Пакулов Г. И. / Произведения

Тиара скифского царя

Ночной гость

С рыбалки Димка возвращался поздно. Редко в какой избе оранжевой заплатой светило окно. Он толкнул калитку и на ощупь двинулся к крыльцу. Мягко топая лапами, подбежал Угон, рослый лохматый пёс, и ткнулся носом в Димкин живот.
– Сейчас, погоди, – сказал Димка, снимая с прутика сорожку. Пёс осторожно взял рыбу и вкусно захрустел ею. Димка сунул удочки под крышу сарая, вошёл в дом.
Дед Пётр чинил сеть. Он поверх очков глянул на Димкин улов, крякнул:
– Ёс кандос!.. Эка, сколь нацеплял. – Дед прибавил огня в керосиновой лампе, осмотрел кукан. – В тазик их да водичкой залей. Бабка утречком знатную жарёху приготовит.
Димка снимал с прутика рыб, бросал в таз.
– Двадцать штук натаскал! – удивлялся дед. – И ленок попался. На мотыля, небось, взял стервец.
– Не-е, на червяка, – важничая от похвалы, ответил Димка. – Ка-ак хватанул! Чуть удочку не порвал.
– Сильная рыба, – согласился дед. – В старые-то времена, бывало, набьётся её в невод – не вытащишь, хоть плачь. – Он поддел ленка под жабры, поднял над головой. Рыбина бруском серебра закачалась в вытянутой руке.
– И теперь можно много поймать, – любуясь ленком, сказал Димка. – Только надо места хорошие знать, а я на одном рыбачу, с мостков.
– Вот починю сеть – съездим на озёра, – пообещал старик. – Будет фарт, так подцепим с воз. – Он бросил рыбину в таз, утер руки о подол рубахи. – Щи в кастрюле, похлебай. Мы недавно отсумерничали. Бабка-то уж и спит, поди. – Дед снова принялся чинить порванную дель. Деревянная игла замелькала в его руках.
Третий месяц живёт Димка в деревне у одиноких стариков. Отец-геолог попросил их приютить сына у себя до осени, а сам с отрядом нанял в деревне лошадей, запасся продуктами и отправился в труднодоступные таёжные районы. Взять сына с собой он не рискнул, и теперь Димка считал дни, когда отец вернётся за ним, и они отправятся домой в город. К этому времени должна вернуться из заграничной командировки мать, которая обычно брала Димку с собой в археологические экспедиции. Мать занималась раскопками скифских курганов в причерноморских степях, и мальчику не раз приходилось самому брать в руки лопаточку и кисть. Работалось увлечённо, а вечерами он мог без конца слушать всевозможные легенды о бесценных находках в скифских могильниках. Димка решил стать непременно археологом и когда-нибудь раскопать такой курган, который бы поведал людям о скифах не меньше, чем рассказала о славянах знаменитая «Чёрная могила» в Чернигове. Много наслушался Димка споров и догадок о тиаре владыки скифов Сайкасерна. Непонятным образом корона царя исчезла из хранилища древностей в 1918 году, потом след её отыскался в эшелоне с золотым запасом, который увозили с собой поднявшие мятеж белочехи, и затерялся. Правда, тиара нашлась спустя несколько лет, но вскоре обнаружилось, что это искусная подделка.
Поужинав, Димка забрался на печь. Здесь на широкой лежанке за ситцевой занавеской он спал. Дед долго ещё говорил сам с собою, жалуясь на невесть куда сгинувшего сына Пашку, на маленькую пенсию, трудно разгибая спину, вздыхал. Засыпая, Димка слушал его, думал: «Смешной дедуся. По нему выходит, раньше всё было лучше. И люди, и рыба, и сети. А сам рассказывал, что никуда из деревни сроду не выезжал. Разве только за дальний покос, да в тайгу на охоту...»
Приснился Димке сон: по чёрной ковыльной степи разбросаны шатры и много костров горят между ними. Звёзды – крупные и лучистые – перемигиваются над степью, и непонятно, где кончаются костры и начинаются звёзды, а, может, в небе отражаются огни великого войска? Димка идёт, переступая через спящих на земле воинов. Тихо в уснувшем стане, только изредка фыркают в темноте кони, да перекликаются длинным «о-а-а!» невидимые дозорные. Димка подходит к огромному шатру, и часовые отводят от входа сверкающие клинки. С низкого, отблескивающего золотом трона навстречу ему встаёт – Димка знает кто – Сайкасерн.
Вождь скифов повелительно протягивает руку к принесённому Димкой свертку. В свёртке лежит царская тиара, которую он должен показать Сайкасерну, чтобы, наконец, решить спор археологов – подлинная ли она?
Царь берёт тиару, примеряет себе на голову, снимает и долго глядит на неё тёмным взглядом раскосых глаз. Вдруг он бросает её о землю и кричит голосом деда Петра: «Где камни?!»
Димка вздрогнул и проснулся. В избе горела лампа, и круг жёлтого света от неё дрожал на потолке.
– Где камни? Какие? Чего ты мелешь, Пашка? – сдавленным голосом выкрикивал дед.
Тот, которого назвали Пашкой, ответил шёпотом:
– А чего мне молоть-то? Как говорю, так оно и есть.
Димка отогнул край занавески, выглянул припухшим спросонья глазом.
За столом, наплыв друг на друга лбами, сидели дед и незнакомый мужик.
– Ладно. – Дед широким телом откачнулся к стене. – Утром в сельсовет сходишь, чтоб всё по чести. Паспорт-то выдали?
– А как же! – Пашка достал паспорт, помахал им. – Вот, можешь глянуть, бдительность проявить. Все в нём сказано: и что сын я тебе кровненький, и прочее. Не доверяешь, что ли?
Старик ответил не сразу. Пашка встал, мягко заходил у стола. Огромная, в пол-избы, тень двигалась со стены на стену.
– Пошто же не доверяю? – вздохнул дед. – Доверяю.
Пашка улыбнулся. Кожа на его лбу собралась в складки, толстые и плавные, как на яловых сапогах.
– Вот это другой коленкор, – он остановился перед отцом. – Спасибо скажу.
– Погоди! – ладонью заслонился старик. – Всё же толком скажи, с чем пожаловал. А то эвот где, – прижал руку к сердцу, – так и холонит: чистым ли явился?
– Хо-о! – приузив глаза, хохотнул Пашка. – Холонит! – Он медленно опустился на табуретку, обросшим лицом потянулся к отцу.
– Ну? – дед вскинул бородку.
– Гну! – мрачно ответил Пашка. – Сына так чистеньким знать желаешь, а сам-то, нечистая сила, кто?.. Напомнить, на какую облаву колчаковцев в тайгу водил?
– Цыц! – Старик вскочил на выгнутые ноги и ошалело скосился на печь. Пашка перехватил его взгляд, грузно повернулся. Под ним жалобно скрипнула табуретка.
– Кто там? – не двигая губами, шёпотом, спросил он.
– Да та-ак... Свояченицы мальчонка ночует, – почему-то соврал дед.
Пашка подошёл к печи, приподнял занавеску.
– Спит, хорек, – ощупывая глазами откинувшегося навзничь Димку, усмехнулся он. – Родня, значит.
Пашка вернулся к столу, и Димка снова прильнул к щёлке.
– Ляпаешь, чего не следует, – зло глядя на сына, проговорил дед. – Отвалтузить бы тебя как раньше. Вожжами!
– Ну-ну-ну. Я долго мучать тебя не буду. В сельсовет твой тоже не пойду. У меня другая забота. Вот только кое-что попрошу у тебя и всё. Уйду.
– Проси. Чёрт тебя принёс.
– Не ругайся, отец. Лучше дорожку к своему зимовью припомни. Может, что и подзабыл. Время-то давнее. Припомни да планчик набросай, как его половчее найти. – Пашка осуждающе покачал головой. – Сказанул тоже: «Чистым ли явился!» Врать тебе не буду. Хочу одну заявку геологам сделать, а что им искать там придётся, ты не хуже моего знаешь. И не бойся ничего. Столько уж лет прошло, что грех твой списан за давностью. Ну, припомнил дорожку?
– Не бывал я там с тех пор, будь они прокляты. – Дед опустил голову и снизу колюче взглянул на сына. – А припомнить пошто нельзя, припомнить можно. Только хорошенько ли ты всё продумал?
– Продумал, – заверил Пашка. Он присел на табуретку, локтем сдвинул в сторону кружки. – На Севере в одном лагере с моим знакомцем сидел старикан. Взяли его в сорок пятом в Маньчжурии. Савский его фамилия. – Пашка помолчал, наблюдая за отцом. – Не припоминаешь? Ладно. Так этот вот самый старикан поведал моему знакомцу, что в двадцатом году в наших местах гулял. В карателях. Как-то зимой подстрелили они у деревни парня-партизана. Парень из тайги на прииск Долгий пробирался. Там он и раньше бывал и камешки какие-то на медикаменты выменивал. Что, и теперь ничего не припоминаешь? А ведь я доподлинно знаю, что партизана в этой самой избе допрашивали.
– Ты дальше валяй, я послушаю, – ответил отец, ковыряя клеенку изогнутым ногтем.
– А дальше что? Парень, конечно, помер. Ничего толком не сказал, но перед смертью, в бреду, всё речку Якутянку поминал и друзей в зимовье. Тут-то до Савского и дошло, что камешки эти, что золота подороже, партизаны добывают неподалеку от зимовья. А чьё оно было? Твоё.
Старик крякнул, взял кружку и, расплескивая брагу, понёс ко рту. Пашка, сузив глаз от дыма, крутил в зубах папиросу, наблюдал. Старик выпил, рукавом линялой рубахи утёр губы.
– Жив, значит, штабс-капитан? – дед махнул рукой. – Вот он да есаулишко с ним, гундявый такой, заставили вести их к зимовью. Думаешь сам я навялился вести их туда? Вот! – Старик из корявых пальцев слепил фигу, ткнул Пашке. – Наганом в рожу тыркали. Ну, отказался бы, что тогда? Разговаривать долго они не любили, всё им было некогда. Эх, да что я тебе! Поп ты, что ли...
– Давай, давай. – Пашка положил короткопалую руку поверх отцовой. – Столько лет в себе носишь. Выкладывай, полегчает.
– Ношу! – Старик скрипнул зубами. – Тяжко. Душа подламывается. Думал, с годами пройдёт, ан нет. Давит! Они, убиенные-то, всё чаще сниться стали. Молодые все, бравые. Вроде бы мертвяки, а ходят, живу-ут!
– Плюнь ты на это дело, – отмахнулся Пашка. – Есть, пить не просят и ладно, пускай ходят. Ты о деле говори.
– Сук-кин ты сын! – скривился отец. – Госпиталь в зимовье моем был. Партизанский. До вечера щелкотня стояла.
– Да рисуй дорогу, что ли! – подсовывая карандаш, не вытерпел Пашка. – Чего лекцию развёл?
– Погоди-и, – дед шевельнул бровями. – Слушай, коли душу опрастываю. Среди партизан учёный был, студент, о котором раненый парень в бреду молол, что-де знает он, где камешки берёт. Так студента непременно хотели живым взять. Правда, не получилось. Отчаянный, видать, был. Выскочил из зимовья, к лесине спиной прислонился и ну гвоздить из маузера. Многих в снег опрокинул. Стрело-ок. Потом себя в лоб...
Пашка рассеянно слушал отца, разглядывая углы давно оставленного дома.
– Ты башкой-то не ворочай! – прикрикнул отец. – О людях, не чета тебе, речь веду, слушай!.. Так вот, есаулишко над ним даже заревел от злости. «Подох, – кричит, – как собака, и тайну унес!» Орал, косоротился, а потом за меня принялся. Тоже от злости. Шерсть с дохи так и посыпалась из-под нагайки. До дыр иссёк. Новую.
– Так, папаня, так, – пристукивая костяшками пальцев по столу, поддакивал Пашка.
– После они отвели душу: среди недобитых комиссара нашли, дышал ещё. К дереву прикрутили и... Весной уж я их приезжал хоронить. Так одного за другим всех и туда... – Старик обмяк, грудью навалился на стол и, рыкая, заелозил по клеенке скуластым лицом.
– Охо-хо-хо! – трудно, горлом, выталкивал он. – Ох!
Пашка поднял опрокинутую бутылку, подождал, пока отец немного отойдёт.
– Хватит, – он постучал пальцем по голове старика. – Чего теперь-то плакать? Давай бери карандаш.
Старик поднял голову.
– Ой, не ходи ты по той дорожке! Небось, до сих пор у избушки кровь лывами стоит. Не ходи, сынка.
– Пойду. Камешки те вот как мне нужны! – Пашка ребром ладони полоснул по горлу. – В экспедицию нарочно устроился, шлихи мою. Тут неподалёку геолог со мной кочует, девчонка. Утяну её туда, пусть разберётся, где они там, камни. – Пашка свёл пальцы в волосатый комок. – Инженер девка-то, неужто не найдёт?! Как уснула, я тайком сюда и улизнул выведать.
– Чего тайком-то? – подозрительно всматриваясь в сына, спросил старик. – Ведь всё едино ей рассказать придётся. Не для своего кармана стараешься, а власти Советской подарок делаешь. Тебе будет хорошо, да и я, глядишь, легче помирать буду.
– Да! – крикнул Пашка. – Подарю! А как же? – У него мелко задрожала челюсть. – Только хватит тебе, добром говорю, не копайся во мне, хватит! А то долго ли... Брякну, куда следует, и к стенке поставят. Тебя!
– Зря ты так, – отец поднялся. – Чужого мне не жалко, да и своего теперь тоже. Получай дорогу.
Он порылся на полке, пошелестел бумагой. Потом расстелил на столе газету и стал что-то рисовать, попутно объясняя Пашке.
– Понял, папаня, понял, – поддакивал Пашка.
– Ну вот. А бумагу не дам, – сказал дед, сворачивая газету. – Сам у соседа на цигарки прошу.
– Раскуривай, – улыбнулся Пашка. – Я памятливый.
Старик отвернулся к полке. Пряча газету, сказал:
– Найдёте, что там, с ума не сходи. Себя пожалей, девушку.
Пашка быстро показал ему в спину кулак, снял с гвоздя кепку, подошёл к двери.
– Я пошёл, – сказал он. – Мне бы до света успеть вернуться.
– Вали, – напутствовал отец.
Пашка приоткрыл дверь, ухом нацелился в щель.
– Поди пса придержи, – приказал он и, поднырнув под дверкой косяк, исчез в темноте.
Дед вышел следом и скоро вернулся. Постоял у стола, прикрутил фитиль лампы. Потом сел на лавку, стянул сапоги.
– Вот и свиделись, – сказал он, придерживаясь руками за поясницу. – Принесло сынка, костыля на старость.  Фу-у! – дунул в лампу и пошёл за перегородку. Подошвы босых ног липко отдирались от крашеного пола.
Во дворе, будто чуя недоброе, долго-долго лаял Угон.

Ловись, рыбка! 

