Звукозапись
Экранизации, видео
Литературные вечера
Автограф

Лапин Б. Ф. / Произведения

Этот неуловимый Пянда

Сандро

В старинном парке на окраине города затерялся затейливый особняк с колоннами, львы на широкой лестнице у входа, фонтан в виде слонёнка, вздымающего к небу струю хрустальной воды, а у боковых фасадов бесконечные клумбы диковинных цветов.

Место, конечно, романтичное, уютное, но простых граждан в парк почему-то не пускали, на воротах стоял милиционер с кобурой и тщательно проверял пропуска у всех входящих. Да и мало кто в городе знал, что за здание возвышается в парке. А между тем, особняк этот был в своём роде волшебным: именно отсюда уносились в Древний Египет и эпоху Ивана Грозного, в ставку Кутузова при Бородине и на золотую Лену в период, когда хозяйничали там англичане, обычные, ничем внешне не примечательные люди – историки.

Сандро Лиховцев почитался самым молодым сотрудником Института проблем истории, хотя проработал в нём уже семь лет. Он был смел, честен, талантлив, прям и благороден, и единственное, что смущало его в жизни, – это судьба некоего Пантелея Фадина, «отправленного на отдых» семь лет назад, как раз накануне его заступления в должность. То есть, если уж называть вещи своими именами, здорового и полного сил сорокапятилетнего учёного заставили «отдыхать» ради ещё зелёного паренька и тем, видимо, изрядно обидели. Но так требовал закон.

Поговаривали, Пантелей Демидович ляпнул на прощание: «Не волнуйтесь, товарищи дорогие, вы ещё обо мне услышите!» Тогда над ним только посмеялись. Однако вскоре он исчез: то ли переехал неведомо куда, то ли увлёкся подводными исследованиями. Поначалу это встревожило коллег, но миновал год-другой, и о чудаке Фадине все забыли.

Впрочем, не все. Лиховцева тень Пантелея продолжала тревожить, и он по собственной инициативе закопался в архивы института, чтобы разобраться, чем же особенно интересовался его предшественник. Скупые архивные заявки перенесли его в смутный и романтичный мир первооткрывателей Сибири далеких XVI и XVII веков, в экспедиции казачьих дружин, в «златокипящий» торговый город Мангазею, в отряд некоего Пянды, вышедшего во главе сорока «вольный людей» на поиск таинственной Элюоне, «реки всех рек». Что ж, тогда многие выбирали в истории свою «нишу исследований» и годами изучали облюбованный материал. Но Сандро убедился: Пантелей не просто изучал определённый период истории, но и готовил хроноэкспедицию на Нижнюю Тунгуску 1620 года, когда, по мнению летописи, Пянда отправился в свой рискованный поход. Окончательно выбила Лиховцева из колеи найденная им в личном деле предшественника заявка на хронодесантирование с категорической резолюцией Учёного совета: «Отказать». Следующей бумагой в деле оказалось заявление Фадина об уходе на пенсию.

Тогда Сандро всю ночь провёл без сна, всё думал о судьбе Пантелея Демидовича, о поспешном и несправедливом, как ему казалось, решении Учёного совета. И под утро ему приснился странный сон – будто Фадин, обиженный институтом, отправился не куда-нибудь, а именно на поиски отряда легендарного Пянды. Легендарного – потому что в летописях и исторических хрониках имя Пянды лишь бегло упоминалось, в то время как деяния других первооткрывателей сибирских земель, даже не столь заслуженных, удостоились подробных описаний. Видимо, это и дало повод некоторым исследователям утверждать, что никакого Пянды вообще не существовало, что это лицо мифическое, так сказать, собирательное, которому приписываются открытия целого ряда первопроходцев. Возможно, поэтому-то в своё время и отказали Фадину в хроноэкспедиции.

