах от Магадана. Ягоднинский район. Долина реки Хатыннах. Прииск этот – совершенно гиблое место. В трёх километрах от него находилась знаменитая «Серпантинка» – расстрельная тюрьма, где заключённые вовсе не работали и уже ни на что не надеялись – все, попавшие туда, подлежали немедленному расстрелу.
В 1938-м, в эпоху Гаранина, за один только год, в этой «Серпантинке» было расстреляно 30 тысяч заключённых. Но и без всяких расстрелов люди умирали от непосильной работы в золотом забое, от побоев потерявшего человеческий облик бригадира, от произвола уголовников, от скудного пайка, от морозов и от отчаяния, от полной безнадёжности и нежелания жить в скотских условиях. Петрову, можно сказать, повезло. Он не умер на этом прииске. В ноябре его признали негодным к работе (то есть, он «дошёл» за неполных два месяца), и отправили в Центральную колымскую больницу на 23-й километр Колымской трассы. Там он провёл три зимних месяца, был признан инвалидом и… вновь отправлен в ледяные копи! На этот раз на Тенькинскую трассу, на оловянный рудник, расположенный в двадцати семи километрах от посёлка Мадаун. Там он провёл три весенних месяца сорок первого года, после чего совершил побег. Это произошло 31 мая 1941 года. Сидеть ему оставалось четыре года – половину отмерянного срока. Можно с уверенностью предположить, что он пошёл на этот шаг от полной безнадёги, от предчувствия верной гибели. Лето на Колыме коротко. В ноябре уже стоят сорокоградусные морозы. Пережить ещё одну зиму Петров не чаял. Как ни мизерны были шансы на успешный побег, он предпочёл эту малость, эту призрачную надежду медленному умиранию в зверских условиях сталинского лагеря – такого лагеря, какого не знала вся мировая история! Ведь надо понимать, что в этих смертных лагерях, на положении бессловесных и бесправных рабов, были не преступники, не злодеи, не заговорщики и не иноплеменные агрессоры – в этих лагерях сидели обычные граждане великой страны, ни сном ни духом не помышлявшие ни о каких заговорах, ни о какой агитации; напротив, многие из них приложили максимум усилий к установлению советской власти, к утверждению её идеалов. И вдруг – совершенно жуткое следствие, где с ними обращались так, как не обращались даже с разбойниками в эпоху Ивана Грозного. Вдруг – колымский лагерь с четырнадцатичасовым рабочим днём при скудном питании и при полном произволе администрации и уголовников; первая в любой момент могла поставить заключённого к стенке, а вторые резали «иван иванычей» вовсе без всякого повода – так просто, по капризу или под горячую руку – ничего им за это не было.
Чтобы понять всё это, хотя бы отчасти почувствовать гнетущую атмосферу, я поехал туда, где всё это происходило. В октябре 2015 года я предпринял масштабную поездку в Магаданскую область. Проехал по Колымской трассе более тысячи километров, а потом ещё по Тенькинской трассе около двухсот. Мне удалось побывать и на прииске им. Водопьянова (вернее, на том месте, где этот прииск располагался; самого прииска теперь нет, вышки снесены, колючая проволока смотана и увезена, бараки сравняли с землёй). Я увидел своими глазами страшный Хатыннах и то место, где располагалась «Серпантинка». Взбирался на окружающие посёлок Ягодное сопки и разглядывал оттуда сам посёлок, а также все эти тоскливые дали, от которых веет ужасом. Удалось мне побывать в посёлке Мадаун и на Арманской обогатительной фабрике (до которой добирались два часа по руслу оледеневшей реки на ГАЗ-66), и даже – пройти часть пути, по которому Петров уходил в побег в мае сорок первого. Во втором следственном деле Петрова есть упоминание о некоем озере под названием «Голубое», расположенном в семи километрах к северу от лагеря. Здесь, в кустах кедрового стланика, Петров провёл первую ночь после побега. Затем он ушёл на север и ещё три недели бродил в окрестностях Тенькинской трассы, на 161-м километре которой и был задержан 26 июня.
