Гусенков В. П. / О жизни и творчестве

Артаньян на сибирских дорогах

Пути-дороги в литературе – самые трудные. Нельзя пройти проторенной тропой – она приведет к эпигонству. Опасно влиться в широкую реку – в ней только русло остается чистым. На литературном небосклоне видны лишь те звезды, что светят истово.
Надо искать себя заново, и прозаик Владимир Гусенков определяется непросто и неспешно.
Первая книга «Корабли выходят на орбиты» появилась в печати в 1981 году, за год до окончания филологического факультета Иркутского университета. Студент Гусенков хорошо ощущал кипение страстей в поэзии, которая в те годы явно лидировала, поражала воображение обилием имен, группировавшихся в поколения, сотрясавших эстраду и уходивших в область только-только пробивающей русло «тихой» лирики. Книга «Корабли выходят на орбиты» – поэтическая. Два ее раздела «Земля и люди» и «Дыханье рощ» отражают явное противоборство двух начал: лирики «трибунной» и натурфилософской. В те годы все решилось отнюдь не в пользу «чистой» поэзии. Начинающий автор отдал дань тем и другим и успеха не достиг. Образы мальчишки, в ладонях которого «стучит пулемёт», матросов, идущих в бой за лейтенантом, старого мира «со стертыми коронами», «требниками и иконами», рабочих, готовых утром уйти к станкам в «молчанье мудром», традиционны и вторичны. Автор и понимает уже, что «об этом не надо, писали уже», и все-таки пишет о «романтике строек», которая представляется основой жизни, ее неиссякаемым источником, ее «кровью», «честью», «грохочущим нимбом», «эстакадой над шумной водой». Во втором разделе сборника «Дыханье рощ» автор, коренной горожанин, обнаружил чувство подлинной связи с природным миром, неподдельную любовь к нему. Здесь непроизвольно проявилась новая концепция мира, в котором связь человека с природой ощущается как кровная, жгучая, хотя и выражено это наивно и нередко прямолинейно. «Как хорошо, что где-то сталь грохочет, и девушка над озером хохочет». «В этюде есть и фон, и лоно вод, и только нет хозяев этих царственных, которые уходят на завод». Сопрягая мир природы с миром истории, поэт сбивается на клишированные образы «походных коней», «труб и клинков», «кружочки подков» (стих. «Приметы»), отдает дань традиционному мотиву очищения горожанина от накипи буден на лоне природы (стих. «В осеннем лесу»). В первой книге виден талант, но нет глубокого чувства и выстраданных тем. К лирике В. Гусенков впоследствии не обращался.
Вторая книга «Между двумя рассветами» вышла через шесть лет, что свидетельствует о большой и длительной внутренней работе. Как прозаик В. Гусенков оригинальнее и самобытнее. В книгу вошел личный опыт человека, детство которого пало на годы войны. Оно было особенно трудным по той причине, что перед войной умерла мать, и после многих мытарств отца, с утра до ночи занятого на заводе, мальчик был отдан в школу военно-музыкантских воспитанников, где с двенадцати лет и началась, в сущности, его солдатская жизнь.
В рассказе «Март – счастливый месяц» разлита гамма чувств, которые пробуждает в подростке весенняя пора с ее первыми предчувствиями и то, что гасли и меркли они под тяжестью нищеты, полуголодного существования и беззащитности перед более сильными сверстниками. В рассказе, который позднее составит часть повести «Бесплатка», уже видны и мастерство лепки характера, и выразительность детали. Серый военный быт здесь виден не сам по себе, а как образ мира, перевернутого вверх дном, испытывающего на прочность ежедневно и ежечасно.
Привлекает внимание и рассказ «Краб» о быте вчерашних фронтовиков и стремительно меняющейся атмосфере второй половины сороковых годов. «Сороковые-роковые» оставались таковыми и после окончания боев, и молодой автор передал атмосферу тех лет как стремление вчерашних воинов держаться артельно, вместе, оберегать свое право быть человеком, если война лишила тебя рук или ног. Кто помнит то время, знает, что отмена многих льгот фронтовикам-орденоносцам породила волну отчаяния и скептицизма. Герой рассказа «Краб» неспроста поражает мальчишек «головой полубога», могучими бицепсами, с помощью которых он передвигал инвалидную коляску, черным жаром волос, а главное, несгибаемым характером и жизнелюбием. Такие университеты не забываются. В рассказе «Горные яблоки» крупно выступает образ старухи-великомученицы Мелентьевны, о которой говорят, что ее «верблюд делал». Писатель умело спроецировал характер, изрядно покореженный военным бытом, в новую уже послевоенную пору, когда героиня не дает отдохнуть от каторжного труда ни себе, ни сыну. А породнила их и впрягла в одну колесницу давняя история с раскапыванием мертвых немцев, с которых по нужде пришлось снимать ботинки. Вот и не проходит у обоих ощущение холода тех мучительных дней. 