И увидел Сандро высокий берег реки в тумане, дымящий костёр, котёл с варевом над ним и шалаши под охраной дремучей тайги, а поодаль кучка дюжих мужиков в куцых зипунишках да ушастых шапках, поплевав на ладони, тесала брёвна, выкладывала первый сруб немудрящего жилья, видать, зимовья. У берега качались на речной волне два вместительных шитика. На мысу стоял высокий человек с удилищем. И будто бы Сандро вышел из лесу и двинулся навстречу лесорубам, его увидели, замахали руками, что-то загалдели: ведь истинное чудо, когда из этакой глухомани выходит человек, да ещё в городском одеянии. От толпы отделился один, ладный, плечистый, улыбчивый, весь до глаз заросший бородою. «Кто будешь, прохожий?» – спросил приветливо. «Я Сандро Лиховцев, из Института проблем истории, а ты кто таков?» На чело собеседника набежала тень. «А я Пантелей Фадин, тот самый, которого ты, щенок, работы лишил, мечту осуществить помешал!» И с этими словами залепил гостю пощёчину.

Сандро проснулся в недоумении: за что?! Разве его вина, что Фадина в своё время отправили на отдых? Что не позволили ему десантироваться в эпоху Пянды? Однако левая щека горела, заставляя сомневаться, сон это или действительность? И не означает ли пощёчина, что Пантелей до сих пор не может его простить, а стало быть, надобно ему, Лиховцеву, предпринять какие-то шаги, чтобы заслужить прощение первопроходца, а может, и подружиться. Но что тут придумаешь? Прежде надобно найти человека.

Однако где его искать? Сопоставив свой огорчительный сон и заявку Пантелея на десантирование в XVII век, Сандро решил перестраховки ради проверить, не махнул ли кто во времена Пянды из посторонних, то есть не обвёл ли Фадин институтское руководство вокруг пальца?

Все документы хронодесантирований, равно как и сам «темпоральный круг», упрятанный в подвалах института, тщательно охранялись, и проникнуть туда можно было разве что имея три пропуска. Первый пропуск, Хроноцентр, у Сандро был, и он решил рискнуть.

Внешне четырёхэтажное здание института, стоявшее в глубже парка, ничем особенным не привлекало, разве что изысканной архитектурой, однако мало кто знал, что новейшее хитроумное оборудование для путешествий во времени располагалось в подвалах, уходящих вглубь ещё на четырех этажа. Для изучения на месте экспедиции Хабарова и русских первооткрывателей Аляски Сандро уже дважды десантировался. Запомнилось первое впечатление от Хроноцентра: страна чудес. Скоростной лифт опустил его на «нулёвку», нулевой этаж, где за метровой толщины стеклом расстилался «темпоральный круг» – испещрённая линиями и окружностями чёрная плоскость величиной с футбольное поле. Вокруг возвышались кабины хронооператоров, диспетчеров, программистов. В определённой точке поля светился небольшой квадрат, с которого Лиховцеву и предстояло ухнуть в бездну прошлого. Не чуя под собою ног, он вступил в это святилище Времени. Первое, что его поразило, – холод: здесь всегда поддерживалась нулевая температура. Едва он водрузил себя на освещенный участочек, раздались сигналы точного времени, и по голому «пику» Сандро, ощутив лёгкое головокружение, десантировался, обнаружив себя в давних-предавних временах, на берегу неведомой реки – Амура...

Однако на этот раз у него не был всех необходимых допусков, и он не прошёл дальше первого же поста. Узнав, что Сандро ищет книгу регистрации хронодесантиников семилетний давности, знакомый парень рассмеялся: «Да это допотопные документы, их уже давно передали в книгохранилище! Так что спокойно подымайся наверх, попробуй очаровать бабку Варвару Петровну».

Два дня в тесной комнатке хранилища перебирал Лиховцев пыльные книги регистрации «временных стартов» той примерно поры, когда сам заступил на работу, но ничего явного не обнаружил. Впрочем, тем летом стартовал в Мангазею 1619 года некий П. Демидов, предприниматель, цель экспедиции, как было указано в журнале регистрации, «бизнес», в графе же «за чей счёт» стояло неопределённое «оплачено коммерсантом». А через год с небольшим на Нижнюю Тунгуску той же поры отправился некто Ф. Пантелеев, охотник-любитель, тоже якобы оплативший вояж из своего кармана. Были ли оба эти почитателя старины или хотя бы один из них Пантелеем Фадиным, Лиховцев, понятно, утверждать не мог. И тем не менее попытку Пантелея лично познакомиться с загадочным Пяндой отрицать нельзя. Вдруг да действительно дернула его нелёгкая встретился со знаменитым атаманом первопроходцев…

Мангазея златокипящая

Город встретил его неприветливо. По низкому северному небу лениво волоклись в тёплые страны свинцовые облака. Порывистый ветер с низовьев обдавал морозцем. По реке Таз, как кочевые гуси середь чёрной волны, не спеша сплавлялись последние запоздалые льдины. Крепостная стена кое-где уже порушилась, за нею тут и там возвышались деревянные, уже почерневшие от времени башенки кремля, покосившиеся кресты нескольких деревянных же церквей.

