Устинов С. К. / Произведения

ЛЕСА СИБИРСКИЕ 

 
ОРАНЖЕВАЯ РОЗА

Moй шалаш с крышей из коры лиственницы стоит на краю тихой лесной поляны. Рядом среди зарослей душистой черемухи, напевая, пробирается маленький ручей-ключик. На берегах его у стволов высоченных лиственниц и роскошных осин царствуют заросли черемши. Это моя «плантация», неистощимый запас витаминов.
Однажды, возвратившись из поселка к своему зоологическому лагерю, я не узнал поляны — вся она покрылась сочной густой зеленью и цветами. Цвела черемуха, в рамке сплошных зарослей которой по зеленому ковру поляны были разбросаны голубые, желтые, синие, оранжевые капли цветов. Порыв ветерка, то ли прокравшегося сквозь черемушник из глубины леса, то ли родившегося здесь же, на поляне, покачивал эти цветы, и казалось, что они кого-то приветствуют.
С появлением зелени и цветов на поляне стало еще тише. Все звуки, прыгающие на поляне, быстро утопали в зелени, да и не хотелось им, наверное; тревожить это цветущее царство. Когда я рубил дрова, громкие звуки, раньше далеко разносившиеся по тайге, не долетали Теперь и до конца поляны. Они там глохли и не возвращались эхом обратно, как бывало. А какая тишина рождалась здесь в прохладной синеве рассвета! Я видел, чувствовал, как глубоко спят в то время цветы, кусты черемухи и травы. По вечерам, когда на ней вместе с легким туманом поднимался холодок, цветы постепенно под удивительно свежие трели дроздов погружались в сон. Только молодые осинки, кое-где прилепившиеся на краю поляны, всегда трепетали листьямш Наверное, это стражи «очного покоя леоной поляны.
На тропинке, по которой я хожу в глубину леса, расцвела огромная купальница. Стебель ее своим острым концом пробрался сквозь полусгнивший кусочек лиственничной коры и, высоко подняв над тропинкой прошлогодний осиновый лист, расцвел великолепной оранжевой розой. Я склонился над ней. На кончиках лепестков застыли прозрачные алмазники росы, а в глубине цветка копошились крошечные насекомые. Я попытался представить себя на их месте. Какое яркое оранжевое царство вдруг окружило меня! Я стоял на дне огромной вазы среди колонн, уходящих вверх, у сосуда с ароматным напитком. Оказалось, что между колоннами можно пройти, и я стал бродить по оранжевым лабиринтам. Было тепло, тихо, и какие нежные свет и запах разливались вокруг! Время от времени эта пахучая ваза медленно покачивалась, и казалось, что я плыву, окруженный необыкновенным светом з покоях сказочного храма. В далекой голубизне над головой, сотканная из светло-зеленых хвоинок, неизвестно чем поддерживаемая, висела сетка.
День я работал в лесу, а вечером, возвращаясь по той же тропинке, снова попадал в царство оранжевого света.
Иногда ночью над лесом пролетали ветры. Они трепали кроны деревьев, отчего стволы протяжно, однотонно скрипели. Некоторые из них не выдерживали напора ветра и падали. Тогда по тайге вместе с торжествующим завыванием ветра проносился тяжелый стоп.

Я просыпался, и мне казалось, что дерево упа­ло туда, на тропинку, где притаился цветок купальницы. Но ветры щадили, а может — просто не замечали его. Ведь и мы, люди, часто не замечаем красоту, равнодушно про­ходим мимо, как те ветры.

На рассвете злобные ветры улетели, воз­вращалась тишина, а затем вставало солнце. Я шел по тропинке и еще издали видел цве­ток, ласково склонившийся мне навстречу. Он был благодарен за тревогу о «ем. Я же благо­дарил его за то, что он был в какой-то мере товарищем мне, а потому лишил меня чувст­ва одиночества. Это была частица той красоты, на которую любоваться можно- всегда.

Однажды я увидел на краях лепестка цвет­ка еле заметное изменение цвета, да и сами лепестки выглядели помятыми. И тогда я по­нял, что к другу моему пришла старость. Ско­ро цветок побуреет, исчезнут яркие краски, ле­пестки осыплются, и я опять останусь один. Стало грустно, ведь я совсем забыл, что все на свете и красота—тоже, имеет конец. И я приготовился его встретить. Но он пришел раньше. Однажды, возвращаясь из леса, я еще издали услышал бодрое посёистывание товарища у моего шалаша. Он зачем-то при­шел ко мне из поселка, где жил. Приближаясь к тому месту, где увядала купальница, я из­дали стал искать глазами среди зелени ее по­буревшую розу. Но ее не было видно. Она ле­жала на кусочке коры, сквозь которую в мо­лодости, расцветая, прошел ее стебелек. Раздавленная равнодушной тяжестью сапога, она все же успела пустить по ветру свои семена.

