Волкова С. Л. / Произведения
Василиса-кудесница и Василисина лестница
Пашуткину бабушку зовут бабка Анфиса. А кошку её зовут Василиса.
Бабка Анфиса с утра во дворе. А в доме Василиса хозяйничает. Проснётся Василиса, спрыгнет с печи, забренчит умывальник – трень-брень!
Умоется Василиса и идёт в палисадник открывать ставни.
Ставни откроет – солнце в дом заглянет.
Солнце в дом заглянет – разбудит кукушку на часах.
Кукушка начнёт куковать – разбудит кухонный ножик. Начнёт ножик плясать – лучинку щепать. Лучинка прыг в печку – огонь в пляс пойдёт.
Сковородку плясать позовёт. Сковородка зазвенит – разбудит тесто в квашне.
Тесто на сковородку – шлёп и станет румяным блином. Пашутка и бабка Анфиса блины едят – Василису нахваливают.
А во вторник ушла Василиса с котятами в гости. Там и заночевала.
Утром Пашутка проснулся, а в доме темно. Не бренчит умывальник: трень-брень! Солнце в окошко на смотрит. Огонь в печи на пляшет. Блинами не пахнет.
Ждал, ждал Пашутка, когда блинами запахнет.
Не дождался. Сам пошёл открывать ставни.
Зашёл в палисадник, сонный, сердитый.
Болтами гремит, ставнями хлопает.
А воробей Пашутке с берёзы:
– У солнышка в доме ставни открой.
– Я без варежек, буркнул Пашутка.
И побежал домой. Пришёл, что такое?
Ставни открыты, а солнышко в окна не смотрит – кукушку не будит. Кухонный ножик лучинку не щепает. Огонь в печи в пляс не идёт. Сковородку не зовёт. Сковородка не звенит. И тесто в квашне спит.
Побежал Пашутка опять в палисадник.
– Солнышко, солнышко, выгляни в ококошко!
А воробей с берёзы:
– Как ему выглянуть? Ставни у солнышка в доме закрыты. Занавески задёрнуты. Некому солнышко разбудить. Некому ставни в дом открыть.
– А где его дом?
– А вон с голубым палисадником.
Посмотрел Пашутка вверх. Снег в палисаднике белый, глубокий. Окна высокие.
– Нет, мне так высоко не забраться. По такому глубокому снегу к окошку не пробраться.
Пришла со двора бабка Анфиса: солнце в доме не светит, блинами не пахнет. Накинула бабка Анфиса платок и побежала к соседям.
– Солнце в доме не светит, блинами не пахнет. Возвращайся домой, Василисушка!
Василиса котят собрала, вместе с бабкой Анфисой пошла.
В дом заходить не стала. Из сарая лестницу достала.
В палисадник принесла, к завалинке приставила. Достала лестница до верхушки берёзы. Достала и выше – до самого дома с голубым палисадником, до высоких окошек с голубыми ставнями.
Забралась Василиса по лестнице, открыла все ставни, постучала в окошко.
Солнышко, солнышко,
Выгляни в окошко,
Приходи к нам в дом,
Угощу блином.
Солнышко проснулось, улыбнулось Василисе.
И заглянуло в окошко к Анфисе.
Стала кукушка в часах куковать.
Стал кухонный ножик лучину щепать. Лучина в печь скачет. Огонь в печи пляшет. Сковородка с места вскочила тесто в квашне разбудила. Блины пекутся. Бабка Анфиса с котятами их ждут не дождутся.
А Пашутка в палисадник побежал.
– Не уноси, Василиса, из палисадника лестницу. Не запирай в сарай. Завтра я не буду спать. Пойду ставни открывать.
Резной Гребешок
Пашуткина мать далеко уезжала, оставила сыну Резной Гребешок. Гребешок утром рано Пашутку причешет, пригладит, будто ласковой рукой погладит. Вечером колыбельную песню споет:
Баю-баю-баюшки,
Храни подарок матушкин.
Береги Резной Гребешок,
Не ходи с Гребешком
За порог.
Забыл Пашутка утром, что
ему пел Резной Гребешок. Вышел с Резным
Гребешком за порог. Увидела его сорокащеголиха,
стала Пашутку приманивать:
Подойди ко мне, Пашутка,
Научу тебя летать —
До солнышка долетишь –
Подсолнушком угостишь.
Как на солнышке
Подсолнушки растут,
Паше семечек в карманы натрясут.
Пашутка к сороке близко подошел, схватила она Резной Гребешок и вмиг улетела.
Ходит Пашутка, головы не поднимает, все под ноги смотрит – может, выронила сорока его Гребешок?
Искал – не нашел. Нет его ни под забором, ни за забором, ни в канаве, и на дороге нет. Нашел Пашутка только перья сорочьи. Пошел он там, где перья падали, и пришел к сорочьему дому.
Двери отворил – перед зеркалом сорока-щеголиха сидит, держит в цепких лапах Резной Гребешок и поет:
Резной Гребешок, спой-спляши,
Резной Гребешок, меня причеши.
Да и не как попало,
А чтоб краше павы стала.
Как пошел Гребешок петь-плясать!
Как пошел сороку чесать!
Отпусти меня, сорока,
Не то будет тебе плохо.
Отпусти, щеголиха,
Не то будет тебе лихо!
Гребешок поет, сорочьи перья дерет, только пух по сорочьему дому летает. Выпустила сорока Резной Гребешок, Пашутка его подхватил и бежать. А сорока следом. Да не одна. Всю сорочью стаю собирает, стрекочет, кричит, Пашутку пугает:
– Поймаем – Резной Гребешок отберем! А тебя защиплем, заклюем!
Заслонил Пашутка руками глаза да к волку в дом и угодил.
Волк обувался – от удивления сапог из лап выронил.
– Ой, спрячь меня, дяденька Волк, – просит волка Пашутка. – Гонятся следом сороки. Хотят Резной Гребешок отобрать. Меня заклевать, защипать.
– Вот удивил, – рассмеялся волк. – Когда это волки были малым ребятам защитниками? Да я всех коз в лесу разогнал. Я всех зайцев распугал! Не добуду сегодня ничего на охоте – и тебя не помилую!
Обул волк сапоги, взял ружье, заглянул в пыльное зеркало.
– Ох, и худ я стал. Шерсть как на бездомной собаке скаталась. Дай-ка мне, что ли, твой Гребешок.
Стал Гребешок волка причесывать. Водит по мосластой спине. Гладит по лобастой голове.
Нагнул голову волк, глаза прячет, вздыхает:
– Так ласково меня только матушка гладила. Бери свой Гребешок. А сорок я сейчас распугаю.
Взял волк ружье – как пальнет! Разлетелась сорочья стая в разные стороны. Пашутка домой побежал.
А сороки – хитрые. Стрельбу переждали, снова в стаю собрались – и вдогонку:
– Не ищи у волка защиты! Не ищи! Гребешок отберем, заклюем и защиплем!
Кинулся Пашутка с тропы в сторону и провалился в сугроб. А в сугробе – заячий дом. Зайчиха у прялки сидит, куделю расчесывает.
– Ой, спрячь меня, тетя Зайчиха. По пятам сороки летят. Хотят заклевать, защипать, Резной Гребешок отобрать.
– Лезь к зайчатам на печку.
Залез Пашутка к зайчатам на печку, смотрит: зайчиха гребнем куделю дерет, сердится.
– Возьмите, тетенька, мой Гребешок.
Чешет куделю Резной Гребешок, да так ловко – ниточки не запутает, не порвет. А куделя все больше становится и все белей. Смотрит Пашутка с печи – куделя на мелкие хлопья
рассыпалась. Разлетелись хлопья по лесу. От земли к небу, от неба – к земле. А зайчиха все прядет, колыбельную песню зайчатам поет:
Баю-баю-баюшки,
Вы усните, заюшки.
А зайчиха не спит,
Все у прялки сидит.
Время пряхе куделю прясть,
Время белому снегу упасть.
Прялка жужжит, а в лесу пуржит! Смешала пурга небо с землею. Сорокам и хвостов-то своих не разглядеть. Разлетелись они, по домам попрятались. А прялка поет, прялка кружится.
И видит Пашутка с печи – узорье на прялке точь-в-точь, как у его матушки на сарафане.
И не прялка перед ним кружится – матушкин сарафан на ветру раздувается.
Подошла матушка, сняла Пашутку с печи, взяла за руку – из метели, из лесу домой вывела. Спать уложила, на ночь причесала и колыбельную спела. Проснулся утром Пашутка – он дома. А рядом с подушкой Резной Гребешок.
Дед Полешко
В теньке, в холодке, у сарая все лето стояла поленница. За дождливую осень, за долгую зиму вышли дрова. Всего одно полешко у сарая лежит. А на полешке кто-то сидит: сам ростом с полешко, а рубашка как береста у березы, лицо будто топором
вырублено, а доброе.
— Ты кто?
— Дед Полешко.
— А где ты живешь?
— В поленнице жил, а теперь вот без дома остался.
— А что ты в поленнице делал?
— Делал, что просят. Столярничал, плотничал. Сейчас вот дугу гну для лошади.
Смотрит Пашутка: а дуга-то с ведерную дужку. И всё у деда Полешки маленькое: и топор, и рубанок, и молоток.
Расписал дед Полешко дугу лесными цветами, колокольчиками да жарками, и поставил сушить.
Просит Пашутка:
— Дай мне, дед Полешко, твой топор.
— Тебе для чего?
— В лес пойду, дров нарублю, сложу для тебя новый дом.
— Что ж, бери...
Взял Пашутка топор и отправился в лес.
Подошел к молодой рябине.
Пропела рябина рябиновым голосом:
— Я рябина – молода, первый раз нынче цвела. В рябиновых бусах не накрасовалась. С дроздами-рябиновиками песен не напелась.
На месяц и звезды не нагляделась... Что ж ты так рано пришел?
Услышал Пашутка, что пела рябина, и отошел. Подошел к березе. Качает береза ветками, в гнездах птенцов укачивает.
— Тише, Пашутка, здесь не ходи, в гнездах птенцов не буди.
Отошел Пашутка на цыпочках, подошел к старой ели.
Проскрипела ель:
— Я хоть и стара, да всем нужна. В дупле у меня белка с бельчатами. Между корней бурундуки с бурундучатами. Ты, Пашутка, во мшарник иди. Там бурей сосну повалило. Большая сосна, на поленницу хватит.
Пришел Пашутка во мшарник, видит – сосна повалена.
Сколько он к ней ни подступался – не берет сосну топор. Сел Пашутка на мох, пот вытирает. Вдруг как из-под земли – лесные мужички-бурундучки. В шапках, рукавицах, за поясами – топоры.
Как навалились все разом! Пилы – вжик да вжик, топоры – тюк да тюк. Гору дров мужички нарубили.
Потом один посвистел: «Карий! Карий!»
Прибежал коняшка в оглобельной упряжке. Дуга с ведерную дужку, колокольчиками да жарками расписана. Издалека видно – работа Полешкина.
Сбросали лесные мужички-бурундучки дрова на телегу и сами уселись.
Пашутка домой побежал. Широко перед Карим ворота открыл. Въехал Карий во двор. Мужички-бурундучки дрова сбросали, стали поленницу складывать. Красиво сложили – полешко к полешку. Под каждое полешко положили по орешку. Будет дед Полешко в поленнице зимовать. Будет всю зиму орешки щелкать.