– Ну, здравствуй, легендарная Мангазея! – проходя через городские ворота, вполголоса произнёс путник.

А всего лишь десятью минутами ранее на яру у реки, возле карликовой берёзки, среди пронзительно кричащих полярных крачек, где и духу человеческого не было, вдруг объявился как бы из ничего, точно из воздуха сгустился, высокий плечистый казак в овчинном зипуне, в лихо заломленной набок папахе, весь заросший рыжей бородою, улыбчивый и синеглазый. Он внимательно огляделся вокруг, как бы узнавая и не узнавая суровую северную местность, зачем-то похлопал корявый ствол берёзки, перекрестился на дальние городские кресты и уверенно зашагал в сторону Мангазеи. Появление его на этом негостеприимном берегу осталось никем не замеченным: мало ль вольного люду шатается окрест.

Человек в папахе не спеша двигался городскою улицей. А надо сказать, «златокипящая» пережила уже свои лучшие времена, возраст её клонился к старости. Сгорбились и скособочились даже самые роскошные двухэтажные терема знатных «гостей», тут и там покосился, а то и вовсе рухнул тын, сурово хмурились за пудовыми замками богатые склады, лишь торговые ряды под картинными вывесками заманивали к себе прохожий люд, на убогой церковке надтреснуто бухал колокол, да раненько проснувшиеся трактиры заглатывали широко распахнутыми ртами редкие ссутулившиеся фигурки. Народ топал в основном по деревянным мосткам, улица же представляла собою сплошное месиво грязи, поутру ещё подмерзшее.

Впрочем, и теперь была Мангазея несметно богата. Прилавки ломились от красного товару, соболей, бобров и горностаев, восточных пряностей и китайского чаю, парусины и самоцветов. А на гостином дворе лихо плясали раскосые «самоедские девки» и впрах проигрывались толстосумы.

Путник выбрал трактир поприличнее и уверенным шагом взошёл в сумрачную горницу, где уже восседало за столиками несколько озябших туземных жителей. Едва он устроился у окна, едва снял папаху, тотчас склонился над ним юркий подавальщик:

– Чего изволит господин хороший?

– Чайком не грех погреться в такое холодное утро, – солидно ответствовал посетитель, – а заодно горькой добрую чарку изволь подать, а к ней рыбку да огурец. Только живо, дела небось не ждут.

Уже через минуту на столе его сипел зело начищенный самовар, в хрустальном графинчике плескалась прозрачная влага, а на блюде красовались прозрачные ломтики осетрины да пара солёных огурчиков. Пришелец приподнял кубок, как бы приветствуя единоверцев по горькой, браво опрокинул, разгладил усы и хрустнул огурцом. А в то же время зорким глазом окинул сидящих окрест, выискивая среди них собеседника знающего, но и остро нуждающегося в «лечении». Вскорости таковой обнаружился, был гостеприимно приглашён к столу, а заодно востребован и тёмного стекла штоф под печатью.

– Ну-с, за знакомство, друг и брат! За здравие твоё и процветание! Тебя как нарекли при рождении? Варламом? Отменное имечко! А я Пантюха, с Мезени-реки купец...

И пока продолжается не быстрое знакомство за чаркою, с осетриной и пирожком на заед, на занюх, познакомимся хотя поверхностно с градом Мангазейским. Взрос он нежданно-негаданно в северной тундре, на вечной мерзлоте, за полярным кругом, и сразу стал торговою и промысловою столицею Сибири, центром дальнейшего её освоения. Стоял град на реке Таз, в матушку Обь втекающей, но в то же время тяготел скорее к батюшке Енисею, который снабжал тогда землю русскую главным своим богатством – мягкой рухлядью. Именно по Енисею и его притокам добывалось в год до полумиллиона шкурок соболя, «царя мехов», и растекалось соболье убранство по всей Московии и дальше – в просвещённую Европу, в Лондоны и Парижи. Богатый град щедро привлекал купцов и промышленников с Русского Севера, с Волги и Урала, так что местные богатеи не только золотые украшения чеканили, но даже свою монету – знай наших! А в Обскую губу и выше, до самой Мангазеи, заходили корабли под британскими и шведскими флагами: ради пушного богатства стоило испытать трудности Северного морского пути.

