Бородин Л. И. / Произведения

На Байкале

Шли последние дни декабря. Каждый день после школы я бегал на Байкал. Все говорили, что он должен скоро замёрзнуть.

Но никак нельзя было в это поверить! Не верилось, не хотелось видеть Байкал заледенелым! Было в этом что–то обидное для Байкала, несправедливое!

Но это другое состояние моря уже предвиделось в брызгах волн – были эти брызги холодными и колючими, как осколки льда. И беляки на верхушках волн тоже казались льдинками, оседлавшими чёрные валы.

На той скале, где летом мы часто проводили время с Другом – это моя собака, на одном из уступов, примерно в двух метрах над водой, стояла маленькая ёлочка.

Придя туда однажды, я ахнул. Ёлка стояла вся разряженная хрустальными бусами и гирляндами. Это декабрьский мороз таким образом распорядился брызгами волн!

И всё подножие скалы на несколько метров вверх тоже обледенело и сверкало жёлтым зеркалом, отражавшим в себе и волны, и небо, и вершины скалы, нависшей над своим подножием.

Однажды утром, выйдя на крыльцо, я почувствовал в природе какую–то перемену. Нет обычного сквозняка, нет ветра!

А сойдя с крыльца и привычно заглянув под мост, Байкала не увидел, на его месте что–то сверкало, и блестело, и слепило. Когда добежал до берега, то уже застал там мальчишек, кидающих камни в тонкую плёнку льда, которая рвалась от каждого камня, и в отверстия выплёскивала вода.

Лёд был без единой ущербинки, гладкий, как зеркало, и этому зеркалу не было конца.

– Завтра кататься будем! – крикнул Валерка.

Я не поверил ему. Лёд был не толще пальца. Но следующим утром я уже не увидел ни одного мальчишки на речке и, скатившись по речке на коньках до Байкала, остановился в изумлении. Чёрными комочками метались мальчишки по Байкалу вдоль берега. Я боялся даже ногой ступить на лёд, потому что он просвечивался насквозь, и дно было видно лучше, чем через воду.

Подкатили ребята и затащили меня на лёд. Но ужас! Лёд прогибался ногами! Прогибался, но не ломался.

– Не бойся! – крикнул Юрка. – Во держит!

Он сел на лёд, поднял ногу и задником конька ударил по льду. В пробитое отверстие выплеснулась вода, а я опрометью кинулся к берегу. Мальчишки валялись по льду и хохотали.  Насупившись, робко перебирая ногами, я снова подкатил к ним.

– Айда! Не боись! – крикнул кто–то, и все стайкой кинулись от берега.

Я покатил вслед, стараясь не нажимать особенно на коньки, словно этим уменьшал собственный вес. Но, как говорится, кому что на роду написано! Я уже почти освоился, почти перестал бояться непонятной мягкости льда и светящейся глубины под ногами. Я летел вдоль берега, а за мной гнался Валерка. Вдруг впереди я увидел пятно льда светлее обычного и будто чуть вспученного. Я не успел ни испугаться толком, ни отвернуть в сторону и проскочил по нему катом.

Проскочив, остановился, обернулся, хотел спросить Валерку, почему тонкой лёд, но тот, выпучив глаза, крикнул что–то невнятное и помчался обратную сторону. Я машинально сделал за ним насколько шагов, под ногами у меня захрустело, и сначала ноги мои провалились по голень и на долю секунды застряли будто, но я шевельнулся и тотчас же ушёл в воду уши. Случилось это в метрах ста от берега. На мне были утяжелённые подмораживанием валенки с коньками, тяжёлый полушубок и под полушубком немало одежды, ведь я ушёл кататься на весь день.

По всем законам я был обречён. Лёд, тонкой плёнкой лежащий на воде, выдерживал наш вес как бы счёт общего натяжения. Но, провалившись в «пузырь», как называли подобные места во льду, я не мог забраться на лёд, я только ломал его, как тонкое стекло, и мне предстояло ломать его до самого берега, что было невозможно хотя бы потому, что не хватило бы сил на то, не говоря уже о судорогах холода.

Мальчишки откатились к берегу, и это не было предательством. Они знали цену льду, они не смогли бы подойти ко мне и на десять метров.

Не могу сказать, что чувствовали они, а я, кажется, и как мне помнится, вообще ничего не чувствовал. Я колотил лёд обеими руками, барахтался и, кажется, тихо визжал.

Потом и позже, через много лет, когда меня спрашивали, как же я всё–таки вылез, чтобы успокоить любопытство, я придумал версию о том, что будто бы, ломая лёд, я наткнулся на двойную льдину; она выдержала мой вес, и я вскарабкался на неё. Люди очень не любят непонятного и не хотят знать о непонятном, и вопреки всякой логике они верили этому совершенно нелепому объяснению, не задумываясь о том, откуда на второй день замерзания могла оказаться двойная льдина.

Теперь же я могу рассказать правду. Когда я барахтался и скулил, проломив проход во льду уже метров на восемь, на краю льда передо мной появилась Сарма.

– Ну, что ты скулишь, трусишка! – сказала она возмущённо. – Я же говорила тебе, что пока ты живёшь на берегах Долины, с тобой ничего не случится! Перестань сейчас же визжать! Слышать противно! Давай руку!

Я протянул ей руку, но её руки не почувствовал, её рука словно отодвинулась, я же тянулся и подтягивался за ней.

– Не суетись! – крикнула Сарма сердито. – Заплывай на лёд! Заплывай! Не дави лёд локтями!

Лёд подо мной прогнулся, но не сломался.

– Теперь ползи! Ползи! Не дави локтями! Ногами не дрыгай! Ползи!

Сарма пятилась к берегу, а я полз за ней по льду, кажется, очень долго, пока она не сказала:

– Всё! Вставай и беги домой, что есть духу!

Мальчишки у берега встретили меня, как покойника с того света.