Недобрую тайну узнал Димка. Болезненным сном промучился до утра, а когда первые петухи обкукарекали бледную зорьку, Димка сполз с печи и, стараясь не шелестеть бумагами, достал с полки газету с нарисованным на ней планом, сложил, сунул за пазуху. Скоро он с удочкой сидел на стареньком причале и хмуро поджидал своего деревенского дружка Федьку.
Реденький туман накатывается на причал, сеет водяной пылью. Димка ёжится, поджимает ноги. Ему зябко.
– Эй! – окликнули сзади.
Димка оглянулся.
– Пришлёпал всё же! – крикнул он. – Что долго?
Косолапя босыми ногами по холодному галечнику, Федька подбежал к причалу. У него круглая голова и рыжие, как две пчёлки, глаза.
– Удочки мамка с вечера запрятала, а сама с папкой на покос уехала. У кого спросишь? – усаживаясь рядом и разматывая леску, оправдывался Федька. – Много наловил?
– Нифига почти, – Димка нагнул ведро. – Всего три ельчика. Плохо клюет.
– А потому что туман. Когда его нет, успевай наживляй, – авторитетно объяснил Федька, кладя на ладонь извивающегося червяка. – Уж рыбьи повадочки мы знаем! – Он хлопнул в ладоши и, ловко перебирая пальцами, насадил оглушённого червя на крючок.
– Закидывай, специалист, посмотрим.
– Ну! – Федька взмахнул удилищем. – Ловись рыбка большая и маленькая, страшная и бравенькая!
Поплавок мягко лёг на воду, проелозил по течению и замер. От него побежали в стороны два светлых усика.
– Во держит! – Федька покосился на друга. – Я такую свинчатку раздобыл, что ого-го!
Димка прихлопнул на шее комара.
– Небось, с невода срезал? – спросил он.
– Где взял, там больше нету, – подмигнул Федька.
Медленно выкатилось солнце, и розовые хлопья тумана быстро вытаяли под его косыми лучами. Димка смотрит вниз. Там в воде плотной стайкой разгуливают мальки. Они тычутся лупоглазыми головками в осклизлые сваи, обследуют все проплывающие соринки. Димка бросил им червяка, но рыбки искорками брызнули в стороны. Потом весёлой ватагой налетели, затеребили поживу.
– Верно, не клюет, – сонно сказал Федька. – Может, вечером?
Димка промолчал. Солнце уже порядком пригревает, и деревянный настил причала, впитавший ночную росу, парит, подсыхая. Федька стянул куртку.
– Искупаемся? – спрашивает он. – Жарко.
Димка молчит, раздумывает – рассказать или нет Федьке о ночном госте. Хоть Федька трусоват и спорить любит, но все же друг.
– Я тайну знаю, – наконец признаётся Димка.
– Тайну? – Федька придвинулся поближе. – Ну-ка.
– Расскажу, а ты сдрейфишь.
– Я? – Федька привстал. – Это я-то?
– Смотри же, – решился Димка. – Слушай...
Глядя в рот друга, Федька почти не дышал. Даже на голом животе его выступили ознобные пупырышки. Когда Димка замолчал, Федька втянул в себя воздух, прохрипел:
– Димка-а! Да в зимовье том оружие должно остаться. Наганы!
– Лапоть! – У Димки презрительно опустились губы. – И зачем я тебе всё это рассказывал?
Федька смутился, похлопал выгоревшими ресницами.
– Ла-адно тебе, – вздохнул он. – На кой они мне – наганы. Так просто выскочило.
– Выскочило, – передразнил Димка, взял ведро, выплеснул ельчиков в воду. – Если ничего не понял, значит, дурак.
Федька отвернулся, стал сосредоточенно глядеть на берег. Димка смотал удочку, поставил банку с червями на дно ведра. Постоял, легонько тронул удилищем Федьку. Тот обиженно передернул плечами.
– Ты не дуйся. – Димка покрутил головой, чтобы поплотнее наделась тюбетейка. – Такое дело тебе открыл, а ты – наганы!
Федька взглянул на друга, поднялся и тоже снял удочку.
– Вот тебе и дедушка-соседушка, – сказал он, сматывая леску. – Мать говорила, что раньше он кулачищем первым был.
– Да у него и сейчас кулачищи, дай бог, – подтвердил Димка.
Федька прыснул:
– Да не о том я. Мироедом был дед, понятно?
– Ещё бы, – Димка кивнул. – Столько людей со света сжил, конечно, мироед.
Морщинки разбежались от глаз Федьки, но он тут же прикрыл рот ладошкой. Димка, глядя на него, прищурился, спросил:
– Т-ты чего это смеешься?
– Не над тобой я! – блестя глазами, крикнул Федька. – Мироед – это тот же кулак!
– Ладно, шлепай, – уязвлённо согласился Димка. – Мироед, кулак... Предатель он, вот кто!
Федька перестал улыбаться, посоветовал:
– Заявить надо. В Корсаковке, сорок верст отсюда, милиционер живёт.
– Умник. Пока будешь заявлять – Пашка там такое натворит и смоется. – Димка посмотрел на небо. – На вертолёте, что ли, в Корсаковку полетишь? А в нашей деревне никого нету. Я к учителю стучался, к председателю – пусто. Только собаки лают. Куда народ-то подевался?
– Дак уборка же! Ещё с вечера вся деревня снялась. Одни ребятишки дома да Филя-пастух. Глухой. – Федька поднял куртку, встряхнул. – Что же делать-то, Дим?
– Самим идти к зимовью. – Димка посмотрел в глаза другу, вынул из-за пазухи газету, развернул. – Глянь, тут все нарисовано, о чём дед Пашке втолковывал. Вот ручей. Дойдём до него, это километров десять от деревни, потом по нему вверх и на перевал, а там налево свернем и спустимся в Якутянку.
– Ну, смотри-ка ты, – изумился Федька. – Здорово в картах разбираешься.
– Могу и в картах, и в схемах. Этому меня папка научил. А вот в тайге почти не бывал. Мало бывал. Ты эти места знаешь?
– До перевала как раз доходил, – заглядывая в газету, сказал Федька. – Отцу ловушки на соболей заносить помогал. Дальше не был.
– Найдём тетку-геолога и предупредим, – складывая газету, решил Димка. – Уж там она сама придумает, как дальше быть. И партизан отыщем.
– Как отыщем? – не понял Федька.
– Ну, останки их, могилу, не понимаешь, что ли? – Димка вытер потный лоб. – Вдвоём не заблудимся.
– Идём! – оживился Федька. – Я каждую осень по тайге шныряю, шишку кедровую бью. Не пропадём.
– Только смотри, – Димка нахмурился, – чтобы без хлюзды, понял?
– Ну чего ты? – Федька ясно посмотрел на Димку. – Раз договорились, значит, всё.
– Тогда я схожу, возьму кое-что и сразу к тебе. Жди.
– Потопали, – Федька подтолкнул его к трапу.
Они спрыгнули на берег и разошлись.
Зной, как это бывает перед недалёкой грозой, стекал на землю. Тайга за рекой подернулась синим маревом. Димка шёл медленно, из-под босых ступней взлетали белые султанчики пыли. Мальчик и ненавидел теперь деда, и боялся его. Зная, что встречи с ним не избежать, шёл нехотя, еле передвигая ноги, и чем ближе к дому, тем тише.
Калитка оказалась запертой, чего не бывало раньше. Он постучал. Потом ещё и ещё. Во дворе беззлобно тявкнул Угон и, отряхивая шубу, загремел цепью. Кто-то молча прошаркал к воротам.
– Бабушка! – узнал по шагам Димка. – Это я.
– Господи! – охнула бабка. – Открываю теперь и боюсь. – Она отодвинула щеколду. – Беда у нас, Димушка. Дедка заболел. Прячется от кого-то, просит не открывать. 
Бабка засеменила к крыльцу. Димка прошёл в глубь двора, сел в тень сарая.
– Да ты почо в избу-то не идёшь? Там прохладнее, – сказала, сходя со ступенек, бабка. – Я чего-нибудь сорву в огороде, перекусишь. Ещё и не стряпала нынче, раскулёмилась.
– Я есть не хочу, – отказался Димка, отталкивая от себя жаркую, с вывалившимся языком, морду Угона. Пес лез целоваться, тряс коротким, в репьях, хвостом.
– Да пошёл вон! – прикрикнул на него Димка и отвернулся. Угон перестал молотить хвостом.
– Ха-ха-ха, – часто подышал он в Димкин затылок и упрямо лёг рядом. Мальчик скосил глаза на собаку. Пёс, хлопнув пастью, поймал надоедавшую муху, чихнул и отвел глаза.
– Возьми-ка, Димушка! – Навалившись на плетень, бабка протягивала пару глянцевых огурцов. – А я сейчас укропчику нащипаю да щей наварю.
Мальчик взял огурцы, повертел в руках и несмело пошёл к крыльцу.
– Дед, он ничего, смирный. Не обидит, – сказала вслед ему бабка.
В избе за столом сидел дед. Он даже не поднял головы. Димка прошёл мимо него в маленькую комнатку, встал на колени перед кроватью, вытащил чемодан.
– Ходите? – неожиданно чётко спросил за спиной дед. – Навещаете?
Димка втянул голову в плечи, щёлкнул замочками. Дед с горечью выкрикнул:
– До каких пор казнить будете?
Димка почувствовал, как похолодел затылок. Он быстро достал со дна чемодана охотничий нож – подарок отца, фонарик. По карманам рассовал запасные батарейки. Задвинув чемодан на место, оглянулся и замер: дед сидел, глядя на Димкину грудь, не шевелился, только глаза его пучились как мыльные пузыри, такие же светлые и пустые.
– Студент! – со злой радостью проговорил он. – Гостенёк нежеланный! – Дед корявым пальцем потянулся к вороту Димкиной рубашки, из-под которого выглядывал уголок красной майки. – Всё льёт, горячая! На меня!
Мальчик вскочил на ноги, и его будто выдуло из дома. Только за воротами опомнился, заглянул в щель. Во дворе, весело урча, Угон трепал его тюбетейку.
– Угон, Угон! – приоткрыв калитку, поманил Димка. Пёс игриво, боком, припрыгал к нему. Мальчик взял тюбетейку из пасти, расстегнул ошейник. Угон радостно гавкнул и выскочил на улицу вслед за Димкой.
На заборе перед Федькиным домом сидела девчонка в трусиках и огромной соломенной шляпе. Девчонка чудом держалась на столбике, вцепившись руками в цыпках в шершавые доски.
– Ты как сюда забралась? – щурясь от солнца, спросил Димка.
Девочка шевельнула запачканными коленками.
– Да братка же посадил, – тоненько объяснила она. – Он всегда меня сюда посиживает, когда из дома конфеты воровает, чтобы я не видела и мамке не сказывала.
Шляпа съехала ей на глаза, но девчонка боялась отцепиться от забора и поправить.
– Спрыгивай, – приказал Димка.
Девчонка потёрла ступней о ступню.
– От братки попадёт, – она покивала шляпой. – Боязно.
– Не попадёт. Прыгай! – Димка привстал, и девчонка легко упала в его руки.
– Людка-а! – донёсся из-за забора голос Федьки. – Ты зачем грохнулась? Эй!
Димка с девочкой на руках вошёл во двор. Федька стоял у сараюшки и что-то прятал за пазуху. Димка поставил девчонку на землю, снял с неё шляпу и насадил на голову Федьке. Дно шляпы прорвалось, и она оказалась у него на шее.
– Чего ты? – заорал Федька. – Чего ты и шляпу порвал?
– Сестрёнку не обижай, – ответил Димка. Ему стало неловко, что так получилось со шляпой. – Не обижай, – повторил он, – а шляпу давно пора выбросить. Хочешь, возьми мою тюбетейку.
– Дим! Дим! – затеребила девчонка. – Пусть он свинчатку отдаст. Папка мне волчок сделал, а он разломал и свинчатку насовсем забрал!
– Ничего не сделается со свинчаткой! – выдирая голову из шляпы, прикрикнул Федька. –Рыбку так есть любишь? Пожалела!
– Отдаст, – успокоил девчонку Димка. – Ты о осмотри-ка, что я тебе принёс. – Он пошарил в карманах, вынул светлый и круглый кремень. Девчонка восторженно пискнула, цапнула его смуглой ручонкой и отбежала в сторону.
– Чего напустился? – с обидой спросил Федька. – Я же для дела стараюсь. Продуктами запасался! – Он пустил шляпу по земле колесом. – Картохи накопал!
– Не ной! – Димка хлопнул его по плечу. – Идём, а то долго чухаемся. Что у тебя в карманах?
– Конфеты, – подмигнул Федька, – а здесь, – хлопнул по другому, – сала кусок. Картоха с салом, во!
– Конфеты Людке оставь. Хлеба не забудь взять.
– Всё уже в сумке. – Федька оглянулся на сестрёнку. – Я её соседке отведу. Скажу, что к отцу мне надо. Ты иди давай. Я догоню.
Димка вышел на улицу, подумал и присел на лавку. Поджидавший его Угон лег в ногах. Тень от высокого забора уже скрывала их. Её щербатая синева медленно переползала дорогу.

Вера меняет маршрут

Едва солнце высветлило брезент палатки, Вера проснулась. В экспедиции она была самым молодым начальником отряда, который занимался отбором донных проб из ключей и речек, густо изрезавших тайгу. Таких отрядов, состоящих из двух-трёх человек, было несколько. Попутно они занимались поисками руд, вели геологическую съёмку по маршруту.
Теперь, в середине августа, отряд Веры заканчивал работы. Осталось дойти до водораздела вверх по ручью, на котором сейчас стояли палатки, и можно возвращаться в Корсаковку, где они брали лошадей для перевоза проб и имущества. В Корсаковку же должен прилететь вертолёт и перевезти их на базу экспедиции.
Вера взяла полотенце, вышла из палатки. Чуть поодаль стояла палатка рабочего-промывальщика Павла. Она была пуста. Это не удивило Веру. Она знала привычку рабочего вставать до рассвета, пригонять и вьючить лошадей. Уже второй месяц они вдвоём кочуют с места на место, и Вера не могла бы пожаловаться на Павла: к работе относится хорошо, молчалив, покладист. Ещё на базе ей понравился этот неразговорчивый, знающий тайгу человек. Когда объявили, куда и какому отряду выезжать на работы, Павел сам попросился зачислить его к ней, и Вера согласилась.
Утром звуки разносятся далеко. Вера услышала пофыркивание коней, хруст веток. Ведя в поводу двух лошадей, по берегу ручья к палаткам шёл Павел. Она помахала ему рукой и тут только заметила, что костёр не горит. Обычно, прежде чем уйти за конями, Павел разводил огонь, подвешивал котелок. «Видно проспал», – подумав так, Вера взяла ведро, пошла к ручью.
– Доброе утро! – бодро поздоровался Павел. – Я сейчас быстренько костерок налажу.
– Доброе утро, – улыбаясь, ответила Вера. – Вид у вас усталый. Кони, должно быть, далеко уходили?
– Эвон, уж где поймал, аж за той сопкой! – Павел обтёр потное лицо кепкой. – Чую – далеко упороли, ну и чесать за ними. Тут уж не до костра было.
– Теперь я буду вставать пораньше. – Вера зачерпнула воды, ополоснула ведро. – Вам с конями возни хватает. Завтраки на моей ответственности. Так и договоримся.
– Как хотится, – согласился Павел. – Только и мне это дело не в тягость, я с удовольствием. 
Он привязал лошадей к искорёженной берёзе, сел на валун, стянул сапоги. Проходя мимо рабочего, Вера глянула на его грязную, с белыми разводами от пота рубаху, подумала: «Надо будет постирать, а то так весь сезон и проходит».
Перемотав портянки, Павел быстро разжёг костёр и ушёл в тайгу. Когда вернулся, начальница сидела у огня, помешивала в котелке. Он сбросил на землю охапку хвороста, перетянутого ремнём, вздохнул:
– Благодать в тайге. Что тебе дров, что ягод. – Павел уселся на вязанку. – Жить бы в ней тыщу лет, и того мало.
– Я тайгу люблю, – отозвалась Вера. – Правда, в первый сезон трусила. В маршруты ходить было для меня наказанием.
– Теперь пообвыкли? – улыбнулся Павел.
– Теперь да. – Она зачерпнула из котелка ложкой. – Второй год работаю, пора бы... А кашка-то с дымком, даже хуже, – с гарью. – Вера поморщилась. – Вот что значит нет практики.
– Ничего-о! С дымком, по-таёжному! – громко засмеялся Павел. – Самый смак!
– Ну, если так... – Вера покрутила головой. – То будем есть со смаком.
Посмеиваясь, Павел ворошил прутиком в костре.
– Я у вас про одну диковину все хочу узнать, – вдруг сказал он серьёзным тоном. – Как мы пришли сюда три дня назад, так я и вспомнил про неё.
– О чём вспомнили? – Вера потёрла глаза, отступила от дыма. – Спрашивайте.
– Да работал я в этих местах. Давно дело было. С топографами тогда ходил. Просеки рубили, вытки ставили. – Павел вынул папиросу, прикурил от прутика. – Однажды пришёл в наш табор старик. Древний дедун, а ещё ничего из себя, крепкий. Вот он и рассказал, что в верховьях одной речки, забыл я, как её называл, чудные камешки находил.
– Интересно! – Вера присела у костра. – Как же всё-таки речка называется? Вспомните!
– Да сразу что-то того. – Павел поскрёб затылок. – Вспомню обязательно. В голове вертится, а... В общем, дед камни те ещё в двадцатом году учёному показывал, на прииск специально ездил. Учёный ему сказал: «Богатство великое. Кончим с белыми, тогда и до него доберёмся». И камни себе попросил. Словом, дед того человека больше не видел. Время-то смутное было, может, и убили. Рассказал нам это старик и место, где та речка течёт, нарисовал. Говорит начальнику нашему: «Умру скоро, а ежели там богатство, так не пропадать же ему со мной. Вот, мол, передаю».
Вера внимательно слушала Павла. Видя, что она заинтересовалась, он продолжал, сам увлекаясь:
– Ну, а начальник наш в этом деле ни тум-тум. Геологам, говорит, это место надо показать. Правда, сказал деду, что так и сделает, спасибо тоже сказал. Ушёл старик, а мы до глубокой осени в тайге проканителились, да так и забылось всё это. К тому ли наш начальник бумажку, где всё записано было, потерял... Вот уж сколько лет прошло, а до сих пор понять не могу, что там за камни были.
Он замолчал.
– Трудно сказать, что, – не сразу отозвалась Вера. – Старик говорил, какие они цветом, формой?
– Нет, не помню. Вроде о цвете не говорил, п сказывал, что их в кольца вставляют, в серьги.
– Алмазы? – удивлённо взглянула на рабочего Вера. – Не может быть. По крайней мере, здесь.
– Про алмазы разговору не было, точно. – Павел помотал головой. – А называл он их мудрёным словом... Ага! – он сбил кепку на затылок. – Зелёные были камни!
– Изумруды? – Вера прищурилась.
– Во-во! – Павел хлопнул ладонью по лбу. – Они – изумруды!
– Чертовщина какая-то.
– И речку вспомнил! – выкрикнул Павел. – Якутянкой называется!
– Якутянка?.. Да это же рядом с нами, – девушка заволновалась. – Правда, в наш район поисков она не входит.
– А что? Дойти до неё и самим открытие сделать! – с решимостью предложил Павел. – Пускай не входит! – Он широко раскинул руки. – Все районы наши, советские!
– Заманчиво, – покусывая губу, сказала Вера. – Интересная заявка. Правда, много из таких рассказов на деле оказываются вымыслом или ошибкой, но случаи находок бывали. – Она сняла котелок. – Пожалуй, завернём на Якутянку, а?
– А то? Завернём! – обрадованно закивал головой Павел, встал, принёс буханку хлеба. – Там зимовье должно быть охотничье, если не сгорело. Палы-то в тайге, почитай, каждый год, – сказал он, нарезая ломти. – В общем, найдём место без труда. Я хорошо и другие приметы помню, оно и пригодится.
– Сходим, – решила девушка. – Поднимемся на водораздел, а там до Якутянки рукой подать. Я по карте знаю. За день дойдём. Потом назад по этому же ручью спустимся и по пути пробы отберём. Ну, как?
– Я с моей готовностью, – выпрямился Павел. – С вами хоть куда!
Вера подумала.
– Вечером буду связываться с базой, надо им сообщить, что меняем маршрут. Порядок такой, – она поглядела на Павла. – А почему вы раньше не рассказали об этом? Ну, не мне, другому?
Павел пожал плечами.
– Да уж так получилось, хотя думку такую всегда имел. А потом интересно же самому присутствовать. Чтоб на глазах, так сказать.
– Боялись, что вознаграждением обойдут? – спросила Вера. – Зря. На этот счёт в геологии строго. По заслугам и получите, если там действительно что-нибудь стоящее.
Павел поднял на девушку тяжёлые, с лёгкой косинкой глаза.
– Я не за деньгами или почётом гоняюсь. Вы меня не так понимаете. – У него опустились углы губ. – Волю старикову исполнить, главное.
– Не обижайтесь, – попросила Вера. – Заявку оформим как следует.
– Дело обчее. Вам открыл, вы и решайте, что и как.
– Всё будет хорошо, а за доверие – спасибо, – девушка кивнула. – Давайте завтракать и в путь.
Через час они снялись с места. Вера шла впереди, за ней Павел, ведя в поводу навьюченных коней. К полудню они поднялись на перевал. Отсюда сверили приметы Павла с картой и взяли азимут на речку Якутянку.