Однако последние годики истощились таёжные запасы, иссяк соболь – и поникла головою знаменитая Мангазея, осиротели роскошные терема и покосились кресты на церквях. Следовало искать из сего положения срочный выход. Но какой? Именно этой проблемой озадачено было всё население города, от воеводы Максима Сурина до последнего пьянчужки в трактире.

А тем временем наш знакомец Пантюха изрядно «подлечил» своего нового друга Варлама, так «подлечил», что тот вовсе выздоровел и язык у него вполне развязался.

– Так ты толкуешь, новые угодья для собольего промысла ищут служилые люди? И где же они те угодья ищут?

– Где ж ещё искать? Сказывают, ежели навстречу солнцу двигаться цельный год, зело привольные там места, собольком и прочей живностью весьма богатые.

– Надо думать, байки все это, – не поверил Пантюха. – А ежели три года встречь солнцу двигаться?

Обиделся Варлам, и сам-то в дальние годы удачливый соболиный добытчик:

– Не веришь – и не верь. А я тебе так сообщу. Попался тут намедни в полон тунгусский князёк Тушам, хорошо угостил его горькой Кривой Омуль, и вот какие данные сей князёк поведал...

– Кто это – Кривой Омуль?

– Воевода наш, Максим Сурин, глаз-то у его един, вот и прозвали... И поведал князёк, будто восточнее Енисея течёт великая река Элюоне, всем рекам река, несметно соболем богатая, и живут на той реке нормальные осёдлые люди, соха называются.

– И что же, отрядил ваш Омуль туда казачий отряд?

– Собирал по весне, да не удалось, припасу, пороху не подвезли. Да и сам, сказывают, прихворнул малость. Может, уж на ту весну...

– А разве Пянды отряд не выступил на поиски Элюоне? – как бы между прочим поинтересовался Пантюха.

– Пянды? А что такое есть Пянда? – не понял уже окосевший Варлам.

– Да не что, а кто! Слыхал я, нынешним годом вышел солнцу встречь по Нижней Тунгуске атаман Пянда во главе небольшого казачьего отряда. Будто бы воеводе Сурину вопреки.

– П-пянда – и не ч-человек вовсе, а речка. Речка т-такая в Беломорье. А речка н-никуда выйти н-не м-может, – изрёк зело набравшийся Варлам. И с маху пал лицом прямо в тарелку с икрою.

Пантюха поднялся во весь свой рост и гаркнул зычным голосов: 

– Ну так тогда я сам двинусь вместо Пянды красну солнышку встречь, на восток, искать великую реку Элюоне! И все соболи тамошние станут мои и все червонцы златые из Московии да из-за бугра – тоже мои! А кто со мной – подходи к столу и угощайся! За удачу нашего похода, братцы! За реку всех рек Элюоне! И за атамана нашего Пянду.

– За Пянду! За Элюоне! – многократно звякнули чарки. – И за тебя, добрый человек! С богом!

К вечеру набралось добровольцев идти на восток аж более сотни, и наказал всем Пантюха: завтра поутру встречаемся у причала. Однако народец в большинстве своём оказался хлипкий, явилось только сорок казаков. Почесал Пантюха затылок, молвил:

– Значит, так тому и быть, пусть будет сорок душ.

И через неделю два подлаженных струга, нагружённые всем необходимым припасом, оружием и снедью, вышли в путь.

Поиски вслепую

Потерзался, попереживал Сандро по поводу неблагополучной судьбы Пантелея Фадина да как-то незаметно для себя вдруг увлекся другой судьбой – судьбой атамана Пянды, первооткрывателя Восточной Сибири и реки Лены, которую эвенки того давнего времени называли Элюоне. Пантелей Демидович, бог с ним, сам устроил свою судьбу, так что и обижаться не стоит, ежели его быстро забыли. Другое дело Пянда, дерзновенный землепроходец, преодолевший со своей малочисленной дружиной, без поддержки государя и воеводы, восемь тысяч вёрст с Оби до Лены и обратно. Да каких вёрст!

