Волкова С. Л. / Произведения
Чудик
Хозяева Чудика, уезжая осенью с дачи, забирали велосипеды, банки с вареньем, Алёшин футбольный мячик. А Чудика оставляли: он был всего-навсего чучело. Его поставили в саду сторожить малину и вишню. На Чудике клетчатая рубашка и джинсы, ботинки со звёздочками на подошвах, Алёшины, ношеные. А Дед подарил ему свою шляпу.
Ему и лицо нарисовали веснушчатое, словно подсолнух, очень похож Алёшино, только глаза непохожие: у Чудика они были грустные. И понятно: что хорошего – день и ночь стоять возле грядки с капустой! Внука дед с собой на рыбалку, а вечером они вместе читали книжки. А Чудик только и знал, что гонял крикливых ворон и соек с вишни. И слушал, как они дразнили его: «Чучело! Чучело!»
– Если б я был таким, как Алёша, – вздыхал Чудик, – меня б не дразнили птицы и люди.
Он отыскал в пачке книг Алёшин букварь и стал учиться читать по слогам.
Из кипы забытых школьных тетрадок выбрал те, что были с чистыми листами, и писал в них Алёшиным почерком.
Над одной из них он долго ломал голову: на частых строчках как ласточки на проводах лепились какие-то чёрточки и чёрные точки. Залетел на веранду скворец и давай их клевать. А потом, уставившись в тетрадь, вдруг запел, да так, что Чудик заслушался.
– То-то, – важно сказал Скворец, – надо петь по нотам.
Алёша не пел, он глядел на ноты, когда играл на серебряной маленькой флейте. Чудесную дудочку на веранде не оставляли. Её запирали в чёрный футляр, и она там тихо спала, не зная, что Чудик о ней мечтает.
Алёша подрос, а Чудик так и остался маленьким. А ведь он даже считать научился. Как только в дедовых ходиках против цифры замирала быстрая стрелка, наверху открывалась дверка, и кукушка, высунув нос, сообщала, что эта цифра означает.
Теперь Чудик считал зимние дни до приезда хозяев: ноябрь, декабрь, январь, февраль...
Но вот пришёл март, а на дачу никто не приехал. Не появились хозяева и в апреле, ни в мае. Потянулись длинные, летние дни. Сойки над вишней кричали:
– Отдай ягоду нам. Не приедут хозяева!
Но Чудик сам кусты обобрал и сварил варенье.
Полетели осенние листья, он вспомнил, как это делал дед, собрал их в кучу и сжёг на костре. Потом выпал снег, ночами мело, и у ворот вырос белый сугроб.
Прилетела ворона из города и крикнула во все горло: скоро Новый год!
– Надо поздравить хозяев, – подумал Чудик.
Из коробки со старыми письмами он достал конверт с городским адресом и неподписанную открытку, надел старое Алёшино пальтишко и стал разгребать сугроб у ворот.
– Куда это ты отправился с вареньем? – полюбопытствовала Ворона.
– В город. Поздравлю хозяев.
– Очень им нужны твои поздравления. Я видала на столбе объявление: «Продаётся дача».
Чудик заморгал: вот-вот заплачет. Но он не заплакал, лишь ниже надвинул дедову шляпу и вышел из ворот на дорогу.
Вечером он был уже в городе. Сколько огней! Мигают, мерцают, кружатся. Уличные фонари зажигались один за другим. На их свет летел белыми стаями снег. Чудик был ему рад. Снег прятал его от глаз прохожих. «Они бы меня дразнили тоже!» – думал он грустно. И то и дело доставал конверт с адресом, боялся: вдруг что-нибудь пропустит?
И вот наконец-то кирпичный дом под тополями. Чудик долго звонил и стоял под дверями. Наконец, вышел сонный сосед.
– Ни Алёши, ни деда нет. Они переехали куда-то.
И добавил обиженно:
– Теперь мне не с кем сыграть в шахматы.
Видя, что Чудик едва не заплакал, добавил:
– Дед иногда приходит сюда посмотреть, нет ли в ящике писем. Так что можешь оставить записку.
И Чудик нацарапал на обороте открытки огрызком карандаша: «Я очень соскучился. Чучело».