Пастух Филя

Ребята подбежали к берегу, растерянно остановились. Дедовой лодки, на которой они решили плыть, на месте не было.
– Вот тебе и сплавали! – развёл руками Федька. – Лодочка-то тю-тю!
Он присел на бревно, плюнул.
– Кто же её мог взять? – Димка посмотрел на причал, на котором сидел стриженый мальчишка с удочкой, окликнул: – Пацан! Ты давно здесь? Не видел, кто лодку взял?
– Дедушка Пётр уплыл! – не отрывая глаз от поплавка, крикнул мальчишка.
– Чего-чего? – Димка бросился к причалу, за ним Федька.
– Куда он уплыл? – Димка тронул рыбака за плечо. – Отвечай.
Мальчишка отмахнулся. Высунув язык, он, не мигая, глядел на подрагивающий поплавок.
– Куда уплыл, тебя спрашивают? – заорал Федька и ткнул рыбака в шею.
Мальчишка повернул одеревеневшее лицо. Его злые глазки метались с поплавка на ребят и обратно.
– Не видите – клюет! – он шмыгнул носом. – Тише.
– Подсекай! – снова заорал Федька.
Рыбак сделал зигзаг гибким удилищем, и поплавок, чмокнув, вылез из воды. Друзья пригнулись.
– Подсека-ай! – заныл мальчишка, глядя на обрывок лески. – Вот тебе и подсека-ай!
– Не реви! – прикрикнул Федька, выдирая из подкладки куртки запасной крючок. – Вот тебе новёхонький.
Мальчишка неуверенно протянул руку. Глядя на Федьку мокрыми глазами, спросил:
– Не врёшь, что даёшь?
– Бери, да леску потолще привязывай.
Рыбак взял крючок, отвернулся.
– Так куда дед уплыл? – спросил Димка.
– Овсы косить, – мальчишка махнул вниз по течению. – Давно-о отчалил.
– Ну, таскай, – пожелал ему Димка, и они с Федькой сошли на берег.
– Вот так, – Федька прищёлкнул языком. – И лодок больше во всей деревне нету. Все там, на уборочной. – Он дёрнул Димку за рукав. – Давай на плоту?
– На плоту? – Димка усмехнулся. – Пока его сделаешь – ночь будет. Лучше берегом топать, скорее.
– Куда там скорее! – Федька показал на кривую излучину реки, которая, на сколько видели глаза, была часто загромождена сбегающими в воду выступами скал. – Видишь? Эти прижимы три дня будешь обходить. Уж плыть, так на плоту. За час сколотим, чего ты!
– Давай, если за час, – согласился Димка, глядя на воду. – Если он вправду с ума спятил, то куда ж ему на уборочную?
– Ты про кого? – придвинулся к нему Федька. – Кто спятил?
– Да никто. – Димка решил пока не рассказывать о странном поведении деда. – Давай плот сколачивать.
– Давай. Я знаю, где скобы есть и доски, а брёвен – вот они. На пять плотов хватит. – Федька с хитринкой глядел на друга. – Тебе их мастерить когда-нибудь приходилось?
– Кого, плоты? Спрашиваешь, – хмуро ответил Димка, трогаясь следом за широко зашагавшим к деревне Федькой. – Я даже из пальмовых стволов сколачивал.
– Ну уж из пальмовых, – не поверил Федька. – Ещё чего загнёшь. Из сосновых всегда делают, потому как плавким он должен быть и устойчивым.
– Можно из сосновых, – кивнул Димка. – Давай посмотрим, какой ты корабельный мастер.
– Хы! – только и сказал Федька, выросший в деревне на берегу реки и не раз поднимавший пиратский флаг над шатким, кое-как сцеплённым из брёвен фрегатом.
Пять золотистых сосновых стволов ребята сбили скобами, сверху настлали досок, приколотили. На них бросили сумку с провизией, втолкнули упирающегося Угона, запрыгнули сами.
– Выгребай на середину, там по течению попрёт! – отталкиваясь шестом от берега, распорядился Федька. Димка, загребая доской, помогал ему, и скоро плот попал на быстрину.
– Теперь только посматривай внимательно, порядок. – Федька вставил шест между брёвен, подруливал. – Мель одна есть. Во-он за тем островком. Но ты не бойся, не сядем. Я сколько раз ту сплавлялся.
– Что у тебя под рубашкой? – спросил Димка, усаживаясь на доску. – Что ещё спрятал?
– Оружие нам надо или не надо? – отозвался Федька, старательно вглядываясь в надвигающийся островок.
– Покажи.
Федька с готовностью нырнул рукой за пазуху вытащил самопал.
– Ну-ка, ну-ка, – Димка взял его, повертел. – Разорвёт, – заключил он, заглядывая в дуло.
– Не разорвё-ёт, будь спок! – Федька вскину подбородок. – Дай хоть сейчас стрельну.
Димка поглядел на друга, достал спички. Отставив руку с самопалом, чиркнул коробкой по запальной головке. Негромкий, но резкий хлопок выстрела разнёсся над рекой. Звук его долетел до мальчишки-рыбака, всё ещё подкарауливающего новую поклёвку. Он обернулся, отыскал далёкую чёрточку плотика, помахал рукой.
– Вот даёт! – удивился Димка, глядя на дымок, выползающий из ствола самопала.
– Понял теперь? – радостно спросил Федька. – Нипочём не разорвёт.
– Бухает, как правдашний, – оценил Димка, возвращая самопал. – Ты заряди его снова, может, сгодиться.
– Надо будет – пулю вложу. – Федька достал свинцовый цилиндрик, издали показал другу. –  С пулей-то пошибче бабахнет.
– Из Людкиного волчка?
– Ну и что? Надо же нам пулю! – Федька загоготал. – Целая останется – верну.
– Пулю надо, – кивнул Димка.
Ребят несло по реке вслед за солнцем. Подминая мелкую рябь, плот хлюпал, и Димке представилось, что сидят они в быстрой пироге и река, по которой плывут, – Амазонка. Таинственная и опасная. И разве высохшее на утёсе дерево – дерево? Если долго, не мигая, вглядываться в него, оно начинает шевелиться, и вот уже меднокожая фигура индейца стоит на дозорном утёсе. Сейчас индеец взмахнёт копьём, и из прибрежных зарослей полетят со свистом оперённые стрелы. Димка сцепляет над головой руки, встряхивает ими, показывая, что едут они с миром, но из зарослей высовываются косматые папахи, а индеец на утёсе становится не индейцем. Димка напряжённо всматривается – кто же это? И вдруг холодеет от догадки – дед Пётр! И ведёт он в тайгу карателей. «Не дойдёте!» – решает Димка и подносит к губам микрофон. Вот когда пригодилось умение обращаться с рацией! Не зря учил папка. Сейчас поточнее передать координаты врагов на батарею... Та-ак. Первая!.. Димка подносит к глазам воображаемый бинокль и вдруг кричит:
– Ого-онь!
– Ты чего? – подпрыгнул напуганный Федькa. – Где огонь?
Димка с трудом оторвал взгляд от скалы с высохшим деревом, прикрыл глаза.
– Да я так, – нехотя ответил Федьке. – Придумывал.
– Ты лучше подумай, где ночевать будем. Вот и вечер скоро, пора бы место приглядеть. – Федька заворочал шестом. – А то так, знаешь, куда уплывём?
– Скоро высадимся. – Димка зачерпнул ладонями воды, напился. – Командир обязан знать, где ночевать отряду.
Федька спросил с вызовом:
– А кто командир?
Димка поболтал в воде рукой, сказал, глядя на стекающие с пальцев капли:
– Ты.
Федька приосанился, посмотрел сверху на Димку.
– А ты кто же получаешься, боец?
– Я комиссар, – подмигнул Димка. – И боец, конечно.
– Ясно! – Федька тряхнул головой. – Загляни на всякий случай в план. Тут он где-то, ручей, а ещё проплывём.
Свет заходящего солнца багрово лежал на ребячьих лицах. Даже шерсть на Угоне отливала медью. Тайга на дальних горах всё ещё ярко высвечивалась, но в глубокие распадки уже стекала предвечерняя синева. Вспарывая воздух, прошелестела над плотом стайка чирков и, круто падая на крыло, дружно шлёпнулась на отмель.
– Димча, – проследив их полёт, тихо спросил Федька, – скажи честно, ты не боишься этого Пашку?
– Боюсь, – признался Димка. – Только что из того? Всё равно нам никто сейчас не поможет.
– Верно, – Федька вздохнул. – Я вон сколько раз в тайгу забирался и ничего, а тут тоже боюсь.
– Глянь-ка. – Димка спрятал газету. – Здесь где-то.
– Здесь. Вон и ручей вытекает. Хватай доску, помогай!
Затушеванный ранними сумерками берег приближался. Вскоре плот ткнулся в него, похрустел галечником и замер.
– Придержи, чтоб не унесло, я его привяжу, – распутывая верёвку, сказал Димка. – Хороший мот, жалко.
Они привязали плот к подмытой водой лиственнице, огляделись. Тайга подступала к самому берегу. Было тихо. Только еле слышно лопотал впадающий в реку ручей.
– Не замёрзнем? — Федька поёжился. Уже холодно, а что ночью будет.
– Что, у костра не ночевал, что ли? Дров насобираем побольше, чтоб до самого утра хватило. Есть хочешь?
– Ну.
– Картошки напечём. Бери сумку, пошли.
Костёр горел ярко. Пламя выскакивало вверх, сыпало искрами. С реки наносило сыростью. Глядя в огонь, ребята молчали, прислушивались к начавшим шуметь верхушкам сосен.
– Хоть бы дождя не нанесло, – забеспокоился Федька. – Весь день жарило-парило. Вона и зарницы проблёскивают.
– Не сахарный. – Димка выкатил из огня картофелину. – Не растаешь. – Он поглядел вверх. Невидимые, поскрипывали вершины деревьев, стало слышно, как плещут, накатываясь на берег волны.
– Низовик подул, как раз против течения, – определил Федька, – этот поднимет волну ого-го. Раскачает.
Димка из руки в руку перекатывал картофелину.
– Ну, готова? – не вытерпел Федька.
– Готова.
Федька вынул из сумки сало, нарезал. Угону бросил кусок хлеба.
– Ничего пища. – Димка с аппетитом жевал хлеб с салом.
– Ещё бы чайку вскипятить, – забубнил Федька. – Дай фонарик, схожу к ручью. В реке сейчас одна муть.
Димка подал фонарик и плоский солдатский котелок. Подсвечивая фонарём, Федька ушёл.
Ветер всё сильнее налегал на деревья, жарко раздувал угли, крутил пламенем. Внезапно Угон вскочил, заворчал. Его отблёскивающий нос подрагивал, настороженно стояли чуткие уши.
– Ты чего? – спросил Димка, поглаживая собачью голову. – Это свой, Федька там ходит.
Он гладил пса, чувствуя, как под рукой на загривке пружинисто дыбится шерсть. Вдруг Угон рванулся выскользнул из-под руки и исчез в темноте. Димка отступил от костра. Сжимая в кулаке рукоятку ножа, пригнулся, пытаясь что-нибудь разглядеть, но темень была такой плотной, что, казалось, он ощущает её лицом. Недалеко злобно залаял Угон.
– Эй, уберите пса! – донёсся чей-то незнакомый голос.
Димка подскочил к костру, закричал:
– Угон, ко мне!
– Цыц, Угон! Нельзя! – снова прокричал неизвестный.
У костра с котелком в руке появился Федька. Он испуганно держал перед собой фонарик.
Пятясь от наседавшего Угона, в луче света раскачивалась фигура человека.
– Угон! – с угрозой прикрикнул Димка. – Назад!
Взъерошенная, с поджатым хвостом, собака отбежала к ребятам. Димка обхватил её за шею, придержал. Неизвестный осторожно подходил к костру.
– Филя-пастух! – узнал Федька. – Глухой.
– Придержите пса, мужики, – попросил Филя. – Чуть не разорвал. Здорово были. – Он подошёл, присвистнул. – Я-то думал мужики какие, а тут ребятишки ночуют! Чего сюда забрались?
Федька открыл было рот, но Димка опередил его:
– На уборочную плывём, да ночь застала.
– Чо ты ему рассказываешь? – зашептал Федьки. – Глухой он, как пень. Я тебе говорил.
Филя присел у огня. Угон присмирел, только изредка тихо ворчал. Федька приладил котелок над костром, подбросил в огонь сучьев.
– Рыбу ловите? – спросил Филя, блеснув золотыми зубами. – Ночью налима надо удить. На лягуxy здорово берёт. Пробовали на лягуху?
– Нет, – Димка мотнул головой. – Мы овёс едем убирать.
– Ваша лодка? – Филя кивнул в сторону реки. – Унесёт её, рыбаки. Волна поднимается.
– Какая лодка? – переспросил Димка и тут же спохватился. – Не унесёт. Мы её крепко привязали. – Он показал на руках. – Привязали, говорю.
Пастух дотронулся до ушей.
– Беда, не слышу, – развёл руками. – Телка ищу. Ушёл из стада. Не видели телка?
– Видели, – глядя на него, тихо сказал Димка. – Тут где-то бродит.
Филя опустил глаза, потрогал носки сапог.
– Что, тоже глухие? – оглядел ребят. – Не встречался, спрашиваю, телок?
– Да нет же! – замахал рукой Федька. – А ты чего придумываешь? – начал он, недоуменно глядя на Димку и вдруг замолчал.
О землю тяжело зашлёпали крупные капли. Федька поднял воротник куртки, съёжился.
– Смываться надо, – проговорил он, не смея поднять глаз на Димку.
– Дождя испугался? – Димка прислушался далёкому грому. – Сиди давай. Следи за чаем и помалкивай.
Дождь было припустил, но тут же стал утихать и прекратился совсем. В котелке бурлила вода. Филя сидел на земле, поджав ноги калачиком, покуривал.
– Готов. – Косясь на пастуха, Федька снял котелок. – Только кружки второй нету.
– По очереди попьём, – Димка пошарил в мешке. – Вот заварку забыли, это да. Придётся кипяток швыркать… Вы будете чай пить? – громко спросил он и быстро глянул на пастуха. Филя молча бросил окурок в костёр, поднялся.
– Пойду, – он поправил широкий пояс, на котором болтался нож в обшитых кожей ножнах. – Надо телка искать, а то медведь задерёт или волки. Нынче их пропасть. Вы тут поосторожней. В тайгу далеко даже днём не забирайтесь, а то сожрут с сапогами. Ну, ночуйте.
Он отошёл и сразу пропал в темноте. Угон поднялся на лапы, навострил уши, но быстро успокоился.
– Дим, – зашептал Федька. – Филя-то, однако, слышит!
– Молчи, – осадил его Димка.
– Про какую лодку сказывал? – не унимался Федька. – Где он её увидел?
Димка погрозил ему кулаком. Друзья замолчали и так просидели долго. Федька держал на коленях самопал, крутил шеей. Далеко за полночь сон начал морить их.
– Ложись, поспи, – предложил Димка. – Потом я тебя разбужу, подежуришь.
– Ты спи сначала, – отказался Федька. – Я хоть до утра просижу, дома выспался.
Димка прилёг на землю спиной к костру, обнял Угона и скоро засопел. Федька, поминутно оглядываясь, подбрасывал в костёр. Подозрение, что Филя не глухой, всё сильнее овладевало им, тревожило. Он подумал было разбудить Димку, а самому прилечь на его место, но тут же отбросил эту мысль, не веря, что друг высидит и не уснёт. Самому же было легче не поспать ночь, чем быть застигнутым врасплох какой-нибудь бедой. Но глаза слипались всё чаще. Он так широко зевал, что у него закладывало уши. Федька клевал носом и незаметно задремал. Но даже во сне он видел себя бодро расхаживающим у костра с самопалом в руке.
К утру небо очистилось от туч, проглянули высокие умытые звёзды. Постепенно светлея, небо погасило их, прояснилась тайга. Только над рекой клубился туман. Утренняя роса густо обметала траву, даже шуба Угона как бы поседела. Свернувши в клубок, Угон лежал рядом с Димкой, изредка поднимая остроухую голову на похрапывающего Федьку.
Костёр ещё тлел, когда Димка проснулся от холода. Он вскочил, стал приседать, размахивать руками. Думая, что его приглашают играть, Угон лаем запрыгал вокруг Димки.
– А-а? – выпрямился Федька.
– Бэ! – приседая, отозвался Димка. – Продрых, сторож!
Федька окончательно проснулся и теперь выстукивал зубами.
– К-костер п-поправь, – пряча руки в рука куртки, едва выговорил он. – П-погреемся.
– Некогда с ним возиться. – Димка поднял сумку. – В гору пойдём – вспотеешь.
– Ну, жисть! – проклацал зубами Федька. – Днём жарит, ночью калит.
– Надо глянуть, что там за лодка, о которой Филя болтал. – Димка пошёл к берегу, и Федя лениво потянулся следом. Угон обогнал их, замелькал в зарослях багульника. Ребята подошли к месту, где вечером оставили плот.
– Унесло. Видишь, перетёрло верёвку? – сказал Димка. – Вон она!
Из кустов ивняка торчала корма дедовой лодки. Угон вертелся там, взвизгивал. Ребята продрались сквозь заросли, подошли к ней.
– Что-то тут не того, – сказал Федька, усаживаясь на борт плоскодонки. – Все сюда сбежались. И дед, и Филя, и мы.
– Филя местный? Я его всего один раз в деревне видел.
– Куда там местный! – Федьку всё ещё тряс озноб. – Месяц, как нанялся коров пасти. Раньше его в нашей деревне не было.
– Не глухой он, Федька, верно. – Димка поправил ремень сумки. – Только зря орал об этом... Чего же ему здесь надо было? Ищу, говорит, телка.
Федька фыркнул носом.
– Телка! Он сюда с дедом приплыл. Его дед уговорил Пашку поймать. Одумался дед и...
– Нет. – Димка внимательно осмотрел лодку. – Они порознь притащились. Угон бы сразу хозяина почуял, а то забыл, как он бесился?
– Но лодка-то дедова или нет? – Федька постучал кулаком по борту. – Дедова! Так он-то куда делся?
– Вставай, пойдём. – Димка потянул его за рукав. – Чего гадать?
Ребята вернулись к месту ночёвки, осмотрели – не забыли ли чего, и след в след зашагали вверх по ручью. Угон бежал где-то впереди. Скоро они наткнулись на место недавней стоянки: из земли торчали колышки, на которых были когда-то растянуты палатки, валялось несколько банок из-под консервов, полусмытая дождём чернела зола на месте бывшего костра. Не обнаружив других следов, ребята тронулись дальше. Под тесно переплетёнными вершинами кустарников было сумрачно и сыро.

