Сергеев М. Д. / О жизни и творчестве
"НЕ ОТДАВАЙТЕ СЕРДЦЕ СТУЖЕ...: история жизни иркутского поэта Марка Сергеева"
Гольдфарб С.
18 июля
В условиях общегосударственного смятения не многие остаются в состоянии трезво оценивать и, главное, спокойно реагировать на происходящие события. В такое время цены нет людям, которые, несмотря ни на что, занимаются, как и прежде, повседневной работой, показывают примеры реалистичного отношения к общественному раздраю, не впадают ни в эйфорию, ни в отчаяние. Марк был одним из таких людей, своим подвижничеством и повседневностью одновременно он создавал вокруг себя островки спокойствия и хоть какой-то уверенности, и не только для сподвижников, а для многих обычных, здравомыслящих людей. В одном из писем В. Озолин писал: «Ура! Поговорил с тобой по телефону!!!
Марк, милый, разговор с тобой снял всё напряжение последних месяцев – думал, всё кончено…
Живы мы. Мы живы. Ты, я, Гошка – все мои друзья!
Голос у тебя такой спокойный, уверенный. Тебе надо работать с психами. Спасибо тебе, дружище!»
В другом письме: «Марк! Дорогой ты мой! Последний ты наш из Могикан! Вот ты кто!..»
Он действительно работал очень отважно. «Профиздат» заказал ему двухтомник – своеобразный справочник-путеводитель по декабристским местам Сибири. Два тома в художественной форме должны были рассказать о пребывании декабристов в двух половинках огромного сибирского края – Западной и Восточной. Декабристы появились там одновременно. Первый том он сделал по западу. Так ближе от столиц, и соответственно декабристы первое знакомство с Сибирью начинали там. Но рецензенты посоветовали «Профиздату» начать всё-таки с востока. А чтобы между многочисленными декабристоведами на сей счёт не случилось раздора, решили оба тома издавать одновременно (в итоге не издали ничего). Марк Сергеев писал: «Так что пришлось мне, отодвинув прочие дела, засесть за эту адову работу».
Или вот этот случай. 11 ноября 1992 года в письме к Сергею Давыдову он с гордостью сообщал, что выручает родное Восточно-Сибирское книжное издательство и изобретает книги, хотя и коммерческие, но редкие. Речь шла о выпуске «Русский детектив», который он составил по просьбе издателей. Надо сказать, книга разошлась быстро, но серия всё-таки продолжения не получила – экономические трудности всё равно взяли верх.
После выхода в Иркутске первого тома «Русского детектива» и успешной его реализации местные издатели заказали М. Сергееву второй том. Дальше рассказывает сам Марк. «…один из романов я отыскал с подсказки А.П. Чехова в мало кому известной газете «Новости дня», которая выходила лет пять подряд в начале века (20 – С. Г.) Я отыскал роман «Людоеды» (нет, нет - это метафора), подписанный псевдонимом «Злой дух», который мне удалось расшифровать. Мне прислали из библиотеки им. Ленина негатив, и, когда его отпечатали, я схватился за голову. Дело в том, что весь роман набран петитом (я не обратил внимания на шрифт, когда читал), и если бы прислали ксерокс, то всё было бы в порядке, но тут!.. Первая колонка мутна, ибо тут сгиб газеты у сшива, бумага полупрозрачна, поэтому на фотографии сливаются строки лицевой и оборотной полос, набор небрежный, кое-где слово разделено на два, а то, наоборот, два слова слиты в одно. И всё это бисерно, тускло, неразборчиво. Издатели приуныли, а я взял да и расшифровал всё это – двести страниц текста! Теперь меня шатает от усталости».
Он не знал понятия сделать перерыв в работе. Эти строки из его письма от 10 июня 1993 года Б. Карсонову показательны: «…закончил кинофильм о нашей спортсменке, абсолютной чемпионке мира, гимнастке Оксане Костиной, так нелепо погибшей в автокатастрофе – фильм уже вышел в свет и сдан заказчику, написал предисловие к альбому нашего земляка-художника Николая Домашенко, ныне живущего в Питере, принял участие в международном чеховском симпозиуме и ещё позавчера обсуждал проект памятника жертвам репрессий, и был на книжной ярмарке на Байкале, и принял участие в Пушкинском празднике (в писательской организации был литературный вечер), в Доме Волконских студенты театрального училища читали по главам «Евгения Онегина», была музыкальная часть и моё слово о новом Пушкине, а 8 июня в г. Ангарске (это всего в 50 км от Иркутска) была пушкинская программа, и звучали стихи, и свиридовскую «Метель», а также Моцарта и Россини играл камерный оркестр нашей филармонии, и был чай и всяческие славные беседы. Вот так и отдохнул от столичных «радостей».
