Звукозапись
Экранизация
Литературные вечера
Автограф

Матханова Н. А. / Произведения

Давайте укроемся небом

Моя первая встреча с Марком Сергеевым произошла в далекие школьные годы. Я училась в иркутской женской школе № 26. Тог­да после войны было строгое деление на женские и мужские шко­лы. Весна 1950 года. В наш 7 «А» класс вошла Лидия Семеновна Коськова, наша любимая учительница литературы. «Сегодня урок литературы отменяется, — торжественно объявила она, — я при­гласила в школу поэта Марка Сергеева, идемте в актовый зал».

Мы обожали Лидию Семеновну. Вместе с нею к нам в класс входила Великая Русская Литература. Ее глубокий природный ум, эрудиция, умение нестандартно мыслить восхищали нас. В неиз­менном бежевом костюмчике на все времена года (мы знали, что на скромную зарплату она содержит мать, дочь, сына и племян­ника рано умершей сестры), худенькая, бледная, но с красивой прямой осанкой и легкой стремительной походкой, как будто она шла против ветра. Лидия Семеновна выделялась среди учителей, в ней не было ничего провинциального, внутренняя свобода и не­зависимость чувствовались с первого взгляда. Сказывалась учеба в Ленинградском университете и культура великого города, в ко­тором она провела студенческие годы. Разве можно забыть рас­сказы Лидии Семеновны о первом бале Наташи Ростовой, о граж­данской казни Чернышевского или о муках Раскольникова — пе­реступить черту или остановиться! На ее уроках в классе стояла особая звенящая тишина, от учителя к нам шел щедрый поток знаний и мы молчали, восхищенные и притихшие. Когда Лидия Семеновна умерла, в «Восточно-Сибирской правде» появился не­кролог со словами: «От нас ушла учительница русского языка и литературы». Четкая прекрасная характеристика, ни званий, ни чинов, просто — ушла, покинула этот мир учительница русского языка и литературы...

Но вернусь в актовый зал школы № 26. Зал шумел, жужжал, гудел, шептал, но вот на сцену вышел молодой красивый мужчина в темно-сером костюме, ослепительно белой рубашке с галстуком, повязанным элегантным узлом. Вся наша женская школа замерла, будто встретилась с инопланетянином. На весь женский школь­ный коллектив был единственный мужчина — преподаватель физ­культуры Анатолий Кондратьевич, всегда ходивший в спортивном костюме.

Лекция Марка Сергеева была посвящена поэту Владимиру Ма­яковскому. С каждой фразой его начал таять образ поэта «агита­тора, горлана, бунтаря» и возникал другой Маяковский, человек, которому не чужда была лирика и задушевность. Марк замеча­тельно читал стихи Маяковского — без нажима, негромко, и они обретали неизвестную нам глубину. Благодарные аплодисменты сопровождали поэта, когда он уходил со сцены. Нам так хотелось задержать Марка Сергеева, было в облике поэта, в его манере го­ворить и держаться что-то особенное, с чем мы, школьницы, ни­когда раньше не встречались в своей подростковой жизни и что так растревожило наши сердца. Позже, повидав достаточно мир и людей, я поняла, что отличает самого талантливого лектора от творца, ему всегда ближе и понятнее муки творчества, взлеты и падения и вечное стремление к совершенству. Марк обладал ред­ким даром нести людям знания. Он никогда не отказывался от вы­ступлений, будь это школа, детский дом, маленькое предприятие, районный слет пионеров или областное совещание номенклату­ры... Иных это раздражало, дескать, разменивается по мелочам... но я вспоминаю пятидесятый год и нашу женскую школу и его вы­ступление. Кто знает, какие струны наших душ задел поэт и как это отразилось на нашем будущем?

Для меня имя Марка Сергеева было знакомо. Помню, как мой дядя Борис, однокурсник Марка по университету, с гордостью по­казывал детскую книжку «В чудесном доме» с дарственным авто­графом автора.

Здесь я вынуждена сделать небольшое отступление. У моего дяди Бориса Баторова была непростая судьба. В десятом классе Аларской школы учитель дал задание написать сочинение на воль­ную тему «Моя родина». И все ученики написали, как прекрасна аларская земля, родина предков, ее обычаи, песни и легенды. Все ученики вместе с учителем были посажены в иркутскую тюрьму по знаменитой 58-й статье за национализм... Это случилось во время войны. Тюрьма была суровой школой, но, к счастью, мой дядя не сломался, смог поступить в университет и закончил свой жизнен­ный путь профессором, заведующим кафедрой философии.