Якутянка

В тот день Вера с Павлом не добрались до места. На их пути раскинулись бесконечные заросли стланика. Изогнутые стволы крепко переплелись между собою, и навьюченные лошади скоро запутались в них, остановились. Пришлось прорубать тропу. Ночь провели в зарослях. Утром снова двинулись вперёд, вышли на перевал и, забирая влево, начали спускаться на другую сторону хребта. Заросли стланика поредели, стали попадаться чахлые лиственницы. Вера в белой войлочной шляпе шла впереди. На ней была красная рубашка в крупную клетку, через плечо полевая сумка. На поясе в чёрной кобуре висел тяжёлый трофейный парабеллум. Откалывая от скальных выходов образцы пород, она быстро осматривала их и шла дальше, опираясь на длинную рукоятку геологического молотка.
Солнце палило нещадно. Здесь, на склоне, по которому они спускались, гулял горный ветерок, обдувал, но в низинках многочисленных распадков, через которые им приходилось пробираться, висел тяжёлая духота. Тучи мошкары и комарья гнездились в заболоченных седловинах. Они облепляли лицо и руки, лезли в рот, сбивали дыхание. Лошади фыркали, прочищая ноздри, лягались от зудящих паутов. Вьюки с них сваливались, и Павел снова и снова поправлял их, перевьючивал. От пота светло-рыжая борода Павла стала тёмной. Подтягивая на поводу усталых коней, он отплевывал мошку, тихо ругался.
Только в полдень, в самую жару, Вера остановилась, подождала Павла с конями, сказала:
– Пришли. Это Якутянка.
Они стояли почти в самом верховье ручья, сбегающего далеко вниз по густозалесённому распадку. Томно и остро торчали в нём вершины елей. Перед ними широко и спокойно лежала девственная тайга.
– Небыстро добежали, – утираясь рукавом, сказал Павел. – Километров тридцать всего, а натопались до упаду.
– Да уж. – Вера заглянула в карту. – Ещё пониже спустимся и станем лагерем.
– Давайте, – кивнул Павел. – Найдём место повеселее и ладно будет.
Вера спрятала планшет в сумку, и они медленно пошли вниз. Спуск был крутой, и Вере пришлось взять повод одной лошади. Скоро стало положе, начали встречаться небольшие полянки, заросшие иван-чаем. Лёгкий ветерок колыхал его малиновые наросли, и девушке казалось, что она бредёт, утопая по пояс, в волнах невиданного моря. На одной из таких полянок остановились, развьючили коней. Павел вырубил колья, и они с Верой поставили палатки рядом с Якутянкой. Здесь она была узкой и неглубокой. Уставшие от тяжёлого перехода лошади понуро стояли там, где с них стащили торока.
– Надо коняг подальше отвести, – вколачивая колышек под растяжку, сказал Павел. – Нечего в лагере траву топтать.
Вера не ответила. Она сидела у входа в свою палатку, отдыхала. Вокруг поляны и дальше по склону рос тот же стланик. Его тяжёлые, длинноиглые ветви были горячи на ощупь, липли к рукам. В воздухе висел неуёмный стрекот кузнечиков. Девушка проводила взглядом Павла, который повёл коней от лагеря, поднялась. Отстегнув пояс с пистолетом, бросила его в палатку и пошла к речке.
Светлая вода Якутянки бурлила, крутилась водоворотами. Только в стороне от водобоя, за торчащими из воды валунами, она была тихой и прозрачной. В ней, лениво шевеля плавниками, стоял непуганые хариусы. Время от времени рыбы круто взмывали вверх и, плеснув хвостом, снова уходили на глубину. Вера разделась, пощупала ногой воду и, поёживаясь, вошла в речку.
Павел отвёл коней подальше от лагеря, напоил. Потом стреножил и отпустил. Хрумкая сочной травой, кони переступали спутанными ногами, фыркали. Павел не спешил возвращаться в лагерь. Выкурив одну папиросу, он достал другую. Чиркая спичкой о коробок, насторожился. Не прикурив, сунул папиросу за ухо, призывно свистнул. Кусты стланика шевельнулись, мелькнуло лицо Фили-пастуха.
– Здорово, – улыбнулся он, показываясь во весь рост. За его спиной тяжело колыхался зелёный лапник.
– Здорово, – ответил Павел. – Как нашёл?
– Как по нотам. Я вас ещё на перевале нагнал всю ночь по тайге пёр. – Он пожал руку Павла. – Пожрать не догадался прихватить?
Павел вынул из кармана ломоть хлеба и кусок сахару, подал.
– Вот пока. Потом тушёнки подброшу.
– Ладно, и это сойдёт. – Филя откусил от ломтя, пожевал. – Долго тут валандаться нельзя. Когда она думает поиски начинать?
– Сегодня вряд ли. – Павел достал из-за уха папироску. – Умаялась девка. Утром начнёт, вернее всего.
– Ну-ну. – Филя протянул руку. – Папиросы отдай, кончились у меня.
Павел достал пачку, отдал Филе.
– Вечером с базой связываться будет, – сообщил он. – Вот какая закавыка. Говорит, начальству сообщить надо, зачем свернули на Якутянку.
В кулаке пастуха хрупнул спичечный коробок. 
– Испорть рацию! Иначе накроют, как маленьких, и каюк нам, а не жизнь-малина! Нагрянут сюда и откроют го-су-дарственную добычу. – Филя помолчал. – Геологиня хорошо в радиоаппаратуре мыслит?
– Не знаю. – Павел вздёрнул плечом. – Каждый вечер связывается.
– Наверное, плохо, – решил Филя. – Не тому учили. Просто на курсах поднатаскали и всё. Отдельно держать в отряде радиста, это по-ихнему неэкомично, так теперь делают. Знаешь, что такое антенна?
– Знаю, – насупился Павел. – Прут такой, гибкий.
– Молодец, соображаешь, – похвалил Филя. – Надо, чтоб он потерялся. Хотя нет. Она догадается любой проволочкой заменить. Батареи потеряй, это вернее. Запасных не возит?
– Нет. Раз в месяц на базе меняет.
– Отлично. Скажешь, забыл на старой стоянке, поверит. Назад не пошлёт – далеко. – Филя задымил папиросой. – Чистенько сработай. Зато потом кум королю будешь. На юг уедешь, в Италию, к примеру. Моря там тебе сколько хочешь, фруктов – завались. Яхту белую купишь, виллу. Верно тебе говорю, не мог бывший штабс-капитан обмануться. Изумруды были у парня-партизана, факт. Один камешек Савский тогда ещё на прииске Долгом у аптекаря отобрал. Так что обращай внимание на цвет. Зелёные будут! – Филя щёлкнул пальцами. – А если их на ладони в воду опустить – растворятся вроде бы. Не зря о них говорят, что чистой воды камешки. Да я тебе об этом рассказывал... Как ты её сюда заманил. Сразу клюнула?
– Как сказать. – Павел поскрёб затылок. – Упарила она меня вопросами. Крутила и так, и этак.
– Крутила? – насторожился Филя. – Лишнего ей не ляпал?
– Нет, вроде бы, – припоминая разговор с Верой, нахмурился Павел. – Ничего!
– «Вроде бы»! – Филя зло уставился на напарника. – Ювелирно учись работать. Теперь следи за ней внимательно, может, что и заподозрила. Если же нет, запрыгает от радости, когда найдёт камни, размечтается. Это в женском характере. Тут ты и того... Без шума, но старательно, понял?
– Сделаю чисто, – успокоил Павел. – Не совсем уж дурак.
– Вот это приятно слышать. – Филя поднялся. – Глаз с неё не спускай, расспрашивай. Конечно, с разговорами к ней суйся тактично, то есть по-умному. А то не исключена возможность, найдёт и молчит. Так что наблюдай, анализируй.
– Чего делать? – не понял Павел.
– Сопоставляй, что к чему, – объяснил Филя. – Теперь разойдёмся. Я ночевать буду в зимовье. Сам меня не ищи. Когда надо будет – появлюсь.
– Найдёшь зимовьё?
– Если уцелело, то чего проще. Ты всё толково объяснил. Ну, желаю.
– Бывай. – Павел посмотрел ему вслед, подобрал ременные узды и пошёл назад в лагерь.
Вера успела выкупаться и постирать. На согретых солнцем валунах сушились рубашки и спортивное трико. Сама она сидела рядом, бросала в воду и камешки. Павел, стараясь не обратить её внимания, стаскал разбросанные вьюки в кучу. Из брезентовой сумы с рацией вытащил батареи и забросил в кусты. Потом вернулся к вещам, сунул рацию меж сёдел, сверху бросил спальные мешки. Тут его увидела Вера, подошла.
– Всё в порядке? – спросила она, наблюдая, и Павел укутывает имущество куском брезента.
– А как же! – Он развёл руками. – Вот зной спадёт и можно за пробами двигать. – Выпрямился, оглядел небо. – Только бы вместо жары, да дождь не линул. Вон как парит. Спасу нет.
Облака белыми шапками выпирали из-за перевала.
– Похоже, гроза собирается, – определила Вера. – Не везёт.
– Ничего-о! – бодро отозвался Павел. – Дождь с грозой, значит, ненадолго. Такая примета.
– Ну, посмотрим. Надо было бы промыть несколько проб, глянуть, что к чему, – сказала он, обмахиваясь шляпой. – Вы рацию ко мне в палатку отнесите, пожалуйста, а потом отдыхайте.  Я поесть приготовлю.
Павел отнёс рацию, наладил костёр и забрался в свою палатку. Когда обед был готов, Вера подняла его. Он сходил к речке умылся. Между тем полнеба заволокло тучами, потянул свежий ветерок. Синее марево над тайгой раздёрнулось, и зелёные дали распахнулись ко всему горизонту.
– Павел, вы хорошо смотрели, когда вьючили? – спросила Вера, протягивая ему чашку с супом. – Ничего на той стоянке не забыли?
– Да нет, вроде всё увязал, – принимая чашку он покосился на груду вещей, прикрытых брезентом. – Чего нет?
– Хотела рацию включить, проверить, а в ней батарей не оказалось.
– Да ну-у, – засомневался Павел. Он подошёл к вещам. – Всё должно быть на месте... Правда, в дороге вьюк с рацией упал, и крышка отскочил, но я всё, что вывалилось, подобрал, назад затолкал и крышку на место поставил.
– Выходит, не всё подобрали, – впервые почувствовав досаду на рабочего, резко сказала Bера. – Туда могут вертолёт прислать, а нас на месте не найдут. Переполох будет. Потом хоть на базу не показывайся.
Павел растерянно стоял над имуществом.
– Съезжу я за ними, поищу. – Он поднял виноватые глаза. – Впервой такое получилось, извините.
– Да что «извините»? Всё равно сегодня же вернуться до связи не успеете. Давайте будем обедать, а то дождь не даст.
Молча пообедали и разошлись по палаткам. Над дальней тайгой, в иссиня-чёрной туче, начали проблескивать молнии, предгрозовой воздух был душен. Вера лежала на спальном мешке, листала книгу. Незаметно она уснула, а когда пробудилась, то не сразу поняла – ночь уже или вечер. В палатке было темно, по брезенту барабанил крупный дождь, и водяная морось сеялась на лицо. Девушка зажгла свечу и прилепила к крышке рации. Над самым лагерем полоснула молния, и тени от кустов стланика запрыгали по брезенту палатки. Вера зажала уши, ткнулась лицом в колени. Грянул гром и, замолкая, откатился. В наступившей за ним тишине было слышно, как хлещет ливень и визгливо ржут напуганные кони. Девушка почувствовала себя маленькой и беззащитной. Почему-то вспомнилась мама, которая с самого поступления дочери в институт не одобряла профессии геолога. Сейчас Вера согласилась с нею и заплакала. Поплакав, стала стыдить себя за малодушие, хорошо понимая, что делает это для того, чтобы как-то оправдать себя за когда-то раз и навсегда сделанный выбор. Она уже не думала о нагоняе за самовольное изменение маршрута. Это ещё было далеко. Её не отпускало теперешнее состояние, предчувствие беды. То ей казалось, что в лагерь забрёл медведь, и вот, косматый и мокрый, надвигается на палатку, то обострённый слух улавливал чьи-то шаги и невнятный шёпот. Утомлённая своим воображением, она в конце концов уснула. Свеча горела долго, пока не оплавилась до крышки рации. С фитилька сорвалось и улетело крохотное пламя.
Гроза отдалялась, унося с собою ворчливые громы, редко и блёкло ополаскивали небо зарницы.