Конечно, он был трудоголик, эта болезнь неизлечима и не так уж редка. Он был не одинок в этом своём желании трудиться, открывать, писать. Говорят, российская интеллигенция склонна созерцать и заниматься критикой или самокритикой. Что ж, это правда, но только наполовину. Вторая половина состояла в гигантской работе, которую делали эти труженики-подвижники, которым редко когда платили по труду и заслугам, но которые всё равно до последних дней своего земного пути были заняты активной работой на своём профессиональном поприще.
В одном из писем он писал: «Живу, как всегда, бегом. Когда-то Белль сказал: «Если в течение недели на ежедневные просьбы вы один раз сказали «да» - вы пропали!» Что же делать мне, ежели я при своём безотказном характере в течение недели говорю «да» 14 раз! Я пропадаю – и не один раз – воистину «жадность фраера сгубила». Как говорили друзья Остапа Бендера, эта жадность к деятельности и к работе должна бы уже остыть – ан нет. Организм требует поубавить пыл, а маховик так раскручен, что остановить трудно. Такие вот дела. Отчего и грустно». Написаны эти строки 19 января 1987 года.
90-е годы были страшным временем, а точнее безвременьем для большинства литераторов. Дикий капитализм и рынок нивелировали ценности и авторитеты, которым поклонялись когда насильственно, когда искренне. Но в большинстве своём местные писатели, и без того не избалованные книгами и вниманием, оказались просто на грани вымирания.
Кто-то занялся извозом, кто-то вернулся в газету корреспондентом, кто-то вспомнил о ремесленных навыках. В. Озолин вспомнил об умении столярничать. В письме М. Сергееву от 12 апреля 1992 года он писал: «Вот такие рамки с композициями из сухих листиков, травинок, цветов мы с Ириной создаём для простодушных жителей Алтайского края. Ира создаёт композиции, «полные цветов и листьев», а я – рамки. В кабинете у меня столярная мастерская. Прошлой зимой я занимался «металлопластикой»… ковал из меди подсвечники, вазочки и пр. Но газосваркой в квартире не займёшься, а мастерской нет. Так что переключился на дерево. Работы наши пользуются успехом и спросом. Уходят мигом, но я всё делаю вручную (нет станочка нужного)… Так что производительность у меня малая. И к вечеру так рубанком и пилой намахаюсь, что локтевой сустав горит огнём. Но я доволен: всё-таки к пенсии (448 руб.) удаётся ещё пару сотен заработать.
А в нашем бывшем Союзе писателей живут за счёт подаяний от купцов, кооператоров. Ходят, клянчат. Я так не могу».
В Чите замечательный детский писатель Георгий Граубин серьёзно занялся подсобным хозяйством. Из письма В. Озолина М. Сергееву 9 июля 1992 г.: «Гоша там птицеводством занялся: описывает цыплят с истинным талантом детского писателя».
Да и сам Озолин огородничал. «Я всю осень крутился с заготовкой овощей на зиму: в Казачьем – домишко и огород, и ещё в другом месте 10 соток! Так что я владелец земли и с голоду пока не помру.
Гошка мне прислал свой сельскохозяйственный отчёт за 1992 г., там: картошка – 1,5 тонны. Капуста 500 кг… Бройлеры – 51 штука! И т.д. Теплицу построил 3,5 х 8 метров».
Когда администрация Иркутской области в конце 1992 года выделила один миллион рублей Российскому союзу писателей и 500 тысяч «Содружеству», это стало огромным праздником. «Славка ходит чёрный от радости – там собралась компания и решила все гроши поделить всем поровну, совковый приём. Но по 33 тыщи! Мы у себя решили помочь только самым нуждающимся, в первую очередь дамам – Валентине Мариной, Белле Левантовской, нашим ветераншам, которые почти не издаются. Вере Захаровой – её ведь в позапрошлом году еле подняли от тяжкой болезни, нужно усиленное питание. Елена Жилкина привыкла по целому лету жить в Переделкино, да это и понятно, там под каждым под кустом ей готов и стол, и дом… Остальные оставляем на какой-нибудь случай, да и на ту помощь немощным нашим товарищам во второй половине года».