Туесок – золотой поясок
Сделал дед Полешко из бересты туесок. По туеску протянул золотой поясок.
— Дедушка Полешко, для чего тебе поясок?
— Для того, чтобы знать, сколько ягод в туесок насыпать.
Насыпай туесок по поясок. Выше не сыпь. Запомнил?
Пошел Пашутка с туеском за брусникой. На Вороньей горе она рано поспела. Много брусники, хоть граблями греби.
Обидно уходить с неполным туеском.
Просит Пашутка туесок:
— Туесок, туесок, подними поясок.
Послушался Пашутку туесок – у самого краешка уже золотой поясок. Насыпал Пашутка брусники по краешки, стал спускаться с горы, а навстречу медведь:
— Здорово, с туеском золотым пояском, что брал?
— Бруснику.
— Меня, старика, угости-ка.
Запустил медведь лапу в туесок, угостился. Лапу облизал и у самой тропы спать завалился.
Пашутке обидно: брал бруснику, брал, а медведь всю отобрал.
Поднялся опять Пашутка к брусничнику, не стал смотреть на поясок – с верхом набрал туесок.
По тропе спускаться не стал. У тропы медведь спит. Вдруг опять пристанет: угости да угости...
Свернул Пашутка в темный ельник. В ельнике белка рыжая скачет. И все вокруг Пашутки, все около.
Дразнит белка Пашутку, цокает.
— Ц-ц-ц! Гляди-ка, гляди-ка: туесок с верхом насыпан, а ведь по краю протянут золотой поясок.
Жадине достался туесок!
Рассердился Пашутка:
«Дался вам этот поясок! Лучше б его и не было вовсе!»
Только сказал, золотой поясок в траву и упал.
Перешагнул через него Пашутка и домой зашагал.
Шел-шел, пить захотел, стал воду искать. Ни ручейка, ни бочажка не видать.
Вдруг слышит – по кочкам телега гремит.
На телеге – бочка. На бочке дрозд сидит. Воду везет. На весь ельник поет:
Дрозд-водовоз воды вам привез.
Воду вез издалека,
С Мохового родника,
Из-под камешка сырого,
Из-под смородного куста.
Будете пить – дрозда хвалить.
Окружили дрозда птицы: славки, иволги, синицы.
Дрозд из бочки ковшом зачерпнул. Пашутке ковш протянул:
— Дрозд-водовоз никого не обнес.
Пашутка напился воды, ковш отдал. И вдруг спохватился:
— Подожди-ка, дрозд, подожди-ка.
И насыпал дрозду полный ковшик брусники.
Веселей, легче стало идти. Да только вот сбился Пашутка с пути. Как сбился, и сам не заметил.
Вдруг видит: впереди в кедраче что-то светит.
Горит костерок. Над костерком – таганок. На таганке – котелок. А вокруг костра лесные мужички-бурундучки. Они сразу Пашутку узнали, к костру пригласили, похлебки налили.
Сами заняты делом: шишки кедровые шелушат. В горячей золе орехи калят.
Стали орехи в мешок ссыпать, свистеть, Карего звать.
Прибежал коняшка в оглобельной упряжке. Мужички мешки на телегу сгрузили, сами уселись и Пашутку пригласили.
Бойко бежит коняшка в оглобельной упряжке. Мужички-бурундучки орешки щелкают, Пашутке в карманы и в шапку насыпают.
Подставил Пашутка свой туесок.
— И вы, мужички, угощайтесь, не стесняйтесь.
До деревни доехали, спрыгнул Пашутка с телеги.
А Карий Пашутку за рукав теребит:
— Ты обронил поясок?
Вот Пашутка удивился!
— Золотой поясок, ты как здесь очутился? Я ведь тебя в ельнике оставил. Ты в траве лежал...
Отвечает поясок:
— А я следом бежал. По кочкам тряским, по болотам вязким, по сыпучим пескам. Нельзя быть туеску без золотого пояска.
Прибежал Пашутка домой и сразу к поленнице:
— Дед Полешко, я за брусникой ходил. Приладь золотой поясок там, где был.
Опоясал дед Полешко туесок. А брусники в туеске как раз по поясок.
Мышка Прокопьевна
Взялась кошка Василиса мышей из щелей выгонять. Стали мыши Анфису просить-умолять:
— Мы и сами уйдем. Дай нам собраться. Запри Василису в сундук.
Бабка Анфиса закрыла в сундук Василису. Мыши мигом собрались. Дала им бабка Анфиса пятак, чтобы они на новом месте жили богато, до дверей проводила и двери за ними закрыла.
Кошка Василиса вышла из сундука, уши торчком поставила:
— Это кто там за шкафом скребется?
— Это я, Прокопьевна.
— А что это ты там, Прокопьевна, делаешь?
— Анфисин наперсток ищу.
Нахмурилась Василиса.
— Находи и быстрей уходи.
Никто не скребется теперь. Но что-то за шкафом гремит.
— Это кто там за шкафом гремит?
— Это я, Прокопьевна. Наперсток нашла и катаю-играю.
— Хватит играть, хватит катать.
Выходи из-за шкафа.
Вышла мышка Прокопьевна – платочек в горошек, очки с одним стёклышком – на остром носу.
– Возьмите наперсток.
Обрадовалась бабка Анфиса:
– Я тебя не так, как мышей, – до дверей, я тебя и с крыльца провожу.
Вздохнула мышка Прокопьевна, сняла с носа очки с одним стеклом, положила в узелок – и за порог.
Бабка Анфиса ее проводила.
Только Прокопьевна из дому, Пашутка на порог.
– Бабка Анфиса, где мой свисток?
Стала Анфиса свисток искать.
Искала везде, и курятник отворяла, и с гнезд всех кур сгоняла. Искала, искала, пока не устала.
– Теперь ты, Василиса, ищи.
Василиса чердак перерыла, сеновал переворошила. Нету Пашуткиного свистка.
– Ты, дед Полешко, свисток ищи.
Дед Полешко свисток искал – всю поленницу разобрал. И дом, и двор – все вверх дном. Ходит бабка Анфиса, бормочет:
Мышка, мышка, поиграй
И обратно отдай.
Хмурится Василиса:
– Все мышки уже далеко.
– А я, мышка Прокопьевна, тут!
Вбежала Прокопьевна, узелок развязала, очки с одним стеклышком достала. Поискала за печкой, порылась под крылечком и нашла Пашуткин свисток.
Обрадовался Пашутка.
– Мы тебя, Прокопьевна, и до ворот проводим.
Проводили Пашутка с Анфисой Прокопьевну, вернулись домой – Василиса сама не своя.
Во все углы тычется, плачет, мяучит:
– Полосатый котенок пропал!
– Под Пашуткиной шапкой смотрела?
– Смотрела.
– А в сундуке? А в поддувале? А в сапоге?
Полосатого звали, искали, стращали – уши надрать обещали.
Нет, не нашли Полосатого. Бабка Анфиса вздыхает:
– Надо Прокопьевну звать.
Приходи, Прокопьевна,
Выручай, Прокопьевна.
– А что потерялось?
– Мой Полосатый пропал.
Прокопьевна свой узелок развязала, надела на нос очки с одним стеклышком.
Залезла в погреб, бабку Анфису с Василисой зовет.
– Смотрите, вот он, ваш Полосатый.
Анфиса с Василисой в крынку с молоком заглянули и ахнули.
Бабка Анфиса Полосатого вытряхнула. Кошка Василиса Полосатого вылизала.
– Да мы тебя, Прокопьевна, и за ворота проводим.
Долго провожали, руками махали.
Только Прокопьевна за угол свернула, кинулся следом Пашутка, догоняет Пашутку бабка Анфиса. Впереди всех бежит Василиса.
– Ой, вернись, Прокопьевна!
– Не уходи, Прокопьевна!
– Живи у нас, Прокопьевна!
Мышка Прокопьевна и Полосатый
Шесть котят у Василисы. Пять серых белолапых, а шестой – Полосатый. Пять смирных, послушных, а шестой – озорной. Бабка Анфиса Полосатого за уши трясет: за маятник цеплялся, ходики оборвал. Дед Полешко Полосатого за шиворот тащит: табак рассыпал, кисет разорвал. Мышка Прокопьевна на Полосатого с жалобой:
– Он меня, Прокопьевну, Укропьевной дразнит!
Взяла кошка Василиса полотенце, отхлестала своего Полосатого.
– Не цепляйся за маятник! Не дергай кисет! Не дразни Укропьевной нашу Прокопьевну!
Полосатый вырвался, на улицу выбежал, на крышу залез.
На крыше труба, из трубы дым столбом, вскарабкался Полосатый по столбу и очутился на небе.
Бежит по небу пушистое облако. Полосатый к нему:
– Давай играть!
Тронул пушистое облако лапой – из облака пух во все стороны.
Увидела это грозовая туча, нахмурилась. Загремел гром, пошел дождь. А Полосатый и рад. За дождевые нитки цепляется, дергает.
Весь дождик запутал, в клубок замотал. Дождик и перестал. Протянулась по небу пестрая радуга. Катается по ней Полосатый, кувыркается, точно на бабкином половике. Только недолго радуга в небе стояла, скоро растаяла. Негде кувыркаться. И облака сторонятся, боятся. Скучно стало на небе.
Прибежал Полосатый туда, где дым, – к Анфисиной трубе. Слез вниз, молока напился и уснул до вечера. Вечер настал, в двери – стучат.
– Открывайте, это мы, соседские коты.
Дома ваш Полосатый?
– Дома. Где ему быть?
– Мы пришли его бить. Луны в небе нет. Нам, котам, без Луны не живется, по крышам не лазается и не поётся.
Вышел Полосатый:
– Я Луну не брал!
– И пушистое облако не ты растрепал? И дождь в клубок не ты смотал?
Кошка Василиса послушала, с гвоздя полотенце сняла. Бабка Анфиса прут принесла. Идет дед с ремнем. Коты рукава засучили.
– Мы так не уйдем!
Только Пашутке Полосатого жалко: надо Луну искать, надо мышку Прокопьевну звать.
– Помоги, Прокопьевна!
– Выручай, Прокопьевна!
А Прокопьевна из чулана: «Не буду помогать! Не стану искать! Он меня, Прокопьевну, Укропьевной зовет».
Искали Пашутка с Полосатым Луну. Искали, искали, пока не устали.
Соседские коты от двери не уходят. Кошка Василиса полотенце не уносит.
Стоит дед Полешко с ремнем. Ждет бабка Анфиса с прутом.
Помоги, Прокопьевна!
Выручи, Прокопьевна!
Мы искали в самоваре,
Мы искали в чайнике,
Мы искали в кадке,
Искали в умывальнике,
В поддувале и в трубе,
Нет Луны нигде.
В поддувале – зола,
В трубе – дым и сажа.
Помоги, Прокопьевна,
Отыскать пропажу.
Сжалилась мышка Прокопьевна, надела очки с одним стёклышком. Весь дом и весь двор обошла, а Луны не нашла. Прячет глаза:
– И на старуху бывает проруха.
А соседские коты от дверей не уходят...
Кошка Василиса полотенце не уносит...
Стоит бабка Анфиса с прутом...
Ждет дед Полешко с ремнём...
Вздохнула Прокопьевна, ушла в свой чулан.
Назад пришла с плошкой. В плошке огарок от старой Луны, закопченный, заплывший.
– Только и свету было в чулане, – жалеет огарок Прокопьевна. А сама трет огарок золой, чистит огарок песочком. Заблестел огарок от старой Луны ярче нового месяца.
