Гусенков В. П. / Произведения

Мой бедный Артаньян

Отрывок из повести

Коридор был пуст. С мстительной медлительностью я протащился мимо распахнутых настежь классов, задержался перед школьной стенгазетой и с придирчивостью опытного рисовальщика минуты полторы вглядывался в карикатуры на двоечников и хулиганов. Список фамилий был старательно вымусолен химическим карандашом, а на лицах самих нарушителей успели появиться усы и бороды. Один щеголял в козлиных рожках, и мне от всей души захотелось, чтобы это был Пень. Возле двери, мимо которой пройти уже было нельзя, я остановился, чувствуя себя вещим Олегом, чей удел — взойти на холм, где лежат благородные Кости с их роковым черепом. Пора было ее открыть.
У большого стола с резными перильцами в клубах табачного дыма полупроглядывалась-полумерещилась Виктория Августовна — наша директриса. Высокая, в старомодном платье цвета печеной в золе картошки, она стояла лицом ко мне и раскуривала папиросу. Затягивалась она жадно и судорожно, строя при этом трагические гримасы. По нашим понятиям, Виктория Августовна была уже старухой, однако ее бледное лицо выглядело разве что худощавым, но никак не испитым и увядшим, тем более — морщинистым. Это при всем том, что мы по своей наивности не придавали значения осанке, а она у директрисы, по меньшей мере, была прямой.
В просторной глубине учительской я увидел еще два лица. У шкафа с наглядными пособиями, зябко кутаясь в огромный платок, на стуле горевала Людмила Ивановна, всем своим видом показывая, как надоело ей тащить нас из тины невежества вот уже пятый год. Правда, Людмила Ивановна преподавала нам теперь лишь русский язык и литературу, оставаясь классной руководительницей, зато во вторую смену она опять вела первоклашек, и не предвиделось конца ее мучениям.
По другую руку от директрисы, слева от меня, на диванчике сидела женщина в меховой шубке с красным ридикюлем на коленях. Хотя раньше мы с ней не встречались, в ее лице угадывалось что-то знакомое. Большие, как на иконе, глаза словно выплеснулись мне навстречу. Мускулистые зрачки директрисы тоже продолжали мять меня будто кусок теста. Расслабившись после очередной затяжки, она свободной рукой разогнала перед собой дым и постаралась придать лицу приветливое выражение.
— Ну вот и наш «любящий»! — словно громом с ясного неба ударило в мои уши.
Песнь о вещем Олеге достигла своего апогея. Гробовая змея успела выползти из мертвой главы. Внезапно ужаленный князь вскрикнул внутри меня с такой силой, что я чуть не выбросился в коридор, с ужасом глядя то на Викторию Августовну, то на женщину в шубке. Может, я бы и ускользнул, если бы не Людмила Ивановна, верно угадавшая мое состояние.
— Да подойди же поближе! — с нетерпеливым раздражением потребовала она, будто шел урок, и мы находились в классе, и ей захотелось, чтобы я вышел к доске, а не клокотал за партой, как остывающий чайник.
Едва понимая происходящее, я закрыл дверь у себя за спиной и тут испытал еще одно потрясение. До этого невидимая, обнаружилась Инга, сидевшая сразу за вешалкой. Она так мучительно вскинула на меня ресницы, словно без слов просила прощения, а заодно хотела о чем-то предупредить. Не стоило так переживать. Я успел догадаться, что содержание моей записки, увы, известно в учительской; стало быть, несчастный листок в клеточку очутился каким-то образом в руках у Ингиной матери; что женщина с красным ридикюлем на коленях и есть мать Инги, а раз так, надо помалкивать.
Продолжая внимательно наблюдать за моими действиями, Виктория Августовна осталась довольна произведенным во мне смятением и подчеркнуто резко стряхнула с папиросы пепел в полую черепашку из бронзы, прикорнувшую возле чернильного прибора, и лишь после этого сочла возможным вступить в разговор с Ипгиной матерью.
— Может, вы с ним сами поговорите?
На красивом лице, уставшем от переживаний, изобразилась мучительная работа мысли. Расплескивая вдумчивые взгляды между мной и Викторией Августовкой, Ингина мать собиралась с духом, но слова, как отсыревшие спички, гасли на ее губах.