С первой книги Марк стал иркутской знаменитостью. Мы с моей старшей сестрой, она была студенткой филфака, пошли на трофейный фильм в кинотеатре «Художественный». Перед нача­лом сеанса сестра мне шепнула: «Посмотри налево, там поэт Марк Сергеев с женой, они недавно поженились». К счастью, мы сиде­ли на одном ряду, и я, буквально свернув шею, беззастенчиво по- детски рассматривала удивительную пару — молодых и красивых Олю и Марка Сергеевых. Мне запомнились не здешняя, не сибир­ская аристократическая белизна кожи жены поэта, ее огромные выразительные серые глаза и модное тогда бостоновое пальто с каракулевым воротником. Поэт наклонился к жене, что-то говорил ей, строгое лицо Оли оживилось, она улыбнулась... но тут погас свет и начался фильм.

После окончания школы я уехала учиться в Москву на фа­культет журналистики в знаменитый университет им. Ломоносова. Московская жизнь затмила Иркутск. Старинные аудитории на Мо­ховой, где стоит памятник Герцену и Огареву, жизнь в высотном здании на Ленинских горах. Профессора и академики с мировыми именами, которые к нам, желторотым первокурсникам, обраща­лись на «вы», встречи с Михаилом Шолоховым, Леонидом Лео­новым, Пабло Нерудой, Жоржи Амаду и молодыми тогда бунтаря­ми, жаждавшими признания: Е. Евтушенко, А. Вознесенским, Б. Ахмадулиной. Неделя французского кино в актовом зале МГУ с незабываемым Жераром Филиппом. Музеи — Третьяковка и Вол­хонка, великолепные выставки — сама «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Рембрандт, Веласкес, импрессионисты и постимпрессио­нисты, открытие Ван Гога и Матисса.

Прекрасные традиции МГУ давать студентам не только знания, а воспитывать интеллигентность и культуру. Поэтому с первого курса мы встречались с учеными, писателями, журналистами, ак­терами, режиссерами, общественными деятелями, что составляет нравственное и духовное достояние не только нашей страны.

Конечно, под таким мощным натиском стерлись, потускнели иркутские встречи, лишь связь с домом, с родными.

В студенческом общежитии на Ленинских горах, где собралась молодежь с разных концов великой страны, имя которой СССР, каждый с гордостью говорил о родном городе или родных местах, и я всегда знала, что я сибирячка родом из Иркутска. Поэтому на распределении местом работы я выбрала Иркутск.

...Мое творческое сотрудничество с Марком Сергеевым нача­лось, когда из газеты я ушла работать на ТВ. Мне нужно было на пустом месте создать молодежную редакцию. Я была одна — ря­довым и главным, и понимала, что нужно срочно придумать такую передачу, которая бы привлекла на ТВ талантливую молодежь и в то же время встряхнула бы сонную тишь привычного вещания, состоявшего из длинных выступлений и коротких кинорепорта­жей. В то время Иркутск не принимал передачи из Москвы, не было видеомагнитофонов, только прямая передача в эфир, когда за каждым словом выступающего следили бдительные цензоры. Тогда на ЦТ шли первые КВНы, имевшие шумный успех. В них были молодость, импровизация, шутки, за которыми скрывалась порой острая критика местных порядков. И судьба редактора во многом зависела от того, как воспримут критику местные власти. Мне нужны были единомышленники, люди, имевшие авторитет в городе, которые могли поддержать мою идею. Поэтому я обрати­лась к Марку Сергееву, он был ответственным секретарем Иркутс­кой писательской организации, которая к тому времени объедини­ла яркие молодые таланты, образовавшие Иркутскую стенку. Тог­да были золотые времена для литераторов, несмотря на жесткую цензуру и партийную опеку. Их любили, читали, почитали, в них видели выразителей общественного мнения и народных защитни­ков. Звание инженера человеческих душ ценилось высоко.