Ушли коты домой не пустые – с Луной. Ушел дед Полешко с ремнём. Ушла бабка Анфиса с прутом. Кошка Василиса полотенце повесила. Опять Полосатому весело!
Побежал Полосатый к Прокопьевне в тёмный чулан.
– Мышка Прокопьевна, я в чулане с тобой посижу. Я глазами тебе в темноте посвечу.
Сосновые санки
Сделал дед Полешко для Пашутки санки. Санки новые, сосновые, полозья берёзовые. Ухватился за них Пашутка, обрадовался.
– Погоди, – говорит дед Полешко, – я колокольцы подвешу.
Подвесил дед Полешко к санкам колокольцы.
Не простые колокольцы, колокольцы-самозвонцы. Колокольцы звенят, чего Пашутка хочет, то и санкам велят.
– Везите меня, санки, до самой Тёплой горки.
Зазвенели-запели бубенцы-самозвонцы:
– Сосновые санки, что вы стоите?
На Тёплую горку Пашутку везите!
Тронули с места сосновые санки, через всю деревню со звоном промчали. У Тёплой горки встали.
Сосновые санки, что вы стоите?
В горку, как с горки, Пашутку везите!
Тронули с места сосновые санки – на Тёплую горку одним духом взлетели. Ребятишки, что внизу были, еще до полгорки не добрались, а сосновые санки уже снова вниз летят.
Охота ребятам на них прокатиться.
Обступили Пашутку.
– Вели бубенцам-самозвонцам, чтоб мы все, сколько есть, в твои санки уселись.
– Надо больно! – задрал Пашутка нос. – Я сейчас с Вороньей горы кататься поеду.
Ребята не верят.
– Далеко до Вороньей горы. За деревней, за лесом Воронья гора. Возле самой Луны.
– А мои санки до нее одним махом домчат. Да что до Вороньей горы! До самой Луны! Не верите? Я вам шапку с Луны привезу. Вон ту, что с краю чернеется.
Зазвенели-запели бубенцы-самозвонцы, и скрылись из виду сосновые санки.
Через деревню, через лес пролетели.
На Воронью гору одним духом взлетели.
На Вороньей горе сосны стоят. На корявой сосне вороны сидят. Не знают вороны, что нужна Пашутке шапка та, что на Луне. Думают: нужно ему гнездо на корявой сосне.
Налетели на Пашутку вороны. Чёрными крыльями машут, острыми клювами клюют. Сбили с санок, в сугроб повалили.
Вылез Пашутка из сугроба. Где сосновые санки? Искал-искал и не нашел.
Задрал голову вверх – до Луны рукой подать. Лунная шапка совсем рядом чернеет.
Полез в гору Пашутка, да быстро устал. Не привык в гору лазить.
Ребята уже беспокоиться стали, когда он наконец к Теплой горке спустился.
Без санок, без шапки.
И ту, что с Луны хотел снять, – не достал. И свою в сугробе потерял. Ох, и досталось Пашутке от бабки Анфисы.
Спрятался Пашутка за поленницу – плачет.
Вдруг из поленницы знакомый голос:
– Не плачь, Пашутка, будут тебе новые санки. Новые, сосновые, полозья березовые. Только без бубенцов.
Назавтра встал Пашутка чуть свет – новые санки готовы.
Побежал Пашутка на Теплую горку.
Ох, высока ты, Теплая горка! Не зря тебя Теплой прозвали.
Лезет Пашутка в гору, тянет новые санки. Жарко ему, будто в бане. Ну наконец-то добрался! Сел на сосновые санки и вниз покатился. Запел в ушах ветер. Чудится Пашутке – бубенцы-самозвонцы звенят.
Звенят-выговаривают:
Всё равно я домчу до Вороньей горы!
Всё равно я достану до самой Луны!
И санок с собой брать не стану, а шапку с Луны достану!
Оглянулся Пашутка: не слышит ли кто?
Нет никого. Только внизу, под горкой, у него во дворе дед Полешко стоит, рукавицей машет.
Тислое Кесто
Сидит дед Полешко на чурбачке у поленницы. Другой чурбачок в руках держит. Подбежал Пашутка:
– Что будешь делать?
– Ушат для кислого теста.
– Ушат – это легко. Это и я могу сделать.
– Попробуй.
Натесал Полешко гладких выгнутых клепок. Надо их друг к дружке подогнать.
Не хватает у Пашутки терпенья. Тяп да ляп. Подогнал кое-как.
Стянул обручем. Пришли ребята, стали звать Пашутку на горку. Пашутка и вовсе заторопился.
Одно ухо к ушату приладил, где полагается.
Другое чуть ли не к донышку.
Дед Полешко повертел Пашуткину работу в руках, ничего не сказал. Сказал только: «Отнеси бабке Анфисе».
Бабка Анфиса руками всплеснула: «Что за ушат такой?»
– Для кислого теста, – хотел сказать Пашутка. Заторопился и крикнул: «Для тислого кеста!»
Завела бабка тесто в ушате, накрыла теплым платком, на лавку поставила.
Назавтра проснулся утром Пашутка, вышел на кухню попить. Слышит: на лавке кто-то пыхтит.
– Кто тут? – испугался Пашутка.
– Это я – Тислое Кесто.
– А чего пыхтишь?
– Хочу с лавки спрыгнуть, да никак не могу,
– Давай помогу.
Спустил Пашутка ушат с лавки на пол.
Тислое Кесто ему глазом подмаргивает:
– Давай убежим!
– Давай, – согласился Пашутка. Оделся тихонько, чтобы бабка не слышала. Тислое Кесто бабкин платок завязало потуже – и за порог.
– Айда, – предлагает Пашутка, – на речку.
Вчера лунки долбили. Будем рыбу ловить. Пашутка торопится. Тислое Кесто едва за ним поспевает. С боку на бок переваливается, пыхтит, сопит. Шло, шло – остановилось.
– Ты чего? – обернулся Пашутка.
– Устало. Больно далеко твоя речка. Нету терпения идти... Давай коня запрягай.
Пришли они на конюшню. Вывел Пашутка во двор коняшку Пегашку, вынес сбрую, отдал Тислому Кесту.
Стало Тислое Кесто коня запрягать. Заторопилось, в вожжах и постромках запуталось, на землю свалилось.
Лежит, подняться не может, на всю конюшню ругается. Кони из дверей конюшни выглядывают, над Тислым Кестом ржут.
Поднял Пашутка ушат, поставил на ноги.
– Не хочу, – дуется Кесто, – не желаю коня запрягать. Пошли лучше пешком.
Идут они дальше по улице.
Едет свадьба навстречу. Разохалось Тислое Кесто:
– Ох, коней остановите! Ох, подвезите!
Остановили коней. Село Тислое Кесто рядом с невестой, Пашутка рядом с женихом.
Шли на рыбалку, попали на свадьбу. Сидят за столом. Только Тислому Кесту никак не сидится. Пыжится Тислое Кесто: «Я да я. Я до потолка достать могу, если пожелаю». Чем больше пыжится, тем выше поднимается. Хозяева
беспокоиться стали: сейчас на стол, на гостей полезет, всю свадьбу испортит. Хозяйка догадалась и говорит: «Что до потолка можешь достать – верю. А вот что до трубы – никак не поверю». Тислое Кесто из ушата вон вылезло:
«Это я не могу достать до трубы? Я могу выше трубы». Кинулось к печке, заслонку откинуло, через дымоход, по трубе и на крышу.
Сидит на крыше. Пашутка с кособоким ушатом стоит. Рядом собака грызёт кость от холодца.
– Прыгай! – Пашутка снизу кричит.
Тислое Кесто как плюхнется вниз! Прямо на собаку и угодило!
Скорей-скорей в ушат впрыгнуло и дёру! Откуда и прыть взялась. Собака от лая захлебывается: нигде не видела, чтобы тесто в ушатах по дворам бегало. Гости из дому выскочили: шум, переполох. Собака заходится, лает, цепь обрывает. Оборвала, за Тислым Кестом по улице гонится.
Куда Тислому Кесту деваться?
К Анфисе на двор! Перед собачьим носом калитку захлопнуло, скорей на крыльцо да на кухню.
Бабка Анфиса обрадовалась: «Вот и тесто подоспело!»
Начинила она Тислое Кесто грибами да капустой, морковью да творогом. Посадила на противень в печь. Тислому Кесту и тут не сидится. И здесь оно пыжится. С противня лезет: «Что за жизнь – в печке сидеть! Не для меня это место – не для Тислого Кеста!»
Пыжилось, пыжилось, так и не досидело, сколько положено. Недопеченными пирогами из печи повыскакивало. Расстроилась бабка Анфиса: никто сырые пироги есть не хочет. Отнесла соседскому Шарику в будку. И тот нос воротит.
Ничего из Тислого Кеста не вышло.
– А всё ты виноват, – ругает бабка Пашутку... – Твой ушат кособокий.
Взял Пашутка ушат, пошёл к деду Полешко. Долго мудрили, пока новый не сбили. Старался Пашутка, аккуратно клёпку к клёпке подгонял. Зато вышел ушат – загляденье. Не кособокий, не кривобокий. И оба уха на месте.
Моховой
Наступила зима. Вставила бабка Анфиса в окна зимние рамы.
Пришёл из лесу старичок Моховой, настелил между рамами мох и остался во мху зимовать. Смотрит Пашутка: в окне старичишка ростом всего-то с кедровую шишку, волосы лохматые, лицо рябоватое, шапка из мха.
А глаза из-под шапки как две болотные незабудки глядят.
Тихо-неслышно ходит он в моховых мягких валенках – поливает герани на подоконнике.
И разговаривает тихо – Пашутке не разобрать. Скажет тихое слово – и расцветут герани посреди зимы. Закрасуются алыми шапками. Что за слово такое? Вот бы узнать!
Бывало, выдует к вечеру печь, бабке топить неохота. Она к Моховому. Он печь по беленому боку погладит, что-то тихо ей скажет. И в доме тепло.
Мороз за окошками ходит, оконные стекла морозит, белого света в домах не видать. Бабка Анфиса бежит к Моховому:
– Скажи свое тихое слово.
Моховой свое тихое слово шепнет – мороз на ту сторону улицы и перейдет. Сразу окошко оттает, засинеет в нем небо, покажется белая улица. Василиса на подоконник вспрыгнет, начнет умываться – гостей намывать.
Гости увидят – их ждут. И придут.
С новостями. С гостинцами.
Долго думал Пашутка: «Что за слово у Мохового?»
Насмелился и спросил.
Улыбнулись глаза – две болотные незабудки.
– Мое слово неслышное, тихое. Здесь его не разобрать. Приходи ко мне за стекло, там у меня тишина.
Стукни три раза – я выйду, открою.
Стал Пашутка собираться к Моховому за словом.
Умылся, причесался, только собрался – ребята в дом.
– Бери, Пашутка, коньки. Мы на речку идём.
Не стал Пашутка долго раздумывать.
Ребята ведь постоят да уйдут, а Моховой весь день дома.
Стукнул в окошко: «Я во вторник приду».
Схватил коньки – и на речку.
Во вторник снова собрался, умылся, причесался.
Вдруг белый заяц в окошко стучит.
Вздыхает Пашутка:
– Я к Моховому за словом собрался!
Повздыхал и так рассудил: не каждый день зайцы в окошки стучат. А Моховой у нас каждую зиму зимует. И побежал за зайцем в лес.