—   Начните вы — отчаялась она.
— Ну, хорошо, — Виктория Августовна решительно ткнула окурок в пепельницу, запрокинула голову, перещипывая пенсне на истончившейся переносице, и с силой скрестила на груди руки. Ища опору, она затем поудобней прислонила тело к столу и, вытянув сразу обозначившиеся под платьем ноги, снова вперилась в меня поблескивающими стеклами пенсне.

— Вот что, Соловьев: ты сейчас нам скажешь, кто такой этот Десятка. Откуда он, собственно? С какой стороны приходит? Он что, из уличных мальчиков?
— Может, он просто ученик? — робко вмещалась Ингина мама.
— Сейчас он подумает, — обещала Людмила Ивановна, близоруко щуря глаза.
Мне действительно было над чем поразмыслить. Уж Людмила-то Ивановна могла бы не притворяться, будто ей неизвестно, кто такой Десятка. Или она забыла, что это  Валерик Бойницкий, отличник и лучший плясун из пятого «Б»? А Виктория Августовна? Ей бы тоже не мешало вспомнить, как в новогодний вечер Мазня и Коршун вопили: «Еще, Десятка, еще!» И когда Десятка, только что исполнивший грузинский танец, вторично показался на сцене, чтобы раскланяться, Виктория Августовна, поднявшись с места и успокоив зал, сама попросила повторить номер. Неужели вылетело из памяти? Я. чувствовал, что Инга глядит мне в спину, а моя голова идет кругом. Сейчас я больше всего боялся того, что в школу могут вызвать отца. Или вдруг Людмила Ивановна вздумает навестить меня дома. Пауза затягивалась, и Виктория Августовна на ощупь взяла со стола коробку, достала папиросу и стала осторожно разминать.                                           
 — Послушай, мальчик! — обратилась ко мне Ингина мама. — Этот Десятка, он что, нехороший вовсе? От него можно всего ожидать?
— Я же тебе говорила, мама, — тихо напомнила из своего угла Инга.                                
— Как можно тебе верить, если ты тоже скрываешь, где можно найти хулигана, который всех тут вас запугал.
— Успокойтесь, Чинара Васильевна, — зажигая спичку, посоветовала Виктория Августовна. —  Все постепенно выяснится.
— Но я уже чувствую, что речь идет о каком-то безобразнике, который учится у вас в школе. Иначе, я уверена, Инга бы мне сказала. И этот мальчик тоже не стал бы молчать.
— Послушай, Соловьев, ведь это неприлично, — успев сделать пару затяжек, спохватилась Виктория Августовна. — Хоть слово-то ты можешь вымолвить?
— Да ничего он вам не скажет! — окончательно разуверилась в своих надеждах узнать правду Ингина мать и, потеряв терпение, резко поднялась с дивана.
 Отыскивая в меху пуговицу, она с горьким упреком посмотрела на директрису. 
— Простите, Виктория Августовна, но мне, как матери, тоже любящей свою дочь (тут я потупился, чтобы не встретиться с брошенным в мою сторону взглядом), нельзя рисковать ее будущим. Я вынуждена хлопотать. Инга будет учиться в другой школе, где, по крайней мере, хоть знают свою шпану.
— Для нас те, кто посещает школу, есть, прежде всего, ученики. Со всеми, так сказать, вытекающими последствиями.
— Желаю вам от души, чтобы они у вас поскорей вытекли, эти последствия.
Сделав тут же вид, будто что-то ищет в ридикюле, Ингина мать направилась к выходу, вполголоса велела Инге следовать за ней, и на меня пахнуло духами от чуть серебрящегося ворса шубки. Видимо, в коридоре уборщица распахнула окно, потому что скользнувший в учительскую сквозняк подхватил на столе бумаги.
— Закрой, Соловьев, дверь! — сухо приказала Людмила Ивановна.
Я повиновался. Все такая же невозмутимая, Виктория Августовна прошла к рабочему креслу, села и придвинула к себе пепельницу.