Марк с готовностью откликнулся на мое предложение, согла­сившись работать в жюри. Участники первого КВНа молодые талан­тливые ученые из Академгородка Александр Кошелев, Игорь Шер и не менее талантливые архитекторы из Иркутскгражданпроекта. Сколько волнений, переживаний, сколько остроумных, смелых на­ходок, радость общения и легкой дружбы, когда вас связывает об­щее дело! В день передачи, она шла в прямой трансляции, мне ка­залось, что я зря затеяла всю эту бучу, что нас ждет неминуемый провал, но глядя на своих кэвээновцев, готовых к бою, глядя на Марка, уверенного и спокойного, я проникалась верой, что все бу­дет хорошо и цензура не закроет передачу. И КВН состоялся, был шумный успех, в нем были молодость, искренность, находчивость, блистательный талант молодых интеллектуалов, ставших за один вечер звездами на нашем иркутском небосклоне. Конечно, я была благодарна Марку Сергееву, который одним своим присутствием в жюри подтверждал — хотя передача была острой, но в ней нет ничего анти — антисоветского, антинашенского. Ответственный секретарь писательской организации, избранный большинством голосов писателей, в то же время его кандидатура утверждалась на бюро обкома партии. Художникам и артистам партия не уде­ляла столько внимания, зато инженеры человеческих душ всег­да находились под ее пристальным вниманием. Я убеждена, что иркутским литераторам сильно повезло, что их секретарем был Марк Сергеев. За время его секретарства организация крепла, росла, сплачивала молодые таланты, чьи имена зазвучали на всю страну, а некоторые покоряли мир. Не думаю, что эта должность была легкой, нужны были не только организаторские способнос­ти, порядочность, честность перед коллегами, но надо было быть искусным, умным дипломатом, иметь твердую незапятнанную ре­путацию в партийных кругах.

Когда я перешла в литературно-драматическую редакцию, то наше сотрудничество стало постоянным. Если нужна была срочная консультация или горела передача, я звонила Марку и слышала в трубке: «Добрый день, Неллинька, хорошо, я приду и выступлю».

Сколько добрых и нужных советов я услышала от него.

У Марка была удивительная редкая черта — никогда ни о ком не говорить плохо. Это невозможно представить в наши дни, когда разнузданная клевета принимается порой за нравственную храбрость. Помню, как-то раз я пришла в союз, увидела чем-то расстроенного Марка. Как истинный интеллигент он никогда собс­твенные переживания и неприятности не изливал на других. Мо­жет, только в семье?! Хотя по тому, какой могучий тыл создали ему Ольга Августовна и прекрасно воспитанные дочери Лена и Наташа, невозможно представить, что поэт выливал на близких мусор своих обид и вносил в их души смятение и боль.

...Мы стоим у окна. «Ты знаешь, — сказал Марк, — меня только что предал человек, которого в свое время я спас от КГБ. Он тогда бы потерял все, но я сумел убедить, что он не виновен, а сейчас он предал меня...»

Мы оба молчали, я догадывалась, о ком идет речь, но боль­ше никто из нас не произнес ни одного слова. Больше никогда за наше многолетнее близкое общение и сотрудничество я ни разу не слышала от него такого признания, даже когда судьба выпес­тованной им передачи «С Иркутском связанные судьбы» висела на волоске. Хорошо знакомый ему историк, почти приятель, су­мел дозвониться до первого секретаря обкома Банникова и убедил его, что писатель не имеет права вести историческую передачу, так как искажает историческую правду.

Всегда, когда начинаешь что-то новое, оно вызывает присталь­ный недобрый интерес и, конечно, критику. Критиковать — это не создавать. Часто этим занимаются те, кто не может похвастать­ся собственными успехами. Трудно рождалась передача на ТВ, на летучках она каждый раз подвергалась яростным нападкам тех, кто, мягко говоря, не блистал ни трудолюбием, ни талантом. Мне приходилось выслушивать жестокую разносную критику и защи­щать автора. Но я никогда не передавала Марку содержание раз­носов своих коллег. Я знала — в автора надо верить и ограждать его от ненужной, часто завистливой, необъективной критики.

Передачу надо было спасать. Слово первого секретаря обко­ма — закон. Единственный путь — убедить ученого-историка, что писать ученые труды — одно, а быть пропагандистом, писатель­ским словом легко и доступно рассказывать зрителям о выдаю­щихся земляках — непростое, особое искусство, которым облада­ют немногие.