В среду бабка Анфиса Пашутку за солью послала.
В четверг гости приехали с новостями, с гостинцами. Гостили три дня. Так и неделя прошла. Вторая миновала – и зима к концу. Ушел Моховой. Тихо ушел в моховых мягких валенках.
Пашутка не стал горевать: «Придёт снова зима – придёт Моховой зимовать».
Зима пришла – не заставила ждать. А Мохового не видать.
Не стелет он между рамами мох, не готовится зимовать. Бабка Анфиса сама мох настелила – все равно дует из окон и герани засохли.
Гости в дом не идут. Не несут новостей и гостинцев. Да не по ним скучает Пашутка. Он скучает по Моховому. Целый день не выходит из дому. В замерзшее окошко заглядывает. Ничего не видать.
Открыл Пашутка окошко, ступил на мягкий мох и очутился в лесу. Белый тот лес, ледяной. Сосны и елки – белые. И резные высокие травы – белые.
– Моховой! Ау! Моховой!
Откликнулось эхо, осыпался иней с травы:
– Я тут...
Увидел Пашутка под сосной Мохового. Шапка из мха снегом засыпана, белая. И лицо побелело от холода.
– Моховой, я пришёл, Моховой...
Стал Пашутка у Мохового с шапки снег стряхивать. На руки дышать, отогревать. Успел Моховой только слово сказать.
Тихое слово Пашутке шепнул и растаял. Исчез вместе с ним ледяной белый лес.
И засинело в окошке небо.
И заалели герани высокими пышными шапками.
Трава-лебеда
В огороде Анфиса грядки поливает, а Пашутка в траве-лебеде у забора играет. Жарко в огороде Пашутке, скучно.
А одного его бабка на речку не пускает. Пашутка вздыхает: «Был бы я маленьким гусенком, отодвинул бы в заборе дощечку, в щель прошмыгнул и убежал на речку».
Шепчет Пашутке трава-лебеда:
– Что же тут такого? Нужно только сказать гусиное слово. Повторяй вслед за мной, за травой-лебедой: «Слово шипучее, слово гусиное, словно шея у гуся, длинное-предлинное, был я Пашуткой, бабкиным внучонком, преврати меня в гусенка в белой рубашонке».
Повторил Пашутка всё слово в слово и превратился в гусёнка в белой рубашонке. Отодвинул в заборе дощечку, шмыгнул в щель – и на речку. По реке селезни плавают, важные, в жемчуга, в изумруды разряжены.
А серые утки по берегу ходят, на коромыслах воду из озера носят. Бережно несут, ни капли не расплещут.
У них в камышах сад, а в саду растёт виноград.
Плавает гусёнок в белой рубашонке, ныряет.
Важные селезни его не обижают, камешками изумрудными, жемчугами забавляют.
Вдруг слышит Пашутка, шепчет ему с огорода трава-лебеда:
– Жарко мне, траве-лебеде. Сухо мне. Принеси мне в ведерке водицы напиться.
Думает гусёнок в белой рубашонке: пойду попрошу у серых уток ведёрко.
Пришёл. Серые утки Пашутку в сад приглашают, спелым виноградом угощают.
– Нравится тебе, гусенок, наш сад? Вкусен ли наш виноград?
Опять зовёт Пашутку, шепчет трава-лебеда:
– Жарко мне, траве-лебеде. Сухо мне. Принеси хоть в клюве водицы напиться.
Набрал гусёнок в клюв воды, тут задела его крылом стрекоза.
Прытка, быстра стрекоза, будто коза.
– Давай, гусёнок, в пятнашки поиграем. Только, чур, я, стрекоза, первая пятнаю.
Заигрался Пашутка со стрекозой. Поздно вечером вернулся домой.
Стоит у порога гусенком. Как теперь превратиться в мальчонку? Пошел в огород, туда, где трава-лебеда.
Повяла от жары трава-лебеда, полегла.
– Трава-лебеда, а как из гусенка мне превратиться? Ты ведь мне не сказала.
Ничего трава-лебеда не ответила, будто и не слыхала.
Не пошел Пашутка гусенком в дом, до утра дрожал под лопухами. Встал чуть свет, нашел в огороде ведерко – и на речку.
Легко было ведёрко, когда был Пашутка мальчонкой.
Ох и тяжело ведёрко для маленького гусёнка! Едва до огорода доковылял, но воду всю донес, не расплескал.
Стал гусёнок траву-лебеду поливать.
Солнышко встало, в воде веселая радуга заиграла. Поднялась трава-лебеда, прошептала:
– Радуга-дуга, дай дождя!
Поднялась радуга в небо. Расписным коромыслом над речкой повисла. На коромысле два полных ведра. Пролился из ведер проливень-дождь. В речку пролился, на траву-лебеду, на бабкины грядки.
В дождевую лужу Пашутка глядит: «Всё в порядке! И не надо никакого слова! Не гусёнок я больше – стал Пашуткой снова!»
А уж бабка Анфиса дождику рада! Ей огород поливать не надо.
Бабка Анфиса Пашутку простила, первой морковкой его угостила.
Ракитовый барашек
Перед весной стала бабка Анфиса болеть. Лежит на кровати, кашляет, пьет горькое лекарство из пузырька.
– Бабушка, – тревожится Пашутка, – ты когда поправишься?
– Вот появятся на старой раките барашки, встану, пойду на
них посмотрю – сразу здоровая стану.
Каждый день бежит Пашутка на речку Шептунью, к старой раките, не появились ли барашки?
Увидел, что хвостики из почек торчат, и к бабке Анфисе:
– Бабушка Анфиса! Уже хвостики торчат! Одевайся, пойдем на Шептунью! Посмотришь на барашков – здоровая станешь.
Невесело бабка Анфиса взглянула:
– Не дойти мне, Пашутка, до речки.
Вот если бы мне мою молодость хотя на минутку, сразу бы стала здорова.
– А где твоя молодость, бабушка?
– Ушла на дно речки, стала колечком, – сказала так бабка и отвернулась к стенке.
Побежал Пашутка на речку Шептунью. Засыпана снегом Шептунья, покрыта толстым льдом. Никого нет кругом.
Стоит Пашутка на мосту под старой ракитой.
Видит: барашек из почки выглядывает. Белый, точно голубь. А копытца – красные. Позвал его Пашутка:
Белая шубка,
Красные копытца,
Ракитовый барашек,
Выпрыгни из почки,
Пробеги, простучи
По мосточку.
Выпрыгнул барашек из почки. Пробежал, простучал по мосточку и спрыгнул на лед. Опять Пашутка просит:
Ракитовый барашек,
Белый, словно голубь,
Ударь об лед копытцем,
Пробей во льду прорубь!
Ударил барашек копытцем об лед и пробил во льду прорубь. Вода в проруби чистая, словно слеза. Каждый камешек видно. Много их, камешков, круглых, белых. Один камень серый, большой. А колечка на дне не видать. Все бы камешки Пашутка на дне перебрал, если б только до дна достал. Просит он барашка:
Ракитовый барашек,
Красные копытца,
Выпей, барашек,
Из проруби водицу.
Нагнулся барашек к полынье и выпил из нее воду. Стал Пашутка белые камешки поднимать, под ними колечко искать.
Стынут Пашуткины пальцы, а камешков не сосчитать. Все их, до самого мелкого, перебрал Пашутка. А колечка не видать.
Остался теперь один камень – серый, большой. Уперся Пашутка в серый камень руками, толкает – с места его сдвинуть не может. Опять зовет барашка.
Уперлись в серый камень: Пашутка – руками, барашек – копытцами. Толкали, толкали – столкнули камень с места! Под камнем – мокрый песок, а в песок колечко впечатано. Тоненькое, с бирюзовым маленьким камешком. Спрятал его Пашутка за пазуху и побежал домой.
– Бабушка Анфиса! Я нашел твою молодость!
Бабушка Анфиса верит и не верит. Держит колечко из-под камня, со дна речки, и глаза у нее ярче, чем бирюза в колечке, сияют.
Поправилась Анфиса, не охает больше, только тихонько вздыхает. Даже на мизинец колечко ей не налезает.
– Пойдем, – говорит Пашутка, – пойдем на речку, попросим барашка, чтобы впору стало колечко.
Надела бабка Анфиса валенки, и пошли они на речку Шептунью.
Встали на мостик под старой ракитой, зовет Пашутка барашка:
Красные копытца,
Белая шубка.
Ракитовый барашек,
Отзовись Пашутке!
Звал барашка, звал – не дозвался.
Ракитовый барашек не отозвался.
Пашутка и Дашутка
Говорит бабка Анфиса Пашутке:
– К тебе скоро сестричка приедет. Дашутка.
Вот Пашутка обрадовался:
Покатаю сестрёнку на Карем! И на санках с Вороньей горы покатаю!
Побежал за ворота сестричку встречать, бабка вслед:
– Не торопись! У твоей сестрёнки ещё и перинки-то нет!
Вывела бабка Пашутку на крылечко, ласточке-касатке молвила словечко:
Ласточка, ласточка
Чёрная Спинка,
Принеси нам, ласточка,
Пуху на перинку.
Всё лето носила пух ласточка Чёрная Спинка. Давно готова для сестрички перинка. Уж и ласточки-касатки в стаи собираются, а Пашутка всё сестричку дожидается.
Вот уже выкопали в огороде картошку…
– Как подарит воробей твоей сестричке ложку, так и ждать останется немножко.
Поставила бабка Пашутку у порога:
Воробей, вот творог,
Прилетай к нам на порог,
Принеси Дашутке
Ложку на зубок.
Пусть растут зубки
Белые, крепкие,
Пусть грызут морковку
Да твёрдую репку.
Глянул утром Пашутка в окошко: воробей идёт, несёт сестричке ложку. Ложка разрисована ягодами, травой. Сел Пашутка за воротами на лавку.
– Кого ждёшь, Пашутка? – спрашивают соседи.
– Жду свою сестрёнку, а она не едет.
Так зимы Пашутка дождался. Закружили метели. Бабка Анфиса Пашутку зовёт.
– Пойдём встречать свиристелей.
На рябине свиристели уселись в кружок.
Все в свистульки свистят – одна дует в рожок.
Весело играет! А бабка Анфиса ей подпевает:
Свиристель ты, свиристёлка,
Пригони весной к нам тёлку.
Рыженькую с белой меткой,
Назовём тёлушку Веткой.
Ветка – острые рога,
Ветка – гладкие бока,
Ветка вырастет большая,
Принесёт нам молока.
Одну кружку Пашутке,
Другую – Дашутке.
Январь прошёл, февраль прошёл, март месяц идёт. Свиристёлка на верёвке тёлку рыжую ведёт.
Тут птичка-синичка прыг на крыльцо – в клюве у синички письмецо.
Звенит, заливается птичка-синичка:
– К нашему Пашутке едет сестричка!
Сидит Пашутка дома, люльку качает. Синичка для сестрички песню распевает. Идёт корова Ветка, рыжие бока. Несёт корова Ветка сестричке молока.
Варит кашу воробей, студит на окошке.
Воробей всех главней – он кормит Дашу с ложки. Мух от олюльки отгоняет бабушка Анфиса. Стережёт сестричку кошка Василиса.
Новые ласточки кружат за окошком.
Встала сестричка Дашутка на ножки.
К крылечку Пашутка подъехал на Карем.
– Садись скорей, Дашутка, покатаю!
Снежные рукавички
Вязала бабушка Даше рукавицы.
