ИЗ АВТОБИОГРАФИИ

Родился в феврале 1938 года в городе Киеве, в центре, на улице Горького, в старом семиэтажном доме.  Мама рассказывала, что в дни христианских и революционных праздников дворник обходил весь дом, поздравлял, а его одаривали -  пампушками, пирогами, деньгами...
Киев бомбили первым. Потом пели: « 22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война...» Мы бежали; старшего брата отец нес на руках – тот был в гипсе. Добежали до Бердянска, потом до арбузного Камышина; арбузы лежали горами, а черед двор были протянуты веревки, на которых, как прищепки, болтались вяленые бычки. Потом мы очутились в какой-то мордовской деревушке под Саратовом; все уже было продано и обменено, и я, как рассказывала мама, ночами просыпался и хныкал: «Жадина, дай хлеба!» Отец, будучи в Саратове – искал работу, встретил на улице своих родных, которые тоже бежали – со своим комбайновым заводом – из Могилева. Так мы очутились в Саратове, где пробыли всю эвакуацию.  Нас называли  не эвакуированные, а  - выковыренные, точно. Помню, как из-под Сталинграда налетали немцы, бомбили нефтехранилище, оно горело недели две, дым заволакивал солнце. Мы, пацаны, собирали еще горячие иззубренные осколки. Помню коричневый подсолнечный жмых, он и теперь мне кажется слаще шоколада. Здоровенные круги этого «шоколада» отец рубил топором на куски; мы грызли их, остатки прятали на чердаке, чтобы получить следующую порцию. Помню наши небезопасные игры (стрелы у нас были с железными наконечниками, сделанными из консервных банок – пробивали фанеру), помню казаков на улицах Саратова – они ловили дезертиров... Мама была комендантом маленького общежития для шоферов авиазавода; иногда они возили и продукты для офицерских госпиталей, и нам кое-что доставалось... Помню одного смуглолицего шофера с диковинными тогда для меня именем и фамилией – Моден Суиндиктов;  утрами он без рубахи мылся во дворе, и я видел звездчатый шрам под лопаткой.
Вернулись мы в Киев сразу, как его освободили от немцев; город был разрушен; то, что не могли взорвать, немцы, отступая, выжигали огнеметами. От нашей семиэтажки осталась одна коробка. Дворник, как нам рассказали, выдал всех евреев нашего дома, и они ушли в Бабий Яр, а он получил половину их имущества; так что нам еще повезло. Жили в подвальной комнатке с окном ниже улицы, я ходил в 25 мужскую школу, тогда мальчики и девочки учились отдельно; две тысячи пацанов – это был еще тот бедлам; но у нас было довольно много учителей-мужчин. Отец регулярно давал нам с братом с каждой получки деньги на книги, хотя сам был малообразован, и мы много читали – все больше про путешествия и дела исторические – Дюма, конечно, Вальтер Скотт и тому подобное; больше всего запомнился «Петр 1» Алексея Толстого. Учился я хорошо, но в институт в Киеве не поступил, пришлось уезжать к бабушке в Тулу; там со второго захода поступил на историко-филологический в институт им. Льва Толстого – Ясная Поляна была рядом.
Окончив институт, потянулся за товарищами в Сибирь – было интересно. Здесь, в Иркутске, начал писать и печататься – довольно поздно, в двадцать пять лет, некоторые к этому времени уже и книги имели. Год работал по специальности – учителем, потом в газете – «Советской молодежи» отдал тридцать один год.  В газетах и журналах («Советская литература», «Звезда Востока», «Смена», «Аврора», «Сибирь» и других) напечатал сотни статей и очерков, рассказы, выпустил семь книг прозы и публицистики, из них - две детских, составил более десяти сборников, сам участвовал в двадцати,  вышедших в Москве, Хабаровске, Благовещенске, Иркутске. Пишу и печатаюсь по сей день, лауреат пятой Артиады народов России (за книгу «В один прекрасный день…»), зам. председателя Иркутской организации Союза российских писателей. С приятелями дружен, с неприятелями корректен, с внуком чересчур добр, что грехом не считаю. В делах тщателен и занудлив, но с годами стал более терпим и сентиментален, иногда извиняю то, что раньше бы не извинил, понапрасну жалею… Вот, кажется, и все. А вообще – будьте здоровы и счастливы. И еще добры. Все-таки мир держится на добре и любви.