Зверев А. В. / О жизни и творчестве

ВАЛЕНТИНА СЕМЕНОВА
Военные и мирные дали
Алексея Зверева
К 100-летию со дня рождения писателя

В одном из своих выступлений на Иркутском телевидении в конце 80-х годов Алексей Зверев сказал о литературе, что она – дело общественное. И книги его свидетельствуют о том же: они написаны с желанием открыть читателю истинную красоту природного мира, почувствовать лад простой жизни в нелёгких условиях бытия.
Крестьянин, воин, учитель, Зверев состоялся сначала в этих трёх ипостасях, к которым постепенно прибавилась четвёртая – писатель. С детства приученный к труду на земле, он ко всему, чем пришлось заниматься, относился по-крестьянски истово, терпеливо и основательно. Известный иркутский литературовед и критик Надежда Тендитник в одной из своих статей сказала о нём так: «Он [Зверев] не просто пополнил ряды прославленных современных «деревенщиков», он вошёл в их круг как патриарх, единомышленник, мастер пера. Крестьянская мораль в оценке событий стали главными в его творчестве, о чём бы он ни писал» (Тендитник Н. Крестьянская Россия Алексея Зверева //Родная земля. 2003. 7 апр.). Надо заметить, Тендитник всегда говорила о близорукости столичной критики в отношении Зверева и многое сделала для того, чтобы вписать его имя в общероссийский литературный процесс.
Жизненный путь Алексея Васильевича Зверева охватил все разломные события XX века: родился в 1913-м, за четыре года до социалистической революции в России, ушёл из жизни в 1992-м, когда социализм был отменён во имя рыночных реформ. Можно сказать, за свои семьдесят девять лет Зверев прожил несколько эпох.
В самом первом романе «Далеко в стране Иркутской» (1962), выдержавшем не одно издание, писатель делает попытку изображения событий 20-х годов в деревне. Критика не ко всему отнеслась одобрительно, однако образ середняка Ефима Ярина, мечущегося, испытывающего растерянность от наступивших потрясений в крестьянском укладе, во многом был достоверным и запоминался. В жёстких интонациях выстроен рассказ «Пантелей», в котором описано начало учительского пути самого автора в безграмотной и бедной послереволюционной деревне. Далее – Великая Отечественная. Опыт, вынесенный писателем из огня сражений, предопределил своё видение войны. В повести «Раны» она предстанет перед читателем как великая работа, делает которую безотказный Евлампий Гневышев, крестьянин и солдат. Эта повесть, с романным развитием событий и характеров, вместе с «Выздоровлением» и «Передышкой» считается вершиной в творчестве писателя. Не только судьба Гневышева встаёт в его воспоминаниях о тридцатых годах – выписана трагедия крестьянства, сорванного с земли в годы раскулачивания, и сделано это без нажима, с доверием к мировосприятию героя.
Повесть «Гарусный платок», рассказы «Васька и Сёкол», «Как по синему морю...», «Сашкина гармонь», «Манины частушки» и другие, вошедшие вместе с военными повестями в книгу «Как по синему морю...» (1984), содержат живые картины из сибирской народной жизни, военной и послевоенной. Перед глазами читателя проходят деревенские виды с пахотой, сенокосными и огородными делами, молодёжными вечёрками. И конечно, трудные судьбы детей войны.
«Гарусный платок» – одна из самых пронзительных повестей в отечественной литературе на эту тему. Она о том, как мальчишка годов одиннадцати (четвёртый класс) после смерти деда отказывается идти в детдом, а становится хозяином крестьянской усадьбы, при слабой поддержке бабушки и шестнадцатилетней сестры. Труды, не по росту великие, не отняли в Миньке силы духа, чтобы поддержать сестру, «замороженную бедой», порадовать её редким по тому времени подарком.