Плохо спалось этой ночью и Павлу. Он представлял себе завтрашний день и трусил. Не раз про себя решал он отказаться от страшного поручения Фили, но тотчас же перед ним всплывало спокойное и ужасное лицо пастуха, и Павел тут же смирялся со своей участью. Внезапно в шуме ливня он уловил шорох и обмер. Непослушной рукой пошарил возле себя, и ему стало легче, когда ладонь легла на холодный казенник одностволки. Он поднял ружье и направил стволом на вход.
– Стой, дура! – втискиваясь в палатку и отводя в сторону ружье, прохрипел Филя. – Зимовья не нашёл, вымок, как чёрт. Поместимся, я думаю?
С Фили стекала вода. Павел достал свою сухую куртку, брюки.
– Смело ты, – сказал он, прикрывая горящую спичку ладонями. – А ну, как бы на неё напоролся?
– Заглядывал и к ней, спит, – ответил Филя, сдирая с себя мокрую рубаху. – Всё устроил с рацией?
– Да, – коротко ответил Павел.
– Добро. Теперь и дальше всё должно пойти гладко. – Филя облачился в куртку, лёг на подстеленную Павлом телогрейку. – Я здесь буду ждать. Если оба вернётесь, буду знать – не нашли. Ей сам объясню, почему я здесь. Мол, деревенский, участок ореховый подыскиваю, шишковать буду. Разумеется, с тобой не знакомы.
Помолчали.
– А найдёте, – снова заговорил Филя, – постарайся убрать её без мокроты, без крови, прямо говоря, а то нас по такому следу могут защучить.
– Ладно, – отозвался Павел. – Палатки и всё прочее добро – сжечь потом, чтоб ничего от лагеря не осталось. Никто не знает, что мы сюда перебрались. Искать будут совсем в другой стороне. Вот только кони.
– На конях уедем, – успокоил Филя. – Верст за сто отсюда в тайге привяжем и бросим. Медведи съедят. Теперь помолчи. Дождь почти не шумит, а палатки рядом... Устал я. Даже язык не ворочается.
Утром Павел разбудил Веру, постукивая по брезенту палатки. Она открыла глаза, улыбнулась солнечному свету. Ночных страхов как ни бывало.
– Вставайте! – весело требовал Павел. – Утречко как по заказу. Ни облачка! До жары успеем наработаться.
– Встаю! – живо ответила Вера.
Павел отошёл. Затягивая на лошадях подпруги, он перестарался и оборвал ремень. Пока связывал, девушка оделась, вышла из палатки, кивнула ему и с полотенцем в руке побежала к речке. Он проводил глазами её стройную фигурку с рассыпавшимися по плечам русыми волосами, крякнул. То, что он уберёт её, если девушка найдёт изумруды, Павел не сомневался, но сейчас робко впервые пожелал её в поиске неудачи.
Сразу после завтрака они сели на коней и начали спускаться вниз по Якутянке. В километре от палаток Вера спрыгнула на землю, сделала в дневнике запись, нанесла на карту привязку первого профиля.
– Отсюда начинайте, – она копнула сапогом. – Через сто метров отбирайте пробу в мешочек, другую промывайте. Не забудьте, пакетики подписывайте буквой «я» и нумеруйте.
– Знаю, – кивнул Павел, освобождая из рюкзака еловый лоток. – А вы, что же, по другому берегу?
– Там обнажения хорошие, – ловя ногой стремя, ответила Вера.
– Ну, храни вас бог, как говорится, – напутствовал Павел, помогая ей подняться в седло.
Она поняла по-своему, рассмеялась.
– Да что вы! Тут разве утонешь? И речка тихая.
Вера дёрнула повод. Лошадь ступила в воду и пошла на другой берег Якутянки.
Павел выкапывал ямку, со дна её брал горсть земли, бросал в мешочек, потом нагребал в лоток и промывал в речке. Отшагав сто метров, снова проделывал то же. Вера передвигалась по другой стороне, намного обогнав его.
Солнце подходило к полудню. Уже мешочками с пробами наполнился притороченный к седлу рюкзак, а девушка всё шла и шла от обнажения к другому. Речка стала широкой и бурной. Кое-где её пережимали каменные гряды, и тогда она, запруженная, бродила кругами в огромных уловах и с рёвом сливалась вниз водопадами.
Возле одного такого водопада Павел услышал слабый крик. Стараясь пересилить шум воды, девушка что-то кричала ему, махала рукой. Он стряхнул с лотка взятую было пробу, сунул его в рюкзак и, не спуская глаз с Веры, как пьяный, взгромоздился в седло. Вода чуть не столкнула с ног его чёрного, с белой залысиной, коня. Павел вытянулся на крупе, обхватил его за шею.
– Но-о! – испуганно вскрикивал он, барабаня по бокам коня сапогами. – Но-о, холера!..
– Слезайте и пляшите! – весело встретила его Вера.
– Плясать? – Он медленно слез с коня.
– Да нашли же! – Вера засмеялась. – Давайте ваш рюкзак, надо шлихи посмотреть.
У Павла оборвалось сердце. Он покачнулся на ставших вдруг мягких ногах и с открытым ртом сел ни галечник.
– Много? – с трудом вытолкнул он вопрос и облезал пересохшие губы.
– Да что с вами? – Она подала ему руку. – Вставайте и показывайте ваш улов.
Павел поднялся, стал отвязывать от седла рюкзак.
– Давайте, давайте, – поторапливала девушка.
Они склонились над пакетиками. Вера разворачивала бумагу, рассматривала в лупу щепотки намытых шлихов.
– Есть они тут? – Павел ткнул пальцем в шлих. – Покажите.
– Нету! – радуясь чему-то, отвечала Вера. – Совершенно нету!
– Что ж тогда веселитесь? – обескураженно спросил Павел. – Нет изумрудов?
Девушка опустила руку с лупой, посмотрела на Павла. Он глядел в её теплые от смешинок глаза, напряжённо ждал.
– Да какие там изумруды! – она перестала улыбаться. – Я в них сразу мало верила. – Запустила руку в карман. – Вот вам, это не дешевле, изумрудов.
На её ладони лежал небольшой камешек. Солнце просвечивало его насквозь, и зелёный зайчик дрожал на руке Веры. Широко распахнув глаза, Павел всматривался в него, пока не потекли слёзы. Он крепко смежил веки, глухо спросил:
– Кто это?
– О-о! – Девушка вытянула губы. – Флюорит. Минерал таинственный и до сих пор до конца неизученный. Я как-нибудь расскажу, сколько погибало людей в поисках этого бесценного камня. Так что тот учёный, которому ваш старик показывал такие вот камни, был прав.
«Флюорит, – думал Павел. – Врёт. Чувствует, что ли, и врёт».
– А как его, – он потрогал камешек вздрагивающим пальцем. – Как его по-простому зовут, по понятному?
Вера пожала плечами.
– Н-не знаю. Флюорит и всё. Ещё плавиковым шпатом называют. – Она спрятала камешек в карман. – Не огорчайтесь. Одно не нашли, нашли другое.
– Это изумруд! – упрямо сказал он. – Почто мне не доверяете?
Девушка изумлённо вскинула брови.
– Я от вас ничего не скрываю, – тихо ответила она. – Дались вам эти изумруды. – Она стала увязывать рюкзак. – Вот на базе анализ шлихам сделают, посмотрим, что в них ещё есть. Может, на ваше счастье и изумруды обнаружат. – Вера заставила себя улыбнуться. – Только уговор – поделим на двоих. А пока, – девушка поднялась, подошла, к скальному выходу. – Глядите. – Поманила к себе Павла. – Флюорит. – Она провела ладонью по шершавой поверхности скалы, но Павел уже сам увидел тоненький пласт зелёного камня. Он опустился на колени рядом с сидящей на корточках Верой и ошалело водил глазами по жиле, которая косо секла скалу и уходила под землю. Девушке вдруг стало не по себе. Она наблюдала за рабочим, и ей казалось, что глаза его впитали цвет минерала и холодно отсвечивают.
Она отошла от скалы, отвязала свою лошадь, села в седло. Павел тоже отступил от обнажения, поднял оба рюкзака, понёс к вороному.
– Мой сюда подайте, – сказала Вера. – У вас своего груза достаточно. 
Павел вернулся, продел лямки рюкзака под луку седла, застегнул. Девушка направила лошадь в воду, но та забрела по колени, остановилась.
Павел запрыгнул в седло, поддал коню каблуками, и тот махом влетел в реку.
– Но-о, – Павел стегнул поводом Верину лошадь. – Пошла-а, дикошарая!
Их лошади шли рядом, кося глазами на бурлящую воду. Они часто оступались на неровном дне, и тогда всадники проваливались по пояс в холодную реку. От близкого водопада над Якутянкой стоял шум, слепило, отражаясь на волнах, солнце.
– Во-до-пад! – полуобернувшись к Павлу, крикнула Вера. – Держите прямее! Сносит!
Но Павел не слушал, направляя своего коня так, что он мало-помалу оттирал Верину лошадь к валунам, где Якутянка бурлила и ревя падала вниз. Над водопадом висел прозрачный туман, и в нём дрожала маленькая радуга.
– Поворачивайте-е! – Девушка оглянулась на рабочего и увидела занесённый над собою нож. Она даже не успела отшатнуться, как Павел ударил ножом в бок её лошади. Отчаянно заржав, лошадь выкинула из воды передние ноги и сделала рывок, падая вперёд и набок. Лошадь и девушку накрыло волной. На миг только голова Веры мелькнула на поверхности, но течением её притянуло к валунам, и она пропала в брызгах и всплесках.
Похлопывая коня по мокрой шее, Павел выехал на берег. Здесь он с трудом всунул лезвие ножа в разбухшие ножны, вытащил из кармана раскисшую пачку папирос. Тиснув её в кулаке, отбросил и тут же торопливо потянул из-за спины одностволку.
– Э! Эй! – показываясь из кустов тальника, закричал Филя. – Кокнешь ты меня как-нибудь с испугу!
Павел опустил ружьё, спрыгнул на землю и побелевшими глазами уставился на Филю.
– Скрадываешь? Мать-перемать! – Он скрипнул зубами. – Сказал же – в лагере подождёшь!
– А ну, не психуй! – прикрикнул из кустов Филя. – В первый раз человека убрать нелегко, понимаю, но нервы не распускай, пригодятся! – Хрустя галечником, опасливо подошёл, погладил Павла по спине. – Видел я. Всё видел. На пятерочку сработал, чисто. Теперь отваливай от берега. – Схватил коня под уздцы, потянул в заросли тальника. Там в промоине старого русла остановился, сказал: – Почему из лагеря ушёл, спрашиваешь? К тебе на всякий случай поспешил. Голоса на том берегу услышал и лай собачий. Чую – кого-то черти несут, ну и рванул к тебе, а ты тут сам вовремя управился.
– Голоса слышал? – медленно бледнея, переспросил Павел. – А вдруг подсмотрели? Влип я теперь!
– Цыц ты! – Филя выглянул, посмотрел на реку. – Если ты влипнешь, то и я с тобой. Переждём здесь. – Повернул к Павлу худое, с провалами на щеках лицо. – Нашли камни? Показывай.
– С собой нету. – Павел помял карманы. – А найти – нашли. Рядом тут, в скале.
– Фу-у!.. Место хорошо запомнил?
– Запо-омнил. Дай-ка закурить.
Они задымили. Жадно затягиваясь, Павел спросил:
– Где она теперь, как думаешь?
– Далеко. – Филя сплюнул. – И ещё дальше унесёт, а там под корягу задёрнет, или песком замоет. Ты об этом поменьше думай. Вот богатство рядом с нами, эта тема куда приятнее.
Павел старательно затоптал окурок в сырой песок.
– Откудова люди-то здесь? – снова начал он, присаживаясь на приклад одностволки. – Или следят за нами?
– Не каркай, говорю! – Филя снова выглянул из-за кустов. – Перекурим тут как следует и сходим палатки уничтожим. Потом туда, к скале. Много камней?
– Много. – Павел стянул сапог, вылил из него воду. – Пласт тонкий, но много.
– Молодчина, – похвалил Филя, наблюдая, как тот выкручивает портянку. Профессор.
Павел встряхнул портянку, раскинул на кусте. Стягивая другой сапог, сказал:
– Миллионы там. – Рукавом утёр лоб. – Довольный будешь.
– Дай-ка бог, – покивал Филя. – Столько настрадались, должна бы и удача привалить. – Он присел, заглянул Павлу в лицо. – Говоришь, не счесть алмазов в каменных пещерах?
– Кого? – не понял Павел.
– Не счесть жемчужин в море полудённом? – Филя зажмурился и, улыбаясь, стал тереть руками, будто намыливая их. Павел внимательно посмотрел на него и начал молча отжимать брюки.