Я работал здесь еще долго. Было все так же. Стояла хорошая погода, на поляне рос­кошно цвели цветы. Но купальницы моей сре­ди них не было. Я ходил по тропинке, где дав­но исчезли, развеялись ветром побуревшие оранжевые лепестки. Но они оставили земле свои семена, и весной следующего года поляна снова покроется цветами.

УТЕС

В природе людей всегда привлекало нечто яркое, исключительное своей красотой, древностью, загадочностью. Могучее одинокое дерево на вершине, светлое высокогорное озеро, таинственная пещера, развалины храма, пирамида египетского фараона... В древние времена романтики о них слагали легенды и предания, к ним совершались паломничества, их считали священными. Эти легенды передавались из поколения в поколение и или становились достоянием религии, или умирали вместе со своими творцами. А новые поколения людей вновь плели вокруг них пудесную филигрань сказаний. В поздние времена о них пели песни, а теперь охотниками или туристами к ним проложены троны, и люди отдыхают у подножия их величественной, мужественной или нежной красоты. И они никогда не потеряют притягательную свежесть своей загадочности, той, которая когда-то рождала о них легенды. О многих из таких мест люди еще не знают, или .видят их только счастливые одиночки благословенного племени романтиков.
Я хочу рассказать об одном из таких мест.
...Пробежав пороги и ущелья Восточного Саяна, река Белая выходит наконец на свою ровную древнюю долину. Перед ней открывается вольный простор, сотканный из голубоватых облаков и синих таежных далей, убегающих в Приангарье. У выхода на равнину, как ворота колоссального замка, высится темный одинокий утес. Тысячи лет охраняет он вход в узкую, зажатую каменными роосыпями долину. Наверное, это последний гонец, посланный Саяном за своей дочерью. Он сумел убежать за ней дальше других и все же отстал от стремительного, вечно молодого ее бега. Отставать — удел старости, утес знает это и давно смирился. Он порос мхами, кустарниками, а у вершины его прилепилась одинокая светлая березка. На беду свою припала она к груди старого великана — там высоко, холодно, и ветры всегда трепали ее покорную крону. Наверное, она была единственной радостью старику утесу, но закрыть ее от безжалостных ветров он уже не мог и жестоко страдал, вспоминая свою далекую молодость.
На вершине утеса всегда отдыхали седые странники — облака, а нежно-зеленые лиственницы и серебряные речные перекаты пели им свои песни. Иногда над утесом ветры гнали грозовые тучи, и тогда в его вершину били молнии. Они откалывали от его тела камни, которые летели вниз, падали в реку и постепенно оттесняли ее воды, точившие подножие утеса. Высокие отвесные его стены были искусно украшены разноцветной мозаикой лишайников. То были следы роскошных нарядов юности, которые умела мастерить Природа в древнем Саяне.
Встающее солнце утес всегда встречал первым. Под его лучами поблекшие наряды утесов вспыхивали живым блеском серебра, бронзы, золота. Молодецки расправлял тогда свою грудь старый утес и гудел: «Еще поживем, ого!» А березка, что выросла на его вершине, была прекрасна. Недаром столько трудилась природа, вырезая прозрачные жилки на ее листиках и раскрашивая стволик в белый цвет — символ непорочности. Под лучами солнца она зеленела такой нежностью, что у улова, который снизу видел ее, кружилась голова, и он мутнел тяжелой печалью.
Спиной утес повернулся к северу. Оттуда дули холодные ветры, и ему пришлось надеть моховую шубу. Мхи были глубокие, молчаливые и такие же древние, как сам утес. Им-то не страшны были холодные ветры. От единоборства с ними мхи становились плотными, темно-зелеными, пышными и упругими. И тогда ни один зверь не мог оставить на них свои следы — дырки. Мхи тотчас же затяги¬вали их, чтобы не было холодно старому хозяину.
Однажды, много лет назад, к утесу пришли люди. Они были бедными, и пригнала их к нему нужда. Каждому в руки она сунула лопату и заставила копать у его подножия. Она думала, что там есть золото. Долго трудились люди, а потом ушли, оставив после себя глубокую яму, наполненную водой. Не было у утеса золота; посылая за дочерью, царь Саян не дал ему драгоценностей из своей казны. Зато тем из людей, кто, уходя, не проклинал утес, а поднялся на его вершину проститься с ним, дал он на прощанье неоценимое чувство прекрасного и полную грудь серебряного горного воздуха. Людям это так понравилось, что они не вернулись в свои убогие деревеньки, а поселились в этих местах. Старые жители поселков Инги и Новостройки помнят, как их родители в первый раз приходили к утесу. Не недоступен он и сейчас. Вдоль реки, зачем-то прячась под кронами елей, тянется к нему тропинка. Подбегая к утесу, она дробится и, прежде чем исчезнуть, укажет путь к вершине. Сходите, послушайте, какой вольный ветер там омывает вершины гор!