Рукавичку вяжет, клубок так и пляшет, спицы, как синицы, песенку поют.
Только Даша рукавичку на руку надела, она с руки – порх! И к открытой форточке.
– Ты куда? – испугалась Даша.
– Цвинь-пинь Полетаю. Отпусти меня, Даша!
– Что ж, лети, – сказала Даша и пошла гулять без рукавичек.
Скоро замёрзли у Даши руки, стоит она, руки в рукава шубейки прячет.
Вдруг слышит: цвинь-пинь! Птичка-Рукавичка на колышке сидит. Спинка – узорная, грудка – белая, кругленький носик, кисточкой хвостик. Смотрит на Дашу хитрым глазком:
– Почему ты, Даша, в снежки на играешь, снежную бабу не лепишь?
– Руки озяли.
– А ты на меня сердишься?
– Нет, – печально покачала головой Даша. – Раз ты птичка, летай.
– Цвинь-пинь, – пропела Птичка-Рукавичка. – Пойдём со мной, я тебе кое-что покажу.
Летела тут мимо жадная птица сорока. Увидела на заборе рукавичку, обрадовалась: – А у меня нет такой узорной, – и хотела схватить рукавичку.
А та от неё из-под носа – порх!
– Хоть ты и птичка, а всё равно рукавичка. Всё равно тебя поймаю, – рассердилась сорока.
Летит Птичка-Рукавичка, а за ней Даша бежит, руки в рукава шубейки прячет. А следом сорока летит, за деревьями хоронится.
Привела Дашу Птичка-Рукавичка в лес, к большой берёзе. Берёза раскидистая, развесистая, снегом, инеем убранная. А на ветке две снежные варежки висят – белые, пуховые, синим бисером шитые…
– Цвинь-пинь, – стряхнула Птичка-Рукавичка снежный комок с ветки. – Оведай, Даша, моих яблочек. Только рукавичек не снимай, не то рассыплется в руках яблочко.
Захрустела Даша рассыпчатым сладким яблочком. Разгорелись тут у сороки глаза: «А рукавички-то не простые. Не простые – мне бы такие!»
– Угости, Даша, яблочком, – высунулся из сугроба снежный лопоухий заяц.
Сорвала Даша с ветки другое яблоко – протянула зайцу.
– Спасибо, Даша, я тебя за это в хлопушки играть научу. Только в рукавичках играй. А то я заяц снежный, пугливый. Белым снегом обернусь – и нет меня.
Встал заяц на задние лапы:
Раз-два-три-четыре-пять,
Вышел заяц погулять!
Вот так хлопушки! Вот так варежки!
Смотрит из кустов, глаз не отводит от варежек жадная птица сорока. Про Птичку-Рукавичку и думать забыла. А та по веткам поскакала, бросила вниз резной ледяной ключик.
– Цвинь-пинь! От ледяного сундучка этот ключик. Только в рукавичках отпирай – не то растает в руках ледяной ключик.
Открыла Даша сундучок. А там булки, плюшки сдобные, белые леденцы – сосульки сквозные. А ещё подарок: зеркальце ледяное, голубое, в серебро отправленное, бусы жемчужные, серёжки драгоценные.
– Цвинь-пинь! Рядись – в моё зеркальце глядись. Только без рукавичек зеркальце не бери – растает. Бусы разнижутся, серьги осыплются.
Совсем разгорелись жадные сорочьи глаза: «Я не я буду, а волшебные рукавички добуду!» – думает она.
Закрыла Даша сундучок, ключик на ветку повесила, домой засобиралась.
Свистнула Птичка-Рукавичка – из сугроба белая лисица вынырнула, красные санки вытянула.
– Садись, Даша, – говорит лисица, – смело сиди, только рукавичками вожжи держи. Я белая лисица – зимней позёмки сестрица. Метелицей обернусь, белой пылью взовьюсь – угодишь в сугроб.
Раскатились, разбежались красные санки, только вихрем снежная пыль! С горки на горку, по ровной дорожке да опять на горку. А сорока следом летит, без умолку стрекочет-трещит:
– Не туда, Даша, едешь, не туда правишь. За мной езжай, я на ровную дорожку выведу.
Мелькает впереди сорочий хвост, летят следом красные санки. До дому уж близко осталось. Повернул вдруг сорочий хвост с тропинки, свернули следом красные санки – да и опрокинулись. Упали с Дашиных рук дарёные рукавички.
– Стой! Стой! – закричала Даша лисице, схватила голыми руками вожжи и …очутилась в сугробе. Ни лисицы, ни санок. Только вьётся, убегает позёмка. Белая метелица стелется.
– Были варежки твои, стали варежки мои! – прострекотала у Даши над ухом сорока. Натянула она снежные варежки на свои когтистые лапы – и скорее к большой берёзе. Сорвала яблоко да так с разинутым ртом и застыла: в ком снега превратилось яблочко наливное. А с берёзы песенка:
– Цвинь-пинь! Скинь, сорока, чужие варежки, скинь!
– Как бы не так!
Схватила сорока с ветки ледяной ключик, в замок сундука сунула – хрустнул в нетерпеливых лапах резной ключик – простой сосулькой рассыпался.
– Цвинь-пинь! Скинь чужие варежки, скинь!
– Как бы не так!
Что есть силы вцепились в снежные варежки жадные сорочьи лапы.
– Цвинь-пинь! Не для тебя, сорока, мои варежки, скинь! – Рассмеялась Птичка-Рукавичка, вспорхнула и куда-то исчезла.
Тут и рассыпались снежной пылью волшебные рукавички. Белые, пуховые, синим бисером шитые!..
Пришла Даша домой. Смотрит: бабушка у окна сидит и улыбается. А на окошке-то – две рукавички лежат! Что за рукавички! Белые, пуховые, синим бисером шитые!..
Смелый Боюсь
Маленький золотисто-коричневый оленёнок заблудился в лесу. Выскочил на поляну: поляна незнакомая, ёлки и сосны незнакомые, и прыгают по ним незнакомые сердитые белки.
– Боюсь, – тихо сказал оленёнок… – Боюсь…
– Боюсь! – выпрыгнули из кустов незнакомые оленята.
– Эй, Боюсь!
С тех пор так и стали звать оленёнка Боюсь!
Он и правда всего боялся м всегда держал ушки настороже. Ветка хрустнет – сразу убежит.
– Эй, Боюсь, – звали его оленята, – идём играть в пятнашки.
А оленьи пятнашки были вот какие. Кого запятнают, у того на боку – пятнышко.
Боюсь так боялся, что его запятнают, что и убежать не мог. И скоро вся его золотистая шкурка была в тёмных пятнышках-пятнашках.
Но больше всего боялся он тёмной ночи.
– Боюсь, – жался он к своей приёмной матери – Старой Ели.
– Спи, Боюсь, спи, – качалась Старая Ель, баюкала и гладила его мятой лапой. – Спи, Боюсь, придёт год нового снега, пойдёшь к оленьему кузнецу, вернёшься быстрым и храбрым оленем. Спи, Боюсь.
Пришёл год нового снега, и подросли на год оленята, отправились к оленьему кузнецу. И с ними Боюсь.
Много следов вело к оленьей кузнице, и оленята скоро нашли её.
Кузница стояла чёрная, потемневшая от времени и копоти, а на пороге ждал оленят кузнец. Борода – словно седой олений мох, а руки сильные, как старые лесные корни.
Увидел оленят кузнец и пошёл раздувать горн.
Выковал для них подковы – лёгкие, быстрые. Пересчитал, покачал головой.
– Не хватает одной подковы. Видно, искать кому-то чудесную подкову…
Молод я был, когда её выковал, и не сковать мне такой больше…
Встал передо мной тогда олень – звёзды в дремучих рогах запутались, ветер, обессилев, повис на загривке. Быстрая речка покорно остановилась у оленьих ног.
И не хватило тогда вот такой же одной подковы. Из лёгкого ветра и быстрой воды сковал я оленю эту подкову и прибил пятью горячими звёздами. Не видели после ни в одном лесу быстрей и храбрей того оленя.
Да уронил, потерял олень чудесную подкову. Потерял подкову, потерял всю силу и храбрость. А кто подкову найдёт, его силу и храбрость найдёт.
– Это сказка, дедушка, – рассмеялись оленята и унеслись на быстрых, лёгких подковках.
А Боюсь попрощался с кузнецом и отправился искать чудесную, пятью звёздами пробитую подкову – свою силу и храбрость.
Ходил Боюсь по дремучим лесам, заглядывал в тёмные незнакомые распадки. Но ни разу не блеснула в траве чудесная подкова…
И каждый вечер, боясь тёмной ночи, прибегал Боюсь к Старой Ели и говорил, что не нашёл он подковы.
Однажды в тёмном лесу он услышал, будто зовёт его кто-то.
– Боюсь!
Кто это? Старая Ель далеко, и оленята далеко. Наставил Боюсь уши, и снова жалобный голосок:
– Ой, боюсь!
Пошёл Боюсь на голос, увидел девочку.
– Боюсь я, – заплакала девочка, увидев оленёнка. – Я заблудилась, а скоро ночь.
– Бежим скорее к Старой Ели, возле неё не страшно в тёмную ночь.
– Я хочу домой, – ещё горше заплакала девочка.
– Значит сегодня мне не успеть домой до тёмной ночи, – вздохнул Боюсь. – Садись и держись крепко.
И помчался оленёнок, боясь оглянуться. Знал: бежит по пятам тёмная ночь, вот-вот настигнет.
Кончился лес, блеснули впереди огоньки деревни. Спрыгнула девочка с оленёнка и побежала к дому. А Боюсь остался и грустно смотрел ей вслед, не решаясь повернуть назад. В лесу притаилась, уже подстерегала его тёмная ночь.
Вдруг девочка остановилась и побежала назад.
– Фу, какая я глупая, – сказала она, запыхавшись. – Возьми, я дарю это тебе.
Она развернула платок и… пять звёзд вдруг блеснули в темноте.
– Чудесная подкова!
– Я нашла её в лесу, носи, – сказала девочка и побежала к дому.
Чудесная подкова! Не страшась больше тёмной ночи, быстрее ветра мчался Боюсь к родному лесу.
Все уже спали в лесу, и только олений кузнец и Старая Ель видели, как пятью звёздами мелькнула в лесу чудесная подкова.
Боюсь по-прежнему играет с оленятами в пятнашки. Как золотая молния, носится он по поляне, и ни одного пятнышка, и ни одной пятнашки нет на его боках, потому что никто не может запятнать быстрого и сильного оленёнка.
Но ушки Боюсь по-прежнему держит на макушке, слушает: не плачет ли кто в тёмном лесу, не заблудился ли кто, не зовёт ли его. Только услышит испуганный шепот: «Боюсь» – сразу примчится. Не бойся и ты, живёт в лесу под Старой Елью добрый и смелый оленёнок Боюсь.
Всё в чернилах
Медвежонок Гдехвостик стал совсем большим. Ему исполнилось семь месяцев. А для медведя семь месяцев – это всё равно, что для тебя семь лет.
И Гдехвостик собрался в школу. Он уложил в ранец медвежьи учебники для первого класса, поставил на подоконник пустой пузырёк для чернил и лёг спать.
Ночью пришёл Чернильный Человечек и налил в пузырёк чернил.
А утром Гдехвостик пошёл в школу.
Он учился целых три часа, и ещё задали уроки домой.
– Не забудьте сделать уроки, – сказала учительница.