Находка Угона

Вторая ночь застала ребят за перевалом. Утром они сориентировались по дедовому плану и к обеду вышли в самое верховье Якутянки. Что это она, ребята опознали по трём скальным останцам, одиноко торчащим над стланиковыми кустами. На газете они были показаны остроконечными пирамидками. Отсюда, собственно, и начиналась Якутянка: светлый и холодный ручеёк вытекал из-под среднего останца и убегал вниз по склону. Высокая трава была примята копытами диких коз, а скоро Угон поднял с места остророгого козла. Долго гнал он его вниз, и хриплый лай пса глухо отдавался в распадке.
Вбирая в себя многочисленные притоки, ручей постепенно превратился в речку, и чем ниже спускались ребята, Якутянка становилась все многоводней и глубже. Солнце клонилось к далёким гольцам, но до вечера было ещё далеко, и друзья расположились на отдых у огромного валуна. Федька срезал гибкий тальниковый прут, навязал леску. Нанизанного на крючок паута он сплавил по течению, и там, где за валуном вода была тихой, раздался всплеск. Удилище согнулось, спружинило – и на берег, топорща пятнистые плавники, шлепнулся чернобокий хариус.
В котелке бурлило, подрагивали торчащие из него рыбьи хвосты, шумела речка, качая на мелких волнах отблески солнца.
– Не прошли мимо зимовья? – спросил Федька. – Ведь говорил – недалеко от истока, а протопали сколько.
Димка ломал сухие прутики, бросал в костерок. Федька смотрел на свои ботинки, которые сушились на воткнутых в песок палках, ждал, что ответит Димка.
– Чего молчишь-то? – наконец не вытерпел он. – Что, если дед обманул Пашку и неправильно дорогу нарисовал? Тогда куда же мы придём?
Димка зачерпнул ложкой из котелка, подул остужая.
– Ещё пройдём, посмотрим, – ответил он, пробуя юшку. – Сколько мы прошли водопадов?
– Один... А может, и два.
– Один! – упрямо кивнул Димка. – Зимовье нарисовано за вторым, забыл? Хлебай давай.
Котелок опорожнили быстро. Обгладывая рыбий хребтик, Федька поглядывал по сторонам.
– Куда Угон делся, Дим?
В этот момент пёс вылетел из кустов, но не подбежал, а остановился поодаль. Он оглядывался назад, скулил.
– Что с ним? – Димка приподнялся. – Угон, Угон!
Пёс тявкнул, вильнул хвостом и отбежал.
– Чует кого-то! – шепнул Федька, освобождая из-под ремня самопал. – Только не зверя.
Угон снова гавкнул и, оглядываясь на ребят, потрусил по самой кромке берега вниз.
– И не Пашку, – вытягивая шею, сказал Димка. – Он во дворе его тогда чуть не загрыз.
– Может, зимовье нашёл? – спросил Федька. – Конечно! Тогда, вперёд. Только не беги без меня. Котелок спрячь, ложки, я ботинки пока надену.
Ребята бежали по следу собаки, которая чернела далеко впереди, то появляясь, то пропадая среди валунов и редких тальниковых островков. Они промчались мимо второго водопада и ниже его, где Якутянка делала резкий поворот и в образовавшемся улове кругами ходила чёрная от глубины вода, увидели Угона. Пёс нетерпеливо оглядывался на подбегающих ребят, перебирал толстыми лапами, скулил. Друзья подбежали и оцепенели: под ними у края песчаной отмели, на которую река навыбрасывала плавник и корье, лежала женщина. Лежала она вверх лицом, и её перепутанные с сором волосы плавали вокруг головы. Была она в одном сапоге, в красной клетчатой рубахе и синем трико. По песку, рядом с ней, бегал носатый кулик. Угон спрыгнул с береговой терраски на отмель и, шлёпая лапами по мелководью, побежал к утопленнице. «Пить! Пи-ить!» – свистнул кулик, перелетая на другое место.
– Бе... бе, – зазаикался Федька. – Бегим!
Димка крепко схватил его за рукав куртки. Угон стоял над женщиной и, поджав хвост, лизал её белое лицо. Понемногу страх отпустил ребят. Прижимаясь друг к другу плечами, они спустились вниз и молча прошлёпали по воде к утопленнице.
– Бери, – шёпотом распорядился Димка и взял женщину под мышки. Вдвоём они выволокли её на берег. Волосы женщины мотались, из них вытекала светлая струйка.
– Наверное, та самая, – сказал Димка, когда они опустили утопленницу под обрывом. – Зря, значит, мы...
– Поди, та пожилая, – с непрошедшим до конца испугом, возразил Федька, – а эта девушка совсем. Как председателева Нюрка. – Он поднял глаза на Димку. – Послушай её ухом, вдруг живая ещё. Бабка моя сказывала, что покойников собаки не лижут, а ты сам видел, как Угон ей всё лицо обцеловал.
Димка решительно опустился на колени и вдруг отшатнулся. Позади хрустнул галечник. Это Федька, видя, что друг отпрянул, быстро отступил назад. Постепенно испуг на лице Димки сменился внимательным любопытством, а губы сложились в робкую улыбку.
– Ж-живая, – выговорил он.
Девушка открыла глаза. Первое, что увидела – был свет. Яркий, белый. Потом его заслонило чье-то лицо.
– Кто ты... мальчик? – шевельнула она будто подсиненными губами. – Откуда?
– Димка я, – почему-то шепнул он. – А это, – рукой поманил друга, – Федька.
– А тот, – девушка глубоко вздохнула. – С ножом?
– Пашка? – догадался Димка. – Нету его. Никого здесь больше нету!
– Тише, мальчик, – попросила Вера, хотя Димка и так говорил шёпотом, и снова закрыла глаза.
– Опять Угон куда-то... – Федька оглянулся и вдруг поддел Димку локтём. – Зимовье!
Действительно, недалеко от Якутянки, среди огромных сосен, стояло почерневшее от времени зимовье. Там по-хозяйски крутился Угон, вынюхивал что-то, носился вокруг избушки.
– Сходи, глянь, что там, – распорядился Федька. – Я останусь, покараулю.
– Чего глядеть. Угон не лает, всё в порядке. Давай туда перебираться.
Они с трудом подняли девушку на береговую терраску и почти волоком потащили её к зимовью. По дороге Вера снова очнулась.
– Сумка где? – спросила она. – Револьвер?
– Ничего на вас не было, – тяжело дыша, ответил Федька.
– Документы! – Девушка попробовала встать на ноги, но тело, избитое о камни, не слушалось её.
Ребята поднесли Веру к избушке, усадили на землю спиной к стене. Им пришлось порядочно повозиться с разбухшей дверью, прежде чем она открылась. Затхлостью древнего склепа дохнуло из зимовья. Осторожно вошли ребята внутрь, осмотрелись. Сделано оно было из крепких лиственниц, на века. Даже пол был настлан. Единственное оконце, прорубленное под самым потолком, скудно пропускало свет. Димка фонариком высвечивал то углы, густо обметанные плесенью, то груду дикого камня, из которого когда-то была сложена печь. Железная проржавевшая труба валялась тут же.
У стены виднелись широкие нары, сколоченные из грубых плах. Федька подобрал с пола стеклянную банку с застывшим в ней желтым жиром, из которого торчал конец обгорелого фитиля, исчиркал несколько спичек, наконец поджёг его. Тусклое пламя осветило зимовье.
– Ничего себе крепость, – оценил Димка.
– Ага, – Федька пошевелил ногой мусор. – Только подмести немножко.
Они вышли из зимовья. Полчаса назад ясное небо теперь быстро заволакивалось тучами. Их синие тени наползали на зелень тайги, и тайга хмурилась, чернела. Девушку кое-как перенесли на нары, под голову приспособили куртки. В открытую дверь было видно, как начали падать на землю редкие капли дождя. Резкий и холодный, влетел в зимовье ветер.
– Угон! – выглянув наружу позвал Димка, и когда пёс запрыгнул в избушку, прикрыл толстую дверь, задвинул щеколду.
Запавшими глазами смотрела Вера на невесть откуда взявшихся спасителей. Спросила тихо:
– Где меня нашли?
Перебивая друг друга, ребята объяснили, как Угон привел их на отмель к улову. Димка подробно рассказал о ночном разговоре деда с Пашкой, и как они с Федькой решили найти её, предупредить. Девушка выслушала, прикрыла глаза. Она лежала и молча плакала.
– Дим, здесь был госпиталь партизанский? – зашептал Федька. – А это... Почему от них ничего не осталось?
– Дед их похоронил где-то, – тоже шепнул Димка. – Потом об этом разузнаем. Давай сейчас мозгуй, что дальше делать.
– А что намозгуешь? – Федька подтянул брючный ремень. – Отлежится, уведем в деревню.
– Что же, так и сидеть здесь неизвестно сколько? – Димка опустился на порожек. – Давай думай.
Он подобрал с пола позеленевшую гильзу, протянул другу.
– От трехлинейки, – определил Федька. – Да вон их сколько!
Теперь, когда они освоились с полумраком, было хорошо видно, сколько гильз и пустых жестяных обойм разбросано по всему зимовью. Друзья притихли. Они знали, какая драма разыгралась здесь когда-то.
– Мальчики, – внезапно позвала девушка. – Выше по реке палатки стоят. Вы мимо не проходили?
– Нет, – Димка поднялся на ноги. – Не видели. Они на каком берегу?
– На правом. – Что-то припомнив, она сморщилась. – Понимаю теперь. Он нарочно батареи выбросил.
– Батареи? – спросил, как можно спокойнее, Димка, хотя лицо вспыхнуло, будто его обдало жаром. – От рации?
– Да, – девушка шевельнула рукой. – Анодные оставил, а накальные... Всё предусмотрел, негодяй.
– Ещё бы, – обдумывая своё, кивнул Димка. – Мог бы вообще рацию уничтожить. Какая она?
– Эрбэушка, – ответила Вера. – Я вечером, в шесть часов, хотела с базой связаться, сообщить куда уходим, а теперь... Даже не придумаю, что теперь делать.
Димка нащупал в кармане запасные батарейки от карманного фонаря. Шесть вольт надо на накал эрбэушке. Это он знал отлично. И рация была старой знакомой.
– Надо нам посты выставлять, – сказал он Федьке. – Вдруг Пашка сюда заявится. Нельзя, чтоб врасплох.
– Зачем посты? Запрёмся и будем посиживать. – Федька вытащил самопал, потряс им. – Отстреливаться, в случае чего.
– Какой же ты командир, если отряд без постов оставляешь. Я пойду в дозор. Димка шагнул к двери, отодвинул щеколду и вышел. Угон выскочил за ним.
– Погоди! – Федька бросился следом. – Давай тогда вместе.
– Ты обалдел? – толкнул его в грудь Димка. – Раненую бросил. По очереди будем, возвращайся! И никому другому дверь не открывай. Только мне.
Федька поплелся назад к зимовью. Димка проследил за ним, окликнул:
– Командир!
– Чего? – притягивая дверь, высунулся Федька.
– А ничего. Не забывай, что ты командир.
– Ла-адно, стой себе на посту один. Придумал тоже. – Федька хлопнул дверью.
Дождик шёл лениво, но кусты намочить успел, и с веток на Димку сыпался холодный душ. Скоро он вымок до нитки и уже не обходил кусты, а продирался сквозь них. Угон не убегал далеко, трусил рядом. Димка тяжело дышал, отбрасывая от лица мокрые ветки, спотыкался. Он знал только одно – палатки стоят на правом берегу. Но где?
Подъём становился всё круче. Белый ягельник, который в сухую погоду хрустел под ногами и рассыпался в труху, теперь напитался водой и расползался, как студень. Уже остались позади водопады, можно было перебродить речку. Осторожно нащупывая ногой дно, Димка перебрел Якутянку, но у самого берега поскользнулся и рассёк колено. Он сидел на выступающем из воды камне и, стиснув зубы, постанывал. Дождь холодил запрокинутое лицо, и это немного отвлекало боль. Угон стоял у камня, трясся всем телом от холода, скулил.
Когда боль поутихла, Димка носовым платком затянул рану, поднялся и, припадая на больную ногу, захромал к берегу. Дальше можно было идти по песчаной косе, и Димка пошёл, оставляя за собой рубчатые следы кед. Угон бежал рядом, шоркаясь мокрым боком о ногу хозяина.
Палатки Димка увидел, только выйдя на них вплотную. От неожиданности он остановился и стоял долго. Пёс виновато помахивал хвостом, будто извинялся, что не почуял их загодя. Ветерок, хоть и слабый, тянул вверх по распадку и относил приглушённые дождем запахи к перевалу. В лагере никого не было, но Димка на всякий случай осторожно приподнимал полог, заглядывал в палатки сбоку. В маленькой двухместке с низко провисшим верхом он увидел серый корпус рации и сразу убедился – эрбэушка. Димка подполз к ней. На него стыло глядели выпуклые стекла индикаторов. Он заглянул в боковое отделение: анодные батареи были на месте.
– Иди, карауль, – попросил Димка, выталкивая Угона из палатки. Тот упирался, не хотел выходить под дождь. Димка вытолкал его, обтёр мокрые руки о спальный мешок, вынул из карманов батарейки. Тщательно зачистил концы, присоединил. Прежде чем повернуть включатель, он глубоко вздохнул и щёлкнул тумблером. Индикатор ярко засветился. Димка подул в трубку микрофона, и оранжевый глазок чутко отреагировал подмигиванием.
Ещё добираясь сюда, Димка решил оттащить рацию подальше от лагеря и оттуда передать на базу о случившемся. Экономя питание, он выключил рацию, и индикатор потух. И тут взгляд Димки поймал циферблат часов, вмонтированных в корпус рации. Стрелки показывали без восьми минут семь, а секундная конвульсивно обегала слабо фосфоресцирующие цифры. Димка почувствовал, как холодок пробежал по спине. «Связываться хотела в шесть, а сейчас?..» – подумал он и растерялся. Выходило, что он опоздал. Следующий сеанс через сутки.
Димка беспомощно выглянул наружу. Угон стоял недалеко от входа и, подняв морду, к чему-то принюхивался.
– Смотри у меня, псина! – погрозил ему Димка и нырнул в палатку. Решительно повернул он включатель рации на приём, и дробь морзянки ворвалась в наушники, будто в них заметались сухие горошины. Потом прорезался приглушённый расстоянием голос. «Тайга» жаловалась «Сопке» на не вышедший на связь «Голец». Решив, что он теперь и есть «Голец», Димка, едва дождавшись слова «Приём», включился на передачу. «Тайга»! «Тайга»! – кричал он. – Как слышите?» «Тайга» ответила сразу, но попросила увеличить мощность. Этого Димка сделать не мог. Он с тревогой глядел на светящийся индикатор, зная, что долго батарейки не протянут. База снова бесстрастно повторила своё: «Приём».
«Тайга»! – заорал в микрофон что есть силы Димка. – Мы на Якутянке! Говорит «Голец»! Срочно шлите вертолёт, людей, несчастье! В четырёх километрах от перевала зимовьё! Зи-мо-вьё!»
Не переключаясь на приём, он прокричал ещё. Угон всунул голову в палатку и удивлённо смотрел на хозяина. Димка швырнул в него попавшей под руку мыльницей. Пёс исчез.
«Слышим тебя, «Голец». Зачем срочно нужен вертолёт? – спросила база. «Вас плохо поняли, повторите. Приём».
Димка снова стал кричать в микрофон, плохо веря, что его поймут лучше. Индикатор мигал всё тусклее и тусклее. Надвинув наушники и до боли прижимая их к ушам, Димка вслушивался в ответный затухающий голос и ничего не мог разобрать. В этот момент чья-то рука опустилась ему на плечо. Димка оглянулся: загораживая выход из палатки, стоял на коленях...
– Глухой! – вскрикнул Димка.
– Глухой, – подтвердил Филя и ударил его кулаком по шее. Димка отлетел в угол, опрокинул рацию.
– Пашка! – позвал Филя. – Глянь, какой диверсант попался!
В палатку вполз Пашка, всмотрелся в Димку, присвистнул:
– Родственничек?
– Знаешь его? –  спросил пастух.
– Знако-омы, – протянул Пашка. – Когда с батей разговор имел, этот хорёк спал.
– А если не спал? – глядя на Димку, усмехнулся Филя. – А если вместо уборочной, решил налима поудить? На лягуху? – Он повернулся к Пашке. – Я их вечером у деревни на берегу реки встретил. Его и ещё одного. «Овес, – говорят, – убирать едем». И вот он, тут.
– Погоди-ка, – перебил его Пашка. – Ты говорил, по тому берегу голоса и лай слышал? Второй не в зимовье ли?
– Не знаю, – ответил Филя. – Мне интересно, почему этот здесь. Случаем, не ожила ли твоя геологиня?
– Да брось!.. Хотя у рации сидел. – Пашка схватил Димку за руку, рванул на себя. – Она послала?
– Никто не посылал, – Димка оттолкнулся от Пашки. – Мимо палаток проходили, я и отстал побаловаться.
– Отстал? – улыбаясь переспросил Филя. – Куда же путь держите?
– Заблудились.
– Заблудились, растерялись, побаловаться захотелось, отстал?
– Я его сейчас заблужу! – Пашка по волок Димку из палатки.
– Пусти! – пытался отбиться Димка.
Филя поймал его за ноги, выволок наружу.
– Веди себя хорошо, – сказал пастух. – А то как пса твоего. – Он мотнул головой. – Тоже кусался.
У куста стланика лежал Угон. Ещё запомнился Димке брошенный рядом с собакой топор, о светлое лезвие которого плющились дождевые капли.
– Где корешок? – пастух толкнул его сапогом. – В зимовье?
– Нет, – глядя в его жёлтые глаза, ответил Димка. – В каком ещё зимовье?
– Значит, в зимовье, – решил Филя. – Придётся всех вас до кучи.
Он вынул из кармана тонкий сыромятный ремень и ловко стянул им Димке руки.
– Не врёт, что баловался с рацией? – спросил Пашка. – Может, того, разбирается в ней и передал что кому?
– Может, Паша, всё может быть. Только где бы он батареи взял? Ведь ты их потерял. – Филя завязывал на конце ремешка петлю. – Я думаю, что геологини среди них нету. Она-то знала про батареи. Это его самодеятельность. Подслушал твой разговор с отцом, и пошло дело.
Они отошли, побубнили ещё о чём-то. Потом каждый свалил по палатке, скатал и засунул в кусты. Рацию Филя забросил в речку.
– Полный ажур, – оглядывая поляну, сказал Пашка. – Нипочём с воздуха не узнать – был лагерь или не было.
Все трое перебрели мелкую здесь Якутянку и по кромке берега потянулись вниз. Филя надел петлю ремешка на кисть руки. Он шёл сзади прихрамывающего Димки. Впереди всех с топором шагал Пашка. Телогрейка его распахнулась, и мокрые полы тяжело колыхались. Он скользил сапогами на окатанных рекой голышах, ругался. Космы отросших за лето волос густо наползали на воротник, и с них на спину телогрейки стекала вода. Димка шёл и думал об одном: поняли его на базе экспедиции или нет? Успеют ли прислать помощь? В том, что эти двое найдут зимовье, он не сомневался. Уж очень уверенно вёл их Пашка.
Перед вторым водопадом остановились. Пашка с Филей снова побубнили, потом подвели Димку к скале, усадили на землю.
– И не шевелись, – Филя зыркнул глазами на реку. – А то камень на шею и утоплю.
Пашка начал долбить топором в скале. Пастух ползал на коленях, что-то подбирал, рассовывал по карманам. Скосив глаза, Димка старался подглядеть, что они выдалбливают, но загораживали широкие спины. Только скрежет и звон металла слышал Димка да видел голову Пашки, который, не переставая, орудовал топором. Пастух всё так же ползал рядом и подбирал, теперь Димка разглядел, камешки.
Что это те самые камни, из-за которых Пашка приходил ночью к отцу, Димка догадался, но его мучало другое – как предупредить Федьку об угрожающей им беде. Он начал незаметно приподниматься, но Филя тут же повернул к нему голову, и Димка под его взглядом тихо осел.
Когда карманы оттопырились, Филя с Пашкой, довольные, поднялись на ноги, закурили. Пастух тоже расстегнул телогрейку. Его тощий живот обхватывал чёрный патронташ и жёлтые шляпки патронов, тускло отсвечивая, разбегались под полы ватника.
– Порядок! – Филя отщёлкнул окурок в реку. – Теперь главное сделано, а чтобы никто над душой не висел, придётся ещё попачкаться. 
Он взял прислонённую к скале одностволку. Пашка поднял свой топор, сказал:
– Глянь-ка, там не мой конь ходит?
Филя всмотрелся за реку, подтвердил:
– Твой вороной. Повод оборвал, или ты привязал его худо.
– Пёс с ним. Поймаем.
Вновь в том же порядке они зашагали по берегу, и Пашка вышел точно на зимовье. Увидев избушку, Димка набрал в грудь воздуха, но широкая ладонь пастуха легла на разинутый было рот.
– Вот шпана! – изумился Пашка. – Жизнью не дорожит.
Он снял с Димкиной головы тюбетейку, скомкал и впихнул в рот. Димка пытался вытолкнуть кляп языком, и не мог.
– Привяжем его пока, – распорядился Филя и выдернул из штанов ремень.
Димку отвели от берега. Теперь зимовье заслоняли деревья. Руки завели за ствол сосны и связали тем же сыромятным ремешком. По животу наложили брючный ремень пастуха и тоже застегнули за деревом.
– Постой здесь, – осматривая путы, сказал Филя. – Мы скоро. Только самовар хозяину закажем и назад.
Димка замычал, заколотил ногами о дерево. Глядя на него, Пашка сосредоточенно поплевал в широкие ладони.
– Подёргайся мне, – пригрозил он, поднимая с земли топор. Его толстые пальцы намертво облепили топорище.
Димка не унимался. Выругавшись, Пашка пнул его по ногам и отошёл к пастуху. Тот стоял в стороне и внимательно всматривался в зимовье.
– Терем-теремок, – мрачно говорил Филя, обтирая ствол ружья рукавом ватника. – Кто в тебе поселился? – Локтем тронул подошедшего Пашку. – Море видишь? Яхту?
Пашка тоже всмотрелся в зимовье.
– И не увидишь, – продолжал Филя. – Избушка, чёртова, заслоняет.
Пашка кивнул и первым заскользил к зимовью.

