Волкова С. Л. / Произведения
Корноушка
Как ударил мороз в тайге! Леший Парфен медвежью шубу надел и спать завалился. Только не может заснуть: на лесника Ивана злится. Ворочается с боку набок:
– С какой это стати он у меня в тайге командует то лесинку сухую повалит, то для лосей рубит ветки. Взялся кормить синиц и белок. Нет, я ему покажу, кто тут хозяин!
Стал он пугать лесника Ивана: волком воет, ухает филином. А тому всё нипочем: у него ружьё. Притащил тогда Парфен выворотень и бросил поперёк дороги, что вела к лесникову дому, засыпал его снегом.
Бежала лесникова дочка Павлинка, споткнулась, больно ушибла ногу. Радуется Парфен:
– Пусть теперь леснику не спится.
Разболелась Павлинка, и отвез Иван её в больницу. Уговаривал не скучать, обещал навещать. А ещё обещал ей добыть оленьи сапожки:
– Будешь прыгать в них, как кабарожка.
Лечат Павлинку в больнице, лечат, только нисколько Павлинке не легче. День уходит за днем…
Как подошло Рождество, отпустили ребят на праздники домой. Скучно Павлинке в палате одной. Отвернулась к стенке, плачет. Вошла больничная няня Матвеевна:
– Не плачь, я тебе зайчика сделаю.
Сняла с головы косынку белую, разложила ее на коленях, так и сяк повертела, перекрутила несколько раз, навязала узлов. Вот и заяц готов. Правда промахнулась немножко няня: левое ухо у зайца длиннее правого. Она смеется:
– Заяц вышел корноушка. Зато тебе с ним не будет скучно.
И ушла. Приподнял Корноушка левое ушко и прошептал:
– Кто-то сюда идёт.
Прислушались: стук да стук по больничным ступеням. Отворились в палате двери, дохнуло морозом, еловой смолкой, и вошла в палату таёжная ёлка. Потопталась у дверей, снег с веток стряхнула и встала в угол. Павлинка в ладоши захлопала:
– Какая красавица! Только где же игрушки?
А заяц шепчет опять:
– Павлинка, послушай…
Прислушалась девочка: кто-то в палате поёт. Пригляделась – на еловой верхушке снегирёк над поляною снежной. И рубашка на нём, как у снегиря, алая.
Павлинка с кровати встала, на одной ножке до ёлки доскакала:
– Ёлочка, тебя отец послал?
Никто ей не отвечает. А Корноушка вдруг говорит:
– Хочешь, Павлинка, я про Ивана все разузнаю?
И убежал. Павлинка без Корноушки скучает, донимает Матвеевну:
– И я бы с ним пошла. Кода я выздоровею?
Матвеевна поправила косынку:
– Даст бог, к Пасхе будешь здорова.
– А Пасха, Матвеевна, скоро?
Весной распустится верба, освятят её в церкви в Вербное воскресенье… А там следом и Пасха, святая неделя.
Пригорюнилась Павлинка:
– Нескоро… И от отца весточки нет.
– Надо терпеть, – вздохнула Матвеевна.
И Павлинка стала терпеть.
… Запропал Корноушка в тайге. Всё ему незнакомо. Увидел он на сосне ворона:
– Где изба лесника?
Ворон клювом показал:
– Там.
Побежал Корноушка, куда ворон сказал. Видит – изба, постучал, выскочил леший Парфен:
– Кто ты такой? Сроду у меня в тайге не было таких, корноухих!
– А меня Матвеевна из косынки белой сделала. Павлинка в тайгу послала узнать про отца, лесника Ивана.
Шерсть на лешевой шубе дыбом встала. Схватил он Корноушку и давай трепать:
– Я тебе покажу лесника!
Еле вырвался бедняга из лешевых лап. Очутился на Заячьей поляне, сам не помнит как. Окружили его зайцы:
– Не слыхали ли чего про лесника Ивана, братцы?
– Нет, его нет в нашей тайге. Леший Парфен за перевал всех оленей угнал. И лесник ушел вслед за оленями.
С тем и вернулся Корноушка в больницу.
– Вот, Павлинка, и все вести.
А время не стоит на месте. Уже вернулась в тайгу ёлка рождественская. На санках белый январь пролетел. Промчался февраль у бурана на спине. Съехал с горки на блине веселый март.
Стал снег в тайге подпревать: дело к апрелю. Выстукивает полдень за больничным окошком капели. Матвеевна повеселела:
– Пора идти в лес за вербой.
Корноушка вызвался опять:
– Я сбегаю.
Обежал он на этот раз ворона стороной. Обошел и лешеву избу. Только тот его по следу вызнал:
– Что ты опять, корноухий, здесь делаешь?
– Пришел за вербой для Павлинки и для Матвеевны.
– Я вам всем покажу сейчас вербу!
Разбушевался Парфен, нету спасу. Вековые деревья валит. Обломал все верхушки верб по реке. Всю ночь бушевал, к утру захрапел. Прокрался Корноушка к реке после метельной ночи. Нет на вербах ни одной ветки, чтоб была она с почками. Сидит, горюет беленький:
– Что скажу Матвеевне? С чем ей в церковь идти?
И видит – снегирь летит. Опустился на ветку: «пиить, пиить».
Пригляделся Корноушка и узнал – не снегирёк это, тот самый ангелок рождественский, в рубашке алой. Крылышками затрепетал он и опустился на вербу. Обломанную ветку обхватил, дышит на неё, греет. И бурая ветка в ладошках его розовеет. Перепорхнул на другую вербу, на пальчики дует: залубенели они от холодного ветра, от утреннего мороза. Зато обломанные ветки ожили. И распустились на них зайчики серебристо-розовые. С пучком вербы прибежал Корноушка на Заячью поляну. Зайцы ему рады:
– А ты почему белый? Смотри, мы давно уже серые. Снимай свою шубу и ты. Мы тебе серую дадим.
Покачал головой Корноушка:
– Нельзя мне, братцы, быть серым. Завтра воскресенье Вербное. Матвеевна в церковь пойдет в косынке белой. Значит, и мне надо быть белым.
Помахал зайцам и поскакал по тропе. Хорошо его, белого, видно в прошлогодней траве. А леший Парфен сидит на трубе, за тайгой наблюдает:
– Сейчас-то уж я тебя поймаю!
И, как пить дать, поймал бы, но и ангелок не дремал, следил за Корноушкой. Взлетел он высоко в небо, нашёл снежное облако, растормошил его, растрепал. И посыпал из облака снег густо, словно перья и пух из подушки. В метельной кутерьме не только что зайца, а и рук своих не разглядеть.
Дивятся Павлинка и Матвеевна, глядят в больничное окно:
– Скоро Пасха, а на дворе-то – чистое Рождество.
Домчался Корноушка до больницы знакомой тропинкой, в палату вбежал, протянул Матвеевне вербу.
Пошла назавтра Матвеевна в церковь, освятила вербу. А когда через неделю возвращалась со службы пасхальной, ей Павлинка с отцом повстречались. Похристосовались они и попрощались:
– Виноват я, Матвеевна, не смог дочке оленьи сапожки добыть.
А Павлинка весело крикнула:
– Не нужны мне теперь оленьи сапожки!
И запрыгала рядом с отцом то на одной, то на другой ножке.