Ещё до поездки на Колыму я в течение двух лет собирал сведения о Петрове. В Красноярском литературном музее есть целый раздел, посвящённый писателю. Я сделал туда запрос и получил ценные сведения. Само собой, я использовал все те документы, которые нашлись в двух иркутских архивах – Государственном архиве новейшей истории Иркутской области и в Государственном архиве Иркутской области. Там, в частности, я нашёл протоколы трёх писательских собраний от апреля-мая 1937 года, на которых клеймили арестованных писателей, а затем исключали их из своих рядов. Мне также очень помогли два обширных очерка о Петрове, написанных известным литературоведом и книгочеем, бывшим профессором Иркутского университета Трушкиным Василием Прокопьевичем. Перед поездкой на Колыму я связался жителем п. Ягодный, создателем (прямо у себя на дому) замечательного музея «Память Колымы» – Иваном Александровичем Паникаровым. Иван Александрович помог мне добраться до Хатыннаха, рассказал о том, что он узнал за двадцать пять лет неутомимых поисков. (Скажу в скобках, что именно он установил в начале девяностых памятный знак на месте расстрельной тюрьмы «Серпантинная». Он же по крупицам восстановил сведения обо всех лагерях Колымы; на основании этих данных он создал уникальную «Карту ИТЛ Колымы», на которой указано местоположение четырёхсот лагерей). Я также должен сказать слова благодарности председателю союза журналистов Магаданской области – Павлу Юрьевичу Жданову. Этот человек не только предоставил мне множество фотографий, но и принял самое живое участие в моих поисках; без его помощи я вряд ли добрался до Арманской обогатительной фабрики и побывал на озере «Голубое». Ценные сведения о Тенькинской трассе я получил от Ирины Васильевны Грибановой – директора краеведческого музея посёлка Усть-Омчуг. С большой вероятностью, именно в этом посёлке и был расстрелян Петров. Здесь, на 181-м километре Тенькинской трассы, в своё время располагалось Тенькинское Горно-промышленное Управление, здесь же работал выездной трибунал в годы войны. Были здесь и лагеря во множестве, в которых добывали золото, олово, уран (печально известный «Бутыгучаг», о котором так хорошо написал побывавший в нём поэт Анатолий Жигулин в повести «Чёрные камни»). Были и другие люди, оказавшие мне неоценимую помощь, подарившие тепло своей души. Всем им я очень признателен. Честно говоря, не ожидал встретить столько душевности, искреннего участия в этом суровом краю!
 – Что дала тебе поездка на Колыму?
 – Сказать, что поездка на Колыму дала мне очень много – ничего не сказать. Я вернулся из Магадана другим человеком. Увидел места суровые, почти заповедные. Прикоснулся к чему-то огромному и невыразимому. Там, среди бескрайних просторов Колымского нагорья, я всё пытался представить: как это было? На этих угрюмых сопках, в долинах рек, на обширных плато ещё недавно кипела жизнь! Сотни тысяч людей вгрызались в каменные недра, работали из последних сил – день и ночь, зимой и летом, в любую погоду! Униженные, обесчещенные люди давали стране золото и олово, уголь и лес. Здесь же они и умирали, словно платя дань за взятые из земли богатства неведомому идолу. Лагеря были на каждом шагу – колючая проволока, вышки, бараки, прожектора… Теперь очень трудно всё это представить, глядя на безжизненные склоны гор, проезжая по безлюдным заброшенным посёлкам, между которыми – сотни километров. Ещё труднее представить, как расстреливали людей, как загоняли их в насквозь промороженные карцеры, в ледяные забои. Ради чего? Зачем?.. Семьсот тысяч трупов осталось лежать в вечной мерзлоте Колымы! Остальным заключённым повезло чуть больше: они остались жить, вернулись на большую землю. Но сил у них уже не было. Рассказать о пережитом решились немногие. Среди них Варлам Шаламов, Анатолий Жигулин, Евгения Гинзбург, Нина Гаген-Торн, Галина Вронская, Екатерина Олицкая, Валерий Ладейщиков, Георгий Демидов, Александр Горбатов, Виктория Гольдовская и ещё несколько десятков бывших узников «СевВостЛага». Широкому читателю все эти имена неизвестны, за исключением первых трёх-четырёх. Интерес к теме репрессий, едва вспыхнув, сразу же и угас. Видно, тема слишком тяжела. Я и по себе могу сказать: после поездки на Колыму, после трёх лет упорной работы над романом, я уже не могу читать фантастику. То, что ещё недавно казалось мне интересным и глубоким, вдруг стало мелким, неинтересным, почти фальшивым. Это притом, что я много лет отдал фантастике, и что в Союз писателей я принят по рукописям фантастических повестей (в 1994 году на первом всероссийском съезде молодых писателей).