Вверх по коварной неизученный реке среди отмелей и порогов, одолевая на веслах стремнины и перекаты, пробиваясь порой рыбой да дичью, вопреки сопротивлению воинственных тунгусов, нападающих из засады. Подвиг отряда Пянды, «Сибирского Колумба», как называли его некоторые авторы, был делом воистину государственным. Именно такие люди, последователи знаменитого Ермака, прошли крупнейший земной материк с запада на восток и вышли на берег Тихого океана за какие-то полвека!

Да, как ни ряди, фигура! Личность, стоящая в одном ряду с самим Ермаком, с Семёном Дежнёвым, Витусом, Берингом, Григорием Шелиховым, Владимиром Атласовым, Яковом Похабовым, Ерофеем Хабаровым! Но если все эти первопроходцы удостоились книг, фильмов, статей в энциклопедии, островов, мысов и проливов на карте России, если их имена любому русскому известны с детства, то Пянда даже не упоминается нигде. В чём же тут дело? И где она, хвалёная историческая справедливость?

Так во весь рост встал перед Лиховцевым всё тот же проклятый вопрос: да существовал ли этот Пянда? Не легенда ли он, не мифическая ли фольклорная фигура?

Сандро был человек дотошный, увлекающийся и до сих пор преотлично себя чувствовал, погрязший, как он сам выражался, в Аляскинской эпопее Шелихова. Да как не увлечься, коли вся Аляска с её островами и без малого всё западное побережье нынешних и Соединенных Штатов почиталось рядовым уездом тогдашней Иркутской губернии! Однако деяния Пянды и овеянная легендами личность Пянды заставили на время отвлечься от географических, градостроительных и торговых дел Шелихова. Сначала на время, а затем и навсегда.

Так появился в Институте проблем истории новый исследователь жизни и деятельности Пянды. И с первых дней, когда он лишь коснулся пяндинской ватаги, до настоящего времени, когда уже успел изучить все немногочисленные документы, относящиеся к делу, Сандро Лиховцев задавался вопросом: да существовал ли он в конце концов, этот загадочный Пянда?! Не выходец ли он из сказок и песен? Не былинный ли герой?

Начать с того, что, сбираясь в столь длительный поход, Пянда должен был приобресть у мангазейских купцов огромное количество товаров, снаряжение, продовольствие, одежду, пищали, порох, и на каждое крупное приобретение составлялся соответствующий «вердикт». Тем более, не обойтись без бумаг при постройке или приобретении готовых стругов. Однако Лиховцев своими руками по листочку перебрал все документы из архивов Мангазеи, Туруханска, Енисейска – имя Пянды нигде не упоминалось! Ни словом не обмолвилась о походе на реку Элюоне в 1620 году и дотошная сибирская летопись. Что бы это могло значить? Только одно: к тому времени никакого Пянды на белом свете не существовало.

Но вот перед глазами карта Восточной Сибири, извилистая лента крупнейшего притока Енисея Нижней Тунгуски, и по берегам её обозначены два селения, сохранившиеся ещё в ХIХ столетии, – Верхнее Пендино и Нижнее Пендино, по преданию, места зимовок отважной дружины. Что бы это могло значить? Только одно: в то время Пянда уже существовал.

А вот что записал в своей «Истории Сибири» И. Фишер: «Сказывают о некоем, именем Пенда, что с 40 человеками, собранными из Туруханска, перепроводил три года на Нижней Тунгуске, прежде, нежели пришёл к Чечуйскому волоку. Перешед его, плыл он рекою Леною... потом бурятской степью к Ангаре, где, вступив на суда, через Енисейск прибыл-таки в Туруханск. Единственно надежда прибыли побудила сих людей к такому путешествию, которого до них никто ни прежде, ни после не предпринимал». Надобно иметь в виду: сведения эти записаны спустя столетие после самого путешествия. И всё же, что бы они могли значить? Что ДО путешествия Пянды не существовало, что имя его возникло лишь КАК ИТОГ путешествия. Не странно ли?!