Осада

Хотя солнце ещё не село и изредка показывалось сквозь низкую муть облачности, на земле от серого дождика было сумрачно и тревожно. Приоткрыв дверь, Федька слушал, как шелестят по дранниковой крыше капли, глядел на тёмное улово Якутянки, подёрнутое рябью, но стоящего на посту Димки так и не высмотрел. Вдруг что-то заставило его насторожиться. Он вытянул шею и охнул: сбоку к зимовью крались двое. Федька узнал в одном Филю и сразу же захлопнул дверь. Едва тяжёлая щеколда вошла в паз, как зимовье загудело от ударов. Дверь только подрагивала. Её толстые плахи гасили удары сапог. Потом кто-то обежал избушку. Свет в волоковом оконце померк, и голос Пашки наполнил жильё:
– Чего заперся? Открывай!
Федька забрался к девушке на нары, притих.
Вера слабо сжимала руку парнишки, вздрагивала от криков.
– Эй! – колотил ногами в дверь Филя. – Чего ты на самом деле? Ведь дождик мочит!
– Добром просим! – орал Пашка. Голова его не входила в узкую прорезь окна. Тогда он просунул руку и начал шарить ею по воздуху. В жёлтом свете плошки растопыренная пятерня казалась медной, тень от неё металась по потолку.
– Умер? Так я тебе! – снова заорал Пашка, и рука исчезла.
Теперь в окошке показался ствол ружья. Из него вылетело пламя и пропало у противоположной стены. От грохота погасла плошка, закупорило уши. Ничего не видя и не слыша, Федька пялил глаза в темень. Мало-помалу до его слуха донеслись острые удары, и он понял – рубят дверь. Скоро лезвие топора прободало её. С ужасом наблюдая, как с каждым ударом просвет в двери становится всё шире, Федька нащупал самопал, спустил ноги на пол.
– Не надо! – Девушка обхватила его руками. – Не открывай! 
Она шептала что-то ещё, прижав к нему голову, и всхлипывая при каждом новом ударе.
Дверь высаживать перестали, поняли, что на это уйдёт много времени. В тишине ясно прозвучал голос:
– Вылазь, щенок. Сожжём.
Подстёгнутый страшной угрозой, Федька направил самопал на дверь, чиркнул коробком. Выстрел хлопнул резко, густо завоняло дымным порохом. Федька нашарил плошку, зажёг, торопливо раскрыл коробочку с припасами. Сдвинув брови, девушка напряжённо, с надеждой, глядела на готовившегося к обороне парнишку. Лицо её подергивалось. Федька запыживал самопал, вынул из кармана свинцовый цилиндрик, зачем-то поплевал на него, и вложил в ствол.
– Лезьте! – тоненько крикнул он, осмелев от сознания, что у него в руках оружие, а рядом женщина, которую надо защитить ему, Федьке-командиру.
Но за дверями было пугающе тихо. Осаждённые не знали, что как только из зимовья раздался выстрел, Пашка дёрнулся и побледнел. Он так и замер с отведённым для удара топором. Потом попятился, толкнулся спиной в сосну и тут же юркнул за неё. Чуть поодаль таким же способом уходил прочь Филя. Там, где деревья росли густо и заслоняли избушку, они сошлись.
– Ель тебе в душу! – Пашка суеверно повёл глазами в сторону зимовья. – Утопленница стреляет!
Филя переломил ружьё, загнал в казенник новый патрон.
– Чудес не бывает, Паша, – спокойно заговорил он. – Выходит, не утопла, а щенки подобрали. Теперь, хочешь не хочешь, а от такого свидетеля избавься.
– Револьвер у неё. Немецкий! – Пашка повозил пятерней по всё ещё белому лицу. – Парабеллум! Сунься-ка против него с этой фукалкой. Хоть бы картечь была, а то дробь... Тебя не зацепила?
– Да нет. Плохо стреляет. – Филя вздрагивающими пальцами разминал папиросу. – Через дверь била, в упор, а смазала... Ты заикался сжечь зимовье, вот это мысль.
– Заикался. – Пашка переступил сапогами. – Ты теперь сбегай подожги. Да и сушья где взять? – Он задрал голову. – Дождик, сволота... Никак проносит?
– Драпать отсюда надо. Кончать с ними и смываться. – Филя закашлялся. – Тонких веток наломаем охапку, берёсты в неё побольше и такой факел устроим – сгорит... Сколько она берёт с собой патронов?
– На нас с тобой хватит, – задвигал широким ртом Пашка. – В самом полно, да в кобуре обойма. Я заглядывал как-то.
– Не мог снять! – упрекнул пастух. – Перед тем как в воду пихать – срезал бы, и порядок.
– Срезал бы! – запсиховал Пашка. – Сам говорил, чтобы чисто сработать. Если бы нашли её потом, а всё при ней, на месте – какой случай? Несчастный! И меня нигде нет. Искали бы как без вести пропавших, а нам с тобой это на руку!
– Ладно, не ори. Которого привязали, не убежит?
– Не убежит.
– Вот что, – пастух прищурил жёлтые глаза. – Будем тревожить твою утопленницу. Постреливать из-за деревьев, подходить. Не бойся, не влепит. Сам видел, как стреляет. Главное – пусть сожжёт патроны, а там мы им устроим пионерский костёр.
Связанному Димке не было видно зимовья, но он слышал ружейный выстрел, крики. Позже до него донеслись удары топора. Хлопок Федькиного самопала он узнал сразу же и задёргался, забился в путах. Ему ясно представилось, как бандиты ворвались в зимовьё, и Федькин выстрел был последним. Сзади кто-то подходил: хрупали под ногами сучки. Димка как мог отвернул голову и обмер: растрёпанный и мокрый, по направлению к зимовью, крался дед Пётр. Он обеими руками сжимал заржавленную шашку. К бороде старика прилип березовый лист, под разорванной до пояса рубахой багрово кровянили костистую грудь царапины. Снова от зимовья донесся выстрел, за ним второй, третий. Дед пугливо присел. Его глаза побегали, остановились на Димке. Старик уронил набок голову, будто прислушался, не говорит ли чего привязанный, потом радостно хихикнул.
– Стреляют! – Выцветшими глазами повёл в сторону зимовья. – Сколь уж годов друг в друга садят! – Крутнул лохматой головой. – Стариками уж, поди, стали, а неймётся... Во! Опять. Ишь, как их разбирает.
Дед боком, косясь на зимовье, подъелозил на корточках к дереву, снизу вгляделся в Димку.
– Так с тех пор и стоишь, комиссар? – с жалостью спросил он, не узнавая своего квартиранта. – У той же лесины? Тут, тут тебя и расшлёпали молодого. – Дед вытянул руку с шашкой. – Эвон, куда я всех вас пострелянных стаскал, за избушку в ерник. Там хорошая трясина, глубо-окая. Утопил, а вы все вылазите, ищете. – Он хитро подмигнул Димке. – Меня ищите, но тс-с... Оружье-то какое после вас подобрал – тоже в трясину. Саблюку вот ещё нашел, тоже утоплю. – Старик встал на колени, тряскими руками потянулся к Димке. – Есаула не видел? Тута-ка он? – Дед снова захихикал. – Только что ему пороть теперь, гундявому? Доху новую в клочья иссёк, так я её не чинил, выбросил!..
Димка слушал бред старика. Сердце его укатилось куда-то в живот и там замерло. Его тряс озноб. Руки, стянутые за стволом сосны, давно уж отекли и не ныли. Он не чувствовал их даже тогда, когда пробовал шевелить пальцами. Где-то сразу за локтями была пустота.
– ...Ну, и молчи, – продолжал своё дед. – Вы, убиённые, всё ходите и всё молчком, всё места вам на том свете нету, а всё потому, что при жизни креста на вас не было, – старик поднялся на слабые ноги. – Вот каменьев сверху на вас набросаю, да крест у трясины воткну, небось, отступитесь.
Тыкая шашкой в землю, как посохом, он, разъезжая ногами, стал спускаться к берегу. Там поднял камень и, обхватив его руками, пошёл к зимовью. И тут до слуха Димки донесся далёкий гул. Несомненно, летел вертолёт и летел низко-низко над тайгой, потому что гул его шёл понизу. Димка до слёз всматривался в кусок очистившегося от туч неба, но вертолёт появился внезапно из-за спины. Обдав рёвом, он пронёсся над самой рекой, и в километре от зимовья начал делать разворот.
– Архангел с мечом грядет! – вопя, бежал от реки старик. – Он тяжело прошлепал мимо Димки к зимовью.
Пашка с Филей увидели вертолёт в тот момент, когда увязывали вязанку хвороста, готовясь под прикрытием сумерек завалить ею дверь и поджечь. Спрятавшись за деревья, они молча проследили за пронесшимся над рекой вертолётом. Пашка сглатывал перехвативший горло тугой комок и не мог, давился.
– Перестань! – прохрипел Филя. – Сесть ему поблизости негде, успеем удрать.
В это время показался бегущий от реки человек.
– Ктоо это? – Филя присел.
– Батя! – вскрикнул Пашка.
– Архангел! Смертонька! – выл старик. – По душу мою!
Снова над головами проревел вертолёт и скрылся за соснами. Дед запнулся, упал, потом вскочил и выкатившимися глазами уставился на Филю с Пашкой.
– Ба-а, – начал Пашка.
– А-а-а! – Старик встряхнулся. – Довёл господь свидеться!
И, размахивая шашкой, двинулся вперёд.
– Куда прёшь? – Филя взвёл курок, попятился. – Куда?
– Батя! Папаня! – вскрикивал Пашка, пятясь от отца.
Не сводя страшных глаз с Фили, старик напирал на него, хрипел:
– Ваш благородье, пачо морда молода? Гла-адка!
– Не ври, хрыч! Путаешь! – Филя поднял ружьё, но Пашка ухватился за ствол.
– Доху иссёк! – наседал старик.
Филя отшвырнул Пашкину руку:
– Прочь!
– Батя же, не дури!
Снова донёсся рокот вертолёта. Было ясно, что летит он на малой скорости к месту, выбранному для посадки, и это место рядом с зимовьем. У Фили мигом созрел план. Отступая от старика, он перевёл ствол на Пашку:
– Убью, если дверь не припрёшь. Живо!
Пашка шарахнулся от ружья, сбоку подбежал к зимовью и, схватив обрубок бревна, навалил на расщепленную дверь. Всё заглушая, над песчаной косой у берега Якутянки завис вертолёт. Пашка не слышал выстрела Фили, он отскочил от зимовья, упал и на брюхе, заелозил подальше в сторону. Но пастух подбежал к нему, наступил сапогом на шею, придавил.
– Куда уползаешь? – Губы Фили дёргались, левое веко полуприкрыло глаз. – Вставай! Вставай! Отца твоего с ними отправим! Отнял у меня ружье и сам себя в грудь!
– Врешь! – Пашка поднялся на кривые ноги. – Шлёпнул ты его!
– И тебя шлёпну! – Филя ткнул его стволом в живот. – Секунды не подумаю, если орать не перестанешь.
Вертолёт сел на отмели, но винты продолжали молотить воздух. Открылась боковая дверца, и на землю спрыгнул механик со вторым пилотом. Они не отходили от машины, ждали, не покажется ли кто из избушки. Видимо решив, что нашли не то, что надо, они полезли назад в машину, но передумали, и один из них побежал к зимовью – проверить. Тогда Филя с Пашкой подхватили обмякшего старика под руки и выступили навстречу.
– Привет, – поздоровался подбежавший лётчик. – Еле нашли вас. Что с ним?
– Подмогни, браток, скорее донесём, – быстро заговорил Филя. – Самострел на медведя поставил, да сам же напоролся. Проводником был у нас. Может, живой ещё.
– Когда случилось-то? – помогая тащить деда, допытывался пилот.
– Ушёл в тайгу утром, а нашли уж после обеда. Вот и гадай – когда. Кровью истекает, перевязать путём и то нечем.
Увидев их, подбежал на помощь механик. Вчетвером втащили старика в вертолёт, уложили на чехлы от винтов и капота. Второй пилот поднялся в кабину.
– Начальница где? – перекрывая гул мотора, крикнул механик. – Почту ей передайте, – он достал из пилотской кабины свёрток. – Письма тут и газеты!
– Спасибо! – проорал Филя. – В маршруте начальница! Она вертолёт заказывала, а нам встретить поручила!
Старик зашевелился, открыл глаза. Механик склонился над ним, Филя сжал челюсти, забегал глазами по вертолёту.
Механик выпрямился.
– Сопровождать кто-нибудь будет? – прокричал он. – А то, чего доброго, не довезем, плох!
– Не-ет! – Филя замахал рукой. – Не приказано, везите!
– Тогда – привет! – механик кивнул на выход. – Нам до темноты на аэродром надо!
Пашка первым, за ним Филя выпрыгнули из вертолёта и, пригибаясь от низко свистящих винтов, отбежали. Машина взревела громче, затряслась и круто взмыла. Повисев на месте, она рванулась вверх к перевалу, и скоро гул её отдалился и пропал. Пашка исподлобья посмотрел на Филю.
– Ну и страшный же ты змей, – сказал он. – И умный, конечно.
– Это ещё что, – Филя покусал губу. – Так себе, заурядный спектаклишка. Ты на вертолёте летать умеешь? Я тоже не умею. А жаль. Когда твой хрыч воскрес, а тот друг, в комбинезоне, полез к нему, меня одна мысль подмывала.
Они снова двинулись к зимовью.