– Я не забуду, – сказал Гдехвостик.
Но как только пришёл домой, сразу забыл. Бросил ранец в угол и пошёл в лес гулять. В лесу почему-то было пусто: никто не бродил, не лазал, не бегал и не ползал.
– Куда это все подевались? – удивился Гдехвостик.
– Все делают уроки, – сказало солнце.
Так оно и было.
Молодые берёзки, которые целыми днями шушукались, смеялись и болтали, теперь стояли прямо, как на уроке, и шептали стихотворение про осень. И птицы учили уроки.
– Чив-Чива-Чиву, – монотонно склоняли воробьи.
– Вью-вьёшь, вьёт-вьём, – твердили иволги.
А солнце водило золотой указкой.
– Европа, Азия, Америка… Африка, – показывало солнце – Австралия, речка Ольхинка.
Как весело запрыгала Ольхинка под солнечной указкой.
– Вот только сбегаю на Ольхинку – и домой, делать уроки, – сказал себе Гдехвостик.
И пробыл на Оьхинке до самого вечера. Наконец он отправился домой и увидел в лесу Чернильного Человечка.
Чернильный Человечек сидел у костра и варил из чернильных орешков чернила. Чернильный Человечек поправил на голове сложенную из розовой промокашки шапочку и строго посмотрел на медвежонка чернильными глазами.
– Ты до сих пор не сделал уроки! Значит будешь делать уроки вечером, – строго сказал Чернильный Человечек. – А моими чернилами нельзя писать поздно вечером. Запомни это.
Но Гдехвостик сел за уроки поздно вечером.
Он зевал и тёр кулаками глаза, кое-как царапал лапой в тетради. И ругал чернила.
А чернила, и правда, вели себя безобразно: они расплывались, собирались в большие кляксы и мазали, где только могли. Как будто сам Чернильный Человечек прошёл по всей комнате! Будто он снял башмаки и босиком прошлёпал по полу. А представляете себе, какие кляксы оставляют босые ноги Чернильного Человечка!
Потом будто Чернильный Человечек надел башмаки. Но зато он снял перчатки. Какие чернильные пятерни остались на стенах! И чернильные пальцы были ещё на книжках, рубашках, подушках и чашках… Гдехвостик лёг спать, так и не дописав урока. А проснувшись утром, ахнул. Всё в чернилах! И зачем я писал этими чернилами поздно вечером! Ведь меня предупреждал Чернильный Человечек.
Придя из школы, Гдехвостик долго всё мыл, скоблил, стирал и тёр, а потом пошёл гулять.
«Только на часик, – пообещал сам себе Гдехвостик.– Сегодня я уже не забуду про уроки».
И прогулял до самого вечера.
Только поздно вечером Гдехвостик снова сел за уроки. И чернила, конечно, опять вели себя безобразно: расплывались, и мазали, и ляпали где только могли.
– Это в последний раз, – сказал утром сам себе Гдехвостик. – Сегодня уж я не забуду про уроки.
И пошёл гулять. Только на полчасика.
В кустах, где росли чернильные орешки, мелькнула шапочка из розовой промокашки.
«Чернильный Человечек!» – испугался Гдехвостик и хотел повернуть назад, но Чернильный Человечек заметил его.
– Как пишутся твои чернила, Гдехвостик? – поинтересовался Чернильный Человечек.
– Хорошо, – пролепетал Гдехвостик и со всех ног пустился домой. Дома он сразу сел за уроки. И чернила писали чисто и правильно. Без клякс.
А когда все чернила вышли, пришёл Чернильный Человечек и снова налил таких же хороших чернил.
И сказка бы кончилась совсем хорошо. Но есть ещё один медвежонок…
Поздно вечером садится он за книжки, зевает, трёт кулаками глаза и кое-как царапает лапой в тетради.
Всё кругом в чернилах, и перепачканная чернилами луна заглядывает через окошко к нему в тетрадку.
А ты, случайно, не встречал этого медвежонка?
Облачный Пудель
Однажды тёплым весенним днём бежало по небу облачко.
Все облака на что-нибудь похожи, а это было похоже на пуделя. Все облака ужасные непоседы. А это облако было непоседой вдвойне.
Во-первых, оно было облаком.
Во-вторых, оно было пуделем.
И вот однажды это пуделиное облако, или этот Облачный Пудель, как вам больше понравится, носился по небу, гоняясь за ветерками, и, нечаянно посмотрев вниз, увидел Мальчика. Мальчик сидел на крыше и смотрел на дорогу. Облачный Пудель спустился пониже и, как самый обыкновенный пудель, помахал Мальчику хвостом.
Мальчик посвистел ему, и Облачный Пудель прибежал на свист, как самый обыкновенный, и опустился на крышу рядом с Мальчиком.
– Как ты думаешь, – спросил Облачного Пуделя Мальчик, – что такое «скоро»?
– А зачем тебе это знать? – поинтересовался Облачный Пудель.
– Моя бабушка ушла в город и сказала, что скоро придёт. Я хочу знать, долго ли мне ещё ждать?
– Скоро, скоро... – забормотал Облачный Пудель. – Скоро это... В общем это очень долго объяснять. Лучше я покажу тебе фокусы.
Облачный Пудель знал столько фокусов, сколько самый обыкновенный, и даже больше.
Мальчик весело смеялся, когда Облачный Пудель после каждого фокуса аплодировал сам себе передними лапами.
И тут они заметили на дороге бабушку.
– Ты придёшь завтра? – спросил Облачного Пуделя Мальчик, слезая с крыши.
– Что ты! – беспечно рассмеялся Пудель. – Завтра я буду далеко отсюда. Очень далеко.
– Останься! – стал просить Мальчик. – Завтра я покажу тебе игрушки, которые бабушка привезла мне из города. Останься, пожалуйста!
– Хорошо, но только до завтра, – согласился Пудель и прикорнул у трубы в ожидании утра.
Всё утро Мальчик и Облачный Пудель играли на крыше, а когда пришло время прощаться, Облачный Пудель протянул Мальчику облачную лапу и поднялся в небо.
А Мальчик остался на крыше. Он стоял и смотрел, как весело бежит по весеннему синему небу его Облачный Пудель.
– Когда ты придёшь? Скоро? – крикнул Мальчик ему вслед.
– Скоро, – беспечно повторил за ним Облачный Пудель.
За день Облачный Пудель обежал полнеба и теперь лежал рядом с солнцем, греясь в его лучах и вспоминая всё, что он сегодня видел. И ему очень захотелось рассказать обо всём этом Мальчику.
Пудель потянулся, поднялся и побежал к знакомому дому.
Мальчика он увидел издалека. Тот сидел на крыше и плакал: оказывается, скоро – это очень долго.
– Не говори мне больше так никогда, сердито сказал он Пуделю, когда тот опустился на крышу.
– Хорошо, – согласился Пудель, виновато виляя хвостом. – Теперь я больше не буду так говорить. Я буду теперь говорить: «Вернусь мигом» или «Прилечу сию минуту».
– А это действительно недолго? – недоверчиво посмотрел на Пуделя Мальчик.
– Долго, – вздохнул Облачный Пудель, – если ты будешь меня ждать, то «вернусь мигом» и «прилечу сию минуту» – это тоже долго.
– Тогда я не отпущу тебя совсем, – капризно сказал Мальчик, теребя Облачного Пуделя за облачную гриву. И не отпустил.
С этого дня в любую погоду над домом Мальчика неподвижно висело белое, похожее на пуделя облако.
Оно не исчезло через неделю, и через месяц, и через год. Дом, в котором жил Мальчик, стали показывать всем, кто проезжал или проходил мимо него.
И все, кто проезжал или проходил мимо, подолгу не спускали глаз с удивительного облака, которое не двигается с места.
Облачные корабли подплывали к странному облаку и звали его с собой, но Облачный Пудель не двигался с места. Облачные коты нахально вертелись возле самого его носа, но он не обращал на них никакого внимания. Облачный лев, на которого Пудель так старался всегда походить, пригласил его на прогулку. Но Облачный Пудель вежливо отказался.
– Мне некогда, – сказал он.
Это была правда. Днём Облачный Пудель играл с Мальчиком на крыше, а ночью сторожил его дом, и все были им довольны.
Разве только бабушка Мальчика огорчалась, что Облачный Пудель не грызёт сахарные косточки, которые она ему оставляет, да Мальчика иногда огорчало то, что к облачному хвосту его Пуделя, как ни старайся, никак не привяжешь бант.
Но однажды утром Мальчик не пришёл к Облачному Пуделю на крышу. Ему подарили настоящего пуделя.
Облачный Пудель ждал столько, сколько приходится ждать, когда говорят «мигом вернусь». И ждал даже так долго, как ждут, когда говорят «вернусь нескоро».
Но Мальчик не приходил. И к вечеру, когда бабушка Мальчика вышла во двор посмотреть, всё ли в порядке, она увидела, что в порядке не всё.
Над домом не было белого пушистого, похожего на весёлого пуделя облака. Серая взъерошенная заплаканная тучка повисла над домом.
– Уплыло! – всплеснула руками бабушка. – Наше облако уплыло!
Но облако было на месте. Просто бабушка не знала, что серые взъерошенные тучки – это тоже облака, только очень обиженные...
Вежливый Дождик
Дождик сидел на туче, болтал ногами: «Спрыгнуть или не спрыгнуть?».
Дождику очень хотелось на землю: скакать через лужи, пускать большие пузыри, бегать и стучать по крышам.
Но приходить в гости без приглашения, всем извест¬но, невежливо…
И он послал на землю телеграмму: «Пойду сегодня в два часа дня».
Застучал по окнам почтальон Гром:
– Получите, пожалуйста, телеграмму. Вам теле¬грамма-молния.
Сверкнула молния, и все прочитали: «Пойду сегодня в два часа дня».
– Ой! – испугался желтый цветок Ноготок. – Дождик собирается. Закрою-ка я свои лепестки. И он закрыл свои лепестки.
– Дождик пойдет, Дождик собирается, – тревожно зашептали листья Старой Березы.
– Лучше не надо! Лучше не надо! Что буду обедать? Что ужинать? – встревожилась Крикливая Синица.
Она боялась, что от дождя попрячется вся вкусная мошкара.
– Хорошо, что Дождик! – обрадовалась маленькая Пеночка-Таловка. – Наконец-то я спою свою новую песенку.
(Пеночки-таловки любят почему-то петь песни в дождь.)
– Что? Дождик собирается? – нахмурилось Солнце. – В таком случае я немедленно ухожу.
И Солнце скрылось за тучу. Тихо-тихо стало в саду.
Перестали шептаться листья Старой Березы. Замолча¬ла Крикливая Синица, и Ноготок притих, закрывшись лепестками.
Только Пеночка-Таловка пела в кустах, она ждала дождя.
Но Дождик все не шел и не шел, он все ждал при¬глашения.
А кто его пошлет без разрешения Солнца?
Вдруг из травы выглянула чья-то полосатая шляпка. Это был Зонтик. Вот кому больше всех хотелось, чтобы пошел Дождь!
– Выгляните, пожалуйста, на минуту! – обратился Зонтик к Солнцу.
– Я не выглядываю перед Дождем, – сердито ответило Солнце.
– Вы не любите Дождик только потому, что никогда не гуляли под Дождем с зонтиком. Попробуйте, пожалуйста, это очень приятно.
Солнце нерешительно выглянуло из-за тучи и ска¬зало: «Что же попробую».