Можно предложить читателю сравнить «Гарусный платок» А. Зверева с нашумевшей в своё время и даже ставшей знаковой повестью американского прозаика Дж. Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи» и поразмышлять над тем, как по-разному писатели примерно одного поколения (оба – участники Второй мировой, воевали против фашизма) запечатлели восприятие жизни двумя юными душами – деревенского мальчика, взявшего на свои плечи ответственность взрослого человека, и городского инфантильного подростка, настроенного на беспрерывный бунт против всеобщей, как ему видится, фальши. В этом зеркальном отражении хорошо высвечивается разность судеб в мире, разность духовных сред, формирующих человека. Сегодня можно ещё раз спросить себя, влияние каких знаков предпочтительнее, если думать о воспитании детей.
В последней по времени повести писателя «Залоги», с подзаголовком «Детство деревенского парнишки», опубликованной в книге «Ласточки» (1992), переосмыслены события 1920-х годов. В эпизодах Гражданской войны, опалившей и Кирькину деревню, глазами ребёнка увидены разрушенные крестьянские дворы, бегство семьи от каппелевцев. Нет в «Залогах» осуждения революции, но в образе старшего сына Бояркиных, бывшего красноармейца и будущего советского служащего, в его спорах с отцом замечено такое явление, как зарождающийся карьеризм у представителей новой власти, устремлённых на руководящие места, что сулит более лёгкую долю по сравнению с крестьянской.
Не расставался писатель и с учительской темой, как не расставался многие годы с профессией преподавателя-словесника. Не без гордости говорил, что за тридцать лет работы в школе создал себе примерно три тысячи грамотных и средне образованных читателей, а потом написал им книгу. Повесть под названием «Жили-были учителя» просто не могла не появиться на свет. Писатель с молодых лет утвердился в мысли, что «человека, как залоги, поднимать надо».
Природа родного Приангарья всегда наполняла своими красками страницы прозы Зверева, а в 1970-е годы вместе с военной темой заняла особое место в творчестве. Тема природы и была сродни военной по силе звучания, поскольку несла в себе нрав ственную оценку многих проблем времени. В эти годы читательское внимание приковывают «Комиссия» С. Залыгина, «Царь-рыба» В. Астафьева, «Прощание с Матёрой» В. Распутина. Повесть ещё одного сибиряка, А. Зверева «Лыковцы и лыковские гости», становится заметным прибавлением к этому ряду. Писатель изобразил путь падения деревни не от внешних сил, а от того, что она выключила себя из общей жизни. «Не колхозники, не единоличники, так, вольножительствующие», лыковцы постепенно превращаются в бичеватых браконьеров, бездумно грабящих реку и тайгу для одной цели – было бы на что «выпить и закусить».
Такая деревня – редкость для 70-х. А теперь сколько их на российских просторах – живущих непонятно чем, брошенных с заколоченными дверьми и ставнями... В 30-е годы молодой учитель Алексей Зверев приложил и свои силы к ликвидации безграмотности в сибирской деревне. Каково было бы ему ныне видеть сворачивание педагогического образования, пресечение путей выходцам из села в сельские школы! Выдержит ли новые потрясения Иркутский пединститут, давший писателю высшее образование в тяжёлые послевоенные годы? Не однажды за последние двадцать лет менял вуз название, стараясь выжить, но, как объявленные когда-то неперспективными деревни, ныне признан «неэффективным» и обречён на исчезновение, подобно десяткам других. Падение общей культуры и образованности налицо, а воспитание будущих педагогов почему-то стало ненужным. Обо всём этом нельзя не думать, рас-сматривая творчество крупного сибирского писателя на фоне времени.
Алексей Васильевич Зверев жил болями своего XX века. Их выпало с избытком, но никогда не терял он совестливого отношения к миру. Ему была свойственна бережность и деликатность в общении с людьми, никто не припомнит, чтобы он когда-нибудь кого-то обидел или огорчил. Он достойно нёс по жизни имя народного учителя и народного писателя