Круто поворотив на юг, Нижняя Тунгуска в своих истоках близко подходит к руслу Лены, Чечуйский волок между ними – всего-то двенадцать вёрст. Здесь, судя по всему, первопроходцы поставили свои струги «на катки» и посуху перетянули на берег Элюоне, Лены. Прощайте, вёсла, уже натёршие кровавые мозоли! Теперь само течение великой реки несло «посудины» вперёд, к улусу Сагадая, будущему Ленскому острогу. И вот здесь, в современном Якутске, Пянда оставил свой первый явный след, но не в эту экспедицию, видимо, в следующую, относящуюся к 1643 году: «Я, Пянда, промышленный человек, занял в Ленском остроге у енисейского казака Кирилла Ванюкова 10 рублей денег московских до сроку до Петрова заговения без росту (то есть без процентов)». Занимательно, что теперь Пянда уже не только явственно и неоспоримо существовал, но даже вынужден был деньжат занять на обратный путь.

А вот ещё одно показательное свидетельство: из Мангазеи вверх по Нижней Тунгуске в 1626 году, то есть уже после первого путешествия Пянды, вышли пятьсот промышленников, а им вослед ещё семьсот! Кто мог повести их на столь рискованное дело, по столь опасному пути, кроме самого атамана? Стало быть, к тому времени Пянда не только существовал, но слыл уже личностью известной и авторитетной.

Действовал Лиховцев почти вслепую, почти на ощупь. И в самом деле, по сути, у него не было предшественников, не было авторитетов, на мнение которых, на рекомендации которых можно было бы опереться. Едва ли не случайно узнав, что где-то появились некие новые сведения о землепроходцах, он мчался из Иркутска в Тюмень, из Хабаровска в Красноярск, обшарил с десяток частных собраний старинных рукописей, перезнакомился со всеми коллекционерами сувениров сибирских путешественников, побывал на раскопках Мангазеи, осмотрел все музейные экспозиции, посвящённые освоению Сибири, – но добыча измерялась крохами. Более того, пораздумав, он решился на шлюпочный поход по Нижней Тунгуске, по-прежнему грозной и почти необитаемой. Все лето со школьным другом преодолевали они «речное бездорожье», ночевали в палатке, питались рыбой и грибами, кормили комаров и дважды «искупались», чудом оставшись в живых. И в каждом из немногих посёлочков на реке расспрашивали стариков: не помнят ли те про дружину Пянды, первым прошедшего по реке до Лены, может, хотя бы деды что-то им рассказывали о загадочном землепроходце? Но повсюду старцы отрицательно качали головами – слишком много времени минуло с тех пор. За непоседливость коллеги по институту прозвали Лиховцева «попрыгунчиком».

Вот так, перескакивая из одного источника в другой, переезжая из одного архива в следующий, разыскивая древние записи, вчитываясь в полустершиеся страницы летописей, листая полузабытые исторические своды, Сандро собрал всё, что существовало в мире об атамане Пянде. И этого ВСЕГО всё же не хватало, чтобы ответить на элементарнейший вопрос: был ли он на самом деле, сей неуловимый Пянда? Чем больше знал о нём Лиховцев, тем больше уверялся в мысли: искать его следует не в пыли книгохранилищ, а в натуре, на Нижней Тунгуске начала ХVП столетия.

Изложив все добытые им сведения в виде доклада, написав на двенадцать страниц обоснование необходимости дальнейших поисков Пянды в реальном времени, Лиховцев заручился поддержкой специалистов по изучению сибирских первопроходцев и подал заявку в Учёный совет на хронодесантирование в район реки Нижняя Тунгуска, год 1620-й. Свою просьбу он закончил словами академика Л. Берга о походе Пянды: «Это путешествие составляет поистине необычайный географический подвиг. К сожалению, никаких других подробностей о нём не сохранилось». Не сохранилось? Или попросту не существовало?

Нижняя Тунгуска

Красива Тунгуска-река, необузданна, дика и своенравна. Иной раз «щёки» вздымаются прямо из воды и средневековыми замками тянутся на много вёрст, в другом месте о три ступени пенные водопады бушуют, радуги над ними переливаются, а то с разбегу врежется в теснину поток – как щепки выстреливает могучая струя игрушечные струги. Вплотную к руслу подходит первобытная тайга: то вековечная зелень кедрачей, то предосеннее золото берёз, а то и багрянец осинников. И всё это отражается в зеркале голубых плёсов… Красива... Однако недосуг путникам рассматривать красоты природы, залюбуешься на какое ни есть диво – того и гляди угодишь на мель или брюхом на острые каменья сядешь. А уж всякие непотребства для малого даже судоходства в таком количестве ожидают в пути, что знай держись, не зевай, пошевеливайся.