Повесть «Между двумя рассветами» давшая название сборнику, менее удачна. Писатель посвятил ее жизни производственного коллектива, пытался высветить его проблемы в быту, что было, конечно, похвально. Но подвело писателя намерение сделать содержательной саму форму – разорванную композицию повести. В ней характеры подаются кадированно, монтажно. Их видит читатель то глазами кота Чудика, то через призму общежитского коменданта, то как прямую подачу их через любовные дела. Как типы социальные не откристаллизовались ни главный герой повести Женька Сукин, ни его дружок Федька, ни их подруги. Не спасает их от плоскостной подачи и иронический стиль повествования, входивший в моду в прозе первой половины 60-х годов как противовес «железобетонному» роману с героями, у которых был «вместо сердца пламенный мотор». Герои В. Гусенкова отторгали подобные схемы, их мир захламлен бытом, но им же и заслонен, и обеднен до предела. Повесть не удалась и интересна сегодня лишь как аргумент в споре стилей, в творческой полемике, вытеснявшей псевдоканоны недавнего прошлого.
Новая книга «Мой бедный Артаньян» пришла к читателю девятнадцать лет спустя. Читатель имеет возможность убедиться, как возмужала мысль писателя, в какой мучительной и многолетней переоценке ценностей шел этот процесс. Задумано и продолжение книги как роман в повестях и рассказах о человеческих судьбах послевоенной поры.
Две повести «Бесплатка» и «Мой бедный Артаньян», составившие книгу минувшего, 1987 года, объединены единством мысли. Автор обозначил ее четко и недвусмысленно: отчего так живуче зло? Носители его легко могли бы быть потеснены, найди мы в себе мудрость объединится. Где искать эту мудрость?
Вопрос старый и вечный. Ответ на него найти непросто, потому что меняется и характер зла, и границы его распространения.
И все-таки правы великие мужи, искавшие причину бед в самих людях. «Бедствия человека, – писал А. Радищев, – происходят от человека», и поражался его способности «с безумными обезуметь», среди преступников и стать «наемниками мучительства». «Вся путаница идет от людей, у которых нет мыслей и чувств», – пишет Л. Толстой А. Фету и в 1878 году и настойчиво проповедует идею непротивления и терпения, чтобы не увеличивать зло в борьбе с ним. «Напряжение духовной любовной силы» считал писатель единственной опорой мироустройства …
…Война вошла в наше сознание как время массового проявления высоких чувств и поступков. Однако во всякой войне человечество стоит лицом к лицу с массовым проявлением аморализма: убийством себе подобных, изысканием самых изощренных средств массового уничтожения.
Герой Гусенкова в силу возраста об этом не знал и не догадывался. Его военное детство протекало в далеком сибирском городе, куда долетал грохот сражений, но где человека испытывали каждый день голод и неустроенность, отсутствие необходимой одежды и тепла. Но не это было самым трудным в судьбе подростка, а то насилие, что исходило от более благополучных сверстников, от взрослых, которые искали в условиях общей беды более легкой участи. Мошенники и воры, жулики и авантюристы не переводились не только на фронте, но и в далеком тылу. Украденные карточки на хлеб – ситуация, широко распространенная повсеместно – вот одна из трагедий, пережитых многими. С нее начинается путь к себе у маленького героя повести «Бесплатка» Владика. Женщина, выманившая у него хлебную карточку, наверное, тоже имела детей, но ее дети имели мать в отличие от того, у кого она отняла последний кусок хлеба.
Ко времени второй военной зимы Владик уже привык быть в доме и за хозяйку, и за безотказного сына, заботившегося о куске хлеба и горячем чае для отца, появлявшегося в доме лишь на ночь. Но болезнь отца и утрата хлебного пайка сломали его. На помощь пришла забота государства о своем будущем. Открывались котлопункты для ослабленных детей, бесплатные столовые для истощенных.
Вот здесь-то и случилась самая большая радость – возможность походить в «бесплатку» и самое горькое детское горе – унижение от крутившихся вокруг нее стяжателей. Выбор был жестким: либо отдавать блатной компании часть пайка, либо защитить себя ценой риска.
В. Гусенков ведет повествование в спокойной, невозмутимой традиционной манере рассказывания, почти нигде не поднимает голос до негодующих интонаций. Он знает, в простоте, но содержательности рисунка и заключена суть изображаемого.
Читатель видит, что меняется характер войны (уже миновал сталинградский котел, приближалась Курская дуга, начиналась перебазировка сил на восток), меняется и облик словно из болезни выходящего мира, меняется и суть зла, сопутствующего ходу вещей. Герой мужает в преодолении себя. Что еще оставалось ребенку, рано познавшему сиротство и недетские испытания.
Страницы повести, воспроизводящие кружение коршунов вокруг «бесплатки», написаны с такой мерой спокойной объективности, которая и способна исторгнуть читательское негодование: доколе? Как это возможно? С героем мы расстаемся в тот момент, когда он изготовился к протесту и сопротивлению, но реализовать себя не успел. Сама жизнь пришла на помощь. А может это писатель спасовал перед жестокой реальностью и пощадил наши нервы? Во всяком случае он не скрыл главного: ослабленному голодом задиристому мальчишке было не под силу вступать в противоборство с группой паразитирующих на чужой беде хищников, подогреваемых взрослой бандой.