Я взяла текст передачи и пошла на исторический факультет ИГУ. Наш разговор с историком был продолжительным и нелегким, и все-таки он согласился со мной, с моими доводами, и грозный запрет Банникова был отменен.

Это потом... когда я ушла с ТВ... через годы передача «С Иркутс­ком связанные судьбы» стала фирменным достоянием и гордостью ТВ. И по трагическому стечению обстоятельств это была послед­няя передача Марка Сергеева. Он вел ее, будучи тяжело больным, может, кто-то другой отказался бы, имея на это полное право, но не Марк, он всегда был человеком долга... а может быть, он уже предчувствовал трагический исход предстоящей операции...

И все-таки хорошее название придумал Марк — «С Иркутском связанные судьбы», как и сама его жизнь и даже смерть навек ос­тались связаны с городом, который стал для него родным...

...Мы общались с Марком не только по работе, наши замеча­тельные посиделки в мастерской Галины Новиковой, когда за сто­лом, освещенным светом, льющимся из старинной граммофонной трубы (художница переделала ее в своеобразную люстру), си­дели Марк и художники: Анатолий Иванович Алексеев, Аркадий Иванович Вычугжанин, сейчас невозможно всех перечислить, это была художественная элита, пир талантов, ума, еле уловимая аура, что называется творчеством. Каждый понимал друг друга с полуслова, здесь не было зависти и злобы. Каждому важно было почувствовать, что рядом друзья и ничего не надо доказывать, убеждать и можно расслабиться, потому что тебя принимают та­ким, каков ты есть, что жизнь в искусстве сложна и трагична, что она требует кроме таланта неустанного труда и поисков. И в этой вечной гонке за совершенством, которой нет конца, побеждают единицы, избранные самим Богом. Это были счастливые незабы­ваемые вечера...

...Помню, как мы встречали день рождения Марка — 40 лет. В тот майский день в небе над Иркутском завис НЛО, а в дверную ручку квартиры кто-то положил свежие красные тюльпаны. Как приезжали к нам на дачу в порт Байкал Марк, Оля, Лена и мы отмечали день рождения моего мужа Володи (Владимир Жемчуж­ников — прозаик, киносценарист). В следующий приезд Марка мы навещали Галину Новикову в ее доме в пади Щелка и пили вино из одуванчиков. Только что вышел номер «Нового мира» с пре­красной повестью Рэя Бредбери «Вино из одуванчиков». И таких встреч было немало, но я хочу рассказать о последней...

...Октябрь 1995 года. Я лечу в Америку в Сан-Франциско на неделю раньше, чем Иркутская драма с моим спектаклем «Из Аме­рики с любовью». Моя задача заниматься «паблик релейшен», т. е. посещать редакции газет и радио, выступать в университетах и колледжах, клубах, чтобы привлечь внимание к нашему спек­таклю и иркутской истории. В своей любви и преданности родному Иркутску мы просто не можем даже предположить, что есть мес­та, где ничего не знают о нем, о Сибири и даже о нашей стране. Задача непростая, нелегкая, но из нее непременно надо выйти победителем.

Тяжелый ночной перелет, разница времени 16 часов, мое сознание отказывается понять, почему из Хабаровска я вы­летела в воскресенье ночью, а прилетела в Сан-Франциско в субботу вечером, т. е. вернулась назад. Меня еще покачивает после перелета, и я на плохом английском объясняю строгому таможеннику, что меня встречают друзья, и я машу в сторо­ну стены. Моя коляска с вещами неожиданно трогается, и раз­дается строгий голос таможенника: «Стоять на месте. Вам не разрешено вступать на территорию Соединенных Штатов Аме­рики!» Сразу голова становится трезвой, я понимаю глупость своего положения, оставить дома три приглашения с названия­ми организаций и адресами людей, любезно предложивших мне свое гостеприимство. Наконец таможенник через переводчика внял моим просьбам, поставил в паспорте печать и красавица афроамериканка, с сочувствием наблюдавшая за нашим разго­вором, дружески улыбается мне: «Путь открыт, Америка при­ветствует вас!» От ее улыбки, такой открытой и сердечной, я тоже улыбаюсь, трогаю коляску и попадаю в зал, где меня ждет Лида Склоччини — прообраз героини моей пьесы «Из Америки с любовью».

