Волкова С. Л. / Произведения
Ранняя Пасха
Матвейка с мамой добирались домой с дачи. Замёрзли оба, и были рады, когда, наконец, очутились в трамвае.
За трамвайным окошком зябли голые ветки, сыпался на них крупяной снежок.
– Поздняя нынче весна, – глядя в окошко, вздохнула мама. – Только верба и не подвела.
Да, верба не подвела! Когда шли утром на дачу, радостно их у мостика встретила, заплескала живым серебром на красных тонких ветках. Мама не дала ломать вербу, сказала, дома есть.
Сейчас Матвейка жалел, что не сломал хоть три веточки.
На переднем сиденье он заметил старушку, маленькую, в жёлтом потёртом пальто.
Она всё под сиденье заглядывала, а потом нагнулась, пошарила и достала вербный прут с обсевшими его красноклювыми птенчатами. Вот она отложила кошёлку, сняла худую перчатку, погладила каждый вербный пушок и даже зачем-то подула.
Перед своей остановкой засуетилась, но перчаток так и не надела.
Так и вышла, как свечку держа перед собой свою находку.
Когда тронулся трамвай, мама вдруг сказала:
– А что, Матвейка, если мы выйдем с тобой сейчас на базаре? А потом уж домой... Ты не очень устал?
Матвейка хотел заворчать, что устал. Но что-то ему помешало.
И они вышли.
На базарном пятачке полным-полно народу. Мама пробилась к деду с лохматыми мётлами. Разглядела: на брезенте у деда в пучки связанная верба.
Мама купила пучок и сказала:
– Цветов купим ещё.
У прилавка с бумажными цветами Матвейка оживился:
– Мама, розы купи, – попросил.
Но мама купила мелкие голубенькие с жёлтыми серединками незабудки.
– Когда я у своей бабушки жила, – сказала мама, – она на Вербное всегда такие букеты делала.
– А где это было?
– Да у нас тут, в Сибири. А сама бабушка с Волги была. Она мне рассказывала: шли в церковь на Пасху уже по зелёной травке. И босиком. Новую обувь берегли, чтоб не запачкать, чтоб в церковь в чистой войти.
Мама зябко поёжилась и прибавила шагу.
– Мама, куда ты сворачиваешь? - потянул её Матвейка за руку. – Домой не сюда.
– А я и не домой. Я к этой бабушке трамвайной...
– Ты её знаешь?
– Я её часто вижу в трамвае. А однажды кондукторша сказала, что бабушка эта целыми днями ездит. Просто так. Чтобы не сидеть весь день одной дома. Я как-то вышла за ней и теперь знаю, где она живёт.
Оказалось, трамвайная бабушка жила совсем недалеко от базара. Поднялись по деревянной скрипучей лестнице, долго стучали. Наконец зашаркали шаги, дверь распахнулась.
Трамвайная бабушка без пальто оказалась совсем уж маленькой и растерянной.
– Ошиблись, наверное, дверью.
Голос у неё был глухой.
– Нет, – сказала мама. – Мы вот принесли вам. Завтра ведь Вербное воскресенье...
– Ах вы, милые мои! Сейчас поставлю чайник!
И она забегала, засеменила.
Матвейка и мама, оставшись в комнате одни, ждали.
Со стен на них смотрели портреты. Вот старик, важный такой, с длинной окладистой бородой.
Мужчина с галстуком, аккуратной причёской, чернобровый, с упрямыми глазами.
Такой же чернобровый, но только совсем молодой парень.
А на четвёртом портрете – замечательная красавица: у неё высокая, пышная причёска, кружева у шеи, глаза улыбаются.
Трамвайная бабушка принесла чай в стаканах с подстаканниками.
Чай Матвейка выпил, и сморило его тут же, на диване.
О чём бабушка с мамой разговаривали, он не слышал.
Проснулся он кое-как и уже на улице.
Ветер стих. Пахло чем-то таким, что скрывалось весь день, показаться насмелилось только сейчас, в этой синей темноте.
Пахло почками, талой землёй, весной.
– А почему, – спросил Матвейка, – эта бабушка ездит одна в трамвае? Где все, что на портретах?
– Они умерли, – помолчав, ответила мама.
– Все?
– Все. Кроме той, молодой дамы...
– А она где?
– Как где? Она и есть бабушка... Татьяна Михайловна.
– Такая старая?
Откуда-то налетел вдруг ледяной ветер и унёс запах почек и весенней радости.
Матвейка плохо слушал сказку, которую мама ему читала на ночь.
Перебил ни с того ни с сего:
– А твоя бабушка, которая босиком в церковь ходила, она тоже молодая была?
– Была.
– И тоже умерла?
– Умерла.
– Значит, и ты...
Стало тихо, а потом послышались всхлипывания.
Мама отложила книгу. Погладила Матвейку по голове. И взяла другую книгу, большую, тяжёлую – Библию.
– Помнишь, я читала тебе о том, как Господь наш воскрес из мёртвых, смертию смерть поправ? Крестные муки Иисус Христос принял, чтоб людей спасти от смерти. Он спаситель наш, он мучился на кресте. Чтобы души людей стали бессмертными.
– Всех людей? – всхлипнув, спросил Матвейка
– Всех, кто любит Христа.
...Мама читала, скоро Матвейка плакать совсем перестал, задышал ровно.
Он спал. Снилась ему серебряная верба, над ней в глубокой синеве парило лицо маминой бабушки. Только лицом она была – трамвайная бабушка, та, молодая, с портрета. С глазами, полными любви и весеннего света.