Я не раз слышал мнение, да и сам долгое время придерживался его, что Марк пытался найти компромисс между двумя писательскими организациями, что долго не выходил из одной и не вступал в другую по причине непонимания происходящего. Теперь я точно знаю: это не так. В письме к Илье Фонякову 10 мая 1993 года Марк писал: «У нас дела как везде. В канун Первомая в Иркутской (бондаревской) писательской организации было бурное внеочередное собрание, на котором Славу Филиппова освободили от должности ответсекретаря. Уж как он к ним пристроился, как предал и себя, и товарищей своих, знающих его молодым и достойным, имеющим свой взгляд на мир человека, уж как он сперва скрепя сердцем, а потом по инерции подпевал шовинистам, радовался, что «они разоблачили Даниила Гранина, и, оказывается, на самом деле он Герман». Не зная, что фамилия Герман происходит от старинного названия немцев «германец», а не от какого-либо еврейского корня. И всё зря. Хоть бы одно доброе слово сказали о нём. А он ведь для заединщиков сделал немало: добился, чтобы Дом писателя передали им в вечное пользование, а не в аренду. Добился материальной помощи в полтора миллиона рублей и раздал для начала от имени областной администрации каждому по 30 000 рублей, затеял газеты, нравятся они мне или не нравятся, но они дают тем, кто не ленится и пишет, хоть какой-то гонорар. Добился у властей дотации альманаху «Сибирь», словом, старался. И хоть бы кто-нибудь, кроме нашего бухгалтера Нелли Сухановой, обмолвился об этом единым словом. Пушкин как-то сказал, что мы ленивы и нелюбопытны, я бы добавил ещё: невежественны и неблагодарны!
Славку жалко. Жизнь дала ему всё, кроме твёрдого характера и трудолюбия, этих двух опор человеческого достоинства».
В. Озолин: «Славка, наверное, тебе рассказал, что был тогда ночью в аэропорту?.. С бутылочкой водки. Ночью, почти пешком… Знаешь, Марк, ему всё-таки совсем не сладко живётся в компании с «патриотами». Он вынужден быть в той волчьей стае. Я его понимаю, жалею. Судить не могу… выше моих сил. Он ведь мой старый друг… И я был рад, что он пришёл в аэропорт, и так мы с ним добро, дружески коротали ночь…».
А через несколько лет Озолин в письме М. Сергееву напишет вот эти разочаровывающие строки: «Пакет с «Иркутской культурой» (газета, издававшаяся в Иркутске при финансовой поддержке областного управления культуры), которая, кстати, мне понравилась за разносторонность и довольно нескучный характер. И даже Слава снова удивил меня своим неистощимым приспособленчеством – публикация Ст. Куняева о знакомстве, о котором порядочные люди предпочитают умалчивать.
Обнимаю тебя крепко. Здоровья тебе. И перестань ты взваливать на себя прежнюю ношу. Привет Оле. А Славке – даже не знаю, нуждается ли? А Гоше напишу».
Их было четверо закадычных друзей: Марк Сергеев, Ростислав Филиппов, Вильям Озолин, Георгий Граубин. Искромётные, талантливые, удачливые и рисковые. В 1972 году – друзья по идеям, по творчеству, по жизни. И это весёлое, застольное стихотворение, по случаю написанное для Марка, судя по всему, Р. Филипповым, подписанное им же, Озолиным и Граубиным, при всей своей «шутливости» по форме и содержанию было манифестом их дружбы…
Ответ читинской гитары иркутскому баяну (экспромтом из таверны)
И гитара не в гитару, если другу
не смогу я спеть за «малым черепком».
Даже жёны всё простят нам с перепугу
(со своей женой я лично не знаком!).
Что гитара? Деревянная игрушка.
Струн лишь семь, а звук-то небольшой.
Но лишь только начинается пирушка,
Деревянная срастается с душой.
Ты ведь тоже, падла-мадла,
брал аккорды,
Ведь за окнами был вечер голубой.
На тебя глядели дружеские морды.
Было дело, выпивали мы с тобой.
Были женщины, косые и бухие,
поэтессы всероссийского стола,
были всякие – такие и сякие,
не меж ними очень нужная была!
Пой, гитара! Разливай, баян иркутский,
или песни, или водку, или грусть…
А случится нам кого-нибудь отбуцкать,
нас посадят, мы не против, ну и пусть!
Мы заварим чай покруче и забелим –
В Забайкалье чай не пьют без молока,
и сгоняем за селёдкой и за белой,
и вода у нас появится – «кука»,
Говорливость отойдёт, отшелушится,
Подбородки водрузив на кулаки,
Мы задумчиво плеснём себе водицы –
для начала, ну понятно, не «куки»,
а потом уже кипучей этой горной
из подземных хитро спрятанных потерь
прополощем чуть оттаявшее горло
и закуску уберём мы без потерь.
И тогда беседа станет настоящей,
по душе тогда пойдём, не по корью,
будет дым столбом,
И, некурящий,
я в порядке исключенья покурю.
Всё расставлено – от седа и до седа,
боль и радость, если ты легко раним.
Удивительная выдалась беседа,
А никто и словца не проронил.
Станислав Гольдфарб