Нефедьев В. Е. / Произведения

Протопоп Аввакум с детьми и землепроходцы

Рано поутру, чуть свет, пошли корабли за море к не видимому берегу. Воевода Пашков дал на Аввакумов дощаник гребцов и кормщика, знающего морское дело. Всем перед выходом в море воевода показал чертёж байкальского хода дельты реки Селенги. Сначала всё шло хорошо. Казаки налегали на вёсла, чуть ветер – ставили паруса, полоса безветрия – убирали. Но вот погода начала портиться. Солнце скрылось за тучи. Потемнело всё кругом; притихло. Лица у мореходов посуровели, не слышно больше громких разговоров, шуток, лишь всплески вёсел.
Ребятня на протопоповском дощанике тоже притаилась, следит во все глаза из своей конуры за взрослыми. Потеряли из вида и западный берег. Вода и небо.
Вдруг откуда-то сбоку налетел вихрь, дощаник качнулся, но тут же выпрямился. Вода враз почернела, матушка протопопиха придвинулась к своим чадам, взяла на руки Прошку, перекрестилась, шепча молитву.
В снастях мачты зашумело, завыло, под корму что-то подкатило, хлестко ударило, через борт, тускло сверкая, полетели брызги. И вдруг удар, нос дощаника поднялся, людей бросило вперёд, ребята, как горох, посыпались с нар, что-то загремело у камелька, плач, рёв...
Рыжебородый гребец ткнул веслом за бот – мель. Долго пришлось повозиться Аввакуму с кормщиком, пока судно начало сползать с мели.
Только воевода Пашков не спешил на выручку: “Пусть его, пусть, – недобро усмехнулся он в курчавую бороду, – покорней будет”. 
Наконец все с облегчением перекрестились. Протопоп пал на колени, кланяясь до самой глубины на восток, творя молитву Николе Мирликийскому – покровителю всех путников.
А путь предстоял немалый: нужно было двигаться вверх по Селенге-реке до Удинского зимовья. Там расспросить у сборщиков ясака  о верховьях реки Уды, выменять у бурят на разный мелкий товар лошадей, овец, а если будут, то коров или птицу какую, и тянуться против течения до волока  на Хилок, где и зазимовать.
До Хилка опальный протопоп дошёл с отрядом Пашкова без особых злоключений. На Хилке же реке беды, одна другой круче, вновь обрушились на него и его семью.
Сначала по приказу воеводы он всё лето без сна и отдыха принужден был тянуть лямкой дощаники, где вброд, где по камням и скалам, а где пробираясь сквозь колючие заросли. Обессиленный, часто падал, ноги и тело все покрылись синяками и ссадинами.
От тяжёлой работы, холодной воды и недоедания люди в отряде начали гибнуть, протопоп держался.
Четвёртый год гнали за собою Аввакума государевы люди в глубь Сибири.
Остановились на зимовку у Иргень-озера, от которого волок на Ингоду-реку, что несёт свои воды на восток, к Амуру. Здесь Пашков отнял у семьи работников. Сам
горемыка-протопоп смастерил себе нарту и всю зиму-зимнюю волочил на ней по горам за
волок всё своё имение, весь скарб, припасы, детей малых. Захворали и малыши протоповы: отощали, есть нечего стало. Ради них протопопица отдала жене Пашкова единственную оставшуюся у неё однорядку: долгополый, с длинными рукавами плащ из тонкого добротного сукна, лил им четыре мешка ржи. Жена Пашкова Фекла Симеоновна пожалела детей протопопа, стала им тайно помогать: иногда пришлёт кусок мяса, иногда – муки или овса с четверть пуда, а то корму у куриц нагребёт из корыта. А однажды у боярыни Евдокии Кирилловны курицы все переслепли, мереть стали. Так она собрала их в короб и к протопопу прислала, чтобы он помолился о них.
Протопоп подумал: “Кормилица ведь наша, у неё тоже дети, куры ей ой как надобны”.
И взялся вылечить их. Сотворил молебен, освятил воду, покадил на них ладаном, окропил той святой водой. Потом сходил в лес – корыто сделал, из чего есть им и тоже покропил.
Через некоторое время куры выздоровели. Рада была боярыня, радовался и Аввакум, говоря: “Богу все надобны: и скотинка, и птичка во славу его, пречистого владыки, ещё же и человека пади”.
В благодарность за это Евдокия Кирилловна подарила протоповым детям чёрную курицу.
И тут радость, да ещё какая! По два яичка на день целый год приносила Чернушка.
Стали ухаживать ребята за Чернушкой: чистить помёт, подливать водички, подсыпать крупного речного песку, чтобы желудок у неё лучше работал, добывать корм.
Груня рвала и мелко рубила в корыте траву-лебеду, которую куры очень любят.
Ивашка теперь каждый день в любую погоду удил для неё рыбу на речке, Афоня искал червяков в земле, Прошка же, поспевал и там, и там, за кем захочет, за тем и увяжется.
Особенно нравилось ему подсовывать курочке червяков и рыбок, и смотреть, как она склевывает их прямо с рук, косясь на него и подмигивая одним глазом.
Большая семья у Аввакума, а настоящих работников только двое: сам да жена его Марковна. Когда в закромах не было ни крошки, собирал отец малолетний отряд и вёл детей на подножный промысел: копать саранки – красные степные лилии, цветы и корни которых, луковицы, съедобны, кисло-сладкие на вкус. Увидят ребята издали на каменистом склоне сопки красную точку на высоком стебле, мчатся голодные наперегонки, чтобы сразу
сорвать и съесть. Иной и упадёт, бывало, нос или губу расшибёт. Отец подойдёт, подымет, помолиться и вразумит: “Зачем же так-то, Бог с тобой, дитятко ты моё. Ведь вы ж братья и сестры, делиться надобно” И ребята делились: каждому по лепестку с цветка доставалось, по три створочки с луковицы. В другой раз запусками на луга отправятся, за дудками такими с разлапистыми листьями, – не кислые и несладкие, но очистят стебель, засунут с конца в рот и только его и видели, враз умнут. И смех, и грех, право! Домой охапок нанесут, да тем и живут дня два. Грибы, ягоды тоже выручали. Один год неурожай на них случился, да саранок мало уродилось, так вовсе худо стало. Охотники убью в лесу волка или лисицу, или лошадь задранную найдут, и это скверное мясо приходилось есть.
И всё же двое ребяток Аввакумовых, два братика средненьких, имена которых отец не назвал в своих воспоминаниях, не вынесли сибирской жизни, умерли.
Остались те, о которых мы уже знаем: Груня, Ивашка, Афоня – чуть помладше его и самый малый, но уже на ногах, Прошка. В Даурии у них появилась ещё одна сестричка – Ксюша. Года три или четыре прожили они на Нерче-реке в срубленном отцом домике. Всякое было, что поделаешь, – насмотрелись и натерпелись, бедные. Когда пришёл указ возвращаться на Русь, это были уже другие дети: повзрослевшие, закалённые, такие же непокорные, неунывающие, как их отец протопоп Аввакум.