...В Сан-Франциско я остановилась у Элис де Грут. Ее дом всегда распахнут для россиян, особенно сибиряков. Ее сын Хэнк полюбил сибирячку, полюбил Сибирь, уже несколько лет работает в Прибайкальском национальном парке. Мне повезло, что первой американкой, с которой я познакомилась, оказалась Элис де Грут, аристократка с прекрасными манерами, ясным глубоким умом и сердцем, исполненным доброты и сочувствия.

Мы едем по ночному Сан-Франциско. Теплый морской влаж­ный воздух, как в Сочи. Машина, которой ловко управляет Элис, мчится по чистому шоссе, размеченному светящейся краской. На­конец, мы дома. Поздний ужин, душ и сон. Засыпая, слышу голос Лиды: «Завтра мы едем к Марку Сергееву».

...Сияющее теплое утро над Калифорнией. Здесь еще лето. Голубое безоблачное небо, октябрьское солнце не обжигает, а ласково греет. Мы мчимся на машине среди покатых, заросших деревьями и кустарником гор. Пейзаж напоминает Кавказ, толь­ко широкая автострада со скользящими, летящими навстречу друг другу в несколько рядов автомобилями другая — это Америка.

Дом профессора Николая Ракитянского разместился на живо­писной поляне, кругом горы, тишина, покой. Мы входим и попада­ем в гостеприимные объятья хозяина и Марка. Все-таки вдали от родины обостряются чувства землячества и родства. Я вижу кра­сивого помолодевшего Марка в сером элегантном костюме и хозя­ина, живого, подвижного, приветливого, несмотря на преклонный возраст. Весь дом в книжных стеллажах, книги на столах, тумбоч­ках или стопкой стоят на полу. На стенах картины, одна из них кисти знаменитого Айвазовского. Здесь все дышит его Величест­вом Литературой и Искусством.

Николай Ракитянский русский, известный в Америке писа­тель, переводчик, профессор славянского факультета знаменито­го Стэндфордского университета. В годы маккартизма подвергал­ся преследованиям за любовь к России, даже на время лишился работы.

Наверное, встреча с профессором Ракитянским была предна­значена Марку самой судьбой, это был ее щедрый и роскошный подарок. Для поэта и профессора то были счастливые незабыва­емые дни, когда встретились две родственных души, два челове­ка, родных по духу, один — из России, другой — из Америки. Они понимали друг друга с полуслова, стоило одному начать, как его подхватывал, продолжал другой. Это был роскошный пир двух ис­следователей и знатоков литературы. Мы все почувствовали, какой душевный подъем переживает Марк. Он был красив, как никогда, исполнен доброты и великодушия. Наверное, этому способствовало все — уединенность дома, расположившегося на зеленой поляне в окружении гор, тишина, ласковое тепло осеннего калифорнийс­кого солнца.

Профессор Ракитянский заказал в русском ресторане два больших пирога. Мы пили чай за круглым столом под развесистым деревом, ели вкусный свежий пирог, а хозяин угощал и угощал нас и в дорогу каждому положил в пакеты по большому куску пи­рога. Уезжать из его дома не хотелось...

И снова машина мчится по шоссе.

— Я покажу вам Сан-Франциско, — предлагает Элис.

Машина въезжает на горбатую улицу, знакомую нам по филь­мам, и мы видим знаменитый старинный трамвай, облепленный туристами из разных стран. Кто-то стоит на подножке, кто-то бук­вально висит в воздухе, держась обеими руками за дверцу. На лицах туристов восторг и удивление и бесконечная, почти детская радость. Беспрерывно щелкают фотоаппараты, жужжат видео- и кинокамеры. Вот уж воистину — остановись, мгновенье, — ты прекрасно. Мы проезжаем мимо китайских, японских, индийских кварталов, знакомых по голливудским фильмам.

— Мы едем в отель «Фермонт», там сейчас остановились Гор­бачев, Тетчер и Буш, — говорит Элис, поворачивая машину.

— Нас туда не пустят, наверное, это отель для высокопостав­ленных лиц? — спрашиваем мы, сказывается наша совковая при­вычка — каждый человек должен знать свое место.