Есть бездны, в которые опасно заглядывать. Есть истины, которые лучше не знать, если только не обладаешь душевной крепостью. Это всё так. Но заглянуть всё равно придётся – рано или поздно. Это сделаешь ты сам, или это сделают твои сыновья и внуки. И тогда уже они будут трепетать от ужаса, они будут делать то, что должен был сделать ты. Мы – сегодняшние – должны если уж не покаяться, то хотя бы взглянуть в лицо правде, назвать вещи своими именами, дать им справедливую оценку. Нужно сделать определённые выводы, внести коррективы в своё поведение, воспитание, самооценку. К чему ведёт неверная самооценка? Что станет с человеком, который считает себя венцом творения? И что будет с народом, который не видит за собой недостатков и ломится в самую чащу, нимало не задумываясь о последствиях?
Сто лет назад мы уже ринулись в воду, не зная броду. Ленин уверял всех, что стоит большевикам взять власть, и всё чудесным образом наладится – экономика, сельское хозяйство, культура. Эта уверенность зиждилась на ошибочной оценке народной психологии, народного характера, на идеализации свойств личности крестьянина, рабочего, мещанина. И вот результат: вместо увеличения производительности труда – развал экономики и разор деревни, вместо изобилия и радости – два страшных голода (1921 и 1933 гг.), унёсших 15 миллионов жизней. Вместо обещанных свобод – неслыханная деспотия, произвол чекистов и энкаведистов, массовые казни и лишения, каких не знала Россия за всю свою тысячелетнюю историю! Вместо апофеоза духа – глубочайшая дискредитация самой идеи коммунизма. Всё, что было в этой идее хорошего и светлого – всё было растоптано, загажено, извращено. А всё из-за неверной оценки уровня сознательности масс, всё из-за приукрашивания реального положения дел, из-за желания выдать желаемое за действительное, из-за ошибочной веры в сознательного мужика и передового рабочего, в те высокие качества, которыми ни тот, ни другой не обладал.
Эта вера в собственную исключительность жива до сей поры. Но мы должны узнать правду о самих себе – хотя бы для того, чтобы снова не угодить в яму, чтоб не принимать муки, которые вовсе необязательны.
Скажу ещё несколько слов о Колыме современной. Теперь, в двадцать первом веке, на Колыме совсем иная жизнь. Исчезли лагеря, а вместе с ними исчезла и жестокость. Теперь в этом суровом краю живут душевные люди, готовые всегда прийти на помощь. Если, к примеру, у водителя заглохла машина на двухтысячекилометровой колымской трассе, то ему обязательно помогут. Не придётся даже голосовать и подавать знаки бедствия произжающим водителям. Здесь всё это лишнее. И мне точно так же помогали, даже и тогда, когда я об этом не просил.
 – Ты по первой профессии физик, кандидат наук. Это как-то повлияло на твою творческую манеру?
 – Мне трудно уверенно об этом судить. Могу лишь сказать, что первые рассказы я писал в той же манере, в какой были написаны мои научные статьи. И это было настолько плохо, что мне до сих пор неудобно перед теми людьми, которым довелось эти рассказы читать. Я тогда долго не мог понять, что с моими рассказами не так! Понадобилось несколько лет мучительных поисков и работы над собой, чтобы выдавить из себя рационалистический деловой стиль, избавиться от штампов и чрезмерного пафоса. И я не уверен, что мне это удалось сделать до конца. Всё-таки десять лет упорных занятий физикой и математикой не проходят бесследно. С другой стороны, мы знаем о том, что Ф.М. Достоевский закончил Николаевское инженерное училище. Солженицын по первому образованию был математиком. Андрей Платонов также был инженером. И так далее… Если говорить о своих кумирах, то я назову лишь два имени: Чехов и Бунин. Первый явил образец лаконизма и филигранной точности, а второй показал всю красоту и мощь русского языка.