Конец легенды

Федька с Верой слышали гул вертолёта, но выглянуть из зимовья не решались. Вертолёт шумел на одном месте долго, и они с минуты на минуту ждали вызволения. Но вертолёт отгудел, и всё стихло. Через некоторое время их надежда на освобождение рухнула окончательно: ахнул выстрел, и дробь защёлкала по бревенчатой стене. Стало ясно, что бандиты каким-то образом отделались от прилетавших, и теперь постараются разделаться и с ними. На случай, если дверь всё же будут выламывать, Федька решил забаррикадироваться. Кое-где доски пола подгнили, и ему удалось оторвать несколько половиц. Он поставил их стоймя к косяку так, что образовалось подобие второй двери, поперёк приладил связывающую доску и всё сооружение припёр оставшимися.
Вера наблюдала за Федькиными приготовлениями, но встать и помочь ему не было сил. Едва приподнималась, как начинала кружиться голова, руки подламывались, и девушка опрокидывалась на нары.
Федька работал. Рядом с ним, на полу, горела плошка. Её пламя длинно вытягивалось вверх, коптило. Заготовить досок надо было побольше, и, которые поддавались его усилиям, Федька отрывал, приставлял к двери. Под одной половицей лежал брезентовый свёрток и, ничуть не сомневаясь, что в нём лежит спрятанное партизанами оружие, он торопливо развернул его. Выстрелы по зимовью следовали через правильные интервалы, всё так же щелкала по стене дробь, но Федька, казалось, ничего этого не слышал. Изумлённый, он смотрел на свою находку.
– Что там? – спросила девушка.
Федька на вытянутых руках понёс находку к ней. Вера всмотрелась, ахнула: на полусгнившем куске брезента лежала, сверкая в полутьме, золотая тиара. Вправленные в её обод, переливались голубоватым светом бриллианты, зелёным огнём тихо тлели усыпавшие верх изумруда. Девушка взяла находку в руки, повернула к свету. Камни замерцали. Среди голубого и зелёного перелива алыми капельками рдели рубины.
Мальчик поставил плошку на нары. Теперь было отчётливо видно, что некоторые камни вынуты из своих гнёзд.
– Так вот откуда легенда об изумрудах! – Вера опустила корону на грудь. – Видишь, многие камни совсем не шлифованы, дикие. Хотя в глубокой древности их умели шлифовать, но часто вправляли и необработанные. Считалось, что такие камни придают силу, охраняют от болезней! Партизаны вынимали именно их, чтоб удобнее было сбывать, выдавая за найденные в тайге. Но это в то же время и подвело их. Штабс-капитан подумал, что на Якутянке есть месторождение и решил узнать, где оно. Вот и вся легенда.
– А Пашка? – не вытерпел Федька. – Он-то за что на вас покушался?
– Этого флюорит подвёл. Решил, что я нашла изумруды: цветом они немножко похожи, ну и... – Она погладила корону. – Спрячь её подальше. Вещь музейная, ценная, не должна пропасть.
– Как она у партизан-то оказалась? – заворачивая находку в обрывки брезента, спросил Федька. – Димке бы её показать. Мать у него археолог, должен и он разбираться.
– Покажем. А партизаны могли отбить у белых.
Федька разбросал камни бывшей печи, спрятал сверток в нишу.
– Интересно, кто её носил, чья она, – проговорил он, закладывая нишу камнями.
– На это только специалисты могут точно ответить, – сказала Вера. – Древняя штуковина, пожалуй, скифская.
– Вот выберемся отсюда, – начал Федька, но Вера округлила глаза, шепнула:
– Тише. Слышишь?
Федька схватил самопал, отодвинул доску и припал глазом к прорубленной топором щели. В едва наметившихся сумерках, к зимовью крался человек. Его не было видно за огромной вязанкой хвороста. Федька видел только ноги, обутые в порыжевшие сапоги. Он быстро выдвинул наружу стволик самопала и, не целясь, выстрелил. Вязанка хвороста дрогнула и стала валиться на землю. Раздался выкрик и длинный стон. На глазах полумёртвого от ужаса Федьки от зимовья, волоча за собой ногу, уползал пастух Филя.
Димка ослаб, повис на ремне, который обхватывал его живот и был застёгнут за деревом. Димка покорно плакал тихими слезами, никак не умея объяснить себе, почему вертолёт прилетел, улетел, а эти остались и, как ни в чём не бывало, продолжают осаждать зимовье. Вдруг дикая боль ударила в плечевые суставы, и он потерял сознание. Когда очнулся, то даже не удивился тому, что руки его свободны и висят вдоль туловища, а сам он, свалившись набок, держится на одном ремне. Он попытался пошевелить руками, но они не слушались, отекли и посинели. Постепенно дошло до сознания, что сыромятные ремни размокли от дождя и от постоянного натяжения узел растянулся. Затекшие в неловком положении руки упали вниз и причинили боль. Прошло не менее получаса, пока Димка не почувствовал, что владеет ими. Первым делом он выдернул изо рта кляп. Теперь надо было отстегнуть ремень. Он попытался это сделать, заведя руки за дерево, но свободный конец был засунут в антабку, и пальцы скользили по коже. Тогда, обдирая спину о грубую кору сосны, он кое-как развернулся и отстегнул ремень. Димка не устоял на ногах, свалился на землю, но чувство опасности тут же заставило действовать, и он начал отползать в сторону, где деревья росли густо. Он полз до тех пор, пока не услышал голоса. Перед ним в нескольких шагах стоял под деревом Пашка. В ногах его, вниз лицом, лежал Филя.
– Пропали теперь! – зло говорил Пашка. – Куда с тобой таким денешься!
Димка прижался к земле, боясь шевельнуться и выдать себя. Пастух перевернулся на спину.
– Ногу посмотри, – скаля зубы, попросил он. – Выцелила-таки.
Пашка нехотя нагнулся. Пастух пошарил рукой по земле, сжал камень и тюкнул им Пашку по голове. Корчась от боли, выполз из-под упавшего на ноги бесчувственного тела, подцарапался к дереву, взял в руки ружьё.
Пашка очнулся, трудно оторвал голову от земли. Мутно глядел он на Филю сквозь спутанные и упавшие на глаза волосы. С них капала кровь.
– За что? – охнул он, пытаясь встать на колени. – Убил за что?
– Выживешь, – ответил Филя. – И я хочу выжить, потому и приласкал. Мне твои нервы не понравились.
Пашка отнял руку от раны и выпачканной в крови ладонью взялся за рукоятку длинного ножа.
– Не понравились! – громко повторил Филя и поднял одностволку. Сухой щелчок взведенного курка подействовал на Пашку. Тупо соображая, глядел он на чёрное отверстие ствола, и пальцы сползали с рукоятки.
– Раз уж о своей шкуре заговорил, тут не до нежностей, – Филя откачнулся к дереву, стукнулся затылком.
– Я бы тебя на руках уволок, – сказал Пашка. – В дебри забрались бы, пересидели. Зверя бы завалил, рыбой стал бы откармливать.
Филя помотал головой.
– Знаю эти «бы». Милиции меня сдал бы! Крови чужой на тебе нету, а десятку влепят – перекрестишься. Со мной им посложнее, Паша. – Лицо пастуха стало сереть, он закусил губу, на лбу выступили капельки пота. – Нужен ты... мне... пока, – раздельно выговаривал он. – Ну-жен.
Димка лежал, боясь дышать. В горле свербило, подкатывал кашель. Больно давил в грудь острый сучок. Он видел, что Филя прикрыл глаза, и Пашка медленно начал подниматься на ноги. Но пастух шевельнул стволом, и тот остался стоять на коленях. Потом, будто вспомнив о чём-то, стал выгребать из карманов камни и веером расшвыривать в стороны.
– Вот тебе море! – злорадно орал он. – Вот яхта!
– Всё? – спросил Филя, когда Пашка очистил карманы. – Тогда иди и руби вон ту ёлку. Не понимаешь? Срубай, говорю, ёлку.
– Топор дай.
– Ножом руби. – Филя покосился на лежащий с ним рядом топор. – Справишься, не толстая.
Пашка поднялся, подошёл к указанной елке, затюкал тяжёлым ножом. Когда она упала, Филя приказал:
– Нож оставь, а её давай сюда, вершиной ко мне... Так. Комель не бросай.
Ёлка была невысокая, но густая. Филя лёг на мягкие ветви. Ружьё держал направленным на Пашку.
– Дай за конём сбегаю, – догадавшись, что придумал пастух, предложил Пашка. – Рядом он, сам знаешь.
– Не будем расставаться, Паша. Поволокёшь, куда скажу. Сейчас вправо и мимо зимовья вниз. Меня спасёшь, сам шкуру спасёшь. Жми.
Пашка ухватился за комель елки и легко тронулся с места. Скоро он промаячил уже по ту сторону зимовья. Димка встал на ноги и ещё раз увидел его. Почти смытый вечерним сумерком, Пашка ходко волок Филю в ту сторону, в которой по словам деда была трясина. Бот он втащился в ерник и скрылся. Димка подобрал оставленный топор и со всех ног побежал к зимовью. Ногой оттолкнул от двери обрубок бревна, дёрнул за деревянную ручку.
– Федька! – позвал он, и не дожидаясь ответа, застучал по двери кулаком. – Фе-едька!
В зимовье что-то загрохотало, щёлкнуло, и дверь распахнулась. За порогом, с самопалом в руке, стоял Федька.
– Прячься! – сипло приказал он. – Скорей!
– Всё, Федька! – Димка махнул рукой. – Они больше не вернутся!
Федька смотрел на него, не двигался. Он ещё не мог поверить, что всё кончилось так внезапно. Но друг стоял у зимовья, и не думал прятаться за дверью.
– Выходи! – Придерживаясь за притолоку, Димка потянул его за руку. Посматривая по сторонам, Федька нерешительно переступил порожек.
– А где, – рукой с самопалом Федька утёр нос, – эти?
Димка взялся за ствол самопала, потянул к себе.
– Сейчас покажу, – сказал он. – Заряжен?
Федька опустил самопал.
– С пулей? – спросил Димка.
Федька отрицательно покачал головой.
– Так это ты Филю?
– На спички, –  только и ответил Федька.
Димка подошёл к углу зимовья и выстрелил в сторону трясины. По тихому распадку, по чёрным зарослям ерника, будто стегнуло огромным бичом. Ещё гул откатывался в долину, как донесся едва слышный и тоскливый вой.
– Волки? – сказал Федька. – Или кто?
Димка не ответил. Открыв рот, он вслушивался, не прилетит ли из распадка повторный вой, но всё было снова тихо.
Ребята пошли в зимовьё, но как по команде обернулись на чей-то топот. От Якутянки к зимовью шёл конь. Он наступал на волочащийся по земле повод, резко клевал головой, будто кланялся. В нескольких шагах от ребят конь остановился и, вытягивая шею, ласково заржал. Федька сложил руку горсточкой и, держа её перед собою, осторожно пошёл к коню. Вороной ткнулся в руку, и обнаружив обман, толкнул Федьку горбоносой головой.
– Но, балуй, – сказал Федька, берясь за узду.
Пока он привязывал коня, Димка вошёл в зимовьё. Вера полулежала на нарах, улыбалась. Он подошёл к ней и молча остановился.
– Ну, что, Дима, – сказала она. – Ты правильно поступил. Я позже догадалась, куда ты ушёл, только почему вертолёт улетел?
– Я не знаю, – ответил Димка. – Там конь пришёл. Федька его привязывает.
– Ну, вот. Транспорт есть. – Вера взялась за Димкин локоть, пожала. – Утром будем выбираться.
Вошёл Федька, закрыл дверь, задвинул щеколду. Димка сел на доски, прислонился спиной к стене. Теперь, когда нервное напряжение спало, его непреодолимо клонило ко сну.
– Федя, – Вера кивнула на Димку. – Забирайтесь все ко мне. Места хватит.
Федька потрепал Димку по плечу, помог встать и забраться на нары. Уже сквозь сон Димка слышал голоса. Вера просила достать какую-то корону и вручить её Димке. Дальше он ничего уже не слышал. Он спал. Но причудливый разговор странным образом переплёлся в сознании с уволакивающим Филю Пашкой, с лежащим под кустом Угоном и топором, о который плющатся дождевые капли, и вылился в самостоятельный, знакомый сон. Он увидел всё ту же степь и кибитки, но теперь не тишина, а ликование стоит в стане кочевников. Воины машут мечами, расступаются перед Димкой, а он идёт к их владыке и несёт в руках золотую тиару. Что тиара эта подлинная, Димка почему-то знает наверняка и спешит к белоснежному шатру за последним доказательством.
– Царь, – говорит он, останавливаясь перед троном. – Мы нашли её, узнаёшь?
Могучий скиф мотает головой и молча достаёт ключи. Их ровно семь: большой, поменьше и, наконец, самый маленький. Позвонив ими перед Димкиным носом, он встаёт с трона, приподнимает сиденье. Димка видит бронзовую шкатулку, берёт протянутые скифом ключи и отмыкает семь замков. В шкатулке лежит точь-в-точь такая же тиара, что и у него.
– Вот моя, – говорит владыка скифов и начинает тихо похохатывать.
Димка берёт тиару, но она упруго распрямляется и превращается в скользкого хариуса. Блеснув чешуёй, хариус улетает вверх всё выше и выше, пока не становится лучистой звёздочкой. Вождь тянется к ней рукой, ловит и прячет назад в шкатулку.
– Ры-ры-ры! – хохочет он. – Ры-ы!
Димка пятится, но вождь не преследует его. Только хохот-рёв становится всё громче.
– Вертолёт! – Вериным голосом кричит скиф. – Мальчишки, вертолёт!
«Причём тут вертолёт? – думает Димка. – Где искать тиару, вот штука».
А скиф хохочет всё громче и руками в стальных накладках потрясает бронзовой шкатулкой...