Зонтик тотчас подпрыгнул вверх и раскрыл над ним свою шляпку.
– Теперь можно приглашать Дождик? – спросил Зонтик.
– Можно, – улыбнулось Солнце, – пошлите ему телеграмму.
– Бум-бум-бум! Трах-тарарах! – тотчас же – за¬барабанил к Дождику почтальон Гром. – Вам теле¬грамма-молния.
Блеснула молния.
– Приходите, пожалуйста, поскорей, – прочитал Дождик. – Он очень обрадовался и тут же спрыгнул на землю.
На земле все было так, как он хотел.
Он прыгал через лужи и ручьи, пускал большие пузыри и бегал по крышам, громко стуча пятками по железу.
Ярко блестели и весело шумели под дождем листья Старой Березы. Звонко заливалась Пеночка- Таловка.
Солнце смеялось из-под своего зонтика и зажигало маленькие радуги.
И даже цветок – Ноготок, увидев, что солнце не сердится, улыбнулся веселому Дождику.
На каждой травинке повисла радуга, и в каждом листке притаилась радуга.
А самая большая, в полнеба, радуга досталась ребятам.
Представляете, сколько получилось из нее цветных карандашей!
Всем хватило, чтобы нарисовать Дождик на длин¬ных ножках, быструю молнию, желтый цветок Ноготок, Старую Березу, Крикливую Синицу и Солнце под зонтиком.
Сказка о Лошадке, которая ела
одни шоколадки
Все знают, что лошади едят овес. А я знаю лошад¬ку, которая ела одни шоколадки.
Да вы её тоже знаете. И знаете даже, как её зовут. Не можете вспомнить? Тогда дослушайте сказку до конца.
Папа и мама этой Лошадки ели овёс. И все её братья и сестры ели овес, дедушка и бабушка ели овёс. А она не ела.
– Завтракать! – звала утром мама Лошадь и ставила на стол кашу овсяную.
– Съешь хоть одну ложку, – уговаривала Лошадку мама Лошадь.
– Нет, – упрямо мотала Лошадка челкой, – не хочу каши. Хочу шоколадку.
Все знают, что лошади едят овёс. А я знаю лошад¬ку, которая ела одни шоколадки.
Да вы её тоже знаете. И знаете даже, как её зовут. Не можете вспомнить? Тогда дослушайте сказку до конца.
Папа и мама этой Лошадки ели овес. И все её братья и сёстры ели овёс, дедушка и бабушка ели овёс. А она не ела.
– Завтракать! – звала утром мама Лошадь и ставила на стол кашу овсяную.
– Съешь хоть одну ложку, – уговаривала Лошадку мама Лошадь.
– Нет, – упрямо мотала Лошадка чёлкой, – не хочу каши. Хочу шоколадку.
– И когда ты будешь есть, как все лошади? – вздыхала мама.
– Когда вырасту, – говорила Лошадка.
После завтрака все шли на зеленый луг. Братья Лошадки учились там скакать, а сестры учились тан¬цевать вальс.
Хорошо было скакать по зеленому лугу, танцевать на нем вальс и щипать молодую зеленую травку. Но Лошадка не скакала рысью и не училась танцевать вальс, а среди травы она выбирала только высокие травинки-метелочки, чтобы загадывать на них: «Петух или Курица».
– «Курочка» или «Петушок», – загадывала Ло¬шадка сама себе. – Если выйдет «Курочка», то к обеду дадут большую шоколадку. Если «Петушок» – малень¬кую. – И изо всех сил старалась, чтобы вышло «Ку-рочка».
– Обедать! – звала мама Лошадь. И ставила на стол овсяный суп и овсяный кисель для всей семьи и большую шоколадку для Лошадки.
Вечером мама Лошадь набивала подушки мягкой травой и удивительными снами, и все ложились спать.
Военные парады снились братьям Лошадки и ли¬хие всадники с блестящими клинками.
Пышные плюмажи из страусовых перьев снились Лошадкиным сестрам и посыпанные желтым песком арены великолепных цирков. И они готовы были смот¬реть эти сны хоть до утра.
Одной только Лошадке не нравились сны из подушки.
От военных маршей, цирковых вальсов и оглуши¬тельных аплодисментов у неё начинала болеть голова. Она ворочалась, вздыхала, вздыхала, ворочалась и на¬конец, столкнув подушку с кровати, спокойно за¬сыпала.
И видела шоколадные сны.
Шоколадом пахла высокая трава на лугу, в шоко¬ладных гнездах на шоколадных яйцах сидели шоко¬ладные птицы, и совсем низко висела завернутая в шоколадную бумагу луна.
А утром все начиналось сначала.
– Завтракать! – звала мама Лошадь и ставила на стол овсяную кашу.
– Съешь хоть ложечку, – упрашивала она Ло¬шадку.
– Не хочу каши, – упрямо мотала челкой Лошадка. – Хочу шоколадку!
– Когда ты наконец будешь есть как все лошади? – снова возмущалась мама.
– Когда вырасту, – как всегда отвечала Лошадка.
И... не выросла.
Её братья давно уже стали чемпионами и теперь получали призы и медали.
Её сестры научились танцевать вальс и стали цир¬ковыми артистками.
А Лошадка не стала ни чемпионкой, ни артисткой.
Рысцой бежит она по дорожке зоопарка, катает малышей.
А когда малыши уходят домой, и Лошадка остается одна, она загадывает на травинках-метелочках «Петух или Курица».
Теперь вы, конечно, поняли, что давно знаете эту Лошадку и даже знаете, как её зовут.
Пони, ну, конечно, пони.
Девочка и Остров
Далеко-далеко в море, куда не залетают даже пти¬цы, лежал Остров.
На Острове росли пальмы, а вокруг не было ни души. Днем Остров, разлегшись на солнце, рисовал на песке кораблики. А вечером сам с собой играл в пешки. Но однажды все это ему ужасно надоело.
Поиграть бы сейчас в прятки, – сказал Остров, но никто его не услышал, потому что вокруг никого не было.
Остров решил поиграть в прятки сам с собой, но оказалось, что это совсем неинтересно.
– Подожду, – решил Остров, – может быть, кто-нибудь придет.
Он стал ждать. Но никто не пришел, не приплыл и не прилетел. Тогда Остров поплыл искать кого-нибудь, кто мог бы поиграть с ним в прятки. Он плыл, плыл и увидел пароход. Пароход был большой, толстый. Он пыхтел, и дымил, и мчался куда-то на всех парах. Остров очень обрадовался, когда увидел его.
– Не хотите ли поиграть со мной в прятки? – робко предложил он пароходу.
– В прятки? – возмущенно пропыхтел тот. – Глупый вопрос! И глупая игра! Глупая трата времени! – Пароход кипятился всё больше и больше. – Глупо, глу-у-у-по! – Прогудел он и умчался на всех парах.
«Все пароходы очень заняты, – грустно подумал Остров, – рыбы, наверное, заняты меньше. Вот акула плывёт совсем не спеша».
– Если вы не очень заняты, – обратился к ней Остров, – я бы предложил вам поиграть в прятки.
– О! – любезно улыбнулась акула. – Я очень люблю играть в прятки. Кажется, это начинается так: «Раз, два, три, четыре, пять – иду искать», – и акула в два прыжка нагнала Остров и вцепилась зубами ему в бок.
– Ой! – испугался сначала Остров. – Так в прятки не играют, – обиделся потом он. Повернулся и уплыл.
Он плыл и плыл, но так и не встретил никого, с кем можно было бы поиграть в прятки. Все пароходы были очень заняты, а акулы играли в прятки только по-акульи.
Остров плыл и плыл, переплыл всё море и увидел перед собой берег. На берегу сидела Девочка в новых сандалиях и ногами болтала в воде.
– Не испорчу, они новые, крикнула в ответ Девочка. – А потом они специально для воды. Видишь: у них дырки, чтобы вода вливалась и выливалась.
– Давай поиграем лучше во что-нибудь другое, – предложил Остров.
– Давай, – согласилась Девочка в новых санда¬лиях. – Плыви сюда к берегу.
– Мне нельзя приставать к берегу, – возразил Остров, – я должен быть далеко в море. Ведь я – Остров.
– А как тебя зовут?
– Меня зовут Так-то.
– Я тебя знаю, – обрадовалась Девочка, – мы тебя по географии проходили. Ты расположен... Ты расположен... Где же ты расположен?
– Да, ведь ты уже там не расположен! – вдруг захлопала в ладоши Девочка. – Потому что ты оттуда уплыл! Сейчас я приплыву к тебе, и мы будем играть в прятки.
Девочка приплыла к Острову, и они играли в прятки и рисовали на песке кораблики.
А в это время Остров потеряли.
Там, где должен быть остров Так-то, нет никакого острова!
Когда теряют галоши или зонтик, идут в бюро нахо¬док. Когда теряют остров, сообщают ученым.
Пришли к ученым:
– Острова Так-то нет на месте.
– Ой! – испугался Первый Ученый. – Тогда во всех учебниках и на всех картах ошибка!
– Географическая ошибка, – уточнил Второй.
– Ужасная ошибка, – воскликнул Третий.
– Немедленно в научную экспедицию! – крикну¬ли они все вместе и отправились в экспедицию.
А Остров и Девочка совсем не думали о том, какая это ужасная географическая ошибка, и целыми днями играли в прятки и рисовали на песке кораблики.
Но вот пришла зима. Море стало холодным.
– Я больше не могу приплывать к тебе, – грустно сказала Девочка. Возвращайся домой. Географической ошибки больше не будет...
Но Остров не поплыл домой. Он пристал к берегу как раз против дома Девочки.
Стояла зима, но Остров и Девочка каждый день играли в прятки и рисовали на снегу кораблики.
Правда, Остров теперь уже был островом только наполовину. Ведь он пристал к берегу и стал полуостро¬вом. Но быть полуостровом тоже не так уж и плохо.
Со стороны моря ты всё-таки Остров, и с этой сто¬роны плещут волны и дует ветер.
А с другой стороны стоит дом Девочки, которая так хорошо умеет играть в прятки...
Сказка про старый Зонт
Тополиный город, как все старики, очень боялся простуды.
И в дождливую погоду никогда не показывался без своего большого чёрного Зонта.
Высоко над головой поднимался Зонт.
Представляете себе, сколько всего он видел и знал!
Он видел, как рано утром выезжают из трамвайного парка трамваи. И точно знал, какой трамвай куда поедет.
Он видел, как ночью на спят, смотрят на луну астрономы. И совершенно точно знал, когда будет лунное затмение.
Большой Зонт очень радовался тому, что укрывает от непогоды весь город. И очень гордился тем, что столько видит и знает.
Он видел, как стоят, зорко смотрят с пожарной каланчи пожарные. Он даже знал каждого из них в лицо.
Но это было давно.
Теперь Зонт состарился, вытерся, продырявился. Дождь лил сквозь него, как сквозь решето. Что делать?
«Но из меня может выйти зонт поменьше», – решил Старый Зонт.
И стал укрывать от дождя только одну улицу.
Но всё равно, представляете, – целую улицу.
Он видел, как работает в кабине подъёмного крана крановщик, знал, как он туда подымается.
Он видел, что в своей сумке несёт почтальон.
И точно знал, кому сегодня будет письмо, кому посылка, а кому телеграмма.
Он всё знал про свою улицу.
Знал даже, о чём разговаривал ночью с луной высокий фонарь на углу.
Конечно, он очень гордился тем, что столько видит и знает.