— Ну, что с тобой делать, любезный друг,— меланхолично заговорила она. — Ты молчишь, как фараонова мумия. Если уж не хочешь кого-то там выдать, скажи хоть, дитя мое, что ты понимаешь под любовью?
— Он много у нас читает, — без всякого выражения заметила Людмила Ивановна.
— Это по нему заметно.— Виктория Августовна снова поправила пенсне и, как бы между прочим, поинтересовалась: — А где ты берешь книги?
— В областной библиотеке, — ответил я.
— Разве школьная тебя не устраивает?
— Я его тоже об этом спрашивала,—вмешалась Людмила Ивановна.
— Ну и что же?
— Ему не нравится выбор.
— Что же ты сейчас читаешь? — заинтересовалась Виктория Августовна.
— Рони-старший, «Борьба за огонь», — поколебавшись, открыл я.
— Ты, я вижу, царь Соломон. Даже автора помнишь. Ты, может, уже и в библию заглядывал?
— Нет.
— Какие же еще тебя интересуют романы?
— Про давние приключения.
— Ладно, — задумалась вдруг директриса. — То, что ты читаешь, это хорошо. Но читать надо умно. На эту тему с тобой поговорит Людмила Ивановна. Надеюсь, не в первый раз. А сейчас вернемся к любви. Только, пожалуйста, не затворяйся, как улитка в раковине. Разговор останется между нами. Скажи мне, Владик, вот что: давно тебе нравится Инга Сверчкова?
—  Как стала с нами учиться.
—  А ты ей уже писал?
—  Нет.
— Вот видишь, что получается. Пока не было этих глупостей, все шло прекрасно. С чего ты вдруг надумал? Предупредить-то ведь мог и без переписки. А то все сразу получилось. Впутал сюда своего же товарища, и эпитет себе нашел подходящий.
—  Я же хотел помочь! — непроизвольно вырвалось у меня.
— У слов существует один смысл. —  Виктория Августовна глубоко затянулась, и ее брови, как взрывом, отбросило на собравшийся в складки лоб, —Понимаешь, о чем я тебе хочу сказать?
— В книгах тоже любят ,—отчаянно возразил я.
— Послушай, а тебе не кажется, что ты фантазируешь? — Виктория Августовна перестала морщить переносицу, зато так вскинула голову, что напрягшаяся шея сделалась некрасивой, как у ощипанной курицы.— Ты ведь совсем еще мальчик.
— Что я такого сделал?
Вопрос, чисто по-мальчишески сорвавшийся у меня с губ, заставил Викторию Августовну снисходительно усмехнуться, а Людмилу Ивановну прикрыть веки.
— Ты, мой друг, хватил через край. Увлекся и забежал вперед. Сам посуди, какая может быть любовь в твоем возрасте? Это слишком большое чувство, которое обязывает нас ко многому. Надо к нему готовиться. Любовь — та же школа. Сначала учатся уважать, быть интересным, словом, обогащают себя на будущее. Вот о чем тебе следует подумать. И вообще, — нервно втискивая папиросу в полую черепашку, сокрушенно вздохнула Виктория Августовна — сейчас не то время, чтобы увлекаться красивыми девочками. Враг еще бесчинствует на нашей с тобой земле. Каждый день умирают на полях войны советские люди. Сотнями, если не тысячами. Мы все сражаемся. Поэтому ты, наравне с другими, должен исполнять гражданский долг. Надеюсь, ты понимаешь, в чем он заключается?
— Надо хорошо учиться, — вспомнив о первой заповеди, заученно проговорил я.
— А еще примерно себя вести, — подсказала Людмила Ивановна.
— И слушаться старших, — завершила здание Виктория Августовна.
Три вещи меня занимали: не вздумает ли директриса уведомить отца о моих любовных похождениях (тогда хоть вовсе не приходи домой); можно ли заполучить письмо назад или его будут обсуждать на школьном совете; останется ли в тайне причина перевода Инги в другую школу?
— Все, Соловьев, — прервала мои размышления Виктория  Августовна. —Можешь   идти. — Страдальчески вскинув бровь, она опять потянулась за папиросой.
С тяжелым сердцем я повернулся на месте и вышел вон.