ГУСИ ПРИЛЕТЕЛИ

Конец апреля. На равнины Приангарья уже прилетели утки, на южных склонах гор синеют прострелы, и рассвет встречают бодрые песни прилетевших птиц. А здесь, в При- саянье, день и ночь летят холодные ветры. Рожденные в снеговых просторах Восточного Саяна, закутавшись в снеговые тучи, они летят над тайгой, и кажется,—те будет им конца.
День и ночь на землю, на сырые поля старого снега падает и падает мокрый и липкий новый снег. И неустанно шумят сосны. Они растут прямо на улице Сахира таежного поселка, куда мы приехали на полевой период.
Плотные темные тучи клубятся на горах. Они ждут очереди, чтобы опуститься в долину реки и выбросить в нее снег, как это сделали те, что уже пролетели ее и теперь слоятся на горизонте по ту сторону долины. Но у долины есть друг, это — ветер. Кик только тучи сползают с гор и начинают засыпать ее снегом, ветер стремительно налетает и, посвистывая, гонит их дальше. Напрасно цепляются тучи за утесы и вершины деревьев, стараясь побольше выбросить снега, — ветер прогоняет их, и под его напором спокойно и могуче шумит тайга.
Мрачно, сыро и холодно. Редкие стайки прилетевших овсянок и синехвосток забились в укромные уголки тайги и ждут прихода солнечных дней, чтобы лететь дальше. Некоторые из них, не выдержав, повернули обратно, и только видно, что над вершинами деревьев мелькают птицы, улетая вдаль, как осенние листья.
Так было еще вчера. А сегодня — я не верю глазам! Яркое солнце, тепло и тихо, как бывает иногда в горах после громового раската. Ночыо, пока все спали, прилетели теплые южные ветры и принесли с собой ласковое тепло. А друзья долины, те, что прогоняли снеговые тучи, поднялись высоко в небо и широко разметали над ней в голубой дали тонкие перистые облака.
Утренняя тишина отступила, и лес стал на-полняться живыми звуками. Это горихвостка пробует свой голос. Она сидит на сухой веточке у моста, а под ней пробивает себе дорогу среди льдов струя воды. Это тихие и торопливые потрескивания синехвостки в ельнике и короткое цыканье овсянок в сухой траве на краю леса.
Так стояло несколько дней. Было тепло, как в июне. На островах реки зацвели ивы, и над еще не стаявшими пятнами снега полетела первая бабочка-голубянка. Дитя теплых лесных полян и душистых цветов июня, много нового видит она сейчас и потому не может успокоиться. То скроется в кротах деревьев, то вылетит на опушку леса, то пролетит над ледяным полем реки и надолго скроется в цветущих зарослях ивы. Я слежу за ней глазами и вижу, как, пометавшись над маленьким кустом ивы, она вдруг подвесилась к веточке, а затем перебралась на цветок и замерла. Крошечная голубая капелька среди зеленоватых цветов. На оерегу реки в штабелях заготовленного для сплава леса уже скрипят личинки усачей, прокладывающие себе путь на волю.

Скоро они станут жуками и с тяжелым жу-жжанием полетят над полянами.

А к вечеру синева неба помрачнела — так много испарилось с земли влаги. Я сижу на бревне у реки и вдруг слышу что-то знакомое- знакомое, и меня охватывает волнение. Я вско-чил, прислушался. Показалось? Нет, во-он она—длинная мерцающая цепочка. Конечно, это летят гуси! Первая стая нынешней весной. Радость и простор в их свежей песне. И хочется крикнуть: «Привет вам, прекрасные птицы!»