И очень радовался тому, что может укрыть от непогоды целую улицу.
Но время шло. Старый Зонт ещё больше состарился, вытерся, продырявился, дождь лил сквозь него, как сквозь решето.
«Но зонт поменьше из меня, пожалуй, получится», – решил старый Зонт.
Теперь он укрывал от непогоды один дом на окраине.
Конечно, сейчас он поднимался совсем не так высоко над землёй. Но зато он мог видеть теперь, как вылазит из земли и оглядывается по сторонам самая первая весенняя травинка.
И точно знал, когда прилетят и заселятся на чердак стрижи.
Он слышал теперь, как смеялся, а иногда и плакал в доме мальчик Антоша.
Зонт очень гордился тем, тем, что всё знает, и радовался тому, что может укрыть от непогоды весь дом.
Только скоро он ещё сильнее состарился, вытерся, продырявился, дождь лил сквозь него, как сквозь решето.
«Что делать? Сейчас из меня может выйти совсем уж маленький зонтик», – вздохнул старый Зонт.
Теперь его брал с собой в дождь мальчик Антоша.
Зонт, который когда-то укрывал от непогоды весь город, только и видел теперь, что пару сапожек, круглую Антошкину голову да любопытные Антошкины глаза.
Совсем мало успели они повидать. Нов от удивительно: они уже видели город, которого пока ещё нет на земле.
Деревья, в чьей тени ещё никто не гулял, росли вдоль белых улиц.
Машины, ещё пока не изобретённые, бесшумно мчались вдоль них.
Светила, ещё не названные (ведь их ещё не успели открыть), сияли над удивлённым городом.
Старый Зонт заглянул Антоше в глаза и тоже всё это увидел.
Как гордился теперь старый Зонт. И как радовался тому, что может укрыть всё это от непогоды.
Тихий Паровозик
Как только темнело и луна укладывала на мостовой серебряные рельсы, чуть слышно – тук-тук-тук-тук-тук – въезжал по ним в город тихий ночной Паровозик.
Тук-тук-тук – бежал он по улицам, увозил из города прочь все обиды, печали и огорчения. За день их набиралось много, а Паровозик был маленький. Что делать? Он вздыхал, набирал груза побольше, и тук-тук-тук-тук-тук – возил и возил, пока от обид, ссор и печалей не оставалось в городе и следа.
Наступило утро. Люди вставали и улыбались: синее небо, полное птиц и воздушных шаров, сияло над городом. Будто и не было никогда никаких обид, бед, неприятностей и огорчений.
А вечером снова: тук-тук-тук-тук-тук – въезжал Паровозик в город по лунным серебряным рельсам. И так каждую ночь. Горы обид, груды ссор, недоразумений. Сами знаете, какие всё это тяжёлые вещи. А ведь чужие обиды, огорчения и неприятности везти ещё тяжелее. И Паровозик стал уставать. Однажды он так сильно устал, что решил: «Никуда не поеду сегодня. Буду спать. Целый день и целую ночь».
Он лёг спать и сразу увидел сон: у окошка стояла девочка. Не её ли печали вёз он вчера? Все вместе были они не тяжелей голубиного пёрышка. Далеко- далеко их увёз Паровозик. Так далеко, что девочка теперь и не вспоминает о них. Смотрела, как ссорятся на яблоне воробьи, и смеялась…
А потом Паровозик увидел старушку. Он помнил старушкино горе. Тяжёлое горе. Паровозик. едва его поднял. И теперь старушка не горбилась, смотрела ясно и ласково, вела внучку гулять.
Вот два друга, встретившись, пожали друг другу руки. Как давно они были в ссоре! Сколько обидных слов наговорили друг другу! Все их увёз Паровозик.
Смеялась девочка возле окошка.
Ласково смотрела на внучку старушка.
Друзья улыбались друг другу.
Небо сияло, полное птиц и воздушных шаров.
Но вдруг, это сон или нет: кто-то заплакал!
Паровозик. проснулся. Луна стояла уже высоко в небе. Серебряные рельсы блестели в траве.
Как же долго он спал, чуть проспал чью-то беду! И он быстро-быстро побежал к Тополиному городу. Тук-тук-тук-тук-тук – застучали по лунным рельсам колёса. Но так тихо, что никто не услышал их стука. И никто не увидел в ночной темноте, как проехал по улице маленький ночной Паровозик. Люди спали.
Завтра проснутся, а обид, неприятностей и огорчений – как не бывало. Только синее небо, полное птиц и воздушных шаров.
Слон Горошек
Жил-был слон. Звали его Горошек.
Был он весь в зелёный горошек.
Он любил гулять по дорожке. И всегда заходил в телефонную будку, что стояла под тополем. В этой будке звонил Горошек по телефону.
Ну до чего же ловко это у него получалось!
Отпустит монетку, поднимет трубку, звяк! – звякнет, упав в щелку, монетка.
И раздаётся гудок.
– Алло! – скажут в трубке. – Алло! Я вас слушаю.
– Я тоже! – отвечает Горошек. – Доброе утро!
Конечно, «доброе утро!», он говорит только утром.
Днём он говорил:
– Добрый день!
А вечером:
– Добрый вечер!
Слон Горошек звонил всем подряд: знакомым и незнакомым, всем желал доброго утра, доброго дня и доброго вечера.
Но однажды утром монетки у Горошка кончились.
– Как жалко! – вздохнул он. – Утро такое хорошее. Так хочется позвонить всем и сказать: «Доброе утро!»
Утро и правда было чудесное. Маки клонились под утренним ветерком, играли утренними росинками.
– Возьми наши росинки, – протянули маки Горошку ладошки. – Возьми.
Набрал Горошек росинок полные пригоршни.
– Звяк! – упали в щелку росинки.
И раздался гудок.
– Алло! Я вас слушаю, – сказал чей-то голос.
– Я вас тоже! – обрадовался Горошек. – Доброе утро!
Горошек звонил всем знакомым и незнакомым, и всем желал доброго утра.
Но вот пришёл полдень, и утренние росинки высохли.
– Жалко, – вздохнул Горошек. – Так хочется всем позвонить и сказать: «Добрый день!»
День и вправду был хороший.
Солнце сыпало с неба золотые монетки, они весело плясали в прозрачных струйках фонтана.
– Набирай, Горошек, солнечных монеток, сколько захочешь, – пропели прозрачные струйки. – Набирай!
И Горошек набрал полную горсть.
– Звяк! – упала в щелку солнечная монетка.
Раздался гудок.
– Алло! Я вас слушаю, – сказал незнакомый голос.
– И я тоже! – обрадовался Горошек. – Добрый день!
Горошек звонил всем, знакомым и незнакомым, и всем желал доброго дня.
Но вечером, уходя, солнце собрало солнечные монетки.
– До чего жалко, – вздохнул слон Горошек. – Так хочется всем позвонить и сказать: «Добрый вечер!»
Вечер и вправду был хороший. Близкие звёздочки, как колокольчики, звенели над телефонной будкой.
– Подставляй, Горошек, ладони! – прозвенели близкие звёздочки.
Набрал Горошек их полную горсть.
Звяк! – упала в щелку звёздочка.
– Алло! – сказал чей-то голос. – Я вас слушаю! – И я тоже!
Так он звонил знакомым и незнакомым, и всем желал доброго вечера.
Но однажды утром Горошек подумал вот что: «А вдруг, пока я хожу за росинками, мне позвонят? Я сниму трубку, и добрый голос мне скажет: «Доброе утро, Горошек!?»
И Горошек не пошёл за утренними росинками. Он сидел в телефонной будке и ждал.
Но никто не звонил.
«Может быть днём позвонят?» – подумал Горошек. Прозвонит в моей будке звонок, и ласковый голос мне скажет: «Добрый день, слон Горошек!»
И Горошек не пошёл собирать золотые солнечные монетки. Он сидел в телефонной будке и ждал. Но никто не звонил
«Может быть, вечером позвонят?» – подумал Горошек.
И Горошек не вышел из будки собирать вечерние близкие звёздочки.
Он сидел и ждал.
Но никто не звонил
Грустный-грустный шёл по дорожке Горошек.
Такой грустный, что не нашёл на маковой клумбе ни росинки, как ни искал.
Такой грустный, что не увидел в струях фонтана ни одной золотой монетки, хотя их много было рассыпано в этот солнечный день.
Такой грустный, что не разглядывал ни одной близкой звёздочки, хотя их и много было в небе в этот ясный вечер.
Ни росинки…
Ни солнечной монетки…
Ни звёздочки…
– Как я теперь позвоню тем, кому уже целый день не звонил?
Как скажу: «Добрый день», «Добрый вечер» и «Доброе утро»?
Горошек вздохнул, и из глаз на дорожку упала горошина.
Эта горошина совсем не была похожа на те, которыми был усыпан Горошек.
Прозрачная и блестящая.
Горошек вздохнул ещё раз, пошёл в телефонную будку.
Звяк – упала в телефонную будку горошина.
И вот тут!
Дзинь-дзилинь-дзинь! – раздался вдруг в будке звонкий-презвонкий звонок.
– Да, я слушаю! – бросился к телефонной будке Горошек.
– Это Горошек? – спросил тихий ласковый голос.
– Добрый вечер, Горошек…
Голубой почтовый ящик
Жил да был мальчик Крапушка.
Хороший друг был у Крапушки. Был, да весной уехал из Тополиного города.
– Не скучай, я тебе скоро письмо напишу, – сказал Крапушке друг.
И уехал.
Повесил Крапушка у дверей голубой почтовый ящик и стал ждать письма.
Заглянет днём – нет.
Нет и вечером.
Вот и весна пришла.
Пришло красное лето. Мимо дома Крапушки шло, опустило в ящик смородинку.
Подбежал к почтовому ящику Крапушка, достал красную смородинку, улыбнулся: «Лето пришло, скоро придёт от друга письмо».
Ждёт письмо Крапушка.
Июль к концу – нет от друга письма.
Пришёл весёлый август. Ночью мимо дома шёл, в почтовый ящик падучую звезду бросил.
Вышел Крапушка утром из дома. Заглянул в почтовый ящик.
Положил на ладонь падучую звёздочку. «Вот и август, скоро осень, а там и жди от друга письма».
Не заставила долго ждать осень, уронила в синий ящик жёлтый берёзовый лист.
Достал Крапушка жёлтый берёзовый лист.
Загрустил: «Вот и осень, а всё нет от друга письма». Прикатила зима на салазках. Мимо катила, бросила в ящик снежок.
Открыл ящик Крапушка.
– Письмо!
Белый снежок в руках покатал, улыбнулся: «Теперь уже по первому снегу жди от друга вестей».
Долго ждал. Нет письма.
Замело тропинку к голубому почтовому ящику.
Занесло его снегом. До самой весны…
Но весной прилетел добрый ветер, смёл с почтового ящика снежный сугроб.
Но весной упал добрый дождик, голубой почтовый ящик, словно весеннее небо, отмыл.
Вышел из дома Крапушка, снял с забора голубой почтовый ящик, поставил его на тележку. И пошёл по весенней дороге. Стал стучаться в дома.
– Мой голубой почтовый ящик у вас под окном. От вас кто-то ждёт писем. Вы ни о ком не забыли? Вы пишите. Сейчас. А я посижу и подожду.
Едет, едет по дороге голубой почтовый ящик. Кружатся листья, падает снег. Не так быстро едет голубой почтовый ящик, но всё же доедет туда, где давно ждут письма.