Открытка упала в щель почтового ящика, послышались шум и возня. Чудик заглянул в щель и увидал воробья.
– Что ты там делаешь? – сказал он строго. – Письмам нет места из-за тебя.
Воробей возмутился:
– Это мой домик. А почтальоны к деду все равно не ходят.
– Значит и открытка не дойдёт, – испугался Чудик, – вылезай, я угощу тебя вишнями, и открытку вытащи.
Он спрятал воробья и открытку под шляпу и зашагал куда глаза глядят.
А глаза его глядели совсем печально.
– Может, я встречу Алёшу нечаянно, – думал он.
И старался держаться ближе к фонарям.
Фонари привели его в засыпанный снегом сонный сквер. Все спали: скамьи, деревья и мраморный мальчик в чаше фонтана. Спал и ветер. Но вдруг он проснулся и шевельнул ветку ивы. Мальчика обдало снежной пылью, он открыл глаза и удивлённо сказал:
– Ты, наверное, кого-то ждёшь?
– Нет.
– А я жду лета. Тогда фонтан разбудят.
– И я его раньше ждал, – сказал Чудик. – А сейчас ищу Алёшу и не могу его отыскать.
– А ты спроси у Мраморного льва. Он сторожит старинный дом и никогда не спит. Он знает всё про всех. Здесь идти недолго, только перейти дорогу.
Мигнул зелёный светляк светофора и выхватил из темноты старинный дом с колоннами. На его крыльце лежал Мраморный лев. Вид у него грозный. Зорко оглядывал лев каждого прохожего. Чудик подошёл к нему, поправил съехавшую на бок шляпу:
– Я ищу Алёшу. Вы не знаете, где его дом?
Лев рявкнул:
– И знать не желаю! А ну, подойди ближе. Ты чудной, я вижу, идёшь, сам не знаешь куда. Постой-ка здесь за меня. А я пойду, поищу какого-нибудь льва, а то не с кем поговорить по-львиному.
Лев спрыгнул с крыльца и исчез в синеве вечера. Долго не было Льва. Чудик от нечего делать осматривал дом, который охранял. Окна у него были зеркальные, а горело всего одно. И таким апельсиновым, жарким цветом, что казалось, что смотрит оно не в зиму, а в лето. Бабочке, что распластала крылья на его стекле, тоже казалось это...
Прошёл час или два. Наконец раздались тяжёлые шаги, и Чудик увидел Льва. Вид у него был хмурый:
– Какие тут львы! Не с кем поговорить. Одни собаки тявкают, да шастают кошки.
– А я, – сказал Чудик, – знаю, с кем вам поговорить можно. Пустите меня в дом.
Лев посторонился. Чудик открыл тяжёлую дверь и подошёл к бабочке, которую разглядел за апельсиновым окном. Это была Бабочка-львинка: оранжевые пятна на шоколадных крыльях, бархатная спинка. Она и забыла, что когда-то была гусеницей с рыжей львиной гривой. А стала такой красивой что Чудик обратился к ней «на Вы»:
– Могли бы вы по-львиному со Львом поговорить?
– Конечно, – отвечала бабочка весело.
Чудик распахнул дверь, мелькнули оранжевые пятна. И вот Бабочка уже сидит у Льва на передних сложенных лапах. Лев склонил к ней тяжёлую голову и зашептал что-то. Сложив крылышки книжечкой, Бабочка замерла. Потом словно проснулась. Ещё один взмах крыла, и бабочка стёрла морщин с львиного лба. Миг, и она упорхнула с крыльца. Осталась на львиных лапах только цветная пыльца...
Чудик был удивлён: мраморный Лев и Бабочка-львинка говорили каждый о своём. Лев о том, как трудно быть мраморным и какая это тяжесть. Бабочка же поведала, как ей легко летать и как радостно.
Лев повернулся к Чудику и вдруг спросил:
– Этот твой Алёша, он какой?
– Он похож на меня, а я на него.
– Значит, у него такие же волосы и глаза. Ну-ка сними шляпу, а то ничего увидеть нельзя.
Чудик снял шляпу и выпустил воробья. Лев расхохотался.