Я долго мучился над этим вопросом: в чём принципиальное отличие между учёным и писателем? Но ответ на него уже существовал. Я лишь подтвердил его собственным опытом. Разница состоит в том, что учёный создаёт свои теории с помощью формальной логики и рационального мышления. Писатель пишет свои произведения почти как сомнамбула, он прислушивается к внутреннему голосу, диктующему ему диалоги героев, показывающему диковинные картины и целые баталии. В первом случае работает интеллект, во втором случае в свои права вступают интуиция, бессознательное. Ведь невозможно, в самом деле, логически придумать всё то, что описал в своих романах Достоевский! Почти все его романы – это красочные видения, душевные мистерии, воплотившееся подсознание! Какие угодно институты и любое образование тут ничего не значат. Эта способность к внутреннему видению, это творческое воображение – оно или есть у человека, или его нет. Это как способности шахматиста. Если человеку дано просчитывать партию на двадцать ходов вперёд или играть вслепую на тридцати досках – то это уже данность, которую ни объяснить, ни купить и не взлелеять. Она есть – и точка.
Я пока сам не знаю, есть ли у меня дар творческого сомнамбулизма. Иногда кажется, что есть. А иногда – нет. Меня это удручает. Но жизнь ещё не закончилась. Впереди годы труда. Мне ясен дальнейший путь (в общих чертах). Как однажды выразился Томас Карлейль: «Писатель, желающий тронуть и убедить других, должен, прежде всего, сам убедиться и проникнуться чувством». Тогда у него есть шанс (добавлю я) достучаться до сердец своих читателей.
 – Что теперь в твоих планах?
 – В ближайшие два года я планирую совершить два путешествия по двум великим сибирским рекам: по Лене и по Колыме. Меня живо интересует тема побегов из сталинских лагерей (может, потому, что мне хочется, хотя бы задним числом, чтобы обречённые люди спаслись чудесным образом, чтоб выскочили из пасти дьявола наперекор кажущейся неизбежности!). Побегов на Колыме (как и во всём ГУЛАГе) было довольно много, но почти все они заканчивались поимкой беглецов и их расстрелом. Однако, известны случаи и успешных побегов. На Колыме из лагерей уходили по рекам, сплавляясь на плотах и самодельных лодках в сторону Ледовитого океана до знаменитой бухты «Амбарчик», в которую заходили американские и английские суда (это был шанс уйти за границу, заплатив золотом капитану и матросам). Схожий сценарий был для заключённых «БодайбинЛага». На юг, восток и запад путей не было. Зато был открыт путь на север – по Лене и по Витиму (впадающему в Лену). Это, конечно, невероятно тяжёлый и опасный вариант побега, но сплавляться на плоту по реке намного легче, чем брести по безжизненным сопкам. В реке есть рыба. Вода несёт тебя прочь от ненавистного лагеря. Примеры успешных побегов, повторяю, есть. Но нельзя так вот сходу взять и написать об этом повесть. Для того, чтобы быть убедительным, нужно самому пройти этот путь, понять что-то такое, чего нельзя уразуметь, сидя дома перед компьютером. Ничего невозможного в таком путешествии нет. Надо только стронуться с насиженного места, не убоявшись трудностей. Надеюсь, мне хватит сил и решимости. Те люди, которые страдали, боролись и умирали в сталинских лагерях, заслужили того, чтобы мы пожертвовали толику своего благополучия и попытались понять всё то, что довелось пережить им. Я расцениваю это почти как свой долг. Уж как там оно получится – я не знаю. Но постараюсь честно сделать свою работу.
В заключение хочу пожелать редакции и всем читателям еженедельника «Литературная Россия» всяческих успехов. Мы живём в непростое время. Но времена, как известно, не выбирают. «В них живут и умирают». Желаю всем жить как можно дольше, а ещё желаю всем найти своё дело – то дело, ради которого и стоит жить!

Вопросы задавал Вячеслав ОГРЫЗКО,  г. ИРКУТСК