— Почему не пустят?! — удивляется Элис, ее умные глаза лу­каво поблескивают из-под очков. — В Америке у всех одинаковые права.

Отель «Фермонт» распахивает перед нами приветливо две­ри, красавец швейцар дружески улыбается. Мы входим, и у меня чувство, что все кругом ирреально, будто мы попали в сказку. От окружающей роскоши теряешься и не знаешь, на чем остановить глаз. Пол и стены в дорогих коврах, бьют фонтаны, в огромных вазах цветы. В бесшумные лифты входят постояльцы отеля. Вот молодая красивая пара, он и она, служащие отеля несут чемо­даны, а мальчик-бой бережно держит в руках сумку с сетчатыми прозрачными стенками, через них видна выхоленная породистая собачка.

Мы идем за Элис по коридорам и холлам, и мне кажется, что все, что происходит сейчас, ненастоящее, просто мы заблудились и попали на съемки роскошного голливудского фильма. Мы вхо­дим в стеклянный лифт, он поднимает нас на самый верх, отку­да открывается широкая панорама Сан-Франциско. Марк щелкает фотоаппаратом.

— Но это еще не всё, — улыбается Элис. — Вы хотите побы­вать на знаменитом мосту Сан-Франциско Золотые ворота?

— Золотые ворота! Едем, — сразу соглашаемся мы.

Вот он, знаменитый на весь мир мост, вытянувшийся над про­ливом. На площади перед ним, кажется, собрались люди со всего света: женщины в индийских сари, сигхи в белых одеждах с крас­ным пятнышком на лбу. Группа японцев, вооруженная супероп­тикой, кругом слышится немецкая, итальянская, французская речь. Марк тоже достает фотоаппарат, он радостен, весел и на подъеме.

— Приглашаю вас на обед в ресторан, — предлагает он.

Обедаем мы в ресторане знаменитого отеля «Хилтон». Амери­канский салат из зелени, щедро политый острым майонезом (ко­личество разных, обычно острых соусов в Америке не поддается подсчету, здесь собраны кухни всех стран мира, а некоторые со­усы гордо носят имена своих хозяев, звезд Голливуда). Официант приносит по-особенному обжаренные куриные ножки и отличное вино. Вкусная еда, веселый непринужденный разговор. Марк в ударе, остроумные шутки сыпятся одна за другой... Вдруг я вижу, как улыбающийся Марк достает из кармана флакон с содой и гло­тает большую горсть. Обед продолжается, мы шутим, смеемся, но в моем сердце поселяется тревога — зачем он глотает соду в таких количествах? Здесь, в Америке, в любой аптеке можно свободно купить, да и у нас в России наконец-то появились, современные противоязвенные препараты, снижающие боль и изжогу. Какой врач рекомендует это опасное средство? Поневоле вспоминается пьеса Дюрренматта, где родственники в ожидании большого на­следства дают главному герою соду, чтобы спровоцировать пробо­дение язвы. Какая-то пронзительная тревожная нота появляется в нашем веселом застолье, и непонятная тревога охватывает меня, потому что мне самой хорошо знакомы приступы этой болезни, когда невозможно привыкнуть к американской пище — изобилие соков, овощей, фруктов и острые соусы, даже в «Макдональдсе» вам подадут сандвич, обильно политый майонезом.

— Пора ехать в аэропорт, — торопит нас Лида Склоччини, наш добрый переводчик и гид. Благодаря ей мы никогда не опаздывали, график нашего пребывания в Америке обычно расписан по часам.

Аэропорт Сан-Франциско. Марк проходит регистрацию и ухо­дит на посадку. Он машет на прощанье рукой, и добрая счастли­вая улыбка не сходит с его лица...

...И мне хочется запомнить его таким — красивым, счастливым и молодым...

Позже я узнала, что в Хабаровске его сняли с самолета и по­ложили в больницу, в реанимацию... А потом еще больница и опе­рация, но не хочется вспоминать печальное. Невольно приходят на память его стихи:

Пока не попали мы в сети
Недобрых людей или зим,
Еще поживем мы на свете
И небо в алмазах узрим.
Зачем в подозренье нелепом
Друг в друге отыскивать грех?
Давайте укроемся небом,
Которого хватит на всех...