– Проходил тут как-то чудик, вроде тебя. Только он выше на три головы, в руках у него какой-то чёрный футляр. Этот парень свернул на Набережную к дому с окном-фонарём.
– Всё! – крикнул Чудик, – я побежал!
Дом с окном-фонарём стоял у кромки ночной темной воды. Окна его тоже были темны. Только в одном слабо светился ночник. Чудик встал на цыпочки, заглянул, и увидел кровать. На кровати лежал старик. Он едва узнал деда: таким теперь он был худым и бледным. Алёша, как всегда, забыл на ночь закрыть двери, и Чудик вошёл в дом. Поставил на стол банку с вареньем, подошёл к кровати:
– Чудик, – прошептал старик, – это ты? Или у меня в глазах маячит?
– Это я. Пришёл попрощаться. Ведь вы продаёте дачу?
– Приходится, – отвечал дед горестно. – Если б я был таким как десять, пять лет назад. Но время не повернёшь вспять.
– Можно, – прошептал Чудик.
Дед закрыл глаза. А Чудик встал на стул, открыл у настенных часов дверку и стал вертеть назад часовую стрелку. Часы начали бить хрипло, с трудом: бом-бом-бом. Потом всё быстрее, веселее. Побежали дни и месяцы: декабри, январи, феврали, апрели... Потом год за годом: бом-бом-бом. Один, два, три, пять, десять...
Устав считать, он слез со стула и посмотрел на старика. Ровно дыша, дед крепко спал.
Чудик вышел на улицу. Двор был засыпан снегом: всю ночь мела пороша. Он спрятался в черёмуховых кустах и стал ждать, когда выйдет Алёша. И вот он показался среди двора, высокий, в руках чёрный футляр. Посмотрел вверх на облака, а когда голову вниз опустил, увидел звёздочки-следы, испестрившие чистый снег. Так следили единственные ботинки в мире, те, что он носил в шесть лет. Следы вели к черёмуховым кустам. В три прыжка он оказался там:
– Чудик?
– Ну-да, это я.
– Ты как сюда попал?
И Чудик стал рассказывать всё по порядку. И про нотную тетрадку, и про ворону, и как он долго шёл по городу вечером. Алёша слушал его недоверчиво. Но когда Чудик вспомнил про мраморного Льва и Бабочку-львинку, и про то, о чём они говорили, флейта, что дремала в футляре, вдруг проснулась и запела. Алёша и Чудик замерли.
Как флейта подслушала, о чём рассказал Бабочке Лев и что она ему прошептала? Как она узнала про воробья, что жил в почтовом ящике? Как сумела спеть так же весело, как старые часы, когда они помолодели на десять лет? И флейта пропела в ответ:
– Ночью я не спала, слышала всё, и музыкой сделала.
И голос её серебряный взлетел высоко под облака.
В дверях показался дед:
– Выманила старика.
В руках он держал открытку.
Воробей с калитки ему чирикнул.
– Видишь, я, как почтальон настоящий, бросил открытку в почтовый ящик. А ты не приходил старый ящик проведать.
Дед спохватился:
– И вправду, схожу к соседу, сыграем с ним в шахматы, попьём чаю с вареньем. А ты, Алёша, посрывай со столбов все объявления. Дачу мы не продаём.
– Пойдём вдвоём, – вызвался Чудик, – а то он какое-нибудь объявление забудет.
Они долго ходили по городу:
«Наверное, братья», – глядя на них, думали прохожие.
Они и вправду стали совсем похожи.
Вечером Дед напоил Чудика чаем и велел ночевать дома.
– Нет, – покачал тот головой, – вдруг прилетят вороны и принесут чёрные вести.
И Чудик встал посреди двора, как будто всегда стоял на этом месте. Ночью прилетели вороны – целая стая. Они кружили над Чудиком, а одна, самая злая, шляпу с него сорвала. И тут раздались шаги Мраморного льва. Как ветром сдуло крикливую стаю.
– Чучело, огородное чучело! – каркали они, улетая.
Чудик заплакал. Но прилетела Бабочка-львинка и бархатным крылышком смахнула слезинку.
– Не плачь. Теперь ты уже не чучело, ведь и я была раньше всего-навсего гусеницей.