Стоит атаман на носу головного струга, тяжкие думы вкруг чела витают, буйную головушку клонят. Да и как не закручиниться: только сентября серёдка, ещё месяц плыть бы до ледостава, а пора на зимовку становиться, флот чинить, провизией на будущее лето запасаться. Зимовать следует в тепле и сытости, иначе не только людей сгубишь – всю экспедицию сорвёшь...

По весне атаман спешил и потому на сборы дал всего неделю. Во-первых, наиболее подходящее для начала экспедиции время было упущено, дней двадцать, как прошёл лёд, а лето на севере короткое. Во-вторых, собрался он в путь без благословения воеводы Сурина, даже как бы опережая его, используя его замысел, и побаивался атаман, что Кривой Омуль всё же решится, двинет свои суда поперёк Пантюхиной ватаги. А коли спешил и сборы во многом смазал: и муку ему подсунули не лучшую, и солонину лежалую, и парусину с гнильцой – мангазейским дельцам палец в рот не клади. Но главное, в суете не доглядел атаман, что портовский сброд, взявшийся задёшево подремонтировать два по случаю купленных струга, сжульничали; лишь для виду залатали изрядные пробоины в днище. Всё это сказалось в первые дни плавания; приходилось чинить вроде бы новенькие паруса, жевать из затхлой муки лепёшки, а главное, беспрестанно вычерпывать проникающую в струг воду.

Потому и шли медленнее, чем рассчитывали. Ещё бы, по обычаю десятеро на вёслах, десятеро отдыхают. Но какой тут отдых, коли черпаком да ведром приходилось донную воду откачивать, сорное пшено отдувать от мусора, рыбку из-за борта дёргать, как несвежая солонина уже в рот не лезла. Всё чаще на коротких привалах ремонтировала братва струг, благо, выискался среди «вольных людей» корабельный мастер. Но как ни старался и сам Пантюха, и его матросы – Нижняя Тунгуска всё же мама родная, – недоглядели вахтенные, свернуло «хворый» струг и бросило на каменистую отмель. Затрещали носовые крепи, пошатнулась мачта, хлынула в трюм вода. И подмочило запасы муки, залило водой зимние шубы, напрочь попортило часть пороху. Пришлось становиться на днёвку, сушить, что ещё не шло на выброс, чинить пострадавшее судно. Да какая починка, коли ни лесу подходящего, ни настоящих мастеров! Что ж, путешествия без приключений – редкость...

Вот уютный распадок показался впереди, от ветров защищённый, и охотничьи угодья, лес строевой рядом. Придирчиво оглядел его атаман, руку к глазам козырьком приставивши. Гадай не гадай, надо решаться.

–  А ну, сушить весла! Причаливай, братва! Хорошо на воде, а на земле лучше. Выгружай добро, здесь и быть стойбищу!

И сменили «вольные люди» вёсла на топоры. Работёнка предстоит немалая четыре жилые избы амбар под имущество, баня да коптильня, не говоря про горы дров, без которых зимою «труба». Зазвенели в распадке топоры, зажужжали пилы, вскинулись дружные голоса: «И-эх, взя-я-яли!» Вот уже под крышу подвели строители первый сруб, второй вырисовывается... На берегу колдует над пострадавшим стругом корабельных дел умелец.

А поодаль вздымается ароматный дымок, коптят охотники медвежатину, первым делом мишку взяли на новом месте, – вкусна же покажется копчёность вместо лежалой солонины!

Пантюха-атаман со товарищи совет держит:

– Одна голова хорошо, а четыре лучше. Это за столом едоков обильно, аж сорок душ, а как на работы ставить, зело не хватает рук. Пора мясцом запасаться, сохатые здесь прямо в табор прут, рыба плавится в реке, брусница-ягода вот-вот обсыпется, а деньков с воробьиный нос осталось, не сегодня-завтра снега падут. Как тут быть?

– Дозволь слово сказать, атаман Пянда!

– Пошто ж Пяндой меня кличешь?

– А как иначе прикажешь? Сам же прозвал наше братство «ватагой Пянды», отныне Пяндою тебе и быть.