В повести «Мой бедный Артаньян» центр противоборства книгочея и романтика Владика со спаянной группой сытых и их подпевал перемещен в самую что ни на есть прозу быта. У Владика прохудились валенки и не во что было переобуться, когда улицами овладели весенние ручейки и лужи. Купленные отцом блестящие с розовой мягкой подкладкой галоши были украдены. Наступил день, когда в школу пришлось идти в найденных на дне сундука материнских сапогах.
Молодость жестока, но герой и не догадывался, какой шквал насмешек и издевательств вызовет этот выход. К счастью, мир не без добрых людей. Женские сапоги выменять на мужские в те годы не было проблемы. Эта деталь проходит в повести как проходная, но она многозвучна в характеристике эпохи.
Не прошел автор и мимо меняющегося отнюдь не в лучшую сторону школьного климата. Влюбленному мальчишке в учительской говорят: как можно, ведь идет борьба с врагом и всякое подобное «расслабление» чуть ли не вражеский уклон.
Вместе с героем В. Гусенков размышляет о природе пассивности, равнодушия к бедам ближнего. Разумеется, всем было трудно. Мальчишки старались простудиться и заболеть, чтобы получить дополнительный кусок хлеба. Родители, такие, как отец Владика, не выходили из цехов сутками. Но насколько легче было бы одолевать несчастья войны, будь в каждом сердце сострадание к судьбе рядом живущего! Этого-то и не хватало острее всего в детской среде.
От сытости Десятки, подловатого, всегда готового к иезуитскому глумлению Пня, от бездарного Василька, мать которого подпирала класс в успехах через свою должность в гороно, от долговязого Коршуна и жизнерадостного коротышки по прозвищу Мазня, не было жизни. «Ахтунг», – кричал последний, завидя Владика у школы. Ему ненавистен был его сверстник по одной лишь причине – был он «ученая птица». Компания была бы не так страшна, если бы не ее парализующее действие на «пуганых ворон». А ведь именно благодаря им зло и становилось порядком вещей, разливалось в воздухе, становилось привычным. «Я так тогда ни до чего и не додумался: почему нам, большинству, никак на удается сладить с «хорьками». Вместо того, чтобы объединиться и дать им сразу отпор, мы сначала делаем вид, будто ничего такого не происходит, а потом начинаем хныкать, а то и заискивать. Они это сразу чувствуют. Они привыкают к тому, что мы обязаны их бояться и начинают помыкать в открытую. Вот что получается» .
«Будет ли так всегда?» – размышляет герой, и ответа на этот вопрос ему найти не дано. Как, впрочем, не дано и нам, сегодняшним, пытающимся открыть механизмы торможения на пути переустройства мира. А ведь механизм в руках самих людей, у каждого из живущих!
Проза В. Гусенкова, неспешно, но основательно работающего в литературе, привлекает своей прозаичностью, простой, естественностью повествовательной манеры. Ему не нужно делать над собой усилий, чтобы перевоплотиться в мир ребенка. В нем слишком много от всего, что испытал автор, коренной житель Иркутска, хорошо знающий все уголки своей малой родины, всю смуту чувств, испытанных здесь в труднейшие для Отечества дни. Обладая даром живописца (В. Гусенков учился в Иркутском художественном училище) он одинаково рельефно создает и лица, и городской интерьер, и природу родного края. «Наш город, и прежде не отличавшийся особой веселостью, стал вовсе напоминать понурую лошадь, забывшую, когда ей в последний раз давали овес, а не сено». Закипели страсти на барахолке, куда как «стервятники на мертвечину слетались перекупщики». «Бабья скорбь» не стоила здесь и «вздоха кукушки». В душах детей, «зеленеющих наперекор всему, война оставила свои автографы». Дети видели, как исчезают городские тротуары, которыми топили печи и как отвоевывался под посадки каждый уголок городской земли. Тянулись на запад эвакуированные, перекликались на высоких крышах женщины, сбрасывающие снег, останки соборов, легенды об орудующей в городе «Черной кошке», большая улица, еще покрытая брусчаткой, высокие и лесистые берега на противоположной стороне Ангары, и весна…» «Чуть не жарища на улице», – так откликалась природа на убывающую войну.
Мир подростка, впитавшего неумолимую пестроту жизненных красок, омывали и очищали книги. В. Гусенков много раз прибегает к параллелям, почерпнутым из мира литературии. Любимые герои Владика нередко становятся помощниками в его противостоянии прозе быта, его неумолимой суровости. Правда, иногда образы культурной памяти теснят друг друга и нынешнему, не очень начитанному юношеству, ничего не говорят. Но автору эти параллели необходимы. С ними повествование обретает легкую ироническую окраску, дистанция между героем и рассказчиком сокращается.
Книга «Мой бедный Артаньян» вносит в духовный мир современника живой источник правды. Она показывает, что у городов, как и у людей, бывает своя судьба, а все пережитое народом достойно памяти. Именно памяти, а не хронологии и календаря. А еще она учит достоинству, гордому чувству человека, которое нельзя терять ни в каких обстоятельствах, какими бы они ни были.