– Пантелей меня звать. Пан-те-лей.

– Лады, пущай будет Пантелей Пянда! – гудит братва. – Атаман Пянда!

– Ну, коли нравится, так тому и быть. Дак слово ты начал, Мирон...

– Я так мыслю. Морозы враз не придут, покуда и в двух избах потеснимся, а зима звериные тропы заметёт, охотников в тепло загонят. Надобно прежде о провианте подумать, а домы рубить – лес не убежит.

– Так тому и быть, – подумавши, молвил атаман, Пяндою прозванный. – Добрый совет дороже денег. Да и то, важнее нам не зиму прозимовать, а на реку Элюоне выйти, соболиные угодья застолбить. Только попрошу вас, братовья. Коли чужой человек, скорее всего, Кривого Омуля соглядатай, будет спрашивать Пянду, ответствуйте: такового, мол, не знаем, у нас Пантюха атаман.

И рассредоточилась ватага по тайге, по реке да окрестным островам, сохатого из кремнёвок бьёт, козулек в силки ловит, рыбу сетью гребёт. А иные ту рыбу и мясцо коптят и вялят про запас, солят, от прежних припасов бочки опростав, благо сольцы прихватили с избытком, брусницу в чаны сбирают.

Уже тучи чёрные, тяжёлые поползли с северов, уже в воздухе запахло снегом, когда сидел плотник на опрокинутом струге, днище конопатил. Только взялся перекурить, кресалом огонёк высек, глядь, посреди речной волны, где мгновением раньше лишь чайка кружила, нарисовался неведомый чёлн, а в нём человек. Что за диво дивное, откуда человек на Нижней Тунгуске?! За тыщу вёрст от жилья?! Перекрестился – нет, не исчезло видение.

– Эй, друг сердечный, причаливай к нашему шалашу! Чай, промёрз?

– Есть малость, застыл в пути. Да вот, из Туруханска путь держу, разыскиваю атамана Пянду, грамота у меня к нему от воеводы Сурина.

Не похоже, что из Туруханска: одежда хоть и тёплая, да вся словно с иголочки, ичиги сухие, припасу самая малость, всего-то заплечная котомка, а главное, не русские очки на носу, сами золотые, стёкла же в них голубенькие.

– Захаживай, путник, к огоньку. Чайком тебя угостить али чего покрепче?

– Спасибо, добрый человек, мне бы атамана Пянду.

– Не туда, однако, попал. Нет у нас никакого Пянды. Наш главарь Пантюхой зовётся, Пантелеем. На восток путь держим, красну солнышку встречь.

– На реку Элюоне?

– Про такую не слыхал. Исток Тунгуски ищем.

– А в Мангазее не знал ли Пянду, земель проходца?

– В Мангазее всех в лицо знаю – и там такого нету. Да ты пей чаёк-то, медком потчуйся, сейчас атамана кликну.

– Пянда, – позвал шёпотом, хотя далече было до избы. – Чужой человек объявился, говорит, от Сурина-воеводы, Пянду спрашивает. Сидит, чай пьет...

Зашли они в избу. Стоял на столе лишь недопитый чай, а дорогого гостя и след простыл. Изумился плотник: был человек – и нет его, как в трубу вылетел.

– Айда на берег, атаман! Далеко удрать не мог, там чёлн его.

– Не иначе, и чёлн исчез вместе с хозяином, – усмехнулся Пянда. – По всему судя, Кривого Омуля посланник. И говорить мне с ним не о чем.

А назавтра упал большой снег, и замер временный стан Пянды, лишь дымки вились над трубами, изредка топоры стучали, разбегались по тайге охотники на самодельных лыжах, да рыбари лунки долбили во льду, вытаскивая на ушицу сигов да ленков. Длинна и сурова в этих местах зима, но обитатели Нижнего Пендино с первого дня зимовки ждали весну, когда пройдёт по реке шуга и шустрая волна примет на свои плечи их подремонтированные струги.

Словарик:

«Щёки» - живописные отвесные скалы на берегу

Плёсы – мелководье на реке

«Сушить вёсла!» – команда, означающая «Стоп!»

Сохатый – лось

Застолбить – объявить своей собственностью

Соглядатай – тайный наблюдатель, шпион

Кресало – железка, высекающая огонь из кремня

Ичиги